Человеческая ферма

Глаз в дырочке я не люблю с детства. Однажды, в том далёком возрасте, когда ещё носил шортики и будёновку, я гулял в детском саду после его закрытия. Детский сад был в пятидесяти метрах от моего подъезда и всегда очень меня манил. У меня было как минимум штук пять персональных дырок в заборе. И эти проходы между мирами я никому не показывал. В наполненном тишиной детском концлагере я обычно и гулял по вечерам. Там к тому же были две яблони, слива и вишня. И за урожаем я всегда трепетно наблюдал, так как считал его своим. У меня всегда было своё понятие о личной собственности. Ну и вот, как-то с аппетитом расправляясь с почти созревшим яблоком, я стоял в беседке на деревянном полу.

Тишина. Яблоко. Сад. Райский момент какой-то. И тут мой бессмысленный взгляд, тупо созерцающий все вокруг, упал на дырку от сучка в полу. И тут же мои волосы на голове проткнули будёновку насквозь, а яблоко с деревянным стуком выпало из вмиг ослабевшей руки.

Из дырки на меня смотрел немигающий глаз со змеиным зрачком. Жёлтый. А потом он моргнул! Как-то сбоку веками. Именно тогда я буквально почувствовал на себе, что значит навалить в штаны. И каждый раз, встречая эту метафору в книжках, я замираю и возвращаюсь в воспоминаниях в далёкое детство. Ужас от этой вонючей кошки, что смотрела на меня из-под пола, был до такой степени парализующим, что я два года заикался. А шорты начал носить только потом в зрелом возрасте на юге.

Мне неожиданно понравилось в одиночке. Иногда, знаете ли, полезно остановиться на полном ходу и, выспавшись, оглядеться по сторонам в ментальном плане, чуть поднявшись над собой. Ну, словно на дерево залезть.

Я давно заметил, что это классно, когда однажды, плюнув на клокочущую жизнь вокруг, где проблемы уже делились вокруг меня в геометрической прогрессии, уехал на поезде на юг. В Дагомыс. И весь сентябрь там плавал по тёплому морю на матрасике, смотря на проезжающие поезда и махая им загорелой ручкой. Дней через двадцать мне позвонили со странным вопросом: «А вы что? Опаздываете в пробке?»

Изрядно удивившись вопросу и по счастливому стечению обстоятельству, я не ответил в рифму и не матом, а просто спросил, -Кто это? На что получил ошеломляющий ответ:

– А это из суда выборгского района. И, собственно говоря, сейчас суд начался над вами, а вас нет.

Вот ведь люди…Месяца три до этого я подрался с мастером спорта по тяжёлой атлетике. И в связи с тем, что в месте боя было тесно и мне негде было разгуляться, он меня собой придавил. Борьба в партере, если честно, не мой конёк, и поэтому я просто отгрыз ему палец, которым он хотел порвать мне рот.

Такие драки я видел в фильмах про рукопашные схватки наших с фашистами. И тут дед мной бы мог гордиться. У него кстати тоже были рукопашные схватки. И судя по тому, что он пришел с всеми пальцами и зубами это у нас фамильное.

Всё бы ничего, но фашист этот взял и подал на меня в суд. Представляете, куда катится мир!?

К чему эта история? А вот скажу. Наврав, что заболел, я услышал: «ну ладно, мы тогда суд перенесём и вас известим».

И что вы думаете? Не известили. И суд этот сам по себе куда делся. Вот вам и схватка с проблемой. Не зря говорят мудрецы с востока-Лучший твой бой это тот, который не случился.

М-да.

А вот еда тут, в месте, где я на полном ходу остановился, была барахлом. Как чёрно-белое кино, да еще с дерьмовыми актёрами и с плохим сюжетом. Тюрьмы я не боялся, но сидеть с такой пищей в виде биомассы, я отказывался.

Из развлечений: отжимания и натянуть мыльный пузырь на глазок. Глаз заглядывал и видел перевернутую камеру, открывал резко дверь, пузырь резко лопался.

– Добрый день.

– Ээ…ээ…гм. Вам кипятку принести?

– Конечно! – обрадовался я.

– А куда Вам его налить?

– В смысле, куда налить кипяток? У вас что, не во что чай налить?

– Какой чай? Я предложил кипяток.

Зачем мне кипяток? В голове всплыли кадры из фильмов про Гражданскую войну, где красноармейцы выбегают из товарных вагонов и куда-то бегут с медными чайниками.

В общем, если честно, я давно хотел побыть один. Хрен с ним с этим кипятком. Собрать мысли в кучу и подвести черту. Что может быть лучше для этого, чем одиночная камера тюрьмы? В книгах пишут: и он в отчаянии бросился на жёсткую кровать – но нет.

Я спокойно лёг на мягкий матрас. и философски сам себе сказал.

–Дно. Но во всяком случае с низу уже точно не постучат. После двух дней в казарме пограничников в обществе одного грузина, и десяти вьетнамцев, в этом чудном попурри запахов я заснул как младенец и куда-то летал во сне.

Снилось что-то лихое с мотоциклами и девками. А потом как я писал ультимативное завещание с требованием похоронить меня исключительно в чем мать родила на нудистском кладбище, а Иисус Иосифович Христос почему-то одновременно был и нотариусов и нападающем Калгари пингвинс.

На следующий день я попытался пропеть все песни, которые знал, но неожиданно выяснилось, что ни одну не помню до конца. Это меня так потрясло, что я сам на себя обиделся и до конца дня с собой не разговаривал. Тут неожиданно выяснилось, что у меня переизбыток памяти я отправился гулять в далёкое детство.

Так прошло ещё двое суток в монашеском одиночестве. С мыслями и снами. Ужас просто всё это. Мне порой внутри себя-то тесно, а тут и тело заперли. Гигантская пропасть пролегла между текущим моментом и прошлым в буквально несколько десятков часов назад. И если от прошлого даже ещё буквально пахло разными забытыми им на мне запахами, то будущее за этой монументальной дверью даже не просматривалось.

Да, нет. Нельзя отчаиваться. Это всё чушь собачья и дерьмо на палочке.

От злости я сверлил глазами дверь с ненавистью, но потом понял, что это глупо. Услышит разве кто мою кричащую ненависть из-за закрытой двери? Вот мы так же …Что, разве слышим лежащие в холодильнике яйца, когда закрываем клацнувшую дверь? Вряд ли. Вряд ли даже думаем о них. Мы просто знаем, что они там лежат. А быть может всё это время они орут с ненавистью на нас.

Странно. Я столько всего начудил, что меня можно было привлекать к уголовной ответственности, открыв уголовный кодекс наугад и тупо ткнув пальцем в любую статью. А тут замели за то, что просто рядом ехал и пил пиво.

Да, мне нравится слизывать мёд с бритвы. Это меня потенцирует. Ну и что. Мне часто многое сходило с рук. Но ведь и руками я не работал. И давно на ступил на горло собственной пенсии. Пологая на фарт в делах и удачу по жизни. Я крал, мошенничал, фиктивно женился, подделывал документы, вырубал лес, бил людей просто так, бил за деньги, продавал фальшивые деньги, угонял машины, мотоциклы, велосипеды и мопеды.

Один раз даже лошадь с Дворцовой площади угнал. Занимался валютными махинациями, кидал банки на кредиты и воровал цветные металлы, делал фальшивую водку и акцизные марки, продавал пистолеты и хранил радиоактивные материалы.

Ну украл я раз у конкурентов по водочному бизнесу два грузовика левой водки. И что? В те времена это было лихое дело и ничего более. Можно сказать, борьба с конкурентами и захват рынка сбыта. Основная масса сегодняшних олигархов отмачивали темы и по хлеще.

Водку кстати с тех пор я и не пью. Одни плюсы что и говорить.

Я плохой человек, но для чего-то меня выпустили в этот мир, если я всё это откалываю…

Значит, именно для этого я и создан. Простая же логика.

И вообще, Бог фортуны был всегда рядом. Такое ощущение, что мы орудовали вместе.

А тут поехал на рыбалку и вот, пожалуйста! Он не поехал что ли?

Город Полоцк, изолятор, одиночная камера и глаз в дырке. Да как так-то? Я же хороший в этот раз – аж самому противно.

На четвёртые сутки, рано утром. Когда по стенам ещё сползали мои живописные сны за мной пришли. В России, если нет никаких доказательств, на третьи сутки выпускают, Меня просто перевели в другую камеру. К людям, в общество мужика годов пятидесяти с вислыми будёновскими усами, какого-то малюсенького очень подвижного паренька (я такого видел в мультфильме «Маленький Мук») и очень с виду интеллигентного парня в модных очках, который в момент моего появления какал за дверкой, откуда он со мной вежливо поздоровался, поднявшись по пояс над ней, чем меня изрядно напугал. Я стоял рядом и от неожиданности схватился за сердце.

Они стояли передо мной как дети и жаловались. На жизнь и на кого-то ещё, о ком не принято говорить. Не хватало босых ног, коротких штанов и шмыгающих носиков. Чисторусы, партизанский край – это всё в прошлом. Тупая покорность на лицах. Оловянные глаза покорных рыб.

Это всё как бы надо и всё. Так положено. Ничего не поделаешь…

– Я работаю пастухом, – поведал похожий на маленького Мука рахитик, – за двести долларов в месяц. Половина зарплаты на карточку. А по ней можно купить только в колхозном магазине. Селёдка атлантическая. Морская капуста.

Головка у него была маленькая как репка. Хотя наверно рожали его легко. Даже удивительно, что он говорит. Ну, всё равно, что с вами разговаривал бы жёлудь. Но, тем не менее, Мук-жёлудь тоже жалуется на жизнь, хотя ему-то что. Дождь пошёл бы, да зима быстрее чтобы прошла. Жёлудю этому.

Блин, пастух это же вроде ковбой. Покоритель Дикого запада. Бифштексы с кровью, свежий воздух, салуны с драками, револьверы на кожаных портках. Креолки с гигантскими дынями за шнурованной кофтой…

Этот пастушок был из какой-то другой сказки. Я такую не читал, и бабушка не рассказывала. Где вместо стейков каша, а вместо коня, по всей видимости, коза.

А мужик с цыганскими усами был в Афганистане. Это его единственное событие в жизни, когда он реально жил. Только годы службы в Афганистане ему почему-то в стаж трудовой не засчитали. Ну, словно он сам туда поехал от нечего делать.

– Витебский полк наш первый в Афганистан тогда зашёл, – хвастается он мне воспоминаниями боевой славы. Но потом скучнеет лицом, а его усы печально обвисают.

Боже мой, они платят даже за то, что тут сидят, ей богу, по пять долларов в сутки, а сесть они могут за всё. Сидишь в рюмочной, вышел покурить, а тут опа – «От Вас запах», – «Ну, а после рюмочной какой у меня может быть запах?» – «Ничего не знаю, в вытрезвитель» – он тут мойка называется. Суд. Семь суток и тридцать пять долларов как с куста спишут с зарплаты. Работаешь в России – зашли долю, не работаешь в России – зашли долю, нет детей – зашли долю (этот налог у них на яйца называется). Посадил шестую яблоню – налог, срубил – штраф. Так как это уже как бы запланированный налог. Если сидишь у себя на балконе и пьёшь пиво, в дверь могут позвонить. Это приехали за тобой. Так как, если ты находишься на балконе, это называется распитие спиртных напитков в общественном месте. Про магазин с чудесной колбасой всё, как и рассказывала девушка Олеся, – мы её купить не можем. Очень дорого. Как-то криво всё вышло. Вроде и порядок есть, но нет денег ни у кого. Щуку поймал на «сеть-телевизор» – штраф, лося убил – пять лет тюрьмы. Вождь во власти уже двадцать четыре года и ждёт, когда сын вырастет и займёт его место, как в Северной Корее. Там у него ещё, оказывается, сыновья какие-то. И все во главе министерств. Такого даже в СССР не было.

Это всё мне вываливают сидельцы новой камеры, и я погружаюсь в мир зазеркалья, который очень надёжно скрыт от всех глаз на свете.

– А что же вы? – говорю я какую-то чушь, обращаясь к афганцу.

– А что мы? – даже удивляются они как-то хором. – У нас тут целый министр внутренних дел исчез. Просто раз и нет его. До сих пор найти не могут.

–Это как это? –недоумеваю я-у нас тоже дичи полно. И министров ловили в одних кальсонах с гуриями, но что бы вот так. Как Коперфильд исчезнуть без следа? Что бы цельный министр испарился такого не было отродясь.

–Исчез, исчез-пояснили мне с улыбкой. -только юшки лужица и всё. Он там попытался насчёт выборов нашего усатого усомнится. И всё. Как будто и не жил на свете.

– Протесты были вот в Минске, – вмешивается в разговор интеллигент в очках. – Так протест выражали тем, что хлопали в ладоши. Всех, кто хлопал, арестовали. Вообще всех. Даже одного однорукого.

С ума сойти, офигевал я, так как был уверен на все сто, что хлопать одной рукой может только Чак Норрис. А тут вот простые Минские однорукие это делают запросто.

Попадается газета на глаза, и я туда заглядываю. Словарный запас там …Ну двести-триста. В две новости. Вернее, три.

Где был и что сказал ОН. Как и где собирают урожай. Ура и успехи. Какие-то Они. Мешают со всех сторон и всем вредят. А он их бараний рог свернёт. И про ментов. Оказывается, вот только-только они заключили с Россией соглашение о выдаче тех, кто был в розыске, и тут же привезли из России двести человек своих, кто там был в бегах. Или даже не знал, что он в бегах.

Привезли. И поехали опять. За следующими. Ловцы-охотники.

Им надо набить садок.

– Ну что же, прощайте божьи люди, – сердечно я расстался с этими пейзанами на следующий день, так как пришедший мент сказал мне, что за мной приехали. А они остались и напоминали зайцев которых поймал дед Мазай на речке. Теперь мимо них текла река жизни, а они на неё смотрели.

Я шёл с ним по коридору к пульту управления, хлюпая кедами без шнурков, и сквозь винтажные дырочки тельняшки меня приятно обдувал ветерок.

На волю. Выпускают. Мы же славяне. Почти одна страна. Разобрались всё-таки. Свои. Чисторусы.

И я шёл к ним радостный, словно с цыганской свадьбы, только драного бубна не хватало. Но ноги и без него подплясывали.

Вот они стоят. Родненькие. С одинаковыми ёблами. Четверо военных. Около тридцати лет каждый. Но что это у них с выражением лица?

А выражение было такое, словно я самый страшный шпион и как минимум враг народа. Со мной не разговаривают и смотрят в сторону.

– Ну что? Куда теперь? К ветеринару?

– Не разговаривать! – ответила мне неожиданно появившаяся на лице одного из них ротовая щель и тут же вновь убралась в нитку.

– Руки за спину! – в этот раз я не увидел, чья эта щель сказала, но почувствовал, что в миг мои руки были скованы наручниками, как в виртуозном фокусе.

– В армию с милиции что ли пошли? – дружелюбно я пытался наладить общение.

– Тебе что не понятно? Сказали молчать! – и к ощущениям наручников добавилось ощущение дубинки в спину

– Прямо пошёл по коридору! – и они, построившись в каре, повели меня.

Ну, я пошёл. Там же всё-таки был выход, и солдаты все же не менты. Хотя и странные какие-то. Неживые словно.

У них у всех тоже были кольца для дубинки и сумочка саше под наручники.

Два ритуальных обыска. Один ментом при выходе из этого ИВС. На глазах у военных. Другой тут же. Военными на глазах у мента с ИВС.

На эти пантомимы я смотрю с удивлением и всё жду, когда можно вместе с ними расхохотаться. Ибо ну ведь это же абсурд абсолютный. Но всё всерьёз и мою задницу во все глаза разглядывают эти странные государственные служащие.

Самое гнёздышко. Самую бастурму. И я физически чувствую сверла их глаз. Хорошо, что я давным-давно завёл правило, как у мусульман. Только вода и никакой туалетной бумаги. А не завёл бы?

Они что-то у меня там всё ищут или ждут оттуда что-то? Кукушку? Хомячка? Или спрятанную заточку? Но я раз за разом не оправдываю их ожиданий.

Мы выходим в просторный дворик, который окружён высоченными стенами в грубой свежей штукатурке. На сером фоне ярко выделяются алые прямоугольники через каждые два метра на уровне головы.

И ещё там уже стоял автобус пазик в окружении пограничников. Высокие синеглазые парни во все глаза смотрели на меня, и я каждому из них по очереди улыбнулся.

Они не ответили и четыре мои улыбки так и остались без ответа висеть в этом дворике.

Они наверно и сейчас ещё там. Висит себе тихонечко. Как пушок тополя или улыбка Чеширского кота.

Меня же повернули лицом к стене. Серой бетонной стене.

И скрипя кедами без шнурков на гравии я около неё встал. И стал её разглядывать. На ней ничего примечательного не было кроме этих странных прямоугольников, нарисованных алой краской примерно на уровни от моей груди и по мою макушку.

И в метр где-то длинной. И зачем они?

Повернув голову направо, я увидел ту же картину. Красные нарисованные, судя по всему, через трафарет. Масляной ярко красной краской. Глянцевой. Прямоугольники. Через каждые два метра. В этом всё же была какая-то ускользающая логика, но она не давалась.

И тут пришло озарение.

Глянцевую краску легко мыть -подумал я зачем-то и тут…Странная, страшная догадка возникла в голове и тут же послышался этот звук. В абсолютно мертвой тишине. Звук открывания металлического сейфа.

В этом звуке в принципе ничего особенного не было. Но потом он дополнился.

И вмиг обострившемся до звериной ясности слухом я даже не услышал, а почувствовал. Уловил. Звук скользнувшей руки по коже.

Звук щелкнувшей кнопки. Скрип кожаной кобуры. И далее в мертвой тишине под синим небом прозвучал вдруг звук скользнувшего железа.

Железа по железу. Взведённой пружины. И напряженный щелчок взведённого для удара стального жала бойка.

Любой человек, даже не видя, что издаёт такой звук понимает. Это она.

Она. Твоя. За тобой. Это её голос.

Звуки моего вдруг ставшего сиплого дыхания вмиг заполнили всё вокруг и громче их был только гром пульса. Потом наступила тишина и я зажмурил глаза.

Вот так ещё дыша и не поймёшь, и не почувствуешь, как вылетят твои мозги с кровавыми брызгами.

Погаснет твоя жизнь. Недодуманная мысль. Всё вылетит к херам. Вот прямо на этот прямоугольник. И прощайте птицы. От бороздил своё мой баркас жизни. На суше тут. А я всегда хотел, чтобы в море.

Глянцевый красный прямоугольник. Для чего они тут нарисованы стало предельно ясно вмиг.

Интересно я увижу всё сверху? Красивый ли будет вид? Мне почему-то это было важно. Серый гравий, стены и я. С кляксой на месте головы. А вокруг вот эти парни с чистыми славянскими лицами омывают из черного шланга Красный прямоугольник. Ставший вдруг моим. Моей.

Последней картиной в этой жизни. Красный прямоугольник министра внутренних дел Чисторуссии .

Я стоял то зажмуривая глаза до писка в ушах то широко открывая их стараясь запомнить миг.

Этот ПОСЛЕДНИЙ ЛИЧНО МОЙ МИГ.

А щелчки и движения метала о метал продолжались и вдруг произнесли.

–Проходите в автобус. Я не сразу даже обернулся. И слова эти тоже доходили не сразу. Но ватные ногах я пошёл к автобусу за офицером. И не мог отвести глаз от торчавшей из кобуры рукоятки пистолета. Между нами висела натянутая. Напряжённая. Туго натянутая связь. Она даже отчётливо издавала какой-то звук. Зависшая нота.

Что-то изменилось во мне в те жуткие мгновения. Стояния у стены.

Мелькнули ступеньки автобуса, я неловко с скованными сзади рук сел. И всё оглядывался на красный прямоугольник. Он так и не отпускал мой взгляд до самого выезда из этого страшного-Расстрельного двора.

Который был спрятан за четырёхметровым забором от людских глаз.

Он был новый. После ремонта. Приготовлен. Он и сейчас там. Красные прямоугольники ждут кого-то. А те, кого они ждут живут и даже не знают, что они нарисованы уже. Глянцевой краской, которую так удобно мыть.

Их последние картины.

Мы ехали, а я смотрел в глаза этих парней. Нервы ходили от пережитого как подтяжки на штанах, которые тебе велики. А в глазах их я не находил ничего. Никакой жизни. Свинцовые. Синеваты лужицы. Или ложки студней. Я ещё раз подумал. Мог ли я убежать. И понимал, что да мог. Если бы я был настроен внутренне на преступление.

Но я не был настроен вот в чём беда. Так как в России за это не сажают. Совесть у меня как байкальские воды. Свои грехи я вижу сам. Глыб там нет один песочек

По итогу, отдохнув в этом ИВС города Полоцка как генерал, и с дергающимся глазом от пережитого напоследок я вновь куда-то ехал под конвоем в после расстрельном автобусе. Как себя вести с мужиками в военной форме, которые только что во все глаза разглядывали мою задницу, а потом хотели расстрелять я ещё не решил и поэтому на всякий случай молчал.

– А Вы шалун! – нарушает неловкую тишину какая-то смазливая дознавательница с поплывшей фигурой. Я её и не сразу заметил. В битком набитом автобусе. Людей тут явно не было куда девать и на мою охрану от этой страны было выделено человек десять солдат. – По долгу службы прочитала Ваши переговоры с девушками. Из телефончика вашего. Эх, аж завидно стало. В Питере все такие?

– Ну что Вы, сударыня, – ответил я. – Большая редкость и у нас. Урбанизация, ибо, все в компьютере дрочат. Я последний из могикан, сын похоти. А Вы уже сейчас можете всем рассказывать, что имели честь конвоировать то самое большое женское счастье в моем лице. Кстати, а Вы почему не приходили рассматривать мою задницу? Это было бы хоть как-то оправдано природой.

Она теряется и обиженно надувается. А меня куда-то несёт, и я продолжаю.

–Скажите, а какие позы вы предпочитаете перед сексом? Я просто вижу, что у вас повлажнел взгляд.

На этом все разговоры вообще со мной заканчиваются, и я этому рад. Ну не мог я себя чувствовать в безопасности с людьми, которые теперь знали все мои трещинки. И при этом почему-то носили военную форму.

Меня везли назад в погранчасть после четырёх дней в ИВС Полоцка, трёх дней в одиночке и одного дня с народом.

А в погранчасти я тут же узнаю все новости. Пока я чилил в одиночке опер с брюхом и лицом с рекламы крема наседал на Пашу так, что у того свиньи из задницы летели. Ну, ещё бы, статья, под которую он как быка тореро подводил Пашу, допускала конфискацию машины – неплохой способ приподнять бюджет этой страны на двадцать тысяч американских рублей. Но в статье этой была и лазейка. Возьмёт Паша если всё на себя. То есть скажет, что мы были просто попутчики и всё. Часть первая. По ней до года и нет конфискации, а если поплывёт, то сядем все трое минимум на пару лет, а у него отнимут машину. Ну не дурак же он, чтобы всё это не понимать. Ведь всё очевидно.

Грузина Руслана я застал за странным занятием. Он рвал на себе грудную шерсть и пускал эти паутинки по сквозняку, яростно матерясь.

– Окно что ли открыли? – спросил я, уворачиваясь от его воздушных корабликов.

Вид у меня был важный, словно у мусорного ведра. Но он обрадовался, как дитя и прижал меня к мягкой груди.

– Да. Приоткрыли. Еле выпросил. Пусть воздух ходит. – И тут же о другом, и я сразу понял, о каком другом. – Колют его, – уныло сообщил мне. – Сдаст меня, судя по всему, вай мей. Нафиг я ему все рассказал про себя? И ещё контакты главного вьетнамца хотят.

– А зачем им?

– Да откуда я знаю. Может, бизнес перехватить. Вот тут у них сигареты контрабандой возили раньше в Литву и Латвию, а потом всех контрабандистов поймали и всё.

– Что всё?

– Они теперь возят. В промышленных масштабах. Этих теперь это бизнес – И Руслан постучал себя по плечам, имитируя погоны. – Это мне в Латвии рассказали.

А утром и меня вызвали. В чистеньком евро кабинете со стены на меня строго смотрит местный вождь. Ну, тот самый, который Батька. У которого всё тут в порядке и красоте и совсем всё работает всем на зависть и на загляденье.

– Тоже пограничником был, между прочим, – поймал мой взгляд мужик пивного вида, сидящий под портретом. По его лицу было видно, что несмотря на середину лета майские праздники он ещё догуливал. Он был доброжелателен и немного придурковат с виду, словно солдат Швейк. Круглое лицо, начинающие отвисать брыли щёк, оловянные пуговицы глаз.

– Тут служил? – спросил я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

– А вы так и приехали в этом? – по-еврейски вопросом на вопрос ответил Швейк-топинамбур. При этом он указал мне на мою тельняшку и видавшие виды треники с коленками и с кедами.

– А что? Я ж на рыбалку ехал. Зачем мне смокинг? Всё удобно и не жалко. В любой лес по ягодицы зайду. Где вы видали ещё такого молодца?

– Ну да, ну да, – ответил он мне и без перехода пуганул: – Вы как в этой компании оказались?

–Видите ли –начал я что бы оттянуть время-с ними я по духовным соображениям…

–Угу-хмыкнул он- А по жизни вообще чем занимаетесь?

–Видите ли-светски продолжал я диалог -у меня довольно большой и многогранный овал жизненных интересов.

–Круг же говорят вроде? -чуть прислушавшись к себе переспросил он.

–Говорят-подтвердил, я- а грани вас видимо не смутили?

–Так! Хватит-рявкнул топинамбур-вот в этой папочке всё уже на тебя из ФСБ прислали. Прямо с Питера.

Где я такой развод только не слышал. Вот на кого он рассчитан? На вчера родившегося? Я с трудом поймал задними зубами зевок за жопку и спросил.

– Да вы что?! Пардон, можно из Ваших рук хоть одним глазком взглянуть и что же?

– Гм, потом, – глаза мента-военного лживо поехали в сторону. И чуть вниз.

– Всё будет потом. В свое время. А сейчас уникальный шанс тебе последнему рассказать, так как все уже сознались. Да ты пойми, я же вижу, что ты мужик нормальный. Да я в Питере был у вас, – он победно посмотрел на меня. – Ну ёбтить, пиво у вас пил.