Человеческая ферма

Попрощались с девушкой Олесей, которая уже как-то осваивалась в объятиях Руслана. Он обещал её забрать в Москву. На кран, видимо. При этом он ей ещё увлекательно рассказывал про похороны своего попугая, а она внимательно слушала.

Мы загнали выкупанную и крещёную в древнерусской реке стайку чертей в автобус и, заехав в отель за вещичками, тронулись в путь на запад.

Всего и делов-то было – доехать до Свиносраково и попрощаться с людьми-конфетами и Русланом, помахать им рукой, после чего этот маленький интернациональный отряд скрылся бы за туман в этом партизанском краю в направлении новой для себя жизни.

Очень приятно делать людям приятное всё же. Ну а если за это ещё деньги дают, это уже счастье, а не работа.

– Менты, менты! – взвыл Паша. – Нас останавливают!

– Какие же это менты! – вскричал я, разглядев на дороге какого-то мужика в светящейся жилетке, который нам махал жезлом. – Машины-то ментовской нет. Гони дальше! Мало ли кто тут в лесу?

Но Паша уже тормозил. Эта ночь была явно не нашим днём.

Я часто потом вспоминал это всё в мельчайших деталях. Пограничников было двое. Один с толстым брюхом, второго я даже не запомнил. Да, у них был автомат. Один. Ну и что? Ну и что?! Руслан, как я потом выяснил, был мастер спорта по борьбе. Я умел драться как тасманский дьявол. Лес. Ночь.

Но подвела Россия. Да, как ни странно, подвела Родина.

В России, к примеру, за Выборгом тоже начинается погранзона. Примерно через пять километров стоит шлагбаум и рядом с ним кто-нибудь, кто смотрит на номера. Если они Питерские или областные, пролетаешь без задержки. Если какие-то другие, то вежливо просят показать паспорт с шенгенской визой. Если ничего этого нет, типа на рыбалку, вежливо просят ехать на рыбалку в другое место. Вот хоть на этот самый ручей, который вы только что проехали. На этом всё.

В России вообще никто не останавливается, если это не пост ДПС. И даже если ты остановился и у тебя не трупы в салоне, то все вопросы можно решить.

Ну, почти все. И совсем не дорого.

В общем, подвела Россия-мать. Расслабила. Так мы проморгали первую возможность.

– Да я прижал бы их об груди, да и всё! – позже говорил мне Руслан. И глядя на него, я понимал, что да, мог бы.

Прижать. Да и всё.

От многих я потом слышал и не раз в этой местности. Почувствовал, что? Интерес от ментов. Стали просить зайти на минуточку, задержатся ненадолго. Просто поговорить …

Не надо тут искать справедливость и стучать с негодованием себя в грудь. И думать что сейчас придёшь и всё им прояснишь.

Не оглядывайся и не думай о последствиях. Сразу беги. Через двери, окна, колючий кустарник, подвалы, чердаки! Хуже не будет. Жми! И не жалей обувь. Не успел одеть? Беги так. Иначе будет поздно!

Плохой этот поступок? Ну, тот, за который нас замели…

Я уже пояснял свою точку зрения. Она у меня такая. Вот и хоть убей, вряд ли изменится. Плохой ли я сам? Ну не сказать, что совсем пропащий, но и не мамина радость – это однозначно.

Да, в моей жизни было разное. Но, пардон, и время было тревожное. В это время вряд ли можно было продолжить фамильную династию, как в западных странах, где люди порой по пять поколений пекут хлеб и имеют свою фамильную мясную лавку или булочную.

У нас, я извиняюсь, тридцать лет назад ещё народный герой был Павлик Морозов. Для тех, кто не знает, напомню. Это тот, кто родного батю заложил и подвёл под монастырь. О каких моральных терзаниях и заповедях вообще можно говорить с людьми, которые родились в 70-80-х годах прошлого века? Вот хоть бы два знаковых фильма взять для советских детей. Один Кортик Бронзовая Птица. Там главный пример для подражания – пионер, и как раз он и есть мамина радость.

А в реальной жизни актёр, его играющий, в 90-х годах был начальником банды рэкетиров в Москве. И сложил голову не на полях войны с хищниками империализма, а с такими же бандитами, которые разгуливали в красных пиджаках.

А второй образец для подражания в фильме по рассказу детского писателя Аркадия Гайдара «Мальчиш-Кибальчиш». Ну то есть актёр, который его играл. Он и вовсе иммигрировал в буржуинство, как только вырос, и сейчас благополучно живёт в США, где с большим удовольствием ест свою бочку варенья и закусывает её корзиной печенья.

Да и с самим детским писателем Гайдаром не всё так просто. В шестнадцать лет полком он командовал. Так писали все комсомольские правды тех времён, а потом выяснилось, что всё больше расстрельными командами он командовал, несмотря на юный возраст, и совсем недавно ещё жили в Хакасии деды и бабки, которые при упоминании о его весёлом пионерском отряде испуганно крестились.

Какие на фиг нравственные ориентиры должны были меня воспитать хорошим и честным мальчиком?

Моих ровесников и ровесниц вообще, если они не убивают, не насилуют детей и не продают иконы за героин, надо гладить по уже седым головам и говорить ласковые слова с восхищением за мудрость и выдержку несмотря на то, что мы видели и слышали.

Да вот даже Господи Иисусе наш говорил соплеменникам: а ну-ка, кто тут без греха? Выходи драться.

Хрен кто вышел, кстати. Вот и я про то же. Если вырос чертополох на помойке, глупо обвинять его в том, что у него шипы и он плохо пахнет. Но и он цветы выпускает. А это говорит, что и он прекрасен. Там, где-то… Глубоко в душе.

Один из солдатиков этих прошёлся вдоль микроавтобуса и посветил в окна фонариком. Луч света бесплодно прошёлся по резиновому дну лодки моей, под которой притаился вьетнамский партизанский отряд имени Аркадия Гайдара.

– Что у вас там? – спросил воин.

«– У нас там, дяденька, ничего», – сказал испуганно Павлик солдатику, который был ему по сиси росту, а по возрасту мог быть и сыном.

– Ну как же, – ответил дяденька, – на вас ориентировка. Серебристый микроавтобус с российскими номерами. С гражданами нелегалами.

– Это я что ли? – спросил Руслан-грузин с негодованием. Он уже вышел из машины и подошёл к ним. У меня паспорт России.

Неохота мне пересказывать этот словесный теннис. Ночь была уже. Пиво это ходило волнами.

Не отвертеться было. К тому же подъехала вторая машина и под её конвоем мы поехали на пограничный кордон.

Никакая тревога или чувство безнадёги не появлялось. Это же военные.

Ну, забрали. Ну и что? Всё же союзное государство. Наше. Почти наша страна. А у нас это так себе преступление. Скорее проступок. Вот вам штраф. Ну, или край условно, если вот вообще всё плохо. Значит, и у них тоже должно быть так.

Таких ситуаций у меня было много. В России, если ты не убиваешь людей и не продаёшь наркотики внаглую, почти всегда можно решить вопросы и до суда дело не доводить. Штрафы там, домашка с браслетом на ноге, мировые судьи. До судебного решения.

Я, в общем, не особо волновался. По спокойному виду Руслана тоже не было видно, что он паниковал. Держимся вместе, и всё получится. Один за всех и все за одного. Не бывает безысходных ситуаций.

Это я знал твёрдо и верил.

Обыскав, нас развели по разным кабинетам, где я, недолго думая, развалился на стульях. Зашёл какой-то солдат в непонятном звании с пледом в руках.

– На, братан, укройся, а то лежишь тут. Не по-славянски это, неправильно.

– Спасибо, брат, – ответил я ему. Ну, вот же. Всё наладится, так как славяне мы, одна страна. Почти…Что может мне, русскому, тут угрожать? Никаких конфликтов у нас нет, как и противоречий. Считай, одна страна только название чуть иное. Тут я в безопасности, как у Христа под майкой.

В это время шарахнул такой гром, что моргнул свет, и через минуту с таким грохотом полило на землю, что уж и не припомню что-либо подобное. Я приподнял голову и выглянул в окно. Свет из окна острой косынкой выхватил сторожевой навес, под которым стояла фигура человека в высоком капюшоне.

Солдат на посту. В плащ-палатке. Часовой Родины, подумал я, но почему-то стало жутко. И было от чего. Луч света до каждой складочки освещал его плащ, капюшон, каждую пуговицу. Всё было видно, как на ладони, несмотря на косой стегающий дождь и всполохи молний. Всё они освещали, всё выхватывали. И положение его фигуры говорило о том, что он смотрит в моё окно. На меня. Только на месте лица под капюшоном не было ничего. Как у Черного всадника Назгула из Властелин колец. Космическая пустота. Туда не пробивалось ничего. Там, в этом черном пятне, мог быть кто угодно. Что угодно. А также и не быть.

Тут лопни мои глаза оно шевельнулось. Хотя это мог быть и ветра порыв. Жуткое это ТО, что должно быть скрытым, но обнаружило себя и снова замерло.

Я похолодел весь от увиденного. Когда мы видим неподвижным ТО, что только что шевельнулось или должно быть живым мы испытываем страх. Это древнее чувство из глубины тысячелетий из Африки. А если что-то живое замирает значит готовится напасть.

Я ещё долго смотрел на этот неподвижный силуэт, но оно больше не двигалось. Жуть какая-то.

Я с удовольствием читал японскую поэзию. Всё хотел ввернуть когда-нибудь какой-нибудь девке в кабаке что-нибудь эдакое, японское и загадочное.

Вот и пригодилось, пожалуй, услужливо всплывшее в памяти к этому моменту. Лыко в строку прямо.

«Ночь за окном.

А веселье пропало.

Кончилось сакэ…»

Ввернул, бля-поэзию… Поехал блин деньги заработать. Пошёл по шерсть вернулся с триппером.

Скрипнула дверь, и я обернулся. В отрытом проёме дверей усаживался на табуретку второй солдат. Он сел и, не сводя меня с меня глаз, натянул форменную кепку на брови и замер. Я видел и чувствовал, что он внимательно наблюдает за мной, смотрит на меня, но и у него не было лица. Оно было в черной тени под солдатской кепкой. Ни славянского, никакого. Там, где у всех должен быть лик, сияла глубокая ничего не отражающая космическая пустота.

Или, может, я уже спал. Не помню…

– Ну, где нарушители? – раздалось из коридора, и сидящий при входе на табуретке солдатик вскочил, вытянулся и стал докладывать.

– Тыры-пыры, за время дежурства происшествий не было.

И с последними словами в комнату шагнул пузатый мужик в военной форме. У него были глаза словно то самое небо над древней рекой. Полноватое лицо могло быть рекламной открыткой здешнего натурального крема для лица из календулы. Он вообще был позитивен на вид, вроде того самого дяди, который приезжает раз в год к маме и у него в карманах целый мир из монеток на кино, жевачек и стеклянных шариков.

– Ну что, – улыбнулся он мне по-отечески, – рассказывай давай, злодей.

– А вы кто? – спросил я, на всякий случай, тоже по улыбавшись в ответ.

– Я-то? – он покатал сказанное слово словно орешек. – Судьба твоя.

– Ну уж прямо! – усомнился я. – Скажете тоже…

– С Питера же вы по номерам судя? Ну да. В Латвию ехали?

– Какую на фиг Латвию? – искренне удивился я. – Домой в Питер.

Ведь не врал же я? Честно говорил.

– Вьетнамцы откуда в машине?

– Слушайте, военный, я ехал на рыбалку, у меня и удочка с лодкой есть. Вы у водителя, хозяина машины, спросите. Он их где-то подсадил, чтобы до России подвести.

– Угу, ну ладно, – хмыкнул пузан и ушёл. На место тут же вернулся солдатик и, сев на табурет, вытаращил на меня глаза.

– Чего пялишься? Я вор в законе и друзей своих не продавал! – пошутил я известной фразой из «Место встречи изменить нельзя» и тут же пожалел.

Солдатик вытаращил глаза ещё больше, так что стал напоминать ночного лемура, и я понял сразу две вещи: кино он не смотрел и сейчас пойдёт доложит, что я вор в законе.

Но как-то обошлось и через некоторое время прозвучало: «В погранотряд их всех!»

И всё. Обыскав второй раз там же, чем несказанно удивили меня, нас стали заковывать в наручники и выводить по одному к автобусу. Проходя через внутренний двор, я с испугом покосился на грибок охранника. Там никого не было, только на гвозде висела пустая плащ-палатка. Может, и не было никого вчера? Она так и была пустой- подумал я. Может, и не было.

Мы долго ехали по каким-то лесным дорогам, и все люди в форме почему-то прятали глаза, словно нас везли на расстрел. И было как-то не по себе. Вьетнамцы же, наоборот, воспринимали происходящие с ними с потрясающим спокойствием. И от этих безмятежных лиц я даже задремал.

Проснулся я от странного запаха. Справа за окнами автобуса бесконечно тянулся какой-то мега-завод: переплёты труб, утёсы непонятных башен и вышки с горящими факелами. Сооружение завораживало своей какой-то марсианской мощью. Словно это вообще не люди создали, а совершенно другая раса, стоящая на другом уровне развития, далеко ушедшая от людей.

– Вот ведь какие заводы тут, у батьки этого! – восхитился я с уважением. Ничего себе он тут индустрию имеет. Заводы какие понастроил. Ну, одним словом, молодец.

Тут мы и приехали в погрангородок.

Погранотряд принял нас тем, что снова удивил обыском, третьим за последние неполные сутки, и нас расселили по каким-то двум комнатам. Они были словно два крыла птицы, а посередине тамбур с табуреткой. В одну попал я с Русланом, нам докинули вьетнамцев на сдачу, а в другую, напротив, поселили Павлика, тоже с вьетнамцами. Девок же куда-то поселили в другое место. В тамбур между нашими комнатами посадили солдатика.

Чёрт! Тут, судя по всему, людей девать было некуда. Тем не менее, нас накормили сытным солдатским обедом, без пряностей и мы с Русланом стали неспешно толковать о том, о сём что нам делать дальше. На вьетнамцев мы внимания не обращали. Те спокойно улеглись на кушетки, полностью покорившись судьбе.

– Слушай. я, кажется, влип, – горестно покаялся мне Руслан.

– А что такое? – я вяло полюбопытствовал.

– Выяснят что у меня паспорт липовый.

– Ого, а он у тебя липовый?

– Ну да. И ещё могут узнать, что я уже в Латвии сидел. Меня взяли с одним чеченцем. Тот наркоман был и еле шёл. Я с ним пять километров двое суток шёл.

– Охренеть! И как взяли? Пограничники?

– Да нет. Вернее, да. Обычный с виду парень и девчонка. Шли такие вдоль пограничной линии уже с той стороны. А это пограничники и оказались. Латвийские.

– Да ты что? И дальше, что было? Как тут сейчас с нами?

– Да нет! Ты что? – аж подпрыгнул Руслан. – Там двухэтажный дом. Никаких решёток на окнах, так как ты ещё не осужденный и это неправильно чтобы был за решёткой до суда.

Мы оба посмотрели на окно, наглухо закрытое решёткой, которая была на петлях и могла открываться, если бы не пудовый замок. А за ней была ещё одна, наглухо вмурованная в оконный проём казармы. И это всё внутри воинской части, окружённой высоким забором с колючей проволокой и смотровыми вышками по углам.

– М-да, – протянул я. – И дальше, что, как?

– Ну а что дальше? Продержали десять дней до суда. Питание такое, что я там поправился, мебель кожаная, рыбки плавают в аквариуме. И ещё каждый день психолог приходила, расспрашивала, что, как и почему. Как я дошёл до жизни такой? И чем может латвийское правительство помочь, чтобы я этим больше не занимался. И персонально она тоже.

– Что тоже? – зачарованно слушая, спросил я.

– Ну, она сама. – Руслан поднял тяжёлые глаза к потолку, одевая мысль в слова. – Передать кому что, газеты там. Ну, помочь.

– Понятно. Хорошее отношение, – подумал я. – Надеюсь, и тут так. Всё же Латвия, Литва и Польша со всех сторон. И здесь так же должно быть.

– Наверное, – неуверенно согласился Руслан.

– Ну а потом что было с тобой в Латвии?

– Суд через десять дней и депортировали. Вот и всё.

Ну и слава Богу тогда. Значит и тут так же будет. И мы опять посмотрели на многочисленные решётки. Видеть их стало теперь не так тягостно.

А за окном отара солдат с детскими лицами ходила в ногу, стуча сапогами по плацу, и выла какую-то песню на русском языке, но с неизвестным тексом.

– Мы не спим, чтоб ты спала, Родина моя!

Вот ведь… Всю жизнь я избегал мест, где строем ходят, и организаций с жёсткой дисциплиной – и вот, пожалуйста. Не спят они …

– Да как же? – продолжаю разговор я. – Это же граница! На замке. Мухтар. Карацупа. Пограничники вон поют, что не спят, чтоб Родина спала.

–Ээээ. Ерунда – это всё. Идёшь по лесу себе идёшь. Хуяк и Латвия.

-Интересно, конечно, это как-то не практично. А и зачем это? Можно же им все м визы сделать и так перевезти. Куча вариантов как попасть в Европу. Что за дичь? Проблема раньше была -Как выбраться из России Наши тут за семьдесят лет коммунистической паранойи пограничную собаку на этом съели. Все силы бросали что бы не выпускать чем на то, для чего граница на самом деле создана. На не впускать.

Вот хотя бы наша, привычная для питерцев российско-финская граница. Проезжаешь Выборг. Первый кордон. (я уже говорил). Едешь дальше – второй. Потом таможня. Потом пограничник. И всё! Тебе ставят штамп, и ты такой летишь дальше… Всё же позади, но что это? Снова будка. Выходит, ещё один погранец и просит показать ему паспорт. Он, видите ли, проверяет что-то ещё. Что?

Что ещё он может проверять? Не забыли ли поставить штамп о выезде? Так давайте ещё будку поставим, где будет очередной погранец сидеть. Этот будет проверять, не забыл ли тот проверить, не забыли ли поставить те штамп о выезде. И так до самой Финляндии. А в Финляндии всё просто: таможня, пограничник за стеклом шлёп в паспорт штамп – всё, голубь лети куда хочешь.

Или вот Российско-Эстонская. Погранпереход между нашим Ивангородом и эстонской Нарвой. Там река течёт. Нарова. Со стороны Эстонии по берегу широкий променад. Пацаны на скейтах гоняют. Тётки с колясками. Кто-то мороженное есть, кто-то рыбу ловит. Целуются. Фонари горят и всем хорошо.

Так это Эстония, скажет кто-нибудь. Они такие… Ну дисциплина, то-сё. Эстонцы.

Скажет так кто-нибудь и будет не прав., так как население города Нарвы в Эстонии на девяносто пять процентов состоит из русских. То есть из ста человек девяносто пять русские. И пожалуйста – пацаны русские на скейтах гоняют, русские тётки гуляют с колясками, кто-то русский мороженое ест, кто-то русский рыбу ловит, русские целуются. Фонари горят и всем хорошо.

С нашей стороны угрюмая припавшая к реке крепость, похожая на тюрьму и…

И не души. Ни одного русского. Не то что на набережную не выйти, в сам город не попасть. Российский! Русским. Нужно разрешение где-то там выпрашивать. Это чтобы гражданину России посетить российский же город. Как так? А и набережной там никакой нет. Смотрят русские пограничники на другой берег, где гуляют русские. А на своём не могут. Не положено. Не положено КЕМ? Русскими!

А Руслан ходит и ходит по камере без конца, шуршит штанинами, злится. Я отвлекаюсь от него, так как нашёл в тумбочке пачку соли, оставшуюся от предыдущих сидельцев. Местная, белорусская. Срок годности указан: 2.5 года. А потом что? Что с ней станет потом? Перестанет солить? Превратится как вино в уксус или сахар. В ней грибок заведётся или мыши.

Она из высохших миллионы лет назад океанов, а тут…2.5года… Кто-нибудь видел испорченную соль? Или просроченную? Может, нули добавить просто забыли.

Нет, параллельно думаю всё же о том, что мне рассказывает Руслан. Барахло этот бизнес. Слишком много неизвестного и непредсказуемого. Я бы по-другому сделал. Вот хотя бы, к примеру… А вот же: напечатал бы афиш и сделал бы сайт о вьетнамском симфоническом оркестре человек в 40. Оформил бы им приглашение в какой-нибудь город Европы, приурочил бы выступление к какому-либо местному празднику, выдал бы дудочки из бамбука и морских ракушек да и всё. Сдал бы документы в посольство и официально их завёз. Сорок человека хотя бы по две-три тысячи долларов. Разве плохо, а потом ещё… Или спортивную команду. По домино. С массажистами и тренерами.

На утро мне сказали собираться. Одному. И уже традиционно обыскали. В больницу, сказали, повезут.

Наверно это было вызвано тем, что нас было трое. А в погрангородке этом было всего два помещения. И как тут нас развести что бы мы не сговорились вот о побеге хотя бы…

Я уже был в Чисторуссии в конце девяностых. Мы поехали весёлой компанией: два парня и две девицы. Одна – дочь очень известного актёра театра и кино Алёна. А вторая просто красоты такой, что дух захватывало, словно в холодную воду нырнул и не можешь вынырнуть. На неё вообще страшно смотреть даже было, как на Снежную королеву. Вот какая красота. Имя, кстати, её я забыл.

Зачем мы ехали, уже не помню, но, судя по тем годам, явно за чем-то грандиозным. Других движений тогда и не было. А, нет помню… Как же.

Деньги мы должны были получить какие-то огромные. То ли за колбасу, то ли за колбасный цех.

Выезжая из Питера с наполненного жизнью вокзала, мы приехали в такой же наполненный огнями и весельем город. Разницы между Питером и Минском по ауре веселья, висевшей в воздухе этих двух городов, не было никакой. И там, и там везде на площадях и улицах стояли ларьки и из них неслись одни и те же песни. Пахло надвигающимся со стороны Запада разнообразием. Поменяв всего лишь триста долларов на увесистую буханку денег, мы целую неделю не могли её потратить несмотря на то, что в ресторане даже лепили из денег снежки и кидали их в оркестр. Везде была какая-то вакханалия и радость, переходящая в народные гуляния.

Теперь же это не чувствовалось даже с поправкой на моё положение пленного. Улицы были пусты даже не от людей. Они были пусты как-то …

От жизни что ли…

Серый и безлюдный город под ярким солнцем за окном уазика. Он был похож на вновь взведённую ловушку. И где-то там притаились ловцы. Пять военных на меня одного со скованными сзади рук. Меня везли как добычу. Рыбу, попавшую в сеть. Меня ни за что нельзя было упустить. Никаких объяснений. И ответов на вопросы.

Дорога по серому безжизненному городу, где, не смотря на июльский зной и день снова я поразился отсутствию счастливых пейзан. Мост через реку, и я невольно нашёл взглядом место, где совсем недавно мы ещё пели песни с представителями другой расы. Какая-то поликлиника похожая на ту в которую я ходит в детстве. И я в окружении молчаливых военных с интересом наблюдаю как мой организм измеряют и прослушивают.

–Эй мужчины -полюбопытствовал я-вы меня на продажу что ли готовите или на опыты какие?

В ответ уклончивые и смотрящие в сторону неуловимые глаза. Да блин! Что происходит то?

ИЗОЛЯТОР ВРЕМЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ – Вот оказывается, к чему меня готовили как космонавта. Там я увидел, наконец-то, в первый раз дядю милиционера. На нём была точь-в-точь такая же ментовская форма, как и в России. И я его в ней с восторгом рассматривал. Он был в этом помещении как капитан космического корабля в своей звёздной рубке. Ну, или в центре управления полётов имени Уитни Хьюстон. Везде какие-то весело мигающие огоньками серые шкафы и мониторы, поделённые на картинки. В картинках были люди.

У служащего этого чудного заведения было лицо Кирилла. Ну, вот бывает так, что посмотришь на человека и, пожалуйста, Сергей. А вот этот сто пудов Игорь. А этот вот вообще Антон или ещё хлеще – Валентин.

Дальше было знакомое. Меня вновь обыскали. Сначала военные, ну а потом, тут же – капитан Кирилл или Валентин. Следом был какой-то странный ритуал. Кирилл-Валентин долго смотрел в мониторы с цветным изображением. Там в них жили какие-то люди. Шевелил губами, а потом вдруг словно на что-то решившись выдал мне матрас с пледом и провёл по коридору вдоль множества одинаково монументальных дверей. Своей чёткой геометрией сварных полос и уголков они чем-то напоминали роботов.

Откинув шторку глазка, дядя милиционер долго смотрел внутрь. Наконец удовлетворённо крякнул, словно увидел, что в камере всё или все приготовились и открыл железную дверь. Втолкнул меня и тут же закрыл.

«– Ну вот, Микки, ты и дома», – сказал я сам себе и с любопытством оглянулся, осмотрел камеру четыре на два метра. И… никого не обнаружил. Даже маленького. В недоумении оглянулся и упёрся во внимательный немигающий глаз, который пристально меня изучал. От этой немой сцены веяло какой-то непонятной жутью. Я не знал, как реагировать. На всякий случай заглянул под нары. И там никого не было. Глаз одобрительно за мной наблюдал. Это мне что-то напомнило, но тогда я так и не смог вспомнить что.

– И что мне делать дальше? – задал я глазу философский вопрос, на который глаз ничего не ответил и скрылся за качнувшейся железной шторкой.

Одиночка, как и весь ИВС, была только после ремонта. И в ней я без шнурков. Пресловутой параши не было, а был банальный унитаз, в чёрной двери была маленькая дверца, как в зверинце, с единственной разницей, что не около пола, а где-то в метре от него, а над ней мятая воронка и в жерле её – стекло. Там периодически появлялся глаз этого мента. Он словно не имел вообще больше никаких дел в своей жизни, кроме как рассматривать меня. Глаз старшего брата? Но у меня нет старшего брата. У меня нет даже младшего. Природа, вынув меня из матери, дала сразу по тормозам.

Бог ты мой, ну зачем же этот глаз? ИВС был после ремонта и, так сказать, на ресепшене, просматривался через видеокамеры. На мониторы и все эти системы наблюдения явно денег не пожалели. Но глаз появлялся регулярно и зачем-то несколько минут меня рассматривал. Хотелось ткнуть в него чем-нибудь заострённым.