Капкан захлопнулся

Голова у Андрея действительно раскалывается, лицо горит, и перед глазами если не огненные плавающие круги, то нечто похожее.

Вскоре Ветлицкого выводят в коридор и спускают в подвал, только там снимая наручники. Эти стальные браслеты так надавили запястья, что большие пальцы рук немеют. «Ещё не хватало забот, чтобы кисти отнялись; как же готовиться к урокам?» – глупая мысль, но Андрей её хорошо запомнил; беспокоясь о том, как писать планы, а писать вскоре действительно пришлось, только не поурочные, а то, что будет диктовать бешеный оперативник. Теперь, когда те кошмары несколько сгладились во времени, кажется, что подобные издевательства можно было перенести, не бросаясь очертя голову на канцелярские ножницы.

– Такой-то на выход! – лязгают дверные замки. – Лицом к стене, руки повыше, ноги шире. – Охранник обыскивает, вернее, шмонает повсюду: начиная от обуви и кончая воротничком рубашки. – Всё, пошёл!

Ветлицкий идёт по длинному коридору, если попадается кто-либо навстречу, кого-то из них поворачивают лицом к стене – видеть друг друга задержанным не положено. Сворачивают налево, и сразу возле столика дежурного видит этих двоих, которые таскали его на допросы, сами же и ведя следствие. Почему? При этом ничего не записывают, только оскорбляют и беседуют, задержанный оправдывается, приводит различные доводы, но их никто не берёт во внимание, впрочем, кто будет выслушивать человека, попавшего под «машину».

Глядя на Семёна, молодого и красивого парня, Андрей задумывается: отчего в нём столько всего намешано? Его напарник, тоже ещё мальчишка, лет двадцати двух, потише и постеснительней.

Однажды, когда Семён предостаточно наорался, а Андрей вдоволь насмотрелся на его разъярённую физиономию, тот неожиданно предложил своему напарнику:

– Может, подразомнёшься? – И кивнул в сторону допрашиваемого, поигрывая пистолетом. Второй, кажется, его звали Женей, отрицательно покачал головой. Ни слова не сказал, просто покачал головой и всё, хотя пистолет у него тоже торчал где-то под мышкой, прямо как у заправского сыщика… Этакие супермены. Предполагается, что им подспудно нравилось заниматься таким делом, раскручивать любого, кто попадал в их поле зрения, и пистолеты они ещё носили с удовольствием, хотя что может грозить юнцам в этих стенах. Попав за решётку, начинаешь невольно вести себя так, как привык в прежней жизни, то есть белое называть белым, чёрное – чёрным. Андрей сначала пропустил мимо ушей слова элегантного майора о том, что у них верить никому нельзя. «В том числе и мне», – уточнил тот в первые часы задержания, почему-то сделав ударение на последнем слове. Потом он напомнит об этом, уже после того, когда Ветлицкий, сломленный физически и психически, согласится подписывать всё, что молодые оперативники будут надиктовывать в черновые записи, а заодно, испугавшись угрозы ареста жены, и отказаться от адвоката. «Где ты ещё пятнадцать „лимонов“ возьмёшь, чтобы за жену заступаться?» – сказал Семён. «Она не виновна тоже…» – «Ну-у-у, пока разберутся, а денежки-то платить надо, тем более городские защитники с вами работать отказываются. Или надеешься на золотишко, которое вы в тайге отыскали? Мы тут, в отделе, сразу сообразили, чем дело пахнет, как только прочитали статью ещё одного писаки про ваши поиски чужого добра. Погоди, ещё и до Старцева доберёмся, хотя пока с этим делом нужно разобраться».

– Ну почему, – вопрошал оперативник, время от времени встряхивая Андрея, как грушу, – мы изъяли у тебя одежду, и вся она совпадает с той, которая была на преступнике? Моя, к примеру, не совпадает.

Ветлицкий терялся в догадках, совсем не думая, что Семён может лгать, да ещё так убедительно, поглядывая своими честными, хищными глазами. Оказывается, может, только до тех пор, пока этими «честнягами» (как он, его друг Женя и ещё кое-кто из той же компании), не занялась прокуратура. Впрочем, сама их работа обязывала вести нечестные игры, хотя бы такие, какую с Ветлицким повела новая «следачка», женщина лет сорока, довольно-таки приличная с виду, вполне респектабельная дама, которой он безраздельно верил, апеллируя как к защитнице, верил до того, что она даже сказала однажды, как бы оправдываясь:

– Знаете, Андрей Андреевич, а ведь я должна работать против вас…

Рано, выходит, он записал её если не в свои друзья, то по крайней мере в человека порядочного, способного разобраться в той ситуации, которая складывалась к моменту его выписки из больницы, где он лежал после ранения в живот. Сам себе и загнал эти ножницы в брюшину. Женщина эта, следовательница, назовём её Хельгой Степановной, тоже, оказывается, лгала. Односельчанам говорила одно, видя ту горячность, которую проявляли они, бросившись на защиту своего учителя, кстати, и сама не верила в его виновность, сетовала на массу процессуальных нарушений, жаловалась людям на необъективность своего начальства, которое захотело её, Хельгу, подставить, поручая фабриковать это дело, а после, когда стала осуществлять план формирования общественного мнения, то в первом же интервью городской газете нагородила такого, что прессовать-то арестованного никто не прессовал, и сидел-то он в лучшей камере, и допросов без адвокатов не было, конечно, случались недоразумения, с ножницами сам на свою жизнь покушался, так это исключительно из непонятных побуждений… Как тут было не удивиться, слушая колыбельные от такой обаятельной женщины, что: «Не надо вмешиваться, пускай развивается следствие…» – и оно развивалось.

По накатанной дорожке?

Вся последующая неделя пребывания в МВД превратилась в сплошной кошмар: Ветлицкого то спускали в изолятор, и там, лёжа на голых нарах, оставался он один на один со своими невесёлыми мыслями, «гнал» или «кубатурил», как говорят в таких случаях. Эти слова – почти синонимы, но если первое подразумевает бездумное нагнетание страха тоски и безысходности (если сильно «гнать», то может «гусь улететь» – есть такое тюремное выражение, означающие вполне вероятную возможность сойти с ума), то второе – хоть как-то контролировать своё психическое состояние и стараться найти выход из сложившейся ситуации. Выхода Андрей не видел. Опера лгали, что все от него отвернулись, что город шокирован известием о том, кто оказался тем ненавистным маньяком. Ветлицкий, конечно, и в мыслях не допускал, что кто-либо из его знакомых мог бы принять версию милицейских работников, но с воли не доносилось ни звука, хотя нет, в пятницу утром опять подняли в 742-й кабинет и вроде бы случайно оставили там одного. Работало радио, шла местная передача «Регион», то есть обменивались между собой последними новостями Томск, Кемерово, Барнаул и центр нашей республики. Андрей слушал и ушам своим не верил: «Задержан сельский учитель, член Союза писателей… общество повергнуто в шок…» – и так далее, только что фамилию не назвала журналистка, жена бывшего прокурора. «Вот и всё, началось обещанное ещё в первый день задержания формирование отрицательного общественного мнения». Не мог Ветлицкий знать, что адвокат, от услуг которого он так опрометчиво отказался, уже требует встречи с ним, но, с другой стороны, и прокурор уже тоже готов подписать или не подписать постановление об аресте на десять суток, а там… автоматом, ещё до двух месяцев, и что случится за это время, одному Богу известно…

После очередной разборки в 742-м кабинете затюканного подследственного спустили вниз, но не в прежнюю камеру, а в ту, которая посветлей, хотя это с какой стороны посмотреть, где лучше, в той, что имеет тусклую лампочку, или наоборот… Только он всё равно не спал, загонял себя в такой угол, из которого выхода не предвиделось.

В камере никого не было, Андрей присел на край нар, всех вещей-то четвертушка мыла, которую он выпросил у горе-бизнесмена, и обрывок туалетной бумаги. Вскоре открылась дверь и в камеру бочком протиснулся мужчина метра под два ростом, аккуратно одетый, впрочем, ничего примечательного, вот разве только сумка внушительных размеров, в таких современные «челноки» перевозят свои товары. На общепринятом тюремном жаргоне подобные сумки называли «майданами».

– Здорово, – сказал пришелец, мельком взглянув на Ветлицкого. Ты, кажется, не баклан.

Ветлицкий не помнил, что ответил на такое замечание, но польстило то, что вошедший принял его за человека бывалого. Какой он всё-таки был простак, да вошедший уже на три ряда знал и свою задачу, по-хитрому запугать сокамерника, склонив к сотрудничеству с оперативниками, начал исполнять чуть ли не с порога. А мужчина тем временем достал из «майдана» байковое одеяло, сложив его повдоль, расстелил на нарах, потом аккуратно пристроил в головах вместо подушки свою куртку и закурил. Звали нового соседа Серёгой, Сергей Котов. Не успели переброситься парой фраз, как снова дверь открылась и ещё один «новосёл» очутился в «хате». Увидев Серёгу, вошедший сделал вид, что несказанно рад такому совпадению, но, по всему видать, попали они в одну камеру не случайно. Позднее, из разговоров, которые они вели между собой, мне стало понятно – старые друзья. Новичок (Серёга называл его Цыганом) был моложе своего товарища лет на десять.

У Цыгана тоже был приличный баул, к тому же каждый вечер к нему приходила жена, от которой он узнавал городские новости и, между прочим, как сообщил нам Генка, так его звали на самом деле, Танюшка прямо пасть разорвала бы тому «козлу», который избивал женщин и которого, говорят, поймали. Теперь-то стало понятно, что братков специально подсадили к Андрею, чтобы по-хорошему понуждать к сотрудничеству с оперативниками, исподволь запугивая в случае непослушания. Тот же, видя их расписные тела, готов был провалиться сквозь толстые доски нар или раствориться в бетонной, покрытой цементной «шубой» белёной стене, а парни, закончив обсуждение своих дел, приступали с рассказами о том, как нелегко в неволе, какие страсти бушуют в тюремных камерах, как тяжело отбывать наказание в карцерах, и вообще лучше сейчас облегчить себе житуху, подписывая то, чего просят, и в тюрьме выбивать тогда ничего не придётся, а там шутить и цацкаться с интеллигентом не будут… «Пропал, совсем пропал… Господи, неужели ты не слышишь меня?» – свербило в голове у Ветлицкого, и тогда, чтобы заглушить страх, а скорее всего, найти заступничество свыше, начинал повторять про себя молитву: «Отче наш, иже еси на небесах…» – и слова её хоть на время да заглушали разглагольствования кого-либо из опекунов.

Порою казалось, что сокамерники не догадываются о тех преступлениях, которые оперативники стараются повесить на Ветлицкого, но однажды Цыган, слегка двинув его ногой, как бы ненароком, спросил:

– Андрюха, а ты зачем бил баб?

Тогда Ветлицкий пропустил этот вопрос мимо ушей, но желание покончить с собой после этого случая только укрепилось, тем более опера совсем распоясались.

У него всё внутри сжималось не столько от страха, сколько от безысходности, когда приходилось видеть их, поджидавших подследственного в тамбуре изолятора с приготовленными для своей жертвы наручниками… несколько раз на дню, а потом ещё вечером и даже ночью. На замечание, что с людьми так не обращаются, они только усмехались:

– Так-то с людьми, а ты… да и чем докажешь, синяков-то нет. Синяков на лице не было, а вот на теле – как-то один из них не сдержался… У дознавательницы Натальи Петровны, женщины грузной, любительницы побаловаться чайком, не с чем было идти к прокурору, чтобы продлить арест. Это «не с чем» и спровоцировало оперативника на последнюю крайность, а может, просто Семён не сдержался, но когда на его очередное предложение поработать с ним над заявлениями потерпевших Ветлицкий стал отказываться, опер бросил листы на стол и неожиданно ударил несговорчивого подследственного по шее. Удар пришёлся и по левому плечу, Андрей упал на пол. Оперативник бросился на него и успел раза четыре пнуть по рёбрам, пока его напарник не появился на пороге кабинета:

– Ты что, Семён, забьёшь!

– Забью, – отпыхиваясь, пообещал опер, – а то и вообще пристрелить могу…

– Да уж лучше пристрелите меня, ребята, чем так издеваться. – Андрей медленно поднялся и сел в кресло.

Тяжело описывать эти сцены в кабинете у сыщиков, где Семён всё грозился, потрясая листами заявлений, но Ветлицкому уже было всё равно…

– Согласен.

В глубине души Андрея теплилась надежда, что если подпишет «явку», то его выпустят на свободу, только бы вырваться отсюда, ведь не все же вокруг идиоты, чтобы поверить в милицейскую байку о нём как о преступнике.

– Давно бы так, Андрей Андреевич, – сразу сменил тон оперативник. – Вот бумага, вот авторучка, только вносите свои показания.

– Что вносить?

– Ты опять за своё? – моментально сменил тон Семён, но, видя, как фигурант сжался в кресле, сменил гнев на милость: – Ладно, давайте успокаиваться. Пишите: «Я, такой-то, такой-то, 15 ноября 199… года далее, всё, о чём слышали на опознании с первой женщиной…»

Андрей промямлил, что многого не запомнил.

– А чего там помнить, улица известная, два дома на отшибе, перпендикулярно трассе. – Но, видя, как Ветлицкий ошарашен и не может «врубиться» в суть дела, опер достал чистый лист бумаги и стал чертить на нём схему. – Вот улица, вот эти дома, а вот первый подъезд искомого дома. Понятно? А заодно и схему своего похода по местам трудовой и боевой славы белобандитов, чтобы ещё и Старцева сюда не вытаскивать. Начертишь план, где нападал на женщин в данном эпизоде, а заодно и схему Джебашского маршрута, ведь была же у вас карта? Не вслепую же вы такой крюк дали? Найденное в тайге ещё не поделили?

– Да как вы себе это представляете?

– Ты дурочку-то здесь не включай. Географию ведёшь в школе, значит, с планами и схемами местности имеешь дело, ты меня понял, какое мы тебе задание даём?

Хоть Ветлицкий и кивнул утвердительно, но яснее ему стало немного позже, когда на следующий день, утром, в изоляторе велели перед выходом одеться. Заботились (позже, когда после операции нужно было ехать в больницу, снимать швы, никто Ветлицкого не предупредил, что предстоит «прогулка» по свежему воздуху в тридцатиградусный мороз, и возили швы снимать в футболке, трико и тапочках на босую ногу), а сейчас заботились. Оказывается, нужно было закрепить показания на месте происшествия, перед этим Семён его крепко проинструктировал, пообещав поговорить ещё круче, если что-нибудь пойдет не так, как оговорено.

Выезд на место преступления

В салон милицейского рафика сели две понятые, девчушки из педучилища, Ветлицкий, Наталья Петровна, двое оперативников, один из них с видеокамерой, Семён занял место радом с водителем. Андрей с удивлением глазел по сторонам, казалось неправдоподобным, что люди идут как ни в чём ни бывало… наверное, они и после его смерти будут так же ходить…

Пока наш пленник надуманных обстоятельств рассуждал о бренности земной жизни, шофёр проскочил заранее оговоренный подъезд, и Андрей, перехватив многозначительный взгляд Семёна, торопливо показал на соседний дом. В подъезде Наталья Петровна поспешила забраться в лифт, и Ветлицкий тоже вознамерился подниматься с нею. Нужно было о чём-то рассказывать, только он начисто забыл обо всём, что говорилось на опознании, а теперь не знал, где выход из создавшейся ситуации, поэтому стал гадать:

– Мы сели в лифт и поехали. Там, на этаже пятом, а возможно, шестом, лифт остановился, и я… ударил женщину.

– Значит, поехали? – переспросила дознавательница.

– Поехали. – «Вот сейчас можно броситься вниз, стоит только подняться до девятого этажа…» – и я нажал кнопку пуска, но оперативник подставил в щель ногу:

– Стоп! Показывай здесь – как бил.

– Как-то так.

Даже сейчас дрожь берёт вспоминать ту низость, какую Ветлицкий испытал, согласившись идти на поводу у наших «законников», а тем хоть бы что. Знали, что их жертва такого не делала и ни один не даже бровью не повёл, хотя нет, уже потом, много позже, на очной ставке у следователя по особо важным делам городской прокуратуры, один из оперативников, юля и изворачиваясь, всё-таки нещадно краснел и потел, но тогда встал вопрос уже об их уголовной ответственности.

Назад возвращались продрогшие. На свороте, у ЗАГСа, Ветлицкий заметил идущую в том направлении, откуда они только что возвращались, одну из его заступниц. Оказывается, уже два дня она бегала но всем инстанциям, запустив механизм спасения. Потом все упрекали его, что надо было крепиться. Андрей и сам знал, что надо, что не выдержал тогда натиска оперативников, опять же кофе, которым в ночные часы уж очень настойчиво угощали своего «опекаемого», скорее всего, был с известными добавками.

После поездки в девятиэтажку зашли в кабинет, нужно было дооформить кое-что в протоколах. Опер схватил кофейник, и Ветлицкий подумал, что здесь распивают кофе, а у него кроме обмылка, выпрошенного в первый день у соседа по камере, ничего нет, даже полотенца, даже зубной щётки. Потом он сказал об этом Семёну.

– Что, изо рта дурно пахнет? – осклабился оперативник. – Ничего, потерпишь.

Конечно, потерпеть можно, он тогда не знал, что жена давно привезла всё необходимое из вещей и еды. Милиционеры хоть и встретили её отчуждённо, но передачу взяли с удовольствием. «Вы ему ещё курочку привезите, – наказывали, – мы вашего мужа курочкой покормим».

Один из знакомых, узнав о том, что было сказано Валентине в отделе, усмехнулся:

– Носите, носите, только вряд ли он всё это увидит.

Словно в воду глядел, да и немудрено, сам он до этого провёл в тюрьме приличный отрезок времени.

Днём ездили на следственный эксперимент, а часа в три опять вызов в 742-й кабинет.

– Ну, смотрите, Андрей Андреевич, у вас есть последний шанс, если откажетесь от показаний, тех, которые уже оформили, берегитесь, всё будет зависеть от вас, и есть ещё одна маленькая формальность, помните, что на двух адвокатов у вас средств не хватит, да и вряд ли жена выдержит здешний режим существования…

Всё правильно, если решено плясать под их дудочку, то адвокат ни к чему, и жену подставлять тоже не имело смысла, хватило и того, что над Андреем поиздевались досыта, но пока, сидя в боксике, тот припоминал, о чём должен сказать прокурору. Молодые ребята, которые тоже ожидали своей очереди встретиться с человеком, во многом определяющим их судьбу, не унывали. Почти все они привлекались «за наркоту», надежд на освобождение не теряли и, уходя на собеседование, подбадривали друг друга, жизнерадостные, хорошо одетые. После Ветлицкому приходилось видеть, как сидельцы на нарах принуждали их «добровольно» отдавать эти ладные дублёные курточки, эти высокие прошнурованные ботинки, эти элегантные ангорские свитера, и превращались весёлые пацаны, ёжась на скамье автозака, в обыкновенную малоприметную шпану, а уж после того, как тюремный цирюльник небрежно смахивал на пол их каштановые шикарные кудри, вовсе в обычных зэков.

У прокурора

Прокурор, высокий худой мужчина, с усталым и каким-то отрешённым лицом, сидел напротив входной двери за столиком, слева – Наталья Петровна, возле неё молодой человек.

– Ваш адвокат, – показала «следачка» на молодого. Теперь я жалею, что не знал тогда, скольких трудов стоило моим родным добиться присутствия адвоката, после того как оперативники убедили Ветлицкого, письменно отказаться от защитника.

«Я впервые сталкиваюсь с таким делом, когда препятствуют моей работе», – сказал он потом Валентине, но Андрей уже держал слово, которое дал в отделе, и поэтому ответил:

– От адвоката МЫ решили отказаться, – давая понять тем самым, что решение отказаться от защиты отнюдь не добровольное, но прокурор сразу кивнул мужчине на дверь.

– Может, я послушаю? – спросил молодой человек несмело.

– Зачем же, от ваших услуг отказываются.

После ухода адвоката Ветлицкий повторил всё то, что было приказано сказать, и он на себе мысленно поставил большой чёрный крест, правда, отвечая прокурору, мол, чего же тот хотел, добавил: «Учить детей и писать книги». И, как говорится: «Туши свет!» – тот и потух. Железная дверь лязгнула, Ветлицкого вывели в коридор, а дальше туда, в камеру к уголовникам. Ни рассуждать, ни анализировать свершившееся не хотелось, как не хотелось спать и есть. Просто лежал и смотрел в потолок, на котором среди набелённых неровностей угадывались очертания различных звериных и человеческих физиономий, а то и просто корявые рожи невообразимых чудовищ.

– Андрюха, ты спишь? Тебя на коридор, – толкнул его ногой Цыган, чувствовалось, что вся эта тихушная «прессовка» ему не по душе, поэтому он сердился.

– Не сплю, – сказал Андрей и неспеша поднялся. Голова кружилась, тело болело, и всё время поташнивало. В 742-м кабинете опекуны, оперативники, оба без пиджаков, пистолеты на помочах под мышками (точно так же разгуливали они перед домашними Ветлицкого, проводя обыск в первую ночь после его ареста). Одна бойкая на язык соседка, из понятых, заметила: «Нас не перестреляйте». – «Молчи, бабка, что считаем нужным, то и делаем!» – прикрикнул на неё Семён, кроме их пистолетов я обратил внимание, на столе лежали ножницы, рукой дотянуться можно.

– Итак, что ты говорил прокурору?

– Что я мог ему такого сказать?

– Не умничай, а выкладывай…

Андрей не знал, для чего было нужно, чтобы именно он рассказал оперативникам о разговоре с прокурором, тем более (в чём арестованный убеждался ни раз), суть его дела до мельчайших подробностей знали не только оперативники, но и все те заключённые, которые осуществляли, мало сказать надзор, а в открытую принимали участие, чтобы полностью загрузить Ветлицкого чужим делом, хотя та же Хельга Степановна, следовательница, сменившая Наталью Петровну, имела другое на сей счёт мнение, и, когда Андрей однажды прямо спросил её об этом, ответила:

– Ну что вы, никто наших дел не читает.

– И даже оперативники из шестого отдела?

– Конечно, – вроде бы слегка смутилась женщина, но тут же справилась с собой и поинтересовалась, почему это Андрей называет отдел шестым.

– Не знаю, все так его называют.

Ветлицкий, ещё не раз оговариваясь, называл это подразделение шестым отделом, и всякий раз Хельга Степановна, вроде бы чувствуя некоторую неловкость, давала понять, что всё это ерунда, но парней из отдела борьбы «против личности» как бы даже побаивалась…

После того как он вкратце пересказал беседу с прокурором, Семён неожиданно потёр ладоши:

– Всё, – сказал оперативник, злорадно улыбаясь. – Теперь-то ты крепко увяз, значит, надо браться за работу. – И он направился к столу, полистав уже знакомую подшивку с заявлениями потерпевших, ещё раз улыбнулся. – Итак… заставим тебя «вспомнить», к примеру, два последних майских преступления.

– Как майских? Выходит, что последние нападения были в мае, а сейчас-то декабрь.

– Какая тебе, собственно, разница. Давай разбирать детали. Ты понял, что мне надо? Понял? Сейчас быстро-быстро будем прогонять «твои» похождения, и не вздумай вилять. Значит, первое, в средине мая, по… – Далее следовало название улицы. – Вспомнил?! – Женя, замкни дверь, я ему вправлю шарики… так, улица? Повторяй за мной.

– Такой не знаю.

– Как не знаешь, только что о ней говорили. Я её только что называл.

– Вы называли…

– Правильно, там всё и произошло. Здание консультации помнишь? Так в этом же доме, только с другой стороны. Ты шёл за женщиной…

– Да ни за кем я не шёл.

– Шёл, не шёл, ты, не ты… – Далее следовал набор соответствующих случаю слов. Ветлицкий смотрел снизу вверх на оперативника, ожидая удара. Семён замахивается, но кулак едва касается кожи, это как в бесконтактном каратэ, только ветерком обдаёт лицо. Позднее, в тюрьме, один из «прессовщиков» попробовал пугнуть Андрея для начала таким способом, но у него ничего толкового из этого не получилось, и синяк был обеспечен. У опера приём получился чисто. Видимо решив с битьём погодить, Семён открыл сейф и достал из него план города.

– Смотри сюда, – стал водить он пальцем по бумаге, – видишь центральную улицу, теперь здание возле одного из желтоватых прямоугольников, обозначавших дом, стоял крестик, дальше ещё… Их было много, таких крестов, и оперативник время от времени указывал на них. Когда же нужного результата не достигалось (Ветлицкий плохо знал город, хотя планы читать мог, всё-таки учитель географии), он хватался за чистый лист бумаги и чертил фрагменты нужного квартала авторучкой. Их достаточно потом накопилось, таких чертежей, но после незапланированного попадания подследственного в больницу все они куда-то исчезли, впрочем, как и та схема путешествий со Старцевым по тайге в поисках Иванова золота, а заодно и черновики описания преступлений, которые Ветлицкий набрасывал со слов Семёна. Пропал и лист с приблизительно записанными для него усердным опером датами лет и месяцев случившихся происшествий, которые тоже должен был заучить.

Не знаю, кому из начальства пришло в голову таким способом попытаться заштопать прореху в хитоне отчёта по раскрываемости уголовных дел. Андрей далёк был от мысли огульно обвинять всю милицию, как-то случай свёл его с парнем, который в людном месте закрыл своим телом гранату. Он потом охранял Ветлицкого в приёмном покое республиканской больницы, куда его привезли оперативники, после того как до этого похитили всё из той же больницы, чтобы дать показания следователю городской прокуратуры о доведении Андрея до попытки самоубийства. Назад потерпевшего лечащий врач отказался принимать, мало ли что с ним могли сделать милиционеры за время умыкания из хирургической палаты, вот и пришлось коротать больному длиннющую зимнюю ночь в приёмном покое прикованным за руку к больничной кушетке.