Клубок Сварогов

Ода сделала паузу, наблюдая за реакцией Ярослава, Бориса и пасынков.

Те пребывали в недоумении от услышанного. Все, кроме Бориса.

Первым заговорил Глеб:

– Матушка, я не верю своим ушам! Неужель ты подбиваешь нас идти с оружием против Всеволода Ярославича?! Неужто Изяслав Ярославич тебе милее кажется?..

Ода решительно перебила Глеба:

– Сядь, Глеб! Я жалею, что позвала тебя сюда. Конечно, где уж тебе поднять меч на отца твоей обожаемой Янки! Но что ты станешь делать, когда твой тесть возжелает твоей смерти?

– Этого не будет! – воскликнул Глеб. – Этого не может быть!

– Неужели ты обзавёлся бессмертием, мой милый? – холодно усмехнулась Ода. – Так поделись им с братьями своими.

– К чему ты клонишь, Ода? – хмуро спросил Олег. – Тебе что-то известно иль ты собираешься мстить Всеволоду Ярославичу из собственных побуждений? Растолкуй нам.

– Вот именно, – поддержал Олега Давыд. – Всеволод Ярославич нам ныне вместо отца, враждовать с ним неразумно. Это будет на руку Изяславу Ярославичу.

Ода подавила раздражённый вздох.

– Не усидит Всеволод Ярославич на столе киевском, дети мои. Видит Бог, не усидит! Изяслав Ярославич опять станет великим князем, и тогда он припомнит вам свои скитания и унижения. При Изяславе все вы изгоями[56] станете, а Всеволод Ярославич и пальцем не пошевелит, чтобы помочь вам. Это же яснее ясного! От Всеволода нужно избавиться, чем скорее, тем лучше!

– Как избавиться? – встрепенулся Ярослав. – Ты не на убийство ли нас толкаешь, мати моя?

– Смерть Всеволода Ярославича развяжет вам руки, дети мои, – непреклонным голосом продолжила Ода. – Неужто охота вам ходить в подручных у дяди своего?

Теперь возмутился Олег:

– Ода, ты сошла с ума! Позором покрыть нас хочешь! И как ты токмо додумалась до этого?!

Олегу вторил Глеб:

– Диву я даюсь, слушая тебя, матушка. Ты не больна ли? Чем тебе так насолил Всеволод Ярославич?

– Дикость это, – согласился с братьями Давыд. – Бред! Чушь!..

Жестом отчаяния Ода закрыла ладонями своё лицо, затем бессильно уронила руки себе на колени. Она сидела на стуле напротив своих пасынков, расположившихся на скамье у стены. Борис и Ярослав тоже сидели на стульях сбоку от Оды.

Комната с бревенчатыми стенами была освещена всего одним светильником на подставке. Поэтому всё сборище напоминало заговорщиков, не желающих открыто смотреть в глаза друг другу.

На деле же заговора не получилось. Первым комнату покинул Глеб, наговорив Оде немало обидных слов. Следом за Глебом ушли Олег и Давыд.

С Одой остались лишь Борис и Ярослав.

Видя, что сын старательно борется с зевотой, Ода отправила его спать.

После того как Ярослав удалился, Борис подошёл к Оде сзади и мягко положил руки ей на плечи.

– Я предвидел, что этим всё закончится, Филотея, – негромко сказал он.

– Слепцы и глупцы! – сердито проговорила Ода. – Ты-то, Борис, понимаешь, что братья твои слепы и глупы?

– Они ещё прозреют, Филотея, – отозвался Борис. – Время позднее, ложись-ка спать.

– Ещё чего! – Ода резко встала. – Коль мы с тобой прекрасно понимаем друг друга, то и действовать станем заодно. И немедля! Подымай своих гридней! Мы едем в Киев! Муж мой погребён, поэтому мне здесь больше делать нечего.

– Что ты задумала? – насторожился Борис.

– Расскажу по дороге, – ответила Ода, направляясь к двери.

* * *

По пути в Киев Ода поведала Борису, что в её намерение входит вывезти и спрятать в надёжном месте часть сокровищ из великокняжеской казны.

– В будущем это злато-серебро пригодится Святославичам, когда у них встанет распря с дядьями из-за столов княжеских, – молвила Ода. – Пригодятся эти сокровища и тебе, Борис. Чаю, ты не станешь довольствоваться малым, с твоим-то ретивым сердцем!

Борис всё сильнее поражался властолюбию Оды и ещё тому, как далеко она способна зайти ради власти. Он и не предполагал, что его обожаемая тётка столь кровожадна в душе, что она готова перешагнуть через труп Всеволода Ярославича ради своих пасынков и сына Ярослава. Бориса совсем не покоробил замысел Оды, поскольку в нём тоже сидело недоверие ко Всеволоду Ярославичу, который и раньше-то не очень его жаловал. Однажды Всеволод Ярославич упрекнул брата Святослава за то, что тот посадил князем в Вышгороде Бориса, а не его сына Владимира.

«Токмо попробуй отнять у меня Вышгород, дядюшка, – думал Борис. – Это тебе дорого обойдётся. Без сечи я тебе Вышгород не отдам!»

Над верхушками высоченных елей светила ущербная луна, словно подглядывая за отрядом из тридцати всадников и двумя крытыми кибитками на полозьях, запряжёнными тройками резвых лошадей.

Стражи у ворот Чернигова недоумевали. Куда это отправились на ночь глядя вдова Святослава Ярославича и её племянник Борис Вячеславич?

Глава десятая. Неугомонный Всеслав

В канун Рождественского сочельника[57] Всеволод Ярославич занял великокняжеский стол в Киеве с согласия и по просьбе киевского боярства и купечества. Простой народ тоже одобрил восшествие Всеволода Ярославича на трон отца и старшего брата.

В киевских церквах по этому поводу к заутрене колокола заливались малиновым звоном.

С той поры как в Большой дворец въехал Всеволод Ярославич с семьёй и слугами, Ода поселилась в Малом дворце, расположенном близ огромной Десятинной церкви. В Малом же дворце разместились пасынки Оды и её сын Ярослав. Здесь же гостевал и Борис Вячеславич. Все жили в ожидании того дня, когда новый великий князь приступит к распределению княжеских столов.

И вот этот день наступил.

Провожая пасынков на торжественное княжеское собрание, Ода многозначительно намекнула им, что с сего дня Всеволод Ярославич станет меняться на глазах. Мол, не дождутся они от него былого расположения и что всё, сказанное ею в Чернигове той памятной ночью, обернётся для Святославичей печальной явью.

Пасынки отмолчались, не желая ссориться с Одой, к которой они питали самые добрые чувства, несмотря ни на что.

На княжеском собрании Всеволод Ярославич долго говорил о единстве Руси, о законности своей власти над младшими князьями, помянул добрым словом покойного брата Святослава, заявив, что не станет отменять его последние решения. В подтверждение этого Всеволод Ярославич объявил, что он оставляет в Каневе Давыда Игоревича, а сыновей Ланки оставляет в тех уделах, которые им выделил Святослав Ярославич. Вышгород по-прежнему останется за Борисом Вячеславичем.

Однако без изменений всё же не обошлось.

Олега Всеволод Ярославич пожелал вывести с ростовского княжения и отправить во Владимир на польское порубежье. Своего сына Владимира Всеволод Ярославич перевёл из Турова в Смоленск, придав ему ещё и Чернигов. Давыд, к большому своему неудовольствию, лишился новгородского стола и должен был ехать на княжение в Ростов. Глеб же из Переяславля должен был перебраться в Новгород. И только самый младший из Святославичей, Ярослав, сохранил за собой свой прежний удел – Муром.

После торжественного приёма в покоях у великого князя Борис Вячеславич в этот же день уехал в Вышгород. Прощаясь с Одой, Борис заговорщически подмигнул ей.

Вскоре Ода распрощалась и с Ланкой, которая отправилась обратно в Германию. Судя по тому, как нежно расцеловалась Ланка с Давыдом Игоревичем, пожелав ему удачи в делах, пребывание в Каневе сдружило красивую венгерку с её будущим зятем.

– Присмотри за моим младшим сыном, – попросила Ланка Оду. Тихо добавив: – И не держи на меня зла.

– Присмотрю и за Василько, и за Давыдом, – ответила Ода, целуя Ланку. – Выше голову, подруга. У меня нет на тебя ни зла, ни обиды. И никогда не будет.

Ланка уехала в добром расположении духа.

На другой день разъехались по своим уделам братья Ростиславичи и Давыд Игоревич.

Братья Святославичи задержались в Киеве, чему способствовал сам Всеволод Ярославич, чуть ли не ежедневно приглашавший всех четверых к себе на совет.

Оду разбирало любопытство, о чём советуется с племянниками Всеволод Ярославич? Ода пыталась выспрашивать об этом у пасынков, но толком ничего не узнала. Одно ей стало ясно: великий князь желает заручиться поддержкой племянников на случай войны с Изяславом Ярославичем.

Олег, Глеб и Ярослав безоговорочно соглашались стоять за Всеволода Ярославича против изгнанника Изяслава. И только Давыд, тая в себе обиду за то, что его сместили с почётного новгородского стола на более низкий ростовский стол, постоянно выдвигал великому князю свои условия.

В беседах с Одой лишь Давыд позволял себе нелицеприятно отзываться о Всеволоде Ярославиче, который, по его словам, донельзя возвысил своего сына Владимира, а Святославичей рассовал по окраинам Руси, как сторожевых псов.

В одной из таких бесед сразу после ужина, когда за столом оставались лишь Ода и Давыд с Олегом, хмель ударил в голову Давыду, поэтому он разошёлся не на шутку.

– Почто Всеволод Ярославич отдал Чернигов Владимиру! Разве это справедливо? – ворчал Давыд, раскрасневшись после выпитого вина. – Ладно бы в Чернигове посадить было некого, а то ведь, слава Богу, есть кого. Чернигов наш заветный удел – не место там Владимиру! Уж коль достался Новгород Глебу, то, по обычаю, Чернигов мне должен принадлежать. Прав я иль нет?

Олег молчал.

Зато Ода поддакивала Давыду:

– Конечно, ты прав. Не по чести поступил с тобой Всеволод Ярославич!

– А братья мои не поддержали меня, когда я высказал своё недовольство Всеволоду Ярославичу, – продолжил возмущаться Давыд. – Им, видите ли, хочется жить в дружбе с великим князем. Ежели двинется Изяслав Ярославич на Киев, то я скорее ему помогать стану.

– Ты же обещал стоять за Всеволода Ярославича, – упрекнул брата Олег.

– Плевал я на своё обещание! – сердито воскликнул Давыд. – Всеволод Ярославич свою выгоду блюдёт, а почему я не могу это делать?

– Верно молвишь, Давыд, – вставила Ода.

Олег осуждающе посмотрел на мачеху.

Челядинцы, повинуясь приказу Оды, взяли пьяного Давыда под руки и увели его из трапезной в спальню.

У Олега и Оды, оставшихся наедине, разговор не клеился. Ода была недовольна уступчивостью Олега, не посмевшего требовать себе Чернигов и безропотно согласившегося ехать княжить на Волынь. Олег же не мог понять, откуда взялась у Оды такая неприязнь ко Всеволоду Ярославичу, почему ей непременно хочется вбить клин между великим князем и его племянниками.

Наконец Олег решительно встал из-за стола. Поднялась со стула и Ода, всем своим видом показывая, что она возмущена поведением Олега, его непониманием очевидного.

– Сейчас вы нужны Всеволоду Ярославичу, вот он и добр с вами, недоумками! – молвила Ода. – А как избавится Всеволод от Изяслава да сядет прочно на столе киевском, тогда он вам покажет, на что способен! А способен он на любую подлость, видит Бог!

В полутёмном коридоре Олег и Ода прекратили свой спор и в молчании дошли до лестницы, ведущей на второй ярус дворца. Их руки, нечаянно соприкоснувшись, внезапно пробудили в них былые чувства.

Спускавшаяся сверху по ступеням Регелинда со свечой в руке застала Олега и Оду целующимися.

– Лучшего места для этого вы не нашли? – проворчала служанка, чуть ли не силой растащив в стороны Олега и Оду. – То ругаются до хрипоты, то обнимаются. Не поймёшь вас, ей-богу!

Ода схватила Олега за руку и увлекла его за собой вверх по лестнице. Там находилась её опочивальня.

– Дверь покрепче заприте перед тем, как бесстыдством заниматься! – бросила им вслед Регелинда.

* * *

Сидя в кресле, Всеволод Ярославич с мрачным видом выслушивал покаянные оправдания Мирослава Олексича, хранителя великокняжеской казны.

– Говорю всё как на духу, пресветлый князь. – Казначей стоял перед великим князем со смиренным видом, комкая в руках соболью шапку. – Случилось это в начале января. Приехав из Чернигова, Ода потребовала у меня ключи от сокровищницы. Я хотел было возразить, но вместе с Одой пришёл её племянник Борис Вячеславич со своими дружинниками. Он пригрозил мне, что в случае неповиновения его меч живо укоротит меня на голову. Что мне оставалось делать?

– Сколько же саней Борисовы гридни загрузили мехами и златом-серебром? – спросил Всеволод Ярославич, хмуря густые брови.

– Девять, а может, десять… – пролепетал Мирослав Олексич. – Не могу сказать точно. Темень была на дворе.

– Чем объяснила Ода своё намерение вывезти злато из казны? – тем же мрачным тоном опять спросил Всеволод Ярославич.

– Княгиня заявила, что в её тайнике сокровища будут сохраннее, – ответил казначей. – А уж где этот тайник, про то Ода ничего не говорила. Я-то поначалу решил, что она в Чернигов подалась, но потом понял, что ошибся. Теперь не знаю, что и думать.

– Чего тут думать! – пробурчал Всеволод Ярославич. – Ежели Борис помогал Оде в этом деле, стало быть, сокровища из казны свезены ими в Вышгород.

– Может статься, и так. – Мирослав Олексич тяжело вздохнул.

– Произвёл ли ты подсчёт убытков в казне? – Всеволод Ярославич грозно взглянул на казначея.

Тот закивал головой:

– Всё учтено, великий князь. Всё подсчитано и записано. Золотой монеты греческой чеканки не осталось нисколько. Серебряной монеты убыло наполовину. Медной монеты арабской и персидской чеканки не убыло вовсе. Немало расхищено дорогого оружия, ценных мехов, изделий из золота и драгоценных каменьев, но много и осталось…

– Ладно, Мирослав. – Всеволод Ярославич вяло махнул рукой. – Ступай покуда. Да держи язык за зубами!

Казначей поклонился и, пятясь задом, исчез за дверью.

Всеволод Ярославич обвёл долгим взглядом просторный покой с закруглёнными каменными сводами и побелёнными стенами. В узкие окна, похожие на бойницы, сквозь разноцветные стёкла пробивались яркие лучи полуденного солнца. Деревянный пол, застеленный коврами из Ширвана и Бухары, радовал глаз сочностью красок и красотой узоров.

На столе рядом с пергаментными свитками стояли глиняные тарелки с остатками завтрака. С той поры, как Всеволоду Ярославичу достался киевский стол, он предпочитал завтракать и обедать в полном одиночестве. Лишь ужинал великий князь в кругу семьи.

Невесёлые думы одолевают Всеволода Ярославича. Митрополит Георгий и греческие послы стараются убедить его продолжить начинания покойного Святослава Ярославича, готовить полки к походу на Дунай. Плачевное положение Империи ромеев и впрямь требует вмешательства Руси, дабы устоял оплот православия в Европе под ударами норманнов и болгар.

Только вот Всеволоду Ярославичу ныне совсем не до бедствий ромеев, ибо у него самого нет уверенности в завтрашнем дне. Кто знает, как поведёт себя полоцкий князь, когда узнает, что князь киевский ушёл с полками в далёкую Болгарию. И ещё нельзя забывать про изгнанника Изяслава, который уже прознал, что брат его Святослав почил в бозе. А тут ещё Ода и Борис Вячеславич что-то замышляют! Выгребли золото из казны великокняжеской и делают вид, будто ничего не случилось!

Борис Вячеславич увеличил жалованье своим дружинникам, к нему теперь отовсюду валом валят ратные люди. Сыновья боярские и купеческие, самый разный чёрный люд потоком идут в Вышгород. Ещё бы! Борис был любимцем покойного Святослава, всегда был у него в чести. Да и воитель из Бориса отменный! Хоть он и молод, но уже покрыл себя славой побед ратных. Такой молодец, как Борис, в подручных ходить не станет, это Всеволод Ярославич уже понял.

Давыд Святославич тоже зуб точит на великого князя. Видишь ли, недоволен он столом ростовским! Хотя о Давыде у Всеволода Ярославича голова не болит, ибо полководец из него никудышный. Вот Роман Святославич рубака похлеще Бориса Вячеславича! Роман вряд ли простит Всеволоду Ярославичу то, что обручённая с ним Мария Всеволодовна была выдана замуж за брата императора ромеев. Коль вздумает Роман Святославич воевать с великим князем, то одолеть его будет непросто. По слухам, у Романа в войске ясов[58] и касогов[59] видимо-невидимо. И как ещё поведут себя братья Романа? Вряд ли они поднимут на него меч за Всеволода Ярославича.

«Куда ни поверни – всюду клин! – мрачно размышлял Всеволод Ярославич. – Одна у меня опора – сын Владимир. И дружина у него сильная, и сам он не промах! А от Святославичей надо как-то избавляться…»

В следующее мгновение великий князь сам поразился посетившей его мысли. Получается, что он подспудно желает смерти всем сыновьям Святослава.

«Да не всем, не всем! – мысленно начал оправдываться Всеволод Ярославич. – Как я могу желать смерти Глебу, моему зятю? И против Олега я ничего не имею, ведь он – крестник внуку моему. Не желаю я зла и Ярославу, с ним-то всегда можно столковаться. Но вот Давыд с Романом… С этими упрямцами договариваться бесполезно. От этих проще избавиться мечом иль ядом!»

Всеволод Ярославич слегка пристукнул кулаком по подлокотнику кресла.

«И от Бориса Вячеславича тоже надо избавиться, чем скорее, тем лучше! – мстительно думал великий князь. – Борис засел в Вышгороде у меня под боком, того и гляди он всех моих гридней к себе переманит! И Оду неплохо бы куда-нибудь спровадить. Может, в Муром к Ярославу? Иль в Саксонию?»

* * *

В начале февраля в Киев от Глеба Святославича прибыл гонец с просьбой о помощи. Глебу стало известно, что Всеслав Полоцкий собирает большую рать для похода на Новгород. Недолго думая, Всеволод Ярославич отправил в Новгород сына Владимира с его смоленской дружиной.

До апрельской оттепели Глеб и Владимир гонялись за войском Всеслава по приильменским лесам, пограбили его обозы, отняли весь полон, но рать полоцкого князя разбить так и не смогли. Немало сёл новгородских и боярских усадеб сжёг кудесник Всеслав, прежде чем ушёл за реку Великую в свои исконные пределы.

Владимир вернулся в Киев со злым сердцем и сразу выложил отцу свою задумку, как вернее всего покончить со Всеславом.

– Надо идти с полками прямиком на Полоцк! – молвил Владимир, грозно сверкая очами. – Все эти попытки изловить Всеслава в лесах ни к чему не приведут. Зверя лучше всего бить в его же берлоге.

– Предлагаешь идти на Полоцк этим летом? – Всеволод Ярославич взглянул на сына.

– Не летом, а нынешней весной, – сказал Владимир.

– В самую ростепель? Завязнем ведь в Подвинье в талых-то снегах. Места там, сам знаешь, какие непролазные! – Всеволод Ярославич с сомнением покачал головой.

– Именно в ростепель и нужно идти на Полоцк, – стоял на своём Владимир, – ибо распутица не позволит полочанам как следует изготовиться к войне. Всеслав не сможет быстро собрать все свои силы в кулак и будет вынужден полагаться лишь на свою дружину. Наше вторжение в пору таяния снегов станет для Всеслава полной неожиданностью, а неожиданность – половина победы.

Всеволод Ярославич задумчиво погладил свою густую русую бороду.

Окончательно разделаться со Всеславом означало избавить великокняжеские владения от постоянной угрозы вторжения из подвинских чащоб. Также это развязывало руки Всеволоду Ярославичу для неизбежной войны с Изяславом и облегчало ему возможное противостояние с воинственными племянниками.

– Хорошо, будь по-твоему, – сказал Владимиру Всеволод Ярославич. – Попытаемся до лета управиться со Всеславом.

В поход на Полоцк Всеволод Ярославич прежде всего позвал Бориса Вячеславича и Рюрика Ростиславича, желая на деле испытать их готовность повиноваться великому князю. Борис и Рюрик сразу откликнулись на призыв дяди. Оба были охочи до рати и считали Всеслава злейшим врагом всего потомства Ярослава Мудрого.

В середине апреля, когда реки вскрылись ото льда, войско Всеволода Ярославича и его племянников на ладьях поднялось по Днепру до Смоленска. В Смоленске их поджидал Владимир со своими полками. Далее воинство великого князя двинулось посуху глухими дорогами, обходя стороной города и селения.

И всё же застигнуть врасплох полоцкого князя не удалось. Наспех собранная полоцкая рать встретила незваных гостей у переправы через разлившуюся Западную Двину. Всеслав понимал, что киевский князь имеет намерение разорить Полоцк, поэтому он всячески противодействовал продвижению киевской рати вглубь своих земель. Переправившись через реку, ратники Всеволода Ярославича то и дело натыкались на засеки и всевозможные ловушки на дорогах, ведущих к Полоцку.

У городка Россошаны Всеслав отважился на большую битву, поскольку до его стольного града было уже рукой подать.

Весь день киевляне, смоляне, дружины Рюрика и Бориса рубились с полками Всеслава посреди болотистой низменности, залитой водами реки Россоши. Лишь под вечер Борису и Владимиру удалось разбить и обратить в бегство фланговые полки полочан. Центральный полк Всеслава во главе со своим князем в полном порядке отступил в лес.

Ночью Всеслав ушёл в Полоцк, признав своё поражение.

Утром следующего дня на военном совете было решено скорым маршем двигаться на Полоцк, чтобы не дать Всеславу времени как следует подготовиться к осаде.

Особенно торопил с выступлением горячий Владимир.

Когда шатры были свёрнуты и погружены на повозки вместе с ранеными воинами, неожиданно появился гонец на взмыленном коне.

– Ты из Киева? От Ратибора? – нетерпеливо воскликнул Всеволод Ярославич, узнав в гонце племянника своего верного воеводы. – Что велел переказать мне Ратибор?

– Ратибор спешит упредить тебя, княже, – тяжело дыша, промолвил гонец. – Изяслав с польским войском идёт на Русь.

– Дождались-таки… – процедил сквозь зубы Всеволод Ярославич и негромко выругался.

Находившийся тут же Владимир подступил к отцу:

– Мы с Борисом двинемся к Полоцку, а ты с Рюриком поспешай к Киеву. Так вернее будет.

– Нет, сын. – Великий князь отрицательно покачал головой. – Полоцк вам с наскоку не взять. Да и войско нам дробить не следует. Вместе пойдём на Изяслава.

Владимир нахмурился, но промолчал. Он привык повиноваться отцу.

Глава одиннадцатая. Встреча на Горыни

В это утро Олега разбудил не челядинец Бокша, а воевода Регнвальд. Он бесцеремонно ворвался в княжескую опочивальню, топая сапогами.

– Не время почивать, князь, – встревоженно сказал Регнвальд проснувшемуся Олегу. – Пришла беда – отворяй ворота. Рать польского князя стоит за рекой. По всей видимости, ляхи[60] собираются подступить к Владимиру.

– С чего ты взял, что это поляки? – проговорил Олег, сидя на постели. – Может, это венгры или ятвяги.

– Уж польские-то стяги я смогу отличить от венгерских, – проворчал Регнвальд, подавая Олегу порты и рубаху. – Поторопись, князь. Скоро туман над рекой рассеется, тогда поляки начнут переправу. Нельзя их на наш берег пускать.

На ходу надевая плащ и шапку, Олег выбежал на широкий теремной двор, где уже стояли осёдланные кони, позвякивая уздечками. Вся молодшая дружина была поднята на ноги расторопным Регнвальдом.

Олег вскочил на своего любимого гнедого скакуна, с которым он прошёл через многие битвы.

Тем временем Регнвальд махнул рукой страже, чтобы отворяли ворота детинца.

С натужным скрипом распахнулись тяжёлые створы высоких ворот, обитые крест-накрест железными полосами. Это был единственный проезд в бревенчатую княжескую крепость.

Пешая стража посторонилась, пропуская полторы сотни всадников, на рысях устремившихся за своим князем, который первым исчез в проёме ворот. Копыта коней дробно застучали по деревянному мосту через глубокий ров, наполненный водой.

Было раннее утро. Город ещё спал, лишь собаки кое-где лаяли, потревоженные конным отрядом, проскакавшим по узким улицам в сторону Успенских ворот. Эти ворота были названы так из-за Успенской церкви, стоявшей неподалёку.

Град Владимир был расположен на небольшой возвышенности посреди заболоченной низины близ правого берега реки Луг при впадении в неё речки Смочь. Бревенчатые стены и башни, вознесённые на высокие валы, были видны издалека, они словно парили над низменной округой. Холм с лежащим на его вершине градом господствовал над речной поймой, заросшей камышами, над дубовыми и буковыми рощами, меж которыми тут и там виднелись деревни и выселки, над полями и лугами, обласканными щедрым солнцем и обильными дождями.

Земли вокруг Владимира славились плодородием, потому-то и зарились на них поляки, желавшие иметь границей с Русью реку Буг, куда впадает неширокая извилистая речка Луг.

«Ведь урядился же мой отец с Болеславом относительно здешних земель, почто же польский князь уговор нарушает? – сердито думал Олег, ведя своих гридней к речному броду. – Иль Болеслав полагает, что со смертью моего отца все договоры отменяются. Пёсье племя эти Пясты[61]! Прав был отец».

Как ни торопился Олег задержать поляков у брода, но незваные гости всё же его опередили. Ещё в предрассветной мгле польская конница перешла реку Луг и развернулась на равнине широким полукругом, готовая в случае опасности вступить в битву.

Оставив свою дружину в отдалении, Олег вместе с Регнвальдом и пятью гриднями смело подъехал к тому месту, где стоял, воткнутый в землю, большой стяг польского князя. На широком красном полотнище, натянутом на прочные тонкие рейки, раскинув в стороны когтистые лапы, красовался белый орёл.