Человеческая ферма

Может, их и уговаривали остаться, а потом махали лопухами вслед, прося привезти магнитики. Может, свистели и улюлюкали, обзывали нехорошими словами. А может, и вообще спёрли они что-нибудь ценное и решили свалить по тихой грусти, пока все спали.

Ушли, в общем, в Европу.

Там же за эти 200000 лет из тех парней и тёток, что ушли раньше, выжили только те, у которых не очень высокий рост, широкая грудная клетка и плечи с руками такие, что китов душить, челюсти, чтобы мослы мамонтов лущить. С нашей точки зрения, красавцев там было мало. Всё функционально и просто. Про бином Ньютона думать некогда было. Иначе твои мослы будут лущить… Накопились различия, как сейчас в Якутии в общем, такие, что они стали другим видом.

Встретились и хором подумали друг про друга – вот уроды. И тюк по жбану.

С человеком так всегда. Вспомните школу. Там всегда всем классом кого-то одного хотели убить. Того который не такой.

Короче, тут уже библия пошла.

Каин Авеля убил. Хотя всё и наоборот могло быть. Теорий много уже. И про то, что кроманьонцы говорить умели, а те нет, потом выяснили по костям и строению горла. Чушь. Говорили и те и эти.

Потом типа что кроманьонцы очень разумные были, а те дураки полные.

Пришло опровержение. Ну да, конечно с чего это вдруг? Эти бананы жрали голые 200000 лет в курортном климате, а те учились огонь добывать, кальсоны шить и капремонт делать в пещерах. И на тебе – дураки!

Не складывается что-то. Думают до сих пор. Но преобладает теория про трудные роды. За эти тысячелетия у неандертальцев такой универсальный солдат получился по мускулатуре и скелету, что его стало просто очень тяжело родить. И это могло стать событием всей жизни. А это уже депопуляция. Потому что из двух родителей один ребёнок – это уменьшение в каждом поколении ровно два раза. А ещё и ситуации с болезнями и всякой живностью…

И тут мы ещё понаехали, первые в мире нелегалы с Африки. Что тут началось! Вообще охренеть! Кражи. Черные риелторы. Причем буквально. Наркотики. Угон скота, машин и велосипедов. Проституция и гадание по руке на улице. Сплошная преступность. Нет порядка. Даже изнасилования были. Правда, пока не ясно кто кого.

А откуда всё это известно? Генетика открывает глаза на прошлое. В каждом европейце, оказывается, есть 4 процента генов этих первопроходцев. В каждом! А в Николае Валуеве вообще их сто.

А вот в Африке и всех, кто там живет сейчас, их нет. Генов неандертальцев. Совсем. Но со временем они появятся, потому что сейчас в Африке сидит третья порция переселенцев, которая пропустила два первых старта.

Вот так в первый раз всё и случилось и, уверяю, не в последний. С чего вы думаете, что через 200000 лет дождь не прекратится, казачий брод не откроется? Ничего не меняется на нашей планете. Как шли люди с юга, так и идут. И движение это не от веселого жизнелюбия, а просто потому что они хотят есть. И туда где чуть попрохладнее. Только и всего.

Первое, что я увидел, проснувшись, было тяжёлое, потное лицо вчерашнего лешего. Он спал на соседней койке прямо, напротив. Можно сказать, глаза в глаза.

Те моменты, когда я просыпался рядом с мужицкой харей, можно перечесть по одной руке инвалида-фронтовика сапёра. Поэтому глаза-то я закрыл, надеясь, что видение как-нибудь рассосётся. Но потом успокоился. Дыхание сзади это гораздо хуже, чем глаза напротив, тем более через метр.

–А где Паша? С этой тревожной мыслью я встал и подошёл к окну. Автобус аккуратно стоял около ворот, и находившихся там вьетнамцев видно не было. Десять человек внутри и никого не видно. Ну, вот молодцы же! Научились там у себя в джунглях исчезать. А вот и Павлик. Лежит на скамейке. Этот исчезать не умеет. Развалился как собака. А вон и собака-котик там же под лавкой. К верху пузиком.

Сзади тяжело заворочалось и до меня неслось тревожное, как из бидона:

– Что там?

– Нормально всё, – успокоил я этого типа. – Ментов нет вроде.

Было уже как минимум 12 часов дня и солнце надышало в номер уже так, словно хотело вскрыть череп консервным ножом. Я ужаснулся про вьетнамцев. А они-то как? И выглянул снова. Ага… Все окошки буса были чуть приоткрыты. И сквознячок чуть шевелил шторки. Значит, и с той стороны открыли, вентилируют. Молодцы какие, умилился я. Эти на жаре не пропадут.

– Слышь, мужик, тебя как звать-то?

– Руслан.

– Откуда ты? Пардон за любопытство. Всё же какое-то время нам время проводить вместе. Поговорим хоть о том о сём.

– Грузия. Но в Москве работаю. На кране.

– Ну что, Руслан с Грузии, тут сидеть смысла нет. Пойдём хоть город посмотрим. Всё равно до ночи ничего не сделать. Город древний, православный.

– Православный? – переспросил Руслан.

– Ещё какой! – я подтвердил. – Даже ещё раньше.

– Куда раньше? – удивился тот.

– Ну, православие-то не всегда же было. Викинги тут всякие, татаро-монголы, Соловьи-разбойники, богатыри. А может, и не раньше. Пойдём проветримся, пока мозги не вскипели.

Я быстро сбегал в душ смыть вчерашний день. Не вытираясь, натянул майку, прыгнул в джинсы, кеды и мы пошли. Руслан в душ не пошёл, и от него потягивало лесом и немного кабаном.

– Ну что, Пашка, нормально ты тут на лавке? Чего в номер то не пошёл я же снял?

– Да я как-то. Собака вот! – и мы все посмотрели на торчащую из-под лавки здоровенную корму пса, которая именно в этот миг сочно испортила воздух.

– Ну да, – согласился я, – это было бы проблемой. Слышь, чувак, мы тут сходим в город. Что тут кодлой роиться, внимание привлекать. Прогуляемся. Придём под вечер, перекусим да поедем. Нормально?

– Ну так-то да, – вяло протянул Паша, но по всему было видно, что с нами идти ему не хотелось. Да и вообще был он словно за стеной какой-то. Такое бывает. Вот стоит человек перед тобой. Такой же вроде: глазки, ручки, огуречик из кожи, но не сплетаются души и мысли. Да и желания нет, если честно.

Мы сходили в какой-то магазинчик, что был рядом, купили воды, хлеба, колбасы. На собаку тоже. По удивлялись, что ни фига тут не дёшево как-то. Занесли провизию в гостиницу Паше, да и пошли. Проходя мимо микроавтобуса, я прислушался, но было тихо, и я даже засомневался, что там вот прямо сейчас сидят, как мыши под веником, аж десять человек, переселенцы с другой стороны нашей планеты.

А город под полуденным солнцем был пуст. Что утром пуст, что днём. Нет людей. Не совсем, конечно. Ну, вот машина проехала вот бабка какая-то на велосипеде, менты. Остальные-то где? Так в живых городах не бывает. Вернее, бывает, когда все куда-то ушли – на праздник какой или на горе. Или концерт приехал, и там все хлопают и орут. Я даже прислушался, пытаясь уловить шум людского моря. Но каркнула только ворона на столбе.

– Как у нас в горах, – подал голос грузин Руслан. Он, прихрамывая, шёл чуть сзади.

– Натёр вчера ногу, – поймав мой взгляд, сказал он.

– Как же ты пойдёшь сегодня? – удивился я. –Тебе надо к ветеринару. Давай аптеку найдём. Пластырь там купим какой или мазь Зорьку. Тут у них и косметика есть.

Мы как раз мы и подошли к историческому центру, состоящему из двух-трёхэтажных домов, стоящих на широком зелёном бульваре. Всё было зелено, чисто, покрашено. Всё было очень даже хорошо. Но людей не было и тут. Кроме пяти-десяти прохожих в виде бабок, каких-то рабочих и пары девушек с колясками. И ещё было странное ощущение, что улицы эти прошиты шёпотом. Ну, таким как будто вы идёте, а кто-то за вами смотрит и между собой переговаривается. Но вы никого не видите. Те же кого мы видели были с убегающими в стороны глазами. Словно они знали, что дальше будет, но им стыдно про это сказать.

Но вот и аптека. И там мы были единственными покупателями. А рядом был продуктовый. Я подошёл к холодильникам с пивом. И вопросительно посмотрел на Руслана.

– Попробуем? Ты как?

– Да запросто, я же не мусульманин.

– Тётя, – спросил я тётю продавщицу, – а где у вас можно тут тихонечко посидеть на травке пиво попить?

– Пиво? – округлила глаза она. – Попить на улице?

– Можно и на улице, – подтвердил я. – Но хотелось бы всё же на травке. Жара ужасная. В Питере это запросто, да и в любом европейском городе. А я поездил много… Взял пивка, пошёл на травку снял кеды, кроссы и балдей. Какие проблемы?

Тётка недоверчиво обернулась назад, словно, не веря ушам и ища подтверждения у охранника, стоящего у входа. Надо ли говорить, что кроме нас в магазине тоже никого не было. Охранник как-то со съехавшей набок улыбкой мотнул головой, словно отгоняя морок, и сказал, подойдя и считая взглядом бутылки пива, что мы купили.

– Тут на травке («травка» прозвучала как-то издевательски с каким-то под визгом) пивко лучше не пить! – после чего слова пометались птицами по пустому залу эхом и пропали где-то в тишине.

Повеяло какой-то несуразностью. Кино не для всех, где показывают какую-нибудь абсурдную муть про очевидное, но с вывертом таким, что после просмотра чувствуешь себя больным и убогим.

– Эээ, я что-то затеваю тут с пивом запрещённое?

При этом я приподнял литровую бутылку коричневого стекла и на всякий случай посмотрел её на свет. Пиво было как пиво. Коричневое. Внутри ничего не было. Продавщица и охранник завороженно смотрели на меня в упор, не отводя странных каких ошалевших глаз.

– Любезный, а у вас обычно, когда жарко, пиво где пьют? – Я говорил медленно. Чуть громче. Круглыми буквами. С паузами между словами. Так русские всегда говорят с иностранцами. Руслан подобрался сзади и замер тоже прислушиваясь.

– На речку идите, – вдруг, словно очнувшись, мотнула головой продавщица и облегчённо дунула на чёлку, словно решила трудную задачу.

– Какую? – медленно, осторожно и вкрадчиво спросил я.

– А вот там выйдете и сразу направо и всё вниз, вниз …

Это уже был охранник.

– Там вас никто не увидит, – понизив голос и чуть склонившись к нам, сказал он.

– А кто нас должен не увидеть? – так же, наклонившись к нему, шёпотом спросил я.

Сзади подошёл расплатившийся за пиво Руслан и непонимающе остановился.

– Они! – ответил охранник и, не сводя глаз с пива, облизнул губы. Потом как-то боком снизу снова посмотрел на меня и вдруг неожиданно крикнул прямо мне в лицо.

– Они!

Я от страха подскочил и чуть не побил всё пиво. И то, что не побил, назвать везением неправильно. Это было волшебство. Нервная система стала расшатываться что-то.

– Направо и всё вниз, вниз… – повторял я себе, чтобы не забыть, но уже было не нужно. Перед нами тихо и спокойно текла широкая река в камышовых берегах. Тихая и спокойная древнерусская река под синим-синим небом. Покой и воля.

По ней плавали русские князья из греков в варяги. Олег, Владимир и прочие мужи с красивыми именами. Скандинавы. Викинги с такой же красотой в виде имён: Олаф Красноносый, Кракен Кожаные штаны. Этот тип, кстати, потом Париж ограбил.

Вот были времена. Парни грабили города! Страну захватить им было словно ларёк подломить. Не то что сейчас.

Потом уже дальнобойщики пошли. Всё, как и сейчас. Только вместо фур ладьи и драккары. Вот прямо по этой речке. Из Варяг в Грецию. Ну, то есть в Турцию сейчас.

Мы вдоволь, как дети, наплескались и наплавались в этой чудесной освежающей реке и разлеглись на траве. И, откупорив пиво, сделали самый вкусный первый глоток. Тут, наверно, так же делали все эти проплывающие варяги и греки.

Посидеть на травке, пожарить яичницу. Телефоны зарядить и, поменяв портянки и хлопнув чачи, плыть дальше.

Над головой плескался синий океан неба. Эх, вот прыгнуть бы в него и поплыть. На другом берегу серело какое-то здание старинной архитектуры. Вроде монастыря, но почему-то с колючей проволокой по стенам. Справа тоже белела церковь. Эта была без проволоки. Спокойно и безмятежно. Русь. Тут была чистая, спокойная Русь с синим небом, церквями, берёзками, стрижами, речкой… Вот только на берегу этой речки в жаркий день тоже не было никого. И это было по крайней мере странно, если не сказать иное.

А пиво было реально вкусное. Дорогое, но и вкусное. Чуть копчёным солодом отдавало, и это было шикарно.

– Это Грузия и всё тут, – резко вдруг ответил Руслан, и я вспомнил, что он уже какое-то время что-то мне трёт за Абхазию.

– Это наше. Мы там всегда жили.

– Руслан, если бы вы там всегда жили, Абхазия называлась бы Грузией. А она называется Абхазией, и там живут абхазы. Разве не так? А Грузия, населённая грузинами, чуть дальше по побережью. Как раз за Абхазией.

– Да если бы не Россия, в 2008 году мы бы забрали её назад по-любому. Мы бы её и раньше забрали, в 93-м, но мы тогда сражались за независимость.

– За что вы сражались? – я аж привстал от удивления, – и с кем?

– Да с вами! С Россией! – Руслан посмотрел на меня чуть исподлобья, но убеждённо и даже с какой-то жалостью, как на человека, не знающего прописных истин, известных каждому ребёнку.

– С Путиным? «Путин напал?» – с надеждой спросил я, чтоб удостовериться в дичи. И, видимо, столько в этом вопросе было ожидания, что Руслан с подозрением взглянул на меня.

– Ну да… – но неуверенно как-то.

– А, по-твоему, Путин всегда Россией правил?

– Ну не он, так Медведев.

– М-даа.. – протянул я, с удивлением смотря на него. – Всё смешалось в доме Облонских.

– Какого дома? – спросил он.

– Да нет, это я так, о своём. Ты кто по образованию, Руслан?

– На кране работал, – ответил он.

Спорить и что-то рассказывать было лень. Это вряд ли к чему-то привело бы. Мне его знать осталось до ночи. И потом вряд ли я его увижу. Так зачем мне тут бисер исторической правды сыпать? Я был старше его лет на десять, но всё равно. Ведь в любом случае и он зацепил советское образование. А кто бы что ни говорил, оно не самым было плохим. Да и распад СССР ведь тоже происходил в онлайн режиме для всех, и все его видели и слышали. Все пятнадцать республик ещё долго по инерции ехали по одной дорожке, никуда не сворачивая. Это потом появившиеся царьки и ханы разобрали перепутанные вожжи и каждый поехал своей дорогой. Но всё же вот такое отвешивать мне, что Грузия, оказывается, воевала за независимость с Россией? Это уже реально было бредом. Не хило у них там пропаганда в уши заливает.

– И что, Руслан, значит, заняты вы были независимостью и поэтому и ушла от вас Абхазия?

– Да. Мы её вернуть хотели, но Россия не дала уже. И в первый раз с нами Америки не было.

– А во второй раз была?

– Была.

– Помогла?

– Сильно помогала вооружением. Много чем.

– Но не забрали и с ней? – протянул я. – А куда вы её забрать хотели?

– Да как куда?! – он аж подскочил. – Это грузинская земля. И всегда ей была.

– Но живут там почему-то абхазы? – подколол опять его я. – И называется Абхазией? А Абхазов вы спросили, хотят они забираться к вам? Я был в Абхазии и что-то желания быть с вами там не наблюдал.

– Кто бы их спрашивал? За Нами Америка стояла.

Всё-таки спор начинался уже и, судя по динамике, мог перерасти в скандал. Спорить мне с ним не хотелось в таком месте и на такой жаре, да ещё с таким прекрасным пивом. Но про Абхазию я знал много.

– У вас война с Абхазией в 90-х годах вроде была. И Россия, насколько я знаю, вовсе за Абхазию не воевала, а, по-моему, совсем даже наоборот, бойкотировала там что. И была за Грузию так-то.

Я не понаслышке знал все эти истории, так как ездил в Абхазию раз десять на отдых и побывал во всех её пяти городах. Города были полны участников тех событий, и они рассказывали всё как есть. Для них это было как вчера.

– Да, тогда у нас ещё и армии не было.

– Ты это уже говорил. Но ведь и у них её не было. Чувак, – миролюбиво начал я, – ну давай попробуем разобраться. Ну, вот не хотят они жить с вами. Ну, представим, что в третий раз вы соберётесь их возвращать. С Америкой там или Гваделупой. Как там бог геополитики карты раздаст в будущем, никто не знает. Ну, захватите – и что дальше?

– Порядок там наведём.

– Руслан, там порядок. Мертвые на улицах не валяются.

– Потому что там ваши базы.

– Ну и что? Именно поэтому и не валяются.

– Так что же вы Чечню не отпустили, когда они захотели от вас уйти? – победно подловил меня Руслан.

– Как раз отпустили. И несколько лет там была полная от России независимость. Хотя что-то там никто не отказывался ни от российских паспортов, ни от российских рублей. И как раз за эти несколько лет та нечисть, что туда набежала со всех мировых помоек, и показала всем жителям этой республики, как не надо жить. И обрати внимание, когда Россия туда пошла уже при Путине, народных волнений не было. А скорее наоборот.

Руслан тяжело думает, это слышно. Сталкиваются тяжёлые мысли льдинами. Так бывает. Для этого всего лишь надо уметь смотреть с противоположного берега. Хотя бы попытаться. Россия не святая. И тоже начудила будь здоров за тысячелетие. Нет стран из мармелада, все щёлкали зубами.

– Зато у нас свобода и демократия, – не сдаётся он. – И мы теперь отдельная и независимая страна.

– Ты почему в Москве работаешь? Почему не в Грузии? Вы же независимость завоевали у России.

– Платят хорошо в Москве.

– Уверяю тебя, в России, если ты работаешь на кране, везде платят хорошо. Но из этого следует несколько другое, а именно что места в Грузии тебе не нашлось или там платят меньше. А раньше, насколько я помню с детства, грузины в СССР были самые богатые среди всех. Именно поэтому ты в Москве и именно поэтому ты тут.

– А ты? – огрызнулся он.

– Я по-другому. Мне интересна жизнь во всех её проявлениях. Я, мил человек, без этого вояжа проживу.

– Давай, чувак, лучше оставим всё вот это. Мы же в Чисторусси сейчас. И пусть вот это пиво чисторусское смоет сейчас все недопонимания, как и река эта. Уверяю тебя, всё уже было на свете. Пройдёт и снова начнётся. «Держи краба!» —и я протянул ему руку без бутылки, а бутылками мы чокнулись.

Ну, так ведь и есть. Тут в Чисторуссии как-то научился батька этот ни с кем не ссориться и ни на что не претендовать. Сидит себе и куёт счастье для своего народа. Вот только, блин, не видать почему-то этого народа.

Я опять оглянулся по сторонам и вдоль реки, посмотрел на здание на том берегу. Там завыла сирена, а на церкви справа ударил колокол. НЕТ ЛЮДЕЙ! Где народ то?

И тут она появилась. Высокая девушка с полотенцем через плечо. Девица была загляденье. А когда быстро разделась, то оказалась в смелом купальнике. Можно даже сказать, отважном. Хотя мне кажется, что ещё пару часов, и я обрадовался бы ей, даже если бы она приплыла, лениво шевеля хвостом.

Я лично был рад, так как безлюдье в этом городе стало уже физически давить на мозг, а Руслан вообще был не в себе от восторга.

Искренняя радость от её появления удвоилась и могла бы растопить любой лёд на свете. Она, искренность, всё же чувствуется, как её ни прячь. Девица не стала строить из себя нитакусю. И уже через пятнадцать минут мы знали, что её зовут Олеся. А она, конечно, знала кто из нас Руслан, а кто нет. Через двадцать минут она уже угощалась нашим пивом. А через полчаса весёлым кабанчиком в магазин метнулся Руслан и пулей прибежал назад, победно таща целый пакет вкуснейшего немного отдающего чем-то копчёным местного пива.

– А где все? – задал я с утра мучающий меня вопрос. – У вас что, праздник какой?

– Да никакой не праздник, – фыркнула девушка, – на работе все.

– Как все? – опешил я.

Я живу в центре Питера и отсутствие людей на улице вижу, только если выхожу на балкон в период с четырёх до пяти утра.

– Да так, – пояснила она, – тут все работают, если не смогли уехать.

– Куда?

–– Да хоть куда. В Москву, Питер, Литву, Польшу. Хоть куда, лишь бы отсюда.

– Это от чего же? – я реально удивился сказанному. И даже не сказанному, а какой-то отчаянной злости, с которой эти слова произнесла Олеся.

– А что здесь делать? – в свою очередь спросила она меня. – Жизнь за даром просирать? Тут ничего не платят. Знаешь, какие тут зарплаты? Курвам на смех.

Я засмеялся.

– Вот что ты смеёшься?! – обиделась девушка. – 300 долларов дадут если, то это ты удачно работу нашёл.

Я засмеялся опять. Но уже удивлённо.

– В смысле триста долларов? У нас узбеки в магазин, если зарплата меньше 400, не идут. Да на хрен такая работа нужна?!

– Вот и молодёжь так же думает. Поэтому стоит получить паспорт – и все сразу на вокзал, и кто куда. По тапкам. Кто успел, конечно.

– А кто не успел?

– А кто не успел – или армия, или в менты, или в тюрьму, или за триста долларов работать.

Я посмотрел на Руслана, тот сидел, разинув рот, и ошалело её слушал.

– Вот слышишь, что говорит? Тут тоже независимость. А ты сколько на кране в Москве получаешь?» —спросил я его.

– Минимум штуку баксов.

– Слушай, ну как это? Вроде нормальная страна, транзит международный, предприятия, молочка, косметика. Должны же быть деньги нереальные.

– Должны, – согласилась Олеся, – но их нет. Вот ты же сейчас в магазин за пивом ходил, видел там колбасный отдел и мясной?

– Да, видел.

– А людей там видел?

– Нет никого.

– Вот и я про то же. Нет у людей денег ходить в магазин и такую колбасу покупать. Я вот это пиво уже не помню, когда пила.

Раздался звук открываемой пробки, и Руслан протянул ей открытую бутылку.

– А ты что не уезжаешь?

– Как раз только приехала. С Москвы. У меня мать тут в больнице лежит. Вон в той. – и она показала рукой на старое серое здание на другой стороне реки. То самое, в колючей проволоке, откуда сегодня доносилась сирена.

– А что это за больница такая? – спросил я её.

– ЛТП, – коротко ответила она и я, набрав воздуха, окунулся в своё детство. В СССР. Там это было повсеместно. Бухает если человек, то его в вытрезвитель. Три раза попал туда – и участковый пишет рапорт и отправляет в лечебно-трудовой профилакторий. Название вроде медицинское, но по сути тюрьма с медиками. И работают там все принудительно. Что-нибудь несложное. Тапки шьют или ящики сколачивают. Мать у меня там лежала. И даже не один раз, а два. Именно из-за неё я и пить-то стал позже всех на районе. А водку не пью до сих пор. Я посмотрел на девушку как на сестру. Но не по несчастью, нет. Я давно уже сделал правильные выводы из того расклада карт, что раздала мне жизнь, и пришёл к пониманию, что она меня всё же любит.

Ведь именно из-за того, что мать бухала, я пошёл в спортивные секции, где кормили и давали витамины. А в восемнадцать лет именно от этих вакханалий уехал в Питер, где, собственно, и началась настоящая жизнь, полная опасностей и приключений. И другой я не хочу.

Но в России медвытрезвителей давно не стало. И никто не увидел большой разницы в их отсутствии. Так же исчезли все ЛТП. И тоже алкашей больше не стало.

Ну, конечно, алкаши никуда не делись, но быстро вымерли как класс. От всяких там жидкостей с разнообразным спиртом и жизнерадостными названиями. А потом навели более-менее порядок с бухлом. Акцизные марки там, системы всякие. Вина стали пропагандировать. И бухать всё же стали меньше, но чаще. Не всё так радужно, конечно. Эстафету подхватили наркотики и всякий дым, но разговор сейчас не об этом. Такое везде. Просто выяснилось, что ни ЛТП, ни вытрезвители проблему не решают, а, наоборот, отнимают ресурсы и людей. Как бы утопающие тянут за собой и деньги. Проблема гораздо глубже. И не физиологии человека в основном, а социологии. Давно подмечено, что чем хуже жизнь, тем больше пьяниц. И наоборот. Повода набухиваться в слюни нет. И так вокруг хорошо. Ну а когда мрак вокруг, то да.

Простите меня за такую экскурсию. Я не настаиваю в своих выводах, они мои и только мои.

А свои? Свои у каждого свои. Хочешь бухать и не видеть этот мир? Смотри свой. Дело твоё. И никто не вправе тебе мешать. Я так считаю. Захочешь остановиться – остановишься сам.

Тут я позвонил Павлику. Время было уже около пяти вечера, и жара укатывалась вместе с солнцем. Как он там со своим котиком? Как там наш живой груз?

– Где вы?

– На речке какой-то, – ответил я. Мне было даже немного неудобно. И хоть мы и договорились, но мы-то всё же прохлаждались на речке с пивком и девкой, а он там службу нёс. Не такой уж он и придурок.

– Слышь, Паш, тут на речке никого. – Я ещё раз обернулся. Ничего не изменилось за весь день. – Взял бы малышей и привёз сюда. Искупаем перед дорожкой. А то они, наверное, так уже воняют, что нас по запаху найдут.

– Точно никого? – переспросил он.

– Ну что тебе мамой поклясться Руслановой что ли?

Приехал он не скоро. К этому времени мы ещё раз сходили за пивом и нам было хорошо, как никогда. О том, что должен приехать Паша с вьетнамцами, даже как-то позабылось. И в тот момент, когда весёлая гурьба смуглых вьетнамцев высыпала на берёг я вообще думал о другом. И в какой-то момент даже подумал, что это черти.

Ну а потом мы ещё искупались с вьетнамцами, выпили с ними пива, попели с ними вьетнамских песен и ещё раз искупались. И даже вьетнамские девушки вдруг заблистали неожиданными для меня гранями свежей женской красоты. Но смеркалось, откуда-то сверху понаехали облака и стали на нас пялиться. Стрижи и ласточки заняли нижний эшелон для полётов и чертили нам какие-то тревожные пахнущие опасностью знаки в воздухе, криком прося их прочитать. Птичьего языка мы не знали.