Волхв

Разгорячённый князь замолчал, а протоиерей медленно поднялся:

– Не пойдёшь, значит, на Коломны?

– Пойду, но осенью.

Засопев, Никифор гневно поправил рясу. И, не поднимая головы, быстро вышел из палат.

Сейчас князь снова переживал тот разговор, мучаясь сомнениями – правильно ли поступил, те ли слова сказал? Может, надо было послушать его? Леший с ним, с урожаем, если эти язычники так уж Никофору поперёк горла встали. Не пропадём с Божьей помощью, – придержав мягкую ветку лещины, обрубил её кинжалом. – Ну да что теперь расстраиваться. Сказанного не воротишь, а до осени подождать всё равно надо, так правильно будет. Никуда попы не денутся, потерпят.

Выждав момент, когда тропинка расширилась, вмещая двух всадников, Бронислав пристроился рядом с князем, почти касаясь стремени. Тот повернулся к другу:

– Ну, Броник, как тебе рарог?

– Хороший будет рубака, – Бронислав улыбнулся в широкие усы. – Попервой вышли, а уже, чай, не пустые возвращаемся.

– То верно. Птица неплоха, а опыт – дело наживное.

Низкий лапник перегородил дорогу, и соратник князя выехал вперёд. Приподняв упругие ветки, пропустил Владислава. Обернувшись, князь кивком поблагодарил Броника. Тот снова невозмутимо пристроился рядом.

Несколько саженей ехали молча. Бронислав незаметно хмурился, изредка кидая на князя изучающие взгляды. Он давно готовил этот разговор, а так и не придумал, как начать. Да и опасался, как рассерчает Владислав. Не дело воеводе неприятные вещи князю говорить, но в то же время кому, как не другу детства, правду молвить. Не казнит же. «Эх, была не была», – Бронислав мысленно перекрестился:

– Княже, – начал он медленно, – тут такое дело…

Владислав ободряюще улыбнулся. Давно заметив мысленные метания друга, последние минуты он терпеливо ждал, когда тот решится. Владислав знал, по-пустому Броник не потревожит:

– Говори уже, что там у тебя? Вижу, не просто так мне ветки поднимаешь.

Бронислав вопреки обыкновению не улыбнулся шутке. Вздохнув, заговорил, глядя на дорогу:

– Никифор, слышал я, собирается с твоей дружиной в Коломны наведаться.

Князь коротко обернулся на друга:

– Ну, собирается, так не сейчас же.

– Не надо бы туда ходить.

Владислав нахмурился:

– Ты что же это, язычников поганых пожалел?

Бронислав вернул прямой взгляд:

– Ты меня, Владик, не первый день знаешь. Я за тебя горой в любом твоём деле. Особливо, если оно на пользу земле нашей.

– А это, значит, не на пользу?

Бронислав упёрто тряхнул широкой бородой:

– Я ходить вокруг да около не умею. Не на пользу Руси убийство русичей и княжеству убыток прямой. Поскольку с дыма берём[18]. Третью часть. А после нашей дружины в деревнях одни головёшки. А с них ты фигу без масла и возьмёшь.

Князь сердито прищурился:

– Ты же слышал, что Никифор брешет – язычник, хуже разбойника, и только смерти достоин. А в Коломнах одни язычники и живут. По весне они попа нашего палками выгнали. Такое простить надо, по-твоему?

– Может, и простить. От Коломны княжеству только польза. Сколько они нам по осени муки присылают? На два месяца городу с хлебом жить, это точно. А если посчитать, сколько мёда, мехов, рыбы от них идёт, да какой? Сплошной бело да краснорыбицы. Уничтожим мы Коломны, меньше станет язычников, как ты говоришь «поганых», а вместе с ними и прибыли лишимся. Кто нам её восстановит? Никифор со своей братией, что ли?

Князь мрачно молчал, а Бронислав разошёлся, не замечая недобрых взглядов, которые властитель бросал исподлобья.

– Ты пойми, княже, я не за язычников переживаю, их я, как и ты, на дух не переношу. За княжество душа болит. Наши отцы начали эту войну со староверами, и потихонечку побеждаем мы, с божьей помощью, – Бронислав перекрестился. – Но устал народ от этой долгой войны своих со своими. Даже верные христиане роптать начинают на методы Никифора. Давеча, на площади книги жгли. А какая в них корысть-то? Только то, что деяния предков в них описаны, да премудрости разные, которые наши деды да прадеды собирали. Так я наблюдал, не было на площади одобряющих взглядов. Никому то дело не понравилось.

Тропинка между тем вывернула к заимке – пятистенной избе с пристройками. У конюшни с распахнутыми дверьми фыркали и подрагивали потной кожей рассёдланные лошади Алексея и его подручных. Сами парни, ухватив по клоку сена, натирали верных друзей. Князь с решимостью в глазах обернулся к Брониславу:

– Не трону тебя только потому, что друг ты мне с детства. И много мы с тобой бед видывали, и по малолетству и когда постарше стали. Не подвёл ты меня ни разу ни тогда с разбойниками-язычниками, когда схлестнулись мы с ними на смерть, ни когда в лесу зимой от шатуна дёру давали. А потому скажу тебе, как думаю: ты эти крамольные речи брось. Мне и без тебя крамольников в тереме хватает. И запомни – я язычников поганых прощать не намерен. И Никифор меня в том полностью поддерживает.

– Да твой Никифор, – начал было Броник, но князь предостерегающе поднял руку.

– Всё, больше никаких разговоров, тем паче прибыли мы.

Бронислав покорно склонил голову, от чего широкая борода его сплющилась о крепкую грудь.

– Ну, что вы тут, хлопцы? – князь бросил повод в руки подбежавшего смерда. – Прохлаждаетесь? Так-то вы князя встречаете? – Легко спрыгнув с гнедого, он с мягкой улыбкой оглядел склонившихся в поклоне приближённых. – Ну, будя, будя, не на приёме иноземных гостей, чай, на охоте. А на охоте, да на рыбалке все равны. Правду я говорю? – Он придержал сына Алексея за плечи, заглядывая в синие родные глаза.

– Правда, батя, – тот выдержал открытый взгляд.

– Один ты меня понимаешь, – отчего-то грустно молвил Владислав, и словно очнувшись, отпустил сына:

– Пошли в дом, что ли? Гулять будем.

Глава 6

На сваоре – восходе солнца по самой росе Воинко повёл деда с внуком на капище. Воздух, насыщенный испарением земли, как перед грозой, вдыхался тяжело, будто через льняную прослойку. Несмеян всю дорогу только и успевал вытирать пот, смешанный с раздавленными комарами, на лбу и щеках. Горий же горным туром скакал с камня на камень. Разбежавшись, легко перескочил узкую расщелину, словно пытаясь доказать старикам, что визит к Белбогу сегодня вполне заслужил, во всяком случае, сил у него достаточно на любое испытание. Однако во второй половине пути приуныл и парень. Он ещё пытался шустрить, но уже как-то нехотя, без прежней прыти, то и дело останавливаясь перевести дух. Наконец, выдохшись, занял место за стариком, думая теперь только о том, чтобы не отстать. И лишь удивительно выносливый Белогост, казалось, вовсе не замечал духоты и тяжёлой дороги. Он, походя, выдерживал направление по одному ему ведомым приметам. И, не прилагая видимых усилий, предводительствовал маленьким отрядом, по пути ещё успевая негромко рассказывать о капище. Даже Несмеян, уже бывавший там, давно перестал следить за дорогой и, не будь рядом опытного проводника, заблудился бы.

От хутора до божьих хоромин неблизко – вёрст семь никем не мерянных, да не по тропинкам – давно уже миновали те времена, когда на светлые места силы вели утоптанные стёжки. Теперь и самой худой не держат, стараясь передвигаться по самым дремучим буреломам, каменным осыпям и мшистой чащобе.

Завернув в старый осинник, зашагали ещё медленней. Заваленный гниющими стволами деревьев, он казался непроходимым. Несколько раз перебирались, проваливаясь и путаясь в тонкой жалистой крапиве, через нагромождения поваленных толстых осин. А где-то почти ползли под зависшими над землёй деревьями. Глубокий овраг, перегородивший путь, с опаской преодолели по мощной лесине, брошенной через него. Дальше в прозрачном от жары сосняке двигались уже вольно – под ногами только мох да редкие бруснички.

Воинко, каждый раз старающийся пройти до капища другой дорогой, незаметно для путников кружил по лесу, не хуже лешего. А в тёмном кедраче, за которым начинался крутой подъём, он внимательно проследил, чтобы гости шагали в стороне друг от друга, дважды не наступая на чужой след.

– Наши родноверы сюда теперь только по большим праздникам да посвящениям ходят, – ведун аккуратно отвёл ветку волчьего лыка с редкой завязью. – Рад бы их почаще встречать, да опасно стало. Слышал я, в Новогороде попы недавно капище Перуново разорили, так Перун, рассказывают, обещал отомстить. Люди слышали. А у нас под Синюшным камнем Велеса храм изничтожили. Ведун в засаду попал, похоже, на их стороне какой-то сильный чёрный маг теперь действует – прикрыл своих разбойников кругом невидимым. Нас пока Белбог хранит, слава ему, Всевышнему.

Внезапно остановившись, ведун задрал голову, придержав шапчонку. Высокая скала – Горючий камень, заросший по южному склону ёлкой и сосной, здесь голый, круто вздымался к облакам. Еле угадываемая тропка терялась в гиблых красноватых лишайниках и сыпунах, кривясь меж хаотично накиданными божьей рукой валунами.

Ведун первым шагнул на каменные завалы. Дед с внуком, обдираясь о твёрдые грани и соскальзывая, поспешили за ним. Похоже, Воинко знал здесь каждый уголок. Не глядя, он ставил ступни на единственно верные выступы и впадинки. Горий, как только сообразил присматриваться к ведуну, сразу ускорился, но от Белогоста всё равно отставал. Последние сажени, выбившиеся из сил, они преодолевали почти по-пластунски – тут уже была набита слабая каменистая тропа, увидеть которую, впрочем, изгои не могли – действовало заклятье ведуна.

Несколько раз он останавливался, молча поджидая их – перед светлым местом произносить пустые слова считалось дурным тоном – Белбог рядом, слышит. На вершине обнаружилась широкая площадка, саженей пятьдесят на сто, заросшая низкой бузиной, недавно осыпавшей снежинки-соцветия. Тут же поднималась на десяток приземистых кедров роща, за ней и жило капище. Роща оказалась чиста, ни тебе поваленного деревца, ни каменного завала. А вот и капище. Его окружали густые калиновые кусты, волхвами любимые, тоже отцветшие, которые Воинко лет десять назад, выкопав на террасе внизу, посадил здесь, устроив, таким образом, живую изгородь. За лета кусты разрослись, и сейчас кумир Белбога полностью укрывался за зелёной стеной.

Шагнув в узкий проход, почти незаметный в густой листве, Воинко поманил Донских. Горий впервые попал в капище Белбога. В храме Макоши, что издавна стояло на селе, он бывал частенько. Там же, когда ему исполнилось двенадцать лет, Дары[19] украсили голову парня васильковым венком, символизирующим вступление в возраст, когда мальчику наступала пора получать тайное, неизвестное никому, кроме волхва и его самого, имя. В тот заветный день Гор и узнал его – настоящее, защищённое от наговоров и сглазов.

Войдя через заросший проём вслед за дедом, парень с любопытством огляделся. Капище саженей двадцать в поперечьи. В центре высился болван из потемневшего от времени дуба, в правой руке он сжимал железный пруток. Гор уже знал, Белбог – судия. Искусно вырезанные глаза его смотрели на вошедшего строго и изучающе, будто бог желал понять – натворил ли человек уже чего-нибудь или ещё не успел. В углу чуть пониже торчал второй болван – Чернобог, неразлучный брат и противоположность Белбогу. Его грубо вырубленное лицо выглядело устрашающе.

У ног Белого идола на широком помосте уложены рядами золотые и серебряные украшения, здесь же высохшие полевые букеты, кусок вяленого мяса – охотник выделил от добычи. Всё – приношения Богу, накопившиеся за долгое время. У Чернобога – в основном, сено и коренья – символические подарки. По кругу перед помостом выглядывали из земли жировики-лампы. Горий заглянул за спины идолов, там парил искусно сделанный крылатый конь в полроста Белбога. Сразу же зачесался язык спросить – зачем он Белбогу, но торжественность обстановки заставила проглотить вопрос. Сегодня его ждал важный ритуал: на глазах у божества он должен принять в руки меч и с этой минуты стать мужчиной-воином.

Быстро переодевшийся в белую до пят рубаху, Воинко повесил на шею каменный лазоревого цвета образ Бога Рода с кудрявым подростком рядом – Белбогом. Указав пальцем, поставил волнующегося юношу в центр круга, ограниченного жировиками, дед Несмеян уже суетился вокруг, зажигая. Закончив, Донской-старший, выполнявщий роль представителя и поручителя за внука перед Богами, бережно, словно дитя, поднял на открытых ладонях трофейный меч.

Внезапно Воинко преобразился: только что спокойно-рассудительный старик, он вдруг помолодел, грудь развернулась, лицо нахмурилось. Пропев гимн Богу, волхв, крепкий светлый муж, принял меч из рук Несмеяна. Жестом приказал парню встать на колено. Внутренне трепеща, Гор опустился, и оружие плашмя прижалось к темени. Губы Воинко быстро-быстро зашевелились, под конец он возвысил голос, и парень разобрал слова: «Да не подведёт меч господина свово, как и он не подведёт его, да будет крепка Совесть наша и да будут все деяния наши во славу Предков наших и во Славу Рода Небесного и ипостаси его Белбога! И слово наше крепко, аки камень алатырь.

Тако бысть, тако еси, тако буди!»

Подняв юношу взглядом, Воинко торжественно вложил в протянутые руки очищенный молитвой меч. Зардевшийся Горий двумя руками высоко поднял оружие над собой.

– Не посрамлю славу русичей, Богами-предками данную. Тако ести!

В этот момент ему показалось, небесный луч, вырвавшийся из-за проплывавшего облака, зайчиком скользнул по лезвию меча. Долю мига он играл на металле красками. Затем, преломившись на грани, снова метнулся в бездонную ввысь. От того луча меч вдруг отяжелел и раскалился, как уголь из печи, и Горий от неожиданности чуть не выронил клинок. Ему пришлось напрячься изо всех сил, чтобы удержать оружие в руках. Медленно, не подавая вида, как ему больно, парень опустил меч к ногам. Обожжённые руки саднили, очень хотелось, собрав ладони вместе, подуть на них, как в детстве, но парень крепился. Он же теперь мужчина, воин, а воину негоже показывать на людях слабость.

Дед Несмеян незаметно оттёр слезу с заросшей щеки.

Ведун как-то незаметно преобразился, и перед Донскими вновь стоял заботливый мудрый старик. Подойдя к юноше, нет, теперь к мужчине, волхв приобнял растроганного парня:

– Поздравляю Гор, теперь ты воин Веры. Конечно, правильнее было бы у Перуна благословение на оружие получить, да где он ныне? Разорили святое место изверги. Белбог старше Перуна, тот ему внуком приходится. Ну да Дед[20] на нас не в обиде. Луч он прислал – видел же. Значит – принял тебя в светлое воинство. Теперь можешь всем говорить, что сам Белбог твое оружие очистил и к бою подготовил. Так что применяй меч только супротив ворога, а не против беззащитных. Против детей, стариков и женщин разрешается его в дело пускать, только если они на тебя первыми с оружием в руках напали. А с врагами в открытом сражении или засаде будь в меру жесток и в меру великодушен, если враг того заслуживает. Ну, – он отпустил Гория, поглядывающего подозрительно замутнёнными глазами, – вот и всё. Подождите меня за оградой.

Несмеян вышел первым, за ним, не отрывая взгляда от меча, из зарослей выбрался Гор.

За кустами калины шумел ветер, парил почти на уровне людей над долиной коршун, высматривая белок или скворцов в высокой листве. Светлый кедрач, казалось, приветственно махал ветками новому воину. Скольких бойцов, выходящих из заветных ворот, видел он за свою жизнь?!

Где-то вдалеке, в долине за Горючим камнем, раздался приглушённый расстоянием медвежий рык, и эхо его растеклось по гулкому пространству. Несмеян поднял голову:

– Гон у косолапых, самая пора любиться. Нервничает Михаил Потапыч, соперников ищет, кости размять охота, тудымо-сюдымо. Как бы нам под горячую лапу не попасть, а? – и оглянулся.

Рядом замер Белогост, с озабоченным видом прислушиваясь к отзвуку рыка:

– Не нравится мне этот косолапый.

– А почему? – вложив меч в ножны, Горий цеплял их за кольцо к поясу. – Мишка, как мишка.

– Может, и так. А может, и нет. Скоро узнаем. Ну, русичи, двинули обратно. Нам бы к обеду успеть, дела дома есть. Как бы шкуры не пересохли на такой жаре.

Пропустив ведуна, Несмеян пристроился следом. Горий, украдкой подув-таки на красные ладони, гордо придерживая рукоятку меча, потянулся за ними.

Вниз тропинка ссыпалась под ногами каменистой пылью, люди сдерживались и осторожничали. Но никто не упал и не оступился, видно, Боги благоволили. Остановившись под первыми кедрачами, огляделись. В сажени густую хвою придавила свежая медвежья куча. Воинко тревожно зыркнул по сторонам. Шумел кедрач, качались лёгкие ветки с длинными иголками. В стороне подрагивали былки малины, обсиженные дикими пчёлами. Рядом прошуршал в траве мелкий зверёк, мелькнув в нечастой зелени чёрными полосками, бурундук. Несмеян, что-то заподозрив, тоже внимательно всмотрелся в темнеющие заросли. И с непониманием оглянулся на ведуна:

– Что-то не так?

Белогост молча поднял руку, отметая вопросы. Подождал немного, прислушиваясь. Тревожно повёл плечами. Двумя пальцами нарисовав круг перед собой, напряженно замер, выставив обе ладошки. Несмеян и Гор тоже не двигались, поглядывая обеспокоенно. Что-то происходило. Воинко словно застыл, став похожим на идола Белуна. Вдалеке снова рыкнул медведь, затрещал валежник, шумнуло в малиннике и качнулись его верхушки. Косолапый, затаившийся там, удалялся. Он двигался как-то неуверенно, нарезая полукруг, поворачивая в одну, затем в другую сторону. Сжав рукоятку меча, Горий незаметно для себя оскалился. В этот момент он жаждал боя, пусть даже с медведем, но чтобы яростного и смертельно опасного. Дед Несмеян верно понял внука. Неслышно шагнув к парню, с мягкой улыбкой положил руку на плечо. Тот резко обернулся. Оскал медленно сползал с лица. Несмеян наклонился к уху внука:

– Будя, охолонись. Боя не будет, не жги понапрасну ярое сердце. Старик сам справится.

Горий будто очнулся. Выпрямившись, смущённо улыбнулся, но ладонь сжала рукоять меча ещё крепче.

Шумно выдохнув, волхв опустил ладони. Встряхнул их, поморщившись:

– Ищет капище колдун. Влез в голову медведю и под его личиной ходит – выискивает у скалы тропу. Как я сразу не понял?! Он же ещё на хутор ко мне наведывался. А потом, видно, следил за нами, да у камня след потерял – заклятье сработало. Не такой, значит, он и сильный. Плохо, однако, что колдун совсем близко к капищу подобрался, – старик удрученно качнул головой. – Теперь нужно ждать гостей. Думаю, дня через два-три прибудут засаду ставить. Ну да ничего. Кто ведает, того врасплох не застанешь. Пошли, други. А то я что-то проголодался.

В осиннике Горий, обогнав деда Несмеяна, зашагал рядом с ведуном, молча пиная высокие хвощи. Тот еле заметно улыбнулся в усы:

– Ну, говори, гой, вижу же – спросить хочешь.

Поправив меч на поясе, Горий оглянулся на деда. Тот сосредоточенно поглядывал под ноги. Парень решился:

– Я Белбога первый раз видел. Понятно, почему у Свентовита белый конь – он на нём угодья объезжает, а у Белуна он зачем? Что значит?

Воинко кивнул, принимая вопрос. Задумавшись на несколько секунд, ответил протяжно:

– Ты знаешь, что у Белбога есть противоположность – Чернобог?

– Конечно, знаю.

– Так вот, Сварог так распорядился, что Чернобогу священный конь не положен, он без него обходится, потому-то часто и не успевает испортить деяния Белбога, отравить их чёрным. А светлый Бог потому же везде успевает первым и всегда в конце концов побеждает зло.

– Но как же так? Они же враги. Чернобог чёрный Бог, он зло несёт людям, разве не так? Почему бы Белбогу не сразиться с ним и не победить навсегда?

– Я когда молодой был, тоже так думал. И тоже не понимал, зачем он с ним возится? Только с летами понял, что зло такое же неотъемлемое качество мира, как и добро. Вся жизнь строится на противопоставлении их в душе. Всевышний дает нам право выбрать, на чьей стороне сражаться. Выбрал чёрное – он не осудит, но тогда другие силы тобой руководят – разрушительные. А Белбог им сопротивляется, как может. Вот так и живём.

– Так кто же из них всё-таки главней?

– Нет среди них главного. Поймёшь с годами, а сейчас просто послушай.

Проглотив следующий вопрос, Горий приготовился внимать ведуну.

– Есть такая быль о сотворении мира. Я тебе её перескажу. Слушай, значится. Летели по небу над бескрайним окиян-морем три рарога-сокола. Один впереди, два сзади. Первый – главный, сам Род Вседержитель, а рядом с ним Чернобог – слева и Белбог – справа. Чернобог нёс в клюве ком земли, а Белун – сноп колосьев. Долго летели. И вот устал один сокол и выронил из клюва ком земли. Упал он в окиян и сомкнулись над ним волны. Тогда Чернобог по Воле Рода обернулся Серым Селезнем и нырнул на дно моря-окияна. Отыскал землю и взметнул её островом Буяном. А Род поднял на этом святом острове гору Меру и на её вершине дуб появился.

После этого воссел Род-Сокол на вершине Дуба, отныне и до Конца Времен. И пришла пора действовать Белбогу. Обернувшись Сизым Орлом, он взмыл под Небеса. В Небо бросил зёрна; звёздами его глаза на мир смотрели зорко. Зёрна пали в чернозём, полны ярой силой, пестуемы день за днём Батюшкой Ярилой…

После этого повелел Род Вседержитель Белбогу и Чернобогу наделить всё сущее в мире душами, кои суть частицы Самого Рода, как и Он Сам – безсмертные. Дал он им волшебный молот и повелел бить им по Камню Алатырю, что лежал на вершине Мер-горы у подножья Дуба. Обратились они в могучих великанов и стали бить по Камню Алатырю. Ударил чудесным молотом Белбог: разлетались золотом искорки живые. Ударил чудесным молотом Чернобог: вороны взлетали, змеи расползались…

И с тех пор у живущих на стезе Прави (правая сторона) души похожи на золотые искры, а у ходящих стезями Кривды (левая сторона) души – суть вороны чёрные да змеи ползучие. – Волхв прокашлялся. – Ну, понял что-нибудь?

Горий одновременно с ведуном перешагнул высокую валежину, перегородившую путь. Несмеян, опередивший собеседников, уже поджидал их на той стороне.

– Понял, – отозвался парень. – Это как день и ночь, которые мирно меняют друг друга по воле Рода.

– Да, это как живая и мёртвая вода. Одной живой ты павшего друга не оживишь, нужна ещё и мёртвая для крепости телесной. Один – Белбог отвечает за содержание Яви, другой – Чернобог поддерживает Навь. Одно без другого не существует. А главный храм Белбогу стоит на острове Буян в городе Аркона, и требы кладут ему денно и нощно волхвы. Вот так вот.

– А ты?

– Что я?

– Ты же тоже ему служишь? И не на острове, а здесь, в наших горах.

– Не служу, – Воинко смиренно склонил венчик седых волос на затылке. – Не слуги люди Богам нашим – друзья, дети, внуки. А я более сотни лет его воин. Как только собрались разорить вороги капище у моего родового села – Хотмы, так я за него и воюю. И хоть не дело ведунов воевать, но выбора нам князья другого не оставили. Если не сопротивляться, то очень быстро ляжешь в мать сыру землю рассечённым до пояса и Богов Русских подведёшь. Защищая Белбога, я всех наших богов защищаю и спасаю от уничтожения и забвения. И людей наших. После смерти душу погубить без костра легко: не будет у неё пути в Ирий. Заблудится в межвременьи и тогда всё, скитания ей вечные. – По-стариковски тяжело вздохнув, Воинко, будто очнувшись, оглянулся. – А ведь мы, ребята, пришли. Надо же, и не заметил как.

Навстречу уже скакал вприпрыжку Бойка, задирая морду над высокой травой. Учуяв хозяина, пёс рванул напрямик, и вскоре гибкое серое тело вилось вьюном у колен хозяина.

После сытного обеда старики выбрались из прохладного дома на тёплое крылечко – кости погреть. Покряхтывая, присели на ступеньку. Горий убежал к ручью – проверять остроту меча на молодом ивняке.

Жара давила. Солнце, зависнув над оголённой – безоблачной – землёй, жгло нежалеючи. Шумно вздыхал перед яслями по соседству Трудень, мягко постукивали копыта. Где-то далеко перекликались синички, а за пасекой цокали орешники – клёсты. Прошуршав крыльями над головой, села на ветку молодой берёзы, поднявшейся из золы погорелого двора напротив, кукша. Склонив набок тёмную головку, внимательно рассмотрела задравших головы стариков. Распушив оранжевый хвостик для равновесия, выдала, словно припечатала осудительно: «кже-кжек». Старики улыбнулись, но промолчали. Эта любопытная и временами нахальная птичка им хорошо знакома.

– Что кукша-то у тебя, не хулиганит?

– Да как не хулиганит? Случается. Давеча сушеного нырка унесла, в кусты запрятала – насилу сыскал. А так ничё, весёлая птаха. Не так скучно с ней.

– Оно, конечно. Не один всё-таки. Вон у тебя скоко живности собралось: и собака, и пчёлы, и кукша своя есть.

– Так оно да, – ведун расстегнул верхнюю палочку рубахи. – А погода-то меняется. Парит. К дождю. Да не к простому дождику, а к ливню. Может, даже с ураганом.

– Да-а, – протянул Несмеян, выбирая подходящую ветку из нескольких поднятых. – Что-то точно намечается.

– Думаю, незачем тебе сегодня идти, да и нужен ты мне. Задержись малость. Как у тебя со временем-то?