Капкан захлопнулся

– Не виновен, разберёмся…

– И тогда что?

– Извинимся!

Долго же Ветлицкому пришлось ждать, нет, не извинения, а хотя бы того, что отпустят на «свежий воздух», целых четыре месяца перекидывали из одного изолятора в другой, изредка показывая психиатрам, но те за своего «клиента» Андрея отказывались признавать, а всё из-за того, что дыру в целых шестнадцать заявлений нужно было срочно кем-нибудь заткнуть, а кем? Да учителем, он ещё и писатель, вон книга у него вышла, подозрительная книжка, не такая, какие писали до этого местные литераторы, уж слишком в ней откровенно изложено «про любовь», а тут ещё знакомая журналистка непонятно, то ли поиграла, то ли реализовала старую обиду, когда наш правдолюбец не совсем лестно отозвался о стихах её приятеля, но, будучи в МВД по заданию редакции и увидев, как там составляется фоторобот преступника, одевавшего перед разбоем чёрные очки, эта дамочка заметила: «Подумаешь… чёрные, вон у нас есть один писатель, так он их всё время с носа не снимает». В редакции она поведала о своей выходке в горотделе как бы шутя, а Ветлицкого такое «внимание» обидело, как же – доработался, что попал в разряд неблагонадёжных, тем более доброжелательница, которой не давали покоя лавры Фаддея Булгарина, после не раз подначивала: «Девочки в горотделе по-прежнему интересуются твоей персоной, как бы, мол, поближе с ним познакомиться?» – но желания завести знакомство с «девочками из отдела» у Андрея не возникало и всё катилось своим чередом. Тогда он ещё не подозревал, что дело здесь вовсе не в девочке-журналистке, хотя теперь уже с уверенностью можно сказать, что два молодых опера, смущённые и озадаченные опусом Германа из газеты о путешествие на Джебаш, только дожидались удобного случая, и он представился, с одной стороны, совпадение, с другой – сложившиеся обстоятельства. Между тем Ветлицкий продолжал наезжать в город, выступая, где только возможно, с чтением своих стихов, печатался в журналах, газетах, готовил к выпуску книгу, и везде этим публикациям сопутствовали фотографии его простоватой физиономии в неизменных чёрных очках и с усами, да и чего было осторожничать? С предполагаемым преступником никакой ассоциации у Андрея не возникало. Кстати, на фоторобот он просто не обратил внимания, впервые ему показал газетный снимок всё тот же Алексей Сергеевич.

– Что скажешь на это? – спросил он с плохо скрываемым злорадством. – Похож?

– Кто?

– Ты!

Ветлицкий повнимательней вгляделся в изображение предполагаемого преступника.

– Если и похож, то больше на вас, – парировал литератор, не подумавши, и поразился почти стопроцентному сходству сыщика с фотографией, вот разве только у человека были слегка угадывающиеся монголоидные черты лица, но Алексей Сергеевич неожиданно стушевался и тут же убрал листок с изображением преступника в стол.

Закрепить доказательства…

Задержавшие Андрея оперативники на всех парах помчались делать обвальный «шмон» у него дома, причём провозились там до трёх часов ночи, попутно успев не только перерыть всё вверх дном, но и смертельно испугать понятых, двух пожилых женщин, в конце концов, выпроводив старух, приступили к допросу жены арестанта:

– Сознавайся, – кричали они ей, – сколько раз изменяла мужу? Это не с твоей ли подачи он бросался на женщин?

– Никого он не трогал, да и зачем это нужно?

– Зачем, а у нас есть точные сведения, что вы вместе занимались разбоем, при этом ты подыскивала объект, а он выбивал у них пудреницы, губную помаду. Позднее, уже задним числом анализируя такое рвение оперов при обыске, Ветлицкого не покидала мысль, что искали они отнюдь не вещи потерпевших, о которых не было упомянуто ни слова. Им хотелось, скорее всего, проверить то, что ловцы за счастьем якобы должны были найти в тайге, то есть вожделенный презренный металл. Нашли и припрятали, только это была их личная инициатива. Когда же прокуратура освободила их от работы с Ветлицким, то и этот таёжный след повис в пустоте. Всё это было потом, а пока…

Так как преступления, судя по высказываниям оперов совершались больше вечером, то сначала сыщики полагали, что у того, кто совершал преступления, то есть у Ветлицкого, есть личный автомобиль. Найдя при обыске сувенирные часы с миниатюрным глобусом, подарок коллег ко дню рождения, обрадовались:

– Где ваша машина?

Жена удивилась:

– О чём это вы?

– Не строй из себя дурочку, где, спрашиваем, личный транспорт?

– Да нет у нас транспорта: ни личного, ни общественного… Отсутствие средств передвижения несколько подрывало версию о возвращении в посёлок тем же вечером, правда, ещё оставалось такси, но тут снова выходила неувязка: каждый раз нанимать машину, да ещё с оплатой в оба конца, и это с нищенской учительской зарплаты? За один раз подобного «удовольствия» денег тратилось бы на пару приличных женских сапог или импортных мужских ботинок, опять же куда девать любопытство соседей? Нет, здесь у сыщиков уже положительно не всё сходилось, и сколько бы они не грозили в столь поздний час беззащитной и ошарашенной горем женщине, сколько бы ни изображали из себя героев приключенческих романов, в конце концов сгребли почти всю мужскую одежду, пачки рукописей, книг и, наказав Валентине минимум три дня не появляться в городе, время, за которое они планировали вытрясти из размазни-писателя материал для предъявления прокурору, уехали. С конфискованными вещами тоже вышел казус: той одежды, которую запомнили на преступнике потерпевшие, у Ветлицкого не нашлось, хотя кое-что они старались привлечь как вещественное доказательство. Так обстояло дело со светлыми брюками, которые оперативники нашли в сундуке.

– Смотри, вот это чьи?! – радостно совал один из сыщиков предмет из гардероба мужа. – На преступнике были точно такие же.

– Были? – Жена покачала головой. – Только эти же новые, даже с этикеткой. Посмотрите получше.

– Нечего нам смотреть, – горячились оперативники, но всё же вернули брюки на место, занявшись поиском других вещественных доказательств.

– Скажи, – тыкал Андрею молодой оперативник, назовём его Сеней, – почему эти тряпки подходят по описанию к тем, которые видели на преступнике? У меня, к примеру… – он принимал картинную позу, – можно найти две-три подобных вещи, а у тебя?

Тот пожимал плечами, сильно сомневаясь в сказанном Семёном. После выяснилось, что преступника не единожды видели в джинсовой синей рубашке с короткими рукавами и с ярко-жёлтым орлом над карманом, у Ветлицкого была джинсовая рубашка… с длинными рукавами, но даже эту рубашку дознавательница пыталась напялить на него при опознании, хорошо, адвокат воспротивился:

– Если наряжать, то всех, – сказал он, показывая на статистов, – а не только моего подзащитного.

Женщина улыбнулась этак хитровато, без напряжения. «Не вышел маскарад, и ладно, – наверное, подумала про себя. – Возьмём не мытьём, так катаньем». Стоит заметить здесь, к слову, и о защитниках. Уже с первых минут, как только Андрей заикнулся об адвокате, сыскное начальство, в лице поразительно похожего на фоторобот подполковника и «лакированного» майора, сразу стали вести активную пропаганду против привлечения такового в следственный процесс, прибегая даже к наглядной агитации.

На стене их кабинета висело два плаката: первый – с картинкой довольно-таки облезлого, хотя и ощетинившегося, зверя и грозной надписью «ТАМБОВСКИЙ ВОЛК ТЕБЕ ТОВАРИЩ!». То есть душка-майор как бы заранее отгораживался от тех, кто не принадлежал к его касте.

– Я всегда заставку делаю этой репродукцией, когда монтирую телепередачи из жизни уголовного мира, – пояснил он охотно.

На втором же плакатике, выполненном на листе чертёжной бумаги при помощи обыкновенного трафарета, было приведено ленинское изречение об адвокате (Ильич и сам состоял в данной гильдии), который является порядочной сволочью, и что держать его надо в ежовых рукавицах, ибо данный человек способен на различные пакости…

После того как Ветлицкий попытался уличить подполковника в сходстве с предполагаемым преступником, думаю, он тоже бы попал в затруднительное положение, начни оправдываться. Тон Алексея Сергеевича несколько помягчел, чем уж тот руководствовался, но Ветлицкому пришлось выслушать чуть ли не всю его биографию, особенно подполковник напирал на то, что тоже закончил педагогический институт, и Андрею опять захотелось напомнить ему про сходство с фотороботом, но тут в дело вмешался «лакированный» майор, хотя справедливости ради нужно отметить, что какой-либо неприязни, в отличие от своего товарища, майор не вызывал, тем более, судя по тону, с каким он разговаривал по телефону с дочерью, наказывая ей подождать папу с работы, человеком сей сыщик был деликатным, что совсем не помешало ему тут же заметить: «Ты попал под машину (заметьте, какой контраст в обращении с ВЫ на ТЫ) и она тебя переедет!»

Перед ночью на ИВС

Так, мешая дело с бездельем, просидел я в кабинете сыскного начальства, выслушивая их разглагольствования то о деле афганского подполковника, следствие по раскрутке которого затянулось на два года, как выразился один из милицейских работников: «Мы его уже двадцать пять месяцев по тюрьмам катаем, а он, собака, на себя ни одного убийства брать не хочет». Какая незадача: им нужно, а тот не хочет… Прямо несознательный элемент, или взять, к примеру, дело угонщиков автомобилей, тоже наши раскрыли и обезвредили бандитов. Короче, уже через час-другой Ветлицкий понял, что с ним не просто беседуют, а пытаются вызвать на откровенность, только не понятно, какую? То, что к избиению женщин тот не имел ни малейшего отношения, оперативникам было ясно задолго до сегодняшнего задержания, ведь приезжали они как-то летом в посёлок и убедились – не тот, заодно шустрым операм не терпелось попытать счастья в наличии дикого золота, за которым наш кладоискатель ходил с Германом Старцевым. Да нет, глупости всё это – нужно было громкое дело, а ещё шанс отличиться перед новым начальством, благо прежнего министра «ушли на пенсию», а новый ещё плохо знал своих флибустьеров, вот и хотелось выпендриться за чужой счёт: «Мы полковников арестовываем, членов правительства, – похвалялся своими заслугами майор, – так что помни, раз попал под машину…» – далее следовала знакомая песня о неотвратимости наказания…

Ветлицкий смотрел на этих самодовольных оперативников, на обстановку их кабинета, на окно, затянутое снаружи фрагментом косой паутины из стальных прутьев, прислушивался к разговору сыщика по телефону с дочерью и всё сильней убеждался в зыбкости всеобщего нашего благополучия: и чем больше Андрею приходилось вглядываться в лица хозяев отдела по борьбе «против личности» (как пошутил майор), тем яснее приходило осознание того, что у сыщиков железная хватка, соединённая с апломбом и прямо-таки пещерным вероломством. «Мы всю общественность поднимем, пусть знают, какой ты есть на самом деле…» – смеялись они задержанному в лицо, упиваясь властью над растерявшимся человеком, который никогда не имел дела с их конторой. «Насмотрелись „видиков“, – после сказал один из городских адвокатов жене Андрея, – вот и открыли сезон охоты».

Уже темнело, когда в кабинете оперативников раздался телефонный звонок.

– Всё, пойдём, и вздумай только пикнуть, – грубо пригрозил Алексей Сергеевич.

– Далёко?

– Отсюда не видать. У тебя есть наручники? – обратился подполковник к младшему по знанию майору. – Хотя не стоит, никуда он от нас не денется, а там видно будет…

Ветлицкого привели в кабинет, кажется, это был какой-то подвальчик со слабым электрическим освещением. На скамье, у стены, уже сидели двое: оба черноусые, но один из них – совсем мальчишка, а другой чуть постарше, мордатый. Статистам приказали надеть очки, тоже чёрные, Андрей же свои не снимал. В углу, на стульях, расположились понятые. «Всё ясно, началась фабрикация дела, и вспомнилось майорское: „Вот проведём парочку опознаний, а для нас это легче лёгкого, при желании римским папой признают…“»

Даже теперь, случившееся в тот вечер, воспринимается, как страшный сон: откуда-то сбоку вывели девушку, высокую, в тёмной шубке. Она внимательно посмотрела на представленную троицу и сказала:

– Пусть встанут…

Сидя, опознаваемые были неузнаваемы, когда же встали, то Ветлицкий оказался на голову выше других статистов, и женщина, посомневавшись, кивнула в его сторону. Дальше всё завертелось с удвоенной скоростью: Алексей Сергеевич, уже не церемонясь, стал давить арестанту на психику, тыча пальцем чуть ли не в глаз и вопрошая таким тоном, каким обращается обманутый в своих лучших чувствах супруг, уличая потаскуху-жену:

– И после этого отпираться? Да ты видел, на кого показала женщина?

Андрей пожал плечами, пытаясь что-либо возразить и понимая, что сейчас потерпевшую сыщики обвели вокруг пальца, как, впрочем, и всех остальных (ловкачи, одним словом, работали в отделе борьбы «против личности»).

– Так ты всё ещё не поймёшь, в чём тебя обвиняют? – принимая растерянность собеседника за нерешительность, воспрянули духом оперативники и стали ещё решительней подталкивать Андрея к тому, чтобы он взял вину неизвестного на себя.

– Да ты не бойся, – вдруг сменил гнев на милость обличитель, – там и делов-то на мелкое хулиганство, даже травм у девчонок не было. Одно плохо, что судью ударили и кого-то из высоких начальниц…

«Господи, – подумал Ветлицкий, – сколько здесь на меня хотят навалить. Ясно, что преступник накуролесил предостаточно, но и сыщики тоже хороши, работали спустя рукава, коли не смогли изловить подобного психа…»

– Зря вы затеяли этот спектакль, – возразил Андрей подполковнику в штатском, – на обмане и подтасовках далеко не уедете… Я хоть и неопытен, но и то понимаю, что на мне столь запутанного дела не вытянуть…

– А вот бросим тебя в подвал, там уже зэки решётки трясут на клетках, ожидая такого самоуверенного, тогда посмотрим, вытянем или не вытянем…

То, что городские оперативники «гонят жуть», Ветлицкий осознал много позже, а пока панический страх, почти ужас, вцепился в его неискушённую и сметенную душу.

Подвала он испугался. Это уже позднее, поменяв не одну камеру в изоляторе временного содержания, тот узнал, что мордовать арестованного в городском ИВС не позволят. Знай об этом заранее, разве так бы переживал? Видя затравленный вид учителя, сыщики, кажется, удовлетворились и поэтому, передав задержанного двум охранникам, стали собираться домой а тот, попав к начальнику криминальной милиции, стал умолять не садить его в изолятор, объясняя, что невиновен, что всё это, мягко говоря, недоразумение. Тогда Ветлицкий ещё не знал, как вызывающе нагло и открыто действовал преступник, а что до рассказов из последней книги Ветлицкого, то здесь и вообще едва ли не анекдот: одна из «следачек» сказала Валентине, вызвав ту на допрос:

– Вы меня должны благодарить за арест мужа. Я прочла его книгу и между строк поняла, что автор и есть тот самый маньяк.

«Маньяк, маньяк…» – и пошло, и поехало. Вот чего не хватало этому городу – своего маньяка и тогда его сделали из первого попавшегося гражданина. Не зря, выходит, ест хлеб отдел по борьбе «против личности».

Начальник криминальной милиции слушал Андрея с сочувствием.

– У тебя есть где переночевать? – спросил он, помедлив. Ветлицкий посмотрел за окно и подумал, может, он отпустит его, и торопливо произнёс:

– Если к сестре жены, правда, я у ней давно не был. – Но тот покачал головой, словно передумал:

– Нет, уже поздно. Ночуй здесь, а там видно будет. Утро вечера мудренее.

«Конечно же, мудренее», – огорчился Ветлицкий, но лучик надежды промелькнул в его голове. Он не помнил, сколько времени прошло, но вскоре охранники предложили пойти с ними. По пути зашли в туалет, и Андрей с тоской посмотрел в приоткрытое окно четвёртого этажа: «Может, выброситься отсюда и разом покончить с этими унижениями?»

Подвальные страхи

Внизу, казалось, в подвале, на самом деле это был цокольный этаж, в железной двери приоткрылся смотровой глазок, и сопровождающие сунули туда развёрнутые удостоверения. Лязгнул засов, всё, как показывают в подобного рода кинофильмах, входная дверь отворилась, и вот Андрей уже в так называемом «телевизоре»-боксике для досмотра.

– Раздевайся, – скомандовал дежурный, – одежду на стол. Присядь три раза, вытянув руки.

Позднее ему объяснили, что таким образом проверяют, не пытается ли задержаний пронести «торпеду», запаянный в целофан наркотик: «травку» или героин, спрятав таковые в заднем проходе. Вроде и смеяться не над чем, но встречаются и здесь юмористы: как-то соседи по камере (а пересидел Ветлицкий за месяц на ИВС со многими), рассказывали, что надзиратель при обыске заметил, как у одного такого курьера снизу волочится нитка до самого пола, тот прижал её носком ботинка, приказав задержанному подняться. Заключённый встал, и весь его груз оказался на цементном полу.

– Что за сюрприз, откуда? – давясь от смеха, спросил проверяющий.

– Сам не знаю, начальник, – пролепетал сбившийся неудачник. – Кто-то успел засунуть…

С теперешним досмотром дело обстояло проще: ремень, паспорт и деньги изъяли ещё наверху, деньги жене вернули, паспорт отдали фигуранту, сразу же после освобождения из тюрьмы, а ремень и многое другое, в том числе две важнейшие улики «хорошего» отношения к подозреваемому: изорванную рубашку с окровавленной майкой так и не возвратили. «Они уничтожили улики своих незаконных действий», – сказал очередной следователь прокуратуры, ведущий дело, против допрашивавших Андрея оперативников, но о том разговор впереди, а пока Ветлицкий, дрожащий всем телом от нервного потрясения, от того ли, что просто в «телевизоре» было холодно, стоял перед парнем в защитного цвета форме и не знал, на что надеяться, чего ожидать в будущем… Казалось, все про него забыли, никому он вдруг стал не нужен и будут в этом унылом здании делать с ним всё, что заблагорассудится «начальникам» и «командирам».

– Выходи! Руки назад! Лицом к стене! Быстрее по коридору, ещё быстрее! Стой! Лицом к стене! Руки перед собой! Ноги шире!

Опять «шмон»? Только что обыскивали, и опять эта процедура, правда, без раздевания, просто обхлопали по бокам, по груди, заставили повернуться, снять ботинки, вывернуть носки. Дежурный сам лезет руками в обутку… Камера №… хотя какая разница, кажется, обыскали. Лязгает замок. Дверь открывается неполностью, она на страховочном тросике, чтобы заключённые изнутри пинком не распахнули. Тросик прицеплен едва ли не на средине створки, поэтому, входя в камеру, приходится нагибаться. Случалось наблюдать, сколь по-разному минуют створ двери заключённые. Опытные сидельцы проскакивают в камеру слегка боком. Изящно это у них получается, выработанная годами привычка, наверное, из-за боязни, если замешкаешься, получить дубинкой по спине. Андрею не перепадало.

В камере изолятора кроме Ветлицкого ещё двое. Один из задержанных лежит лицом к стене, как потом выяснилось – бизнесмен, убил из ружья вымогателя. Считает, что про этот случай в республике знают все. Второй – с лицом, заросшим до самых бровей, мужичонка. Андрей осмотрелся: камера небольшая, справа от входа унитаз, по-ихнему «алёнка». Тех классических параш, то есть бадеек с ручками, которые нужно по утрам выносить, нет, значит, прогресс и сюда проник. Прежде ему приходилось бывать на экскурсиях в различных подобного рода крепостях: Петропавловской, Шлиссельбургской. Вот глупец-то, ездил за тысячи вёрст от дома, чтобы посмотреть на… «кичу». Да гори она ясным огнём. Утром бизнесмена увели. «На суд», – пояснил чернявый мужичонка. Обслуга, которая состояла из «суточников», под присмотром милиционеров стала разносить хлеб и чашки, расставляя всё это под каждой дверью, по числу находящихся внутри, так что если исхитриться, то в щель «кормушки» можно было увидеть, что в «хате» напротив сидит трое, а дальше – пятеро. Чуть наискосок квартируют женщины. Ночью было слышно, как одна из них громко стонала, а подружка её просила: «Командир, а командир, подойди к седьмой!» – «Ну чего тебе?» – недовольно вопрошал дежурный. «Кукле плохо, дай обезболивающего». – «Утром скажете на обходе». – «Не выдержит, вызови скорую». – «Всё, меня нет…» – Милиционер уходил, а больная на минуту стихала, потом повторялось всё сначала.

– Будешь получать еду, – поучал Ветлицкого сокамерник, – нагибайся пониже, да смотри в пол и шевелись проворней, а то получишь вдоль хребтины дубинкой. Теперь-то стало понятно, что это была очередная порция «жути», а тогда… трудно было смириться с мыслью что всё это происходит с тобой и на самом деле. «Господи, за что?»

Лязгнули замки, приоткрылась дверь. Нагибаясь, Андрей делает шаг в коридор и берёт хлеб, по булке на брата, правда, каждая из них ну разве чуть побольше обыкновенного школьного пенала – чёрная и потрескавшаяся, далее в дюралевой тяжеленой миске на троих около литра светло-коричневой жидкости… Толян утверждает, что это компот. Вполне возможно, тем более сладковатый и каша или уха, но всё только приблизительно напоминает пищу, которой соответствуют подобные названия на воле, хотя есть можно и с голоду не помрёшь, вот разве что… хлеб?

– Через три месяца гастрит обеспечен, а то и язва желудка, – ворчит сосед, но выбирать не приходится и завтрак съедается, кроме хлеба. Хлеб на весь день, да такую булочку и не съешь в один присест. Старожилы после рассказывали, что, до того как местный пищеблок был прикреплён к одной из колоний, заключённых кормила церковь. Тогда и батоны были и котлеты. «Ишь ты, чего захотел, котлет!»

Первый допрос

После завтрака, в восемь часов, поверка. Ограничительный тросик с двери снимается, и в камеру входит начальник ИВС, вернее, человек, его заменяющий: стрижен наголо, невысокого роста мужчина лет тридцати пяти. После переклички вопрос один: какие жалобы или просьбы. Здесь может быть разное: кого к следователю, кому адвоката или к врачу. Прямо-таки райское место, а между тем Ветлицкий совершенно деморализован… ему бы сейчас к урокам готовиться, дописывать книгу, ту самую, на которую просил денег у спонсоров. Кто-то из правоохранителей прибегал к главному редактору с желанием запретить издание, уж не знаю, почему, но их план раздавить подопытного кролика общественным презрением рушился окончательно, ибо, как сказано: «Можно короткое время обманывать многих, долго – небольшую кучку людей, но нельзя обманывать всех и всегда». Хотя в данном случае и на короткое время обмануть кого-либо из знакомых арестованного не удалось изначально, однако не забывайте: «Нам нужно громкое дело!» – и шестерёнки бездушной машины, под которую попал задержанный, со скрежетом завертелись…

– Итак, Андрей Андреевич… – Когда есть надежда его разговорить, то обращаются по имени-отчеству, в иных же случаях сразу переходят на грубости. – Будете чистосердечно раскаиваться?

– Мне раскаиваться не в чем.

– Уверены?

– Абсолютно!

Ветлицкий пытается вразумить оперативника, начиная говорить убедительно, что отождествлять его с преступником глубоко ошибочно, только дело запутается, но у Семёна другое мнение.

– Выходит, не вы?

– Даже безо всякого… выходит.

И тут же Андрей получает по лицу. Его голова мотнулась, дыхание перехватило. «Как, за что меня бьёт мальчишка, а если бы ударил ровесник, тот же „лазоревый“ майор, разве от этого легче?» – пока так допрашиваемый раздумывает, опер склоняется над своей жертвой: его глаза почти рядом, его дыхание перемешивается с дыханием Андрея. Неужели он всегда так себя ведёт на допросах, и смотри-ка, не брезгует. Даже врач, когда приказывает больному дышать глубже, просит слегка отвернуться, а этот дышит чуть ли не в рот, и ничего…

Придя в себя, Андрей принимает ещё пару ударов ребром ладони всё по тому же месту, но теперь он уже настороже и успевает слегка отстраниться. Должного эффекта не получается, и молодой человек вскипает. Он перегибается через стол и хватает допрашиваемого за лацканы пиджака, хватает и только тут приходит в себя, воровато оглядываясь на дверь. Так вот в чём дело, оперативник идёт к двери, плотно прикрывает её и поворачивает ключ в замочной скважине…

– Итак, Андрей Андреевич, будем вспоминать? Будем! Надо! Ничего не знаешь? Напомню, я тебе напомню, прохиндей! – Он продолжает трясти Ветлицкого, и уже не только пиджак страдает от рук опера. Он даже запыхался, и тут следует стук в дверь, скорее всего, в коридоре слышно, как проходит «собеседование». Теперь Ветлицкий думает, зачем вообще нужно что-то доказывать? Просто молчать и требовать адвоката. Всё ещё впереди, а пока… стук в дверь 742-го кабинета, и Семён идёт открывать. Входит его коллега, удивлённо посмотрев на клиента, спрашивает оперативника:

– Что он, с похмелья? Ишь, рожа какая красная…

Сыщик что-то бурчит под нос, и тот, который пришёл, понимает, что вопрос в данном случае неуместен, а посему произносит скороговоркой:

– Я к тебе за дубинкой, минут на двадцать…