Впервые с того дня… Пленяющий блеск тысяч вселенных в глубинах звёздного неба

Кира была другой. Она не знала твёрдо, чего хочет и к чему стремится. Её жизнь сворачивалась к попыткам выжить в суровой реальности. Дать сестре лучшее будущее. Не позволить истории повторится. Она думала о себе, как о чём-то изжитом, как о последних слабых попытках подобраться к мечте, которая оставалась за завесой неизведанности, и пока это продолжалось, девушка могла только барахтаться и не понимать, куда двигаться и зачем, и есть ли в этом всём какой-то смысл.

Она писала. Это было её спасением и проклятием одновременно. Она могла написать десяток сочинений для конкурса, но ни больше одной главы для себя. Конец её историй был таким же ярким, как и начало, но что было между? Связующий мостик, основной сюжет терялся в тумане. Слишком глупо, слишком скучно, слишком по-детски. Цель и сжатые сроки: вот фактор успеха. Можно было подчинить этому правилу разум, но, ни сердце и ни душу. В работах на конкурс был разум, не сердце. Она хотела писать о волнующем проникновенно, писать душой. Она хотела создать шедевр.

В квартире тихо, настолько тихо, что можно погрязнуть в собственных мыслях, но не утонуть до конца. Кире приходилось следить за этим, чтобы не сбиться и не выгореть, иначе весь пройденный путь обратится в хрупкую башенку. Тикают часы: незаметно, если не обращать внимание. В доме спит вся её семья: только две сестры и ни маминых объятий, ни папиной поддержки. Она так спешила всё наладить, что даже не задумалась ни разу, видят ли они дочерей сверху? Что подумали бы об их стараниях? Почему-то – она точно знала – назвали бы их умницами и дали совет. Луна чертила на полу тёмной комнаты очертания оконных рам. Ворочалась в кровати Ника, посапывала Дина. А из её измученной головы всё никак не хотел уходить неразгаданный образ Урсулы.

***

Она знала, что это момент настанет. Просто не думала, что так быстро. Когда ждёшь чего-то плохого, часто откладываешь приготовления до последнего. Вдруг всё образуется и не придётся тратить силы, переживать, искать пути спасения? Но в истории Гвен такого чуда не случилось, и слова оправдания она подготовить не успела.

Год жизни в догадках и опасениях. Она не знала как, но знала, что рано или поздно, если не убийство – по сути, неудачное стечение обстоятельств, а по факту драка с летальным исходом – то её связь с колдуном всплывёт на поверхность. И все узнают…

На самом деле, её никогда не волновали другие. Если представить всю большую семью полицейского управления в виде раскидистого древа, единственным человеком, вокруг которого водилось всё внимание и старания Гвен, был портрет на самой вершине. Когда её ошибочно обвинили в помощи преступникам, он не сомневался в её верности ни секунды. Когда она бросилась в эпицентр операции, где спецназ подвергался беспощадным обстрелам из-под прикрытия врагов, и перетянула успешный исход боя на их сторону, майор не стал упрекать её за горячность. Она всегда знала, что делает, а когда не знала, он давал совет, который ни к чему не склонял и позволял сделать выбор самостоятельно. Мужчина никогда не говорил загадками и всегда смотрел родными глазами с крупицами озабоченности в кофейной гуще зрачков.

Служащий открыл перед ней дверь, и ничто кроме расстояния больше не отделяло фигуры патрульной и майора. В этом зале руководители во главе команд часто засиживались до позднего вечера, продумывая план поимки, склонялись голова к голове и походили на одно большое семейство за обеденным столом. Мысль о том, что она лишит себя этих вечеров по глупой ошибке в пылу отчаяния, сковывала, душила. Они оказались центральными персонажами представления на импровизированной сцене, стулья перед ними сдвинули в несколько рядов, все места уже были заняты. Пустовало только одно – рядом со старшим лейтенантом Кеннеди: в зале не было только Милдред. Её и не могло тут быть. Полицейскую похоронили вместе с погибшими во время торнадо, и это преуменьшало торжественность и значимость её фигуры в истории надзора по поимке колдунов.

– Ты пришла как раз вовремя, – лицо майора было не читаемо. Как назло она не могла разобрать и выражения на лицах зрителей. Знали или нет. Или она слишком сильно выдаёт своё волнение, и оно распространяется между рядами, заряжая негативом других.

– Думаю, не многие догадываются о причине такого неожиданного собрания. Но оно планировалось уже очень долго.

Неужели ему всё давно было ведомо? Насколько давно? И как к этому отнесутся все остальные?

– Старший сержант третьего отряда до сегодняшнего дня была известна всем вам, как компетентный сотрудник, понимающая коллега и просто хорошая девушка с тонким чутьём.

Хвалить, а потом окунать лицом в грязь было в духе майора. Поднять как можно выше, чтобы было больнее падать.

– Думаю, пришло время забыть об этом.

Ну вот и всё…

Время словно превратилось в тягучий кисель. Гвен не дышала и отсчитывала секунды по ударам сердца, пытаясь ухватиться за чьё-то лицо, как за спасательный круг, но вся эта «одна большая семья» вдруг превратилась в бесполезное сборище незнакомцев, и даже сокомандников, на которых она привыкла полагаться, в зале не оказалось. Поэтому она просто старалась не останавливаться на лицах, чтобы не выдать своего смятения, не растерять силы духа в последнее мгновение жизни…

– С этого дня для всех вас мисс Гвен – младший лейтенант!

Резкий переход. Зал ожил, лица расплылись в улыбках, руки поднялись в аплодисментах. Громкие хлопки ладоней разогнали поток времени, и оно из густого сиропа снова побежало быстрым ручейком. Глаза майора светились гордостью с примесью заботы. Кожа собралась сетью морщин у губ, разведенных в улыбке. Он был пожилым, но не казался хрупким, и Гвен могла только надеяться, что он будет жить и являться частью её жизни, как можно дольше. Под покровом личного кабинета она обязательно броситься ему на шею, и только стены станут молчаливыми свидетелями трогательной сцены, когда комната осветиться изнутри от благодарных улыбок, блестящих глаз и важных слов.

Дверь за спиной Гвен раскрылась. Она едва заметно всхлипнула, но маску на лице сохранила. Та потрескалась и из-за наплыва эмоций держалась из последних сил, но всё ещё не потеряла форму самообладания. Кажется, только Грег и Гурс, вошедшие с погонами на подносе, разглядели будоражащую смесь страха и облегчения в её глазах. Разум так до конца и не осознал, какую шутку с ним сыграли, от стремительно схлынувшего напряжения она дрожала, испуг и облегчение гремучей смесью варились изнутри, и в эти секунды она совсем не чувствовала себя хладнокровным стражем порядка. Кажется, только Грег и Гурс увидели, как в один момент смятенное, взбаламученное выражение схлынуло с её лица под волной оцепенения. Испуг победил.

Как раз в эту секунду по коридору провели поразительно знакомого ей человека. Выгоревшие тёмные тона одежды, мужские пропорции и длинная чёрная чёлка. Руки в наручниках и солдат за спиной. Вечность на деле длилась несколько секунд, но ему хватило и этого, чтобы поднять голову. Вселенная схлопнулась до точки, в которой замерло вокруг всё живое, остановилось время, стала на паузу её собственная история, и к Гвен пришло осознание, что в этой точке невозврата старому пришёл конец, а новое могло не наступить.

Целенаправленно брошенный взгляд из недр чёрного космоса встретился с дрожащими бликами в застывших джунглях широких зрачков. Голос интуиции разрывал её изнутри. Но Гвен просто стояла. В прошлый раз он был так громок, когда спустя мгновение затаившийся преступник выскочил из-за угла, и пистолет лёг в его руку под прямым углом к её груди. К счастью, она была в бронежилете. К несчастью, ей не хватило времени принять меры. Тогда. И сейчас.

Где-то в здании раздался оглушительный хлопок, услышать это у Гвен достало времени. В следующую секунду её тело отлетело в конец зала и с хрустом врезалось в стену. Хорошая девушка с тонким чутьём не успела никого спасти.

***

На улице воздух дрожал от воя сирен. Машины заняли весь двор перед высоким белым домом, выделявшимся на фоне разноцветных жилых комплексов. Некогда главная гордость города, здание стояло полуразрушенное, в трещинах от взрыва, с вылетевшими стёклами, объятое языками пламени.

Верхний этаж готов был обвалиться в любую секунду и добавить к жертвам взрыва тела спасателей. Кому-то повезло меньше. Те, кто на собрании сидел или стоял близко к южной стене, приняли собственными телами всю сокрушительную силу удара и покоились прямо на осколках вылетевших стёкол, на мокрой от крови земле. Кому-то повезло больше. На поражённом фасаде трещины расцветали узором ветвистого дерева, а на полу, в отсветах красного и оранжевого, лежало тело старшего сержанта. Было невыносимо жарко и нечеловечески больно. После происшествия вяло и тягостно жизнь вставала с мёртвой точки, но тело в форме больше не подавало её признаков.

В 20:47 запыхавшиеся отец и сестра патрульной затормозили перед дверью с табличкой «Кома». Всё, что после взрыва осталось от Гвен, представляло собой бессознательное тело в переплетении бинтов и паутине капельниц на простынях больничной палаты.

В 23:47 опершись лбом на оконное стекло Кира провалилась в сон, истязав себя призраками догадок об исходе событий минувшего дня. Сквозь стекло луна наблюдала за ней из безмолвия далекого космоса.

В 1:47 тишину двора прервал громкий стук и жалобное завывание сигнализации. На помятом капоте легковой машины в углублении из выпуклых кусков металла лежало обмякшее тело девушки. Ветер запутался в шторах распахнутого на пятом этаже окна.

Глава 4

Впервые с того дня, как Ника голосом, надеющимся пробудить понимание в душе сестры, попросила её подойти к образованию ответственно, Кира позволила себе нарушить запрет без объяснений и убежала из дома. Это был тот самый редкий случай, когда будущее отодвинулось на задний план. Не по той же причине, что и у старшей сестры, и позже она обязательно найдёт достаточно сил, чтобы объясниться. Извиниться и после всего случившегося вернуться за учёбу с трезвой головой. Но не сейчас.

Ни когда в пять утра она зашла в интернет и обнаружила в новостных сводках знакомый адрес и фотографию ещё более знакомых волос, кроваво свисающих с капота пострадавшей легковушки. В статье под заголовком о суициде шестнадцатилетнего подростка.

Ни когда её подруга, ещё вчера нежно улыбающаяся ей за столиком кофейни, теперь лежала на накрахмаленных простынях, а врачи молчаливо расходились по кабинетам, измученные пятичасовой операцией. Сотрясение мозга, перелом берцовых костей и трещины в позвонках, разрыв печени, внутреннее кровотечение, многочисленные ссадины по всему телу – Кире становилось не по себе от списка травм.

Ни когда она провела несколько часов до этого под дверью операционной, разрываемая виной изнутри. Необъятный страх за близкого человека. Не меньший страх за то, что она спровоцировала подобный поступок своим неумением держать язык за зубами. Ещё больший страх, что девушка очнётся и скажет, что не хотела этого, не желала, чтобы её спасали, хотела другой жизни, хотела открыть глаза и увидеть другой мир, хотела, наконец, своего счастья в иной вселенной.

Кира схватилась за голову, жар прилил к щекам, она сгорала заживо, плавилась в лаве навязчивых мыслей, слёзы стекали ручьями по щекам. Голос, который она ненавидела, стремилась не слушать, давил на разум и нашептывал ей, что они не должны были возвращать к жизни того, кто не хотел возвращаться. Она очнется и будет мучиться ещё больше. Кира не хотела думать об этом, но вопрос, заданный в их последнюю встречу, всё никак не выходил из головы.

«Интересно, из этой жизни есть шанс найти выход в другую?» Эти слова вывелись на холсте её памяти нестирающимися чернилами.

«Слабачка!» – шепнул противный тембр. Весь воскресный вечер она потратила на битву с чувством приближающейся беды, пока не измотала себя в сражении настолько, что вырубилась прямо на подоконнике. Не попыталась принять очевидное, не попыталась побеспокоиться. Люди так часто избегают предчувствия, а потом вязнут в последствиях своей трусости. Обычно она не была такой инфантильной: ни в учёбе, ни в семейной жизни. Просто к шестнадцати годам все близкие люди ассоциировались лишь с одним словом – опека. Ей не хотелось брать ответственность за кого-то ещё. Пусть этот человек и выглядел самым привлекательным в толпе, он был слишком нестандартным и достаточно эмоциональным, чтобы влезть в какую-то беду. Например, в неудачную попытку суицида. Сколько-то тиков стрелки назад двери операционной разъехались в пятый раз за полчаса. Кира вскочила. Хирург вышел последним. Её удалось спасти.

***

За окном висела всё та же овальная луна, за сегодняшнюю ночь увидевшая слишком много страданий. Усталость брала своё, и картинка перед глазами всё больше походила на рисунок красками. Чёрный квадрат окна с белым пятном, зелёный силуэт фикуса на подоконнике, свет лампы блестящей каёмкой по краям зрения. Усталость глушила голоса за дверью, сглаживала крики, превращала гул пациентов в фоновый шум. Линия пульса на экране бежала рваными отрезками. Потом стала расплываться и превратилась в многократно отражающиеся волны. Пиканье аппарата заменил мягкий, непрерывный стук капель, падающих в омут сна. Усталость сомкнула перед рисунком чёрный занавес.

Когда Кира открыла глаза, в палате ничего не изменилось. Снаружи звуки притихли, за окном луна ушла, и небо выцвело с чернильного до мутно-серого, на стене стрелка часов переместилась на одиннадцать утра, где-то в школе начались уроки, а в пустой комнате их дома в одиночестве бродила Дина. Кире пришлось оставить её одну, и в будущем она будет винить их с Никой за то, что они не смогли позаботиться о ребёнке, но в прошлом… В прошлом это не имело значения. Как и теперь не имел значения весь этот сторонний пейзаж. По-настоящему замечала она только острые углы пульса на мониторе, запотевшую маску для искусственного дыхания поверх знакомого лица и звук работы аппарата. Он должен был успокаивать, но напрягал, потому что Кира нервически ждала изменения в ритме каждую секунду. Что-то глубоко в системе организма неожиданно собьётся с ритма, что-то пойдёт не так, и прибор запищит на всю комнату, в палату сбегутся врачи, начнутся отчаянные попытки спасения, шум, крик, суета. На опыте фильмов она знала, что ни к какому счастливому исходу такие повороты сюжета не приводят.

Её собственное сердце билось, как бешеное, в камере грудной клетки. В конце концов, от Киры не осталось ничего: тяжесть вины придавила её к земле, страх съел органы чувств. Она не видела ничего, кроме больной, не ощущала ничего, кроме запаха спирта и твёрдого сиденья стула, не слышала ничего, кроме стука двух сердец.

60 ударов в секунду у Урсулы, 110 – у Киры. Как спортсмен после долгой трассы, находящий в себе силы для очередного забега, сердце девушки начинало приходить в себя и приводить в порядок тело для нового старта на полосе жизни. Медленно и вяло, оно справлялось со своей функцией лучше, чем зашедшийся в биении орган Киры. Самоубийца приходила в себя…

Кире было больно сидеть в больнице, в окружении тех, кто страдает. Кире было больно осознавать, что подруга могла решиться на глупость из-за их разговора. Кире было больно думать о том, что она возомнила себя психологом. Всё это – глядя в медленно открывающиеся чайные глаза. Из-под вороха одеял девушка смотрела на неё немигающим взглядом, а она пыталась задушить бурю страха и отчаяния, чтобы в порыве горького раскаяния не упасть на колени прямо перед постелью подруги. Должно быть, это продолжалось целую вечность. Она находила в её глазах только непонимание, а в собственных ощущала лишь плеск выливающихся из глубины горьких эмоций. Уж точно, та надеялась умереть и очнуться в другой жизни и не ожидала, проснувшись, увидеть одноклассницу из прошлого.

Горло Киры сдавили слёзы, и она как назло не могла выдавить ни слова, а Урсуле должно быть, говорить было ещё труднее. От этих мыслей она почувствовала новый приступ вины. Они общались глазами, и она совсем ничего не понимала. Потрескавшиеся губы разлепились, но девушка под одеялом набралась решительности быстрее и между её бровями легла складка, когда она задала вопрос, ставший толчком. Ударом, отправившим Киру в падение в пропасть хриплым:

– Who are you?3

***

Сначала врачи ссылались на странные последствия наркоза. Потом оправдывались серьёзными осложнениями после падения. Затем, сводили всё к сотрясению мозга. Наконец объявили, что такие случаи уже были известны науке, но им нужно время, чтобы разобраться. Найти причины…

Причины того, почему девушка в постели не была Урсулой. Её Урсулой. Кира поняла это сразу, как только услышала диагноз врачей: после падения с пятого этажа и получения множественных травм пациентка очнулась после семи часов комы и говорит только на английском языке, а родной язык для неё, всё равно, что русский для иностранца.

Полиция расспрашивала о конфликтах в доме. Врачи интересовались, что могло повлечь такой феномен. Всем нужны были ответы, от прямых вопросов больную спасало только незнание языка.

– Она сказала нам, что хочет учиться за границей. Должно быть, слишком зациклилась на этом, – с перекошенным лицом выдавила мама Урсулы. Наверное, она тоже не чувствовала в личности на кровати связь со своей дочерью. Кто-то подменил её душу, пока она лежала в коме, не иначе. Отец вытянул её в коридор, утешая и принимая рубашкой на груди слёзы любимой. Его собственные глаза были на мокром месте и покраснели: они прилетели прямиком на вечернем рейсе из командировки во Франции. Полиция выкладывала теории. Врачи обсуждали симптомы. Посреди хаоса, который она сама и вызвала, Урсула лежала на кровати с потерянным лицом, и чувствительное сердце Киры сжало тисками угрызения. В этом штормовом океане людей и преследуемых ими целей она была совершенно одна, потому что никто её не понимал или не хотел понимать. Для одних незнание языка было препятствием, для других – оправданием. Кира присела на краешек кровати и на ломанном английском начала то, что вчера утром оборвалось провалом. Разговор по душам.

– Ты совсем никого здесь не узнаёшь?

– Нет. Я ничего не понимаю. Наверное, это его проделки. Да ты всё равно не поймешь, о чём речь! – Урсула раздражённо отмахнулась, и вопрос Гвен застрял внутри, съёжился, засох и опал тяжёлым бутоном в провал желудка. От неё грубо отмахнулись.

– Ты помнишь, что произошло перед… твоим самоубийством?

– Самоубийством? Я бы никогда не подумала умирать. Это был страшный взрыв, а я ничего не смогла сделать, – её голос сорвался до шёпота.

А Кира совсем ничего не понимала. Они говорили на разных языках о разных вещах. Как будто на месте Урсулы был другой человек.

– Ты что-то видела, пока была в коме? Наверное, взрыв был там.

– Это не было комой. Это была реальная жизнь, – она вздохнула, а потом вдруг обреченно выдавила. – Я в коме сейчас. И вы все просто иллюзия моего мозга. Тебя. Всех вас не существует. В моей жизни.

Слова насадили её бьющееся сердце на иголки, подобно умирающей бабочке, и оно затрепыхалось, окровавленное.

– Нет же. Мы с тобой знакомы уже почти полгода, – Кира пыталась напомнить всеми возможными способами и чтобы доказать реальность происходящего взяла чужую руку.

Урсула не обратила на неё взгляд, вместо этого она смотрела на свою кисть, на запятнанное синяками предплечье, на длинные ржавые волосы.

– Послушай, можешь подать мне зеркало, – она, наконец, обращалась не в пространство между ними, но голос её был холодным, как к прохожему на улице незнакомцу.

На плоской поверхности отразились выступающие линии черепа, глаза по цвету как смола на коре дерева, бледная кожа, мягкие невесомые волосы. Она поджала губы, и Кире подумалось: что-то изменилось навсегда. Эти сжатые губы, складки меж бровей и рассеянный взгляд совсем не походили на те мечтательные речи, тяжелые вздохи и несмелые взгляды из прошлого. Они говорили больше слов. «У меня не получилось, я не смогла выбраться в другую жизнь, здесь только мои родители, и эта глупая девчонка-обманщица».

Разочарование текло в выражении глаз, и Кира с горечью поняла, что та была совсем не рада видеть её лицо, даже тогда, когда она оставалась единственным буйком в пучине безумия для лишенной понимания подруги.

***

На третий день пропуска заявляться в школу можно было только со справкой от врача. Поэтому, когда родители вошли в палату и не обнаружили у кровати дочери девушку с русыми косичками и мертвенно-бледным лицом, выдохнули с облегчением. Им, наконец, представился шанс пообщаться в спокойной обстановке и без лишних свидетелей.

Девушка медленно восстанавливалась, и её место у аппарата ИВЛ освободили для новых пострадавших – она оставалась центральной фигурой обсуждения врачей всю последнюю неделю, но это не отменяло факта появления новоприбывших тяжёлых пациентов. Они требовали не меньше внимания и заботы, и в такие моменты Гвен получала долгожданный отдых. Ей выделили место в комнате с тремя кроватями, подальше от окна, будто бы кому-то после провальной попытки смерти и вправду хотелось повторить неудачный опыт. Да, ей попросту не хватало сил туда добраться. Бессилие раздражало.

Она не обрадовалась также сильно, как выдохнувшие с облегчением родители. Когда их больничные халаты поверх плеч в строгих костюмах замерли напротив, девушке пришлось приподняться на локтях. Это удалось с трудом. Ладонь от резкой боли рефлекторно накрыла место под правым ребром и почувствовала жёсткий бинт на уровне печени, ноги частично онемели, левая была обмотана гипсом, и сгибать её запрещали, внутри что-то натягивалось, протестовали движению швы, голова немного кружилась, и ссадины не переставали ныть. Боль была слишком заметна, отдавалась на лице, и женщина посмотрела на неё взглядом, полным сострадания.

«Должно быть, она совершенно не ладит со своей семьёй» подумала Кира. Она только закончила посещение школьных уроков и, радостная, отменила смену в кофейне, чтобы навестить подругу, а потом увидела, как бесстрастно смотрела та на движения родительских губ, как углублялись на лбу морщины и пренебрежительно закатывались глаза при звуке родительских речей. Кире вспомнился их последний диалог и слова о ссоре. Теперь она знала, что истинная причина заключалась в желании Урсулы заниматься за границей и нежелании семьи принять её волю. Даже соседки по палате были поглощены сценой, и Кира так и осталась стоять за стеклянной стеной, никак не таясь, но и не привлекая ничьего поглощённого выяснением отношений внимания.

В палате атмосфера неизбежно сгущалась.

– Прости, что не заходили к тебе, как только ты проснулась. Мы столько всего пережили за это время. Нужно было собраться с силами, – выдавив что-то наподобие улыбки, которая по её мнению, могла склонить дочь к пониманию, заговорила мама. Отец оставался безмолвен, но видно было, что он несильно спешил подтверждать слова жены. – Как ты себя чувствуешь?

– А как себя может чувствовать человек, упавший с десяти метров, так ещё и переломавший половину костей? – девушка была слаба, но это не мешало ей держаться на удивление твёрдо. Кира зачарованно наблюдала за происходящим. Она ещё никогда не видела эту сторону подруги. Откровенную и прямолинейную. Женщину смутил такой резкий ответ. Сейчас она не была похожа на тирана, который, по словам Урсулы, постоянно угнетал и беспрекословно запрещал. Острые линии и сердитые глаза говорили за их хозяйку, она не испытывала тёплых чувств к родителям, но уж точно не могла быть виновником разногласия между матерью и дочерью. Или же, Кира совсем не умела читать людей. Подобные мысли всё чаще заставляли сомневаться в себе.

– Тебе что-нибудь нужно? Если не устраивает питание или врачи, мы устроим более комфортные условия. В санатории о тебе позаботятся должным обзором.

Урсула была то ли удивлена, то ли огорчена. Она могла ожидать большего от матери, но та держалась стойко, тратила все оставшиеся после бессонной ночи силы на контроль эмоций, пусть и сжималась под строгим тоном дочери. В нынешнем диалоге язвительной была Урсула, хотя слова матери, по мнению Киры, ранили отстраненностью не меньше.

– Я не сахарная, могу полечиться среди обычных людей.

Кира наблюдала за подругой, мысли атаковали её и мешались в голове. Урсула вела себя, по меньшей мере, странно. Что она успела увидеть в коме? Другой мир, который был настолько лучше этого, что вернувшись в реальность, она приняла её за иллюзию? Судя по тому презрительному взгляду, направленному в зеркало, в месте, им недоступном, она была совершенно другим человеком. И не только внешне. Её характер стал иным. Она принимала Киру за девочку на побегушках, которая постоянно вертится рядом, и не замечала её присутствия кроме тех редких мгновений, когда травмы вынуждали её снизойти до просьбы о стакане воды.

Девушка не могла винить подругу за это. Да что уж там, она даже говорила на другом языке. На языке, о владении которым Кира мечтала всю жизнь, а Урсуле было достаточно совершить безрассудную глупость, и теперь она могла без особых усилий сдать иностранные экзамены и поступить в университет за границу.