Сенека. Наставник императора

Анатолий Ильяхов

Сенека. Наставник императора

Правнуку Филиппу посвящаю

Всемирная история в романах

© Ильяхов А.Г., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Анатолий Гаврилович Ильяхов, автор двух десятков научно-популярных и художественных произведений, родился в 1941 году в Сочи, в настоящее время живёт в Краснодаре.

До того как получить признание в качестве популяризатора Античности, писатель, по его собственным словам, прожил «большую и интересную жизнь инженера-строителя». Успешный карьерный рост от мастера участка до руководителя крупного производственного объединения сам по себе говорит о многом. Так же как и ответственная работа по контракту в Монголии и Афганистане в сложные для СССР годы.

В юности, общаясь со сверстниками из греческой диаспоры в Сочи, Анатолий Ильяхов услышал, что их предки – переселенцы из Греции. Возникший после этого интерес к греческой истории побудил познакомиться с трудами Геродота, Страбона, других историков. Так будущий писатель узнал, что греки ещё в VIII веке до н. э. «открыли» Чёрное море для торговли с местными племенами, массово организовывали поселения-колонии. Греческие полисы появились на побережье современного Крыма и Северного Причерноморья, в том числе города-государства Херсонес Таврический и Боспор Киммерийский, сосуществуя со скифами, таврами и прочими аборигенами Киммерийского полуострова.

В школьные годы Анатолий Ильяхов услышал имя Александра Македонского, воодушевился его полководческими подвигами и решил, что обязательно напишет о нём роман. Юношеская задумка стать писателем осуществилась через сорок лет, когда автор вышел на пенсию, ведь именно тогда появилась возможность перечитать собранные за всю жизнь в домашней библиотеке книги по античной тематике, переосмыслить собственные «литературные зарисовки», что велись все годы. В итоге помимо прочих трудов Ильяхов создал целых три романа о жизни Александра Македонского, каждый из которых отличается уверенной энциклопедичностью и захватывающей исторической фактологией. Даже подготовленный читатель обнаруживает в них немало любопытных сведений.

Античный мир канул в прошлое и, казалось бы, навсегда отдалился от современного бытия, но для писателя Анатолия Ильяхова древние греки, эллины, остаются живыми людьми со своими особыми страстями. Эти люди были способны на крайнюю жестокость и на удивительные прекрасные свершения, отчего их поступки и достижения, как и ошибки, преподают нам бесценный урок. По мнению автора, греческий историк Фукидид верно сказал, что «все исторические явления будут повторяться всегда, пока природа людей будет оставаться той же».

Дополнительные сведения о писателе А.Г. Ильяхове можно найти на сайте ilyahov.ru

Избранная библиография автора:

Вакху посвящённые. Секреты античной кулинарии, застолья и виноделия. 2007.

Эросу посвящённые. Античные любовные истории. 2007.

Афине посвящённые. Античная мудрость. 2007.

Пир мудрецов. Притчи, изречения, размышления. 2009.

Античные корни в русском языке. Этимологический словарь. 2010.

Эллада и Кубань. Путешествие в прошлое. 2012.

Игры эллинов у подножия Олимпа. Три тысячи лет до 2014 года. 2012.

Знак Зевса: роман. 2013.

Орёл в стае не летает: роман. 2014.

Избранник вечности: роман. 2016.

Наедине с мудростью. Древняя Греция. 2015.

Закон и право. Словарь правоведа. 2015.

Человек и природа. Словарь эколога. 2015.

Экономика и финансы. Историко-этимологический словарь. 2016.

Наука и производство. Политехнический словарь. 2016.

Медицина. Историко-этимологический словарь. 2016.

Философия разума. Словарь эрудита. 2017.

Античность в русском языке. Этимологический словарь. 2017, 2020, 2021.

Три чаши Диониса. Античный код современного виноделия. 2018.

Цицерон. Поцелуй Фортуны: роман. 2019.

Цицерон. Между Сциллой и Харибдой: роман. 2019.

Идиоты античного мира. Вразумительные истории. 2020.

Зенобия из рода Клеопатры: роман. 2021.

Пролог

Рагу для императора

54 год н. э. Рим…

Поздним вечером в комнату престарелого Сенеки осторожно постучали. Вошёл слуга. Потоптавшись у двери, сообщил, что супруга императора ожидает его в малой трапезной. Агриппина редко приглашала посторонних на семейные застолья – лишь тех, кого называла своими друзьями. Сенека, будучи воспитателем её сына, не принадлежал к их кругу, но удостаивался подобной чести, если мать желала при гостях услышать об успехах юного Нерона.

Сенека наскоро собрался и направился в знакомое ему помещение, где обычно обедала семья императора.

Как всегда, по трём сторонам пиршественного стола располагались трапезные ложа. Свободным оставался проход для слуг, которые время от времени забирали опустевшую посуду, заставляя освободившееся пространство новыми блюдами.

Напротив входа за столом возлежал император Клавдий, тучный, похожий на пресытившегося стареющего льва. Судя по багровым пятнам на дряблых щеках, он уже изрядно выпил во время трапезы.

Появление Сенеки не отвлекло внимания ни Клавдия, ни других участников обеда. Четверо сенаторов, на которых Агриппина всегда возлагала надежды при улаживании политических вопросов, даже не повернули голов в сторону престарелого воспитателя. Не сделали этого и другие близкие императрице люди – старый понтифик, главный жрец храма Юпитера, и секретарь императора Паллант. О том, что Паллант был любовником Агриппины, не знал только её супруг.

Продолжая стоять в дверях, Сенека смотрел на Клавдия, который был в малой трапезной редким гостем. Император далеко не всегда откликался на приглашения супруги пообедать вместе с ней, особенно с участием её гостей. Ссылался на занятость государственными делами. Но если Агриппина настаивала, а она это умела, вяло сопротивлялся и непременно уступал. В таких случаях он откровенно скучал, неохотно вступал в разговоры с гостями, всем своим видом показывая, насколько тяготится необходимостью присутствия в их компании. А всё потому, что ещё в юности не отличался словоохотливостью, избегал публичных зрелищ, сторонился шумных, многолюдных сборищ.

Статус императора заставил Клавдия немало измениться в привычках и склонностях, пришлось общаться с гражданами на Форуме, посещать любимые народом зрелища – бои гладиаторов и состязания конных квадриг. По счастью, Клавдий даже в таких случаях мог представить, что находится почти в одиночестве, благодаря верной императорской гвардии, преторианцам, которые ограничивали доступ к телу.

Нелюдимость Клавдия, которую ему приходилось перебарывать, подпитывалась ещё и мыслью о том, что общение императора с народом не всегда заканчивается хорошо, ведь существуют заговорщики и бунтовщики, готовые покуситься на жизнь правителя.

В дни приёма граждан, когда римляне получали законную возможность обращаться к императору за помощью, Клавдий становился подозрительным, хотя его секретари и помощники допускали не каждого желающего, и с большой осторожностью. Человек подвергался строжайшему обыску в прихожей на предмет колющего или режущего оружия. Женщины не были исключением. И даже писари, присутствовавшие на приёме, вместо каламов, заострённых палочек для письма, пользовались гусиными перьями.

Во время пиров во дворце, на которые приглашали множество гостей, Клавдий осторожничал ещё больше. Рядом находился могучего вида телохранитель, реагирующий на любое неосторожное движение участника пира. А не так давно по моде, перенятой у азиатских правителей, при императоре появился прегустатор, «пробователь кушаний». Им стал евнух Галотий, которому Клавдий особенно доверял и теперь не прикасался ни к одному блюду и напитку, прежде чем евнух не попробует.

На этот раз, во время семейного обеда, ни Галотия, ни телохранителя при Клавдии не было, что немало удивило Сенеку. Как позже выяснилось, Агриппина убедила супруга в том, что сегодня желает наслаждаться его обществом без лишних глаз и ушей. Но даже в отсутствие дегустатора и телохранителя об императоре было кому позаботиться. В дальнем углу трапезной стояла цветастая восточная ширма, за которой во время застолья обычно находился Ксенофонт, личный врач Агриппины. В его обязанности входила ещё и экстренная помощь застольнику, который употребит много еды или хмельного. На этот случай врач припас длинное перо, чтобы пощекотать в горле и вызвать благожелательное последствие, опорожняющее желудок…

Там же, за ширмой, расположились музыканты, услаждавшие слух пирующих тихой игрой на кифарах – по убеждению Гиппократа, такая музыка благоприятствовала пищеварению, то есть помогала употребить как можно больше вкуснейших блюд.

Прошло несколько минут, а Сенека всё ещё стоял у двери, в то время как императрица угощала Клавдия, ласково уговаривая, словно ребёнка. Было заметно, что супругу это нравилось. К тому же Агриппина обещала в конце обеда накормить Клавдия любимым рагу из грибов. Сообщила, что сама приготовила, повару не доверила. Боялась, что перепутает молодые цезаревы грибы с бледной поганкой.

Мимо Сенеки прошли слуги, чтобы подать на большом серебряном подносе дроздов, запечённых в мёде. До того, как они оказались на столе, птиц выращивали в питомнике, а в последние дни усиленно откармливали миндальными орехами.

Несомненно, дрозды являлись изумительными на вкус, ведь вместо потрохов брюшка были набиты черносливом. К ним подали гарнир из лепестков роз со сладким соусом из благовонных трав, отваренных в сгущённом виноградном соке. В чашах из горного хрусталя к блюду полагалось янтарное фалернское вино пятнадцатилетней выдержки. Но ничего этого Сенека не попробовал, продолжая стоять у входа и терпеливо ждать, пока его заметят.

Утолив жажду фалернским, император наконец обратил внимание на Сенеку и, похоже, обрадовался:

– Вот замечательный повод прервать чревоугодие ради того, чтобы насладиться речами известного философа!

Клавдий не лукавил – беседы с мыслителями были тем редким случаем, когда общение с людьми доставляло императору удовольствие. В юности он получил прекрасное образование, свободно говорил на греческом языке, прочитал сочинения многих философов и однажды приступил к сочинению труда по римской истории. Правда, завершить по некоторым причинам не успел. Однако это не мешало императору блеснуть познаниями:

– Мне помнится, один мудрый грек утверждал, что пир без речей – всё равно что вместо прекрасной еды поедать сырые овощи и варёное мясо, – произнёс Клавдий.

– Трудно не согласиться с Фалесом[1], – учтиво отвечал Сенека, приблизившись к ложу императора и кланяясь. – Мудрый Фалес говорил: «Цель застолья не в том, чтобы вкушать еду и пить, а в том, чтобы делать это в ходе беседы».

Клавдий оживился:

– Тогда порадуй нас успехами моего приёмного сына!

– Они очевидны, цезарь! Нерон неплохо усвоил греческую и римскую грамматику. Читает произведения известных авторов. Тяготеет к поэзии, пытается сочинять стихи. Но для совершенства требуется время.

– Каким наукам ещё научил?

– Мальчик познал геометрию, необходимую для постижения законов пространственных отношений предметов друг к другу. Тем более что геометрия близка к астрологии.

– А это зачем Нерону?

Вопрос императора не смутил воспитателя.

– Общеизвестно, что звёзды во Вселенной движутся по непреложным путям для каждой. Кому открывается смысл небесного движения, тот обретает особую силу, называемую предчувствием. Благодаря предчувствию возможно предугадать судьбу человека, её изменения, и не только в личном плане. От обоснованного предсказания нередко зависит исход мировых событий.

Клавдий только сейчас заметил, что Сенека стоит у двери, поэтому жестом подозвал поближе и так же жестом пригласил присесть на край императорского пиршественного ложа, показывая, что заинтересован в продолжении разговора.

– Я слышал, что ты ещё обучаешь Нерона географии. Объяснишь, зачем она ему понадобится?

– Без всеобъемлющих знаний о территориях, подпадающих под власть императора, трудно представить могущество Римской империи. Причём исток могущества не только в обладании землями, но и в народах, проживающих в центральной части, на Западе и Востоке. Мой ученик должен чувствовать себя не только частью семьи императора, но и частью своего народа.

Клавдий некоторое время молчал, осмысливая услышанное. Но было непонятно, доволен ли он ответами Сенеки. Наконец спросил:

– Я наслышан о строптивости юнца. Иногда родная мать с ним не совладает. Как тебе удается учить Нерона?

– А я его не учу!

– Как тебя понимать?

– Я не преподаватель. Я наставник.

– В чём же разница? – удивился император.

– Преподаватель показывает собственные познания в предмете, не утруждая себя заботами о том, как воспринимает их слушатель. Преподаватель уверен в собственном превосходстве над знаниями слушателя. А наставник, прежде всего, выясняет, насколько ученик понятлив, и лишь затем излагает мысль, будто приглашая ученика в путешествие. Я не принуждаю Нерона запоминать, мне достаточно облечь слова в доходчивую для осмысливания форму, чтобы он сам, своими усилиями дошёл до остального – достроил картину воображаемых образов, где я показал лишь фрагмент. Такой подход позволяет ученику лучше усваивать знания, ведь знание, добытое самостоятельно, ценится гораздо больше.

Неожиданно в разговор вмешалась Агриппина:

– Я не ослышалась, ты говоришь о каких-то воображаемых образах для моего мальчика? Разве я не предупреждала, чтобы ты меньше всего занимался философией?

– Осмелюсь возразить, императрица, но за шесть лет моего общения с Нероном я убедился, что он силён не только в обязательных предметах. Природа наделила его отменными качествами, которые я стараюсь выделить, развить и сохранить ради того, чтобы Нерон стал выдающимся человеком, полезным Отечеству.

Лицо Агриппины подобрело.

– Нерон взрослеет. На твой взгляд, какими качествами он должен обладать, когда понадобится императору?

– Терпимостью и милосердием. Я обязан их воспитать в нём.

Агриппина собиралась возразить, но Клавдий поспешил сам спросить:

– У тебя есть способ добиться подобного совершенства в Нероне?

– Моим терпением и наставлениями. Мы же не сомневаемся, когда из крошечного семени кедра, упавшего в благодатную почву, вырастает огромное красивое дерево. Мои занятия на разные темы, даже на первый взгляд ненужные, наполняют духовный сосуд Нерона.

Клавдий задумчиво произнес:

– Похвально. Возможно, твои уроки с Нероном окажутся полезны и моему сыну Британнику. Пусть он тоже посещает твои уроки.

Музыка заиграла громче, что означало очередную перемену блюд. Появился повар с горшочком в руках, поставил перед императором и снял крышку. Моментально запахло восточными пряностями. Агриппина зачерпнула ложкой из этого сосуда и поднесла ко рту супруга.

– Попробуй, любимый, – прошептала она нежным голосом, – твои грибочки, которые ты так обожаешь! Сама приготовила, с любовью.

Клавдий тут же потерял интерес к Сенеке и переключился на угощение. Попробовал, зацокал от удовольствия языком, решительно придвинул горшочек к себе и отобрал у супруги ложку.

Престарелый Сенека наконец получил возможность расположиться на ложе, приготовленном для него у стола, но в отдалении от императора. Меж тем многие гости отставили свою еду и наблюдали за тем, как император поедал любимое рагу. После того как он поест, настроение у него станет превосходным, и этим можно будет воспользоваться, чтобы обратиться с просьбами.

Императрица тоже наблюдала за мужем, но Сенека заметил, что Агриппина при этом сильно побледнела и напряглась от волнения.

Клавдий доел, пару раз поскрёб ложкой по дну горшочка и с довольным видом прилёг на ложе. Однако воспользоваться благодушным настроением императора никому не удалось. Он почти сразу задремал. Агриппина, пытаясь сделать лицо равнодушным, искоса поглядывала на него.

Прошло немного времени, как император вдруг резко открыл глаза и, с усилием опираясь на руки, приподнялся. Выдавил из себя нечто нечленораздельное, похожее на стон или сдавленный крик, а затем захрипел и опрокинулся на ложе.

Среди гостей поднялась паника. Агриппина соскочила со своего ложа, кинулась к Клавдию, отпрянула, засуетилась и закричала:

– Это сердечный приступ! У него приступ! Где врач?

Тотчас появился Ксенофонт, влез пером в горло императору, пощекотал гортань, чтобы вызвать рвоту… Так поступали римские врачи при сильном опьянении. Однако эти манипуляции не помогли. Клавдию сделалось хуже: у него отнялся язык, он задыхался…

Император скончался в немыслимых муках на рассвете. Вскоре римский народ узнал, что Клавдий умер от сердечного приступа, не успев назначить преемника.

Часть первая

Пассажир до Корсики

Глава первая

По приказу императора

41 год н. э.

Быстроходная трирема[2] завершала трёхдневный переход из Италии на Корсику. Попутный ветер – моряки называют его «беневент» – хорошо наполнял прямоугольный парус, позволяя корабельным гребцам отвлечься на другие дела. Огромные нарисованные глаза на носу триремы и корма в виде рыбьего хвоста сделали боевой корабль похожим на диковинного монстра, а «чешуя» из развешанных по сторонам бронзовых щитов только усиливала это сходство.

Трирема принадлежала римскому флоту, инспектировавшему определённый участок Средиземного моря. На это указывал выдвинутый далеко вперёд металлический таран в нижней части, а ещё «ворон» – приподнятый трап с крюком, напоминавший клюв гигантской птицы. При абордаже его сбрасывали на вражеский корабль, и он надёжно «впивался» в палубу, куда римские воины перебегали по трапу, чтобы схватиться с врагом на его территории. Обычно этот манёвр заставал врага врасплох и заканчивался успехом римлян. Но команда триремы к боевым действиям не готовилась, поскольку ещё сто лет назад Помпей Великий[3] окончательно разобрался с пиратами, свирепствовавшими по всему Средиземноморью.

Три дня назад трирема отбыла из римской гавани Остий, приняв на борт центурию[4] легионеров-пехотинцев. Пока открытое осенним ветрам судно уверенно приближалось к своей цели, кто-то из них безмятежно спал, кто-то пребывал в отрешённом созерцании морского пространства, а кто-то думал о предстоящей службе на чужбине. Вместе с командиром, центурионом Спурием, воины должны были сменить ветеранов гарнизона. Что ожидает их на земле гордых корсов, за триста лет не смирившихся с положением жителей второстепенной римской провинции, – никто не знал. Но долг есть долг, и командир центурии лично обеспечивал его беспрекословное исполнение, о чём в том числе свидетельствовали шрамы на спинах легионеров, рискнувших пойти против слова центуриона и нарушить дисциплину.

Не узнать центуриона среди рядовых воинов было невозможно. Он всегда был в серебряных доспехах, при мече, кинжале, а в руке держал жезл из гибкой виноградной лозы – тот самый, которым проходился по спинам непокорных пехотинцев. Сейчас Спурий лежал в тени плаща, подпёртого короткими копьями – гастами (эта нехитрая конструкция часто выручала легионеров в походах). Командир центурии вяло сопротивлялся непреодолимому желанию заснуть, временами проваливаясь в глубокую дрёму. Но казалось, что даже сквозь сон он видит всё, что происходит на палубе, контролирует каждое действие своих воинов…

В Остии, когда трирема начала загрузку отряда легионеров, к Спурию подошёл человек, по виду и одежде – государственный служащий. Он представился курьером императорской канцелярии и без промедления вручил тубус – кожаный пенал с красной печатью на шёлковой нити. Судя по виду тубуса, внутри хранился документ чрезвычайной важности. На словах курьер передал, что Луций Анней Сенека Младший лишён привилегий сенатора и высылается на Корсику без определённого срока пребывания, о чём и сообщалось в эдикте императора Клавдия. Центуриону приказано передать ссыльного вместе с сопроводительным документом под надзор наместника римской провинции. Курьер показал на лектику[5], которую охраняли два преторианца.

– Помни, центурион, что Сенека – личный враг нашего императора. Понятно, с корабля не сбежит, и всё равно следи, чтобы ничего не натворил. Отвечаешь головой!

* * *

Кто такой Луций Анней Сенека и по какой причине он оказался на время подопечным Спурия, знал, наверное, весь Рим. Прошёл слух, будто сорокалетний сенатор, блиставший в судах остроумием и глубокомыслием, совратил племянницу императора Юлию, вдвое моложе себя. Сенека слыл примерным семьянином и до этого не был замечен в порочных развлечениях, поэтому большинство не поверило в эту историю. И всё же нашлись те, кто допускал, что сенатор, пользуясь влиянием на умы римских граждан, дерзнул на преступную связь с членом императорской семьи ради того, чтобы дискредитировать Клавдия, показать, что императорская фамилия – вовсе не небожители, недосягаемые для простых смертных. А этот дерзкий замысел уже попахивал государственным переворотом…

Спурий распорядился сопроводить Сенеку на корабль и разместить так, чтобы за ним было легко наблюдать. «Спальней» для бывшего сенатора оказалась тесная каморка без окон под палубой, малопригодная для пребывания в ней знатного римлянина. Воздух спёртый, из мебели – одна лавка с матрасом из прелой овечьей шерсти… Сенека задыхался здесь. Возможно, именно поэтому он часто поднимался наверх (что вполне устраивало центуриона). Но была тому и другая причина. В самом начале плавания внезапно налетел сильный ветер, поднял волну. Трирему начало трясти, она пугающе заскрипела всеми своими деревянными частями. Сенека содрогнулся – шторм всколыхнул воспоминания о юности, которые он усердно прятал в затаённых уголках своей памяти.

Это было давным-давно – друг пригласил Луция в недолгое плавание на наёмном судне. Ничего не предвещало беды. Хозяин судна уверял, что плохой погоды не предвидится. Но так же неожиданно, как сейчас, поднялся ветер, порывы которого крепчали с каждой секундой. Небо заволокло угрожающе низкими тучами. Луций почувствовал себя плохо и попросил пристать к берегу, пока ещё близкому. Хозяин отказался:

– Не так страшна буря, как суша! Скалы кругом – разобьёмся!

Луций в тот момент уже не отдавал себе отчёт в том, что будет лучше – остаться на судне или добраться до берега вплавь. Безысходность не оставляла времени на раздумья. С детства отлично плавающий, он схватил сумку с ценными вещами и – как был, в одежде, – бросился в воду.

Волны то подбрасывали его вверх, как тряпичную куклу, то неумолимо влекли вниз – в смертельную пучину. Но, собрав остатки сил и воли в кулак, Сенека всё-таки доплыл до берега. Едва ощутив ногами твердь, он кое-как выбрался на скользкие камни и отполз на безопасное расстояние. Восстановив силы, вернулся домой и с тех пор зарёкся плавать морем. Вероятно, он остался бы верен обещанию, данному после пережитого ужаса, если бы не непредвиденное «путешествие» к Корсике.

Холодея от ужаса, он в красках представлял, как безжалостная водная стихия крушит судно, врывается в его каморку и уносит с собой, и с горькой иронией думал, что сейчас его жизнь, как и жизни остальных людей на корабле, зависят… от толщины и прочности досок! Расстояние до смерти – три-четыре пальца!.. Терпеть это было невыносимо, и в какой-то момент Сенека не выдержал – бросился к двери и выбежал на верхнюю палубу.

Там дышать стало легче, и реальность показалась не такой уж мрачной. Бушующая стихия больше не пугала – она завораживала своей мощью и силой.

Море казалось огромным, а небеса – бездонными. Всё это заставляло думать о том, как велик мир, который ещё предстоит познать. Но человек, который боится, не познает ничего. В очередной раз глубоко вдохнув, Сенека вдруг почувствовал, что страхи отступают. «Если всю жизнь ожидать, что с тобой приключится что-то нехорошее, то зачем тогда вообще жить? – сказал он себе. – Самые безопасные корабли – те, которые стоят на берегу».

* * *

О том, что Корсика близко, возвестили крики шумных чаек. Птицы жадно хватали рыбью мелочь с поверхности моря и яростно дрались за добычу, пытаясь отнять друг у друга. «Надо же! Как они похожи на людей, готовых на всё ради выживания», – подумал Сенека.

Мимо проходил кормчий.

– Сальве![6] – остановил его Сенека. – Скажи, а твой корабль выдержит бурю?

– Сальве! Не волнуйся, у меня самый надёжный корабль из всех, какие только можно представить! Это ведь боевое судно. Оно построено с тем расчётом, чтобы выдерживать множественные атаки врагов, не то что бурю.