Повелители драконов: Земля злого духа. Крест и порох. Дальний поход

Тут уж приходилось менять план на ходу – уже нечего было таиться, посылать вперед лучников, и атаман приказал открыть огонь из пищалей.

Грянул залп. Потом еще один. Полетели стрелы. Почти весь вражеский арьергард был уничтожен первыми же выстрелами отряда Ганса Штраубе, однако людоедам из основной шайки все-таки удалось добраться до казаков – завязалась рукопашная, зазевавшийся молодой парень из десятка Силантия не то что пищаль перезарядить не успел – саблю не смог вытащить, когда налетевший с жутким воем менкв впился зубищами ему в горло! Перегрыз тут же – мощные челюсти сработали, как капкан на медведя, несчастный казак захрипел, падая на камни, а людоед принялся жадно лакать бьющую из перекушенной артерии кровь. Правда, подскочивший Силантий хрястнул мерзкую тварюгу прикладом по башке, да потом еще несколько раз приложил сабелькой, шинковал, словно капусту, приговаривая:

– Вот тебе! Вот тебе, гадина! Получай, сволочина!

– Силантии-ий! Пригнись! – обернувшись, что есть силы закричал здоровенный, с окровавленной саблею, Чугреев.

Силантий среагировал поздновато: пригнулся, да только неловко, большой, брошенный кем-то из людоедской сволочи каменюка ударил его в плечо с такой силою, что незадачливый десятник выпустил саблю и с воем покатился по земле. Тут бы его менквы и добили, кабы не меткие выстрелы атамана и его воинов.

Хорошо сработали лучники – времени на перезарядку пищалей уже не оставалось, проявив неожиданную сообразительность и ловкость, менквы очень быстро оказались рядом… тут-то их и разили меткие казачьи стрелы!

– Х-хэк! Х-хэк! – с придыханием, орудовал своей устрашающих размеров дубиною Михейко Ослоп.

Трое вражин с проломленными черепами валялись на земле рядом, остальная сволочь приближаться к здоровяку опасалась, лишь издали кидались камнями, без особого, впрочем, успеха. Да и эти, сразу же замеченные атаманом, метатели очень скоро были поражены дружным и метким залпом.

Прошло совсем немного времени, а ожесточенная схватка уже подходила к концу. Людоедов оказалось около шести дюжин, из которых почти все были перебиты пылавшими ненавистью и праведным гневом ватажниками, лишь человек пять попытались бежать, скрыться…

– Я догоню? – обернулся к Ивану Олисей Мокеев. – С парнями своими, ага?

– Давай, – кивнул атаман. – Заодно посмотри, что там.

Олисей взмахнул саблею:

– Ни одна тварь не уйдет! А ну, робяты… Отомстим за друзей наших, за поруганных дев!

Двоих беглецов Мокеев достиг быстро – завалил с ходу саблей одного, затем, почти сразу – другого. Видя такое дело, остальные трое, прибавив ходу, скрылись за дюнами, и что там было дальше, Иван не видел, а лишь смутно догадывался, поджидая ринувшихся в погоню казаков Олисея Мокеева.

Они вернулись не так уж и скоро, атаман начал уже беспокоиться, собираясь отправиться за дюны лично, прихватив с собой Ганса Штраубе и дюжину добрых солдат.

– Не, атамане, – присмотревшись, ухмыльнулся отец Амвросий. – Не надо нам никуда. Похоже, идут. Ну, слава те, Господи!

Священник перекрестился, то же самое сделал Иван, а следом за ними и все остальные казаки.

– Что-то их мало, – закончив бинтовать плечо незадачливому Силантию, покачал головою Афоня. – Спаси Господи, не случилось ли что?

Десятник Олисей Мокеев, сунув саблю в ножны, возвращался в сопровождении трех казаков… а ведь в погоню уходил весь десяток. Неужели проклятые людоеды все-таки смогли…

– Там, за холмиком, женщины, – подойдя, устало доложил Олисей. – Я оставил казаков – присмотреть, мало ли…

– Молодец, что оставил, – атаман задумчиво потрогал шрам. – И много там женщин?

– Их надо всех убить, – озабоченно промолвил Маюни. – Надо, чтоб менквов совсем-совсем не осталось на свете, да-а!

– Дюжина всего, все молодые девки, – Мокеев неожиданно улыбнулся. – Но это не людоедские девки, атамане. Не уродки – красули. Видать, пленницы – руки у них травой были связаны. Я велел развязать. Что делать будем, атамане? Сюда их вести или… куда хотят отпустить?

Десятник нарочно докладывал негромким голосом, дабы не вводить в ненужное смущение казаков, непременно обрадовавшихся бы бесхозным девкам. И так-то кое-кто уже услыхал, протянул:

– Говоришь, красули?

– Правильно сделал, что не привел, – хмыкнув, заметил Еремеев. – Сами сходим, глянем, не бояре, чай. Ты со мной, отче?

– Конечно! – отец Амвросий важно кивнул и поправил на груди крест. – Поглядим, что там за девы.

Пригладив бороду, Мокеев вдруг прищурился, ткнул перстом Маюни:

– Его надо взять. Девки на него похожи, такие же мелкие, невысокие.

Отрок хлопнул ресницам и обрадованно закивал:

– Конечно, я пойду с вами! А девы, верно, из ненэй ненэць народа. Их ведь весло недавно нашли, да-а.

Иван с отцом Амвросием и Маюни, взяв с собой еще нескольких казаков, в том числе верного оруженосца Якима и напросившегося оглоедушку Михейку Ослопа, обходя валявшиеся тут и там трупы поверженных людоедов, зашагали следом за Мокеевым к дюнам.

С моря дул ветерок, легкий и прохладный, гнал по светло-синему небу белые кучевые облака, развевал красный шелковый плащ на плечах атамана. На дюнах кусками росла чахлая травка, попадались и карликовые изогнутые березки, чертополох, одуванчики и мелкие соцветья ромашек.

Иван сорвал по пути одну, отрывал лепестки, совсем как в детстве, гадая:

– Любит – не любит…

Шедший впереди десятник обернулся, показав рукой:

– Вот, господине. Пришли.

Внизу, меж дюнами, на поросших седым мхом валунах и просто каменюках сидели юные девушки: худенькие, невысокие, черноволосые, со смуглыми скуластыми личиками, в которых явно читался испуг. Все девы были одеты в короткие оленьи рубахи – малицы, в штаны, в торбасы – мягкие сапожки из тщательно выделанной шкуры оленя. Глазки у всех девок – темненькие, у кого раскосые, а у кого – и не очень, кожа смуглая, но тоже не особо. Ладненькие такие девчонки, некоторые – так и вообще красавицы!

– Ну, здравы будьте, девицы! – подойдя, ласково поздоровался атаман.

Маюни быстро перевел – девушки поспешно вскочили и поклонились.

– Спроси – кто они и откуда? – распорядился Иван, присаживаясь на плоский камень. – Да пусть тоже садятся, в ногах правды нет.

Толмач что-то сказал, девушки уселись на корточки, одна из них – с круглым красивым лицом и черными, с алыми ленточками, косичками – принялась что-то быстро говорить, поглядывая почему-то на Ослопа.

– Нгано Харючи, Нгано Харючи, – разобрал Еремеев.

– Ану Карачай, – Маюни пригладил волосы. – Так их род зовется. Да, они из ненэй ненэць, невдалеке тут, на острове, жили, а сюда на лодках приходили, охотиться, тут лежбище морского зверя, да-а.

– Охотились, понимаю, – покивал атаман. – А потом людоеды напали, так?

– Не совсем так, – юный остяк внимательно выслушал девушек. – Сначала вырезали все их стойбище – там, на острове. Эти младые девы и юноши – они все в это время зверя морского ушли добывать. Кто добудет, кто выживет – тот и взрослый, жениться может, семью завести, да-а. Кто-то добыл, кто-то нет, но когда вернулись к себе – все жилища в стойбище были разрушены и сожжены, люди убиты. О, нет, это сделали вовсе не менквы – куда им добраться до острова! Это сделали злобные колдуны сир-тя.

– Сиир-тя, сиир-тя, – в страхе закивали девушки.

– А потом они заметили в небе соглядатая сир-тя верхом на летучем драконе, – между тем продолжал Маюни. – И поняли, что колдуны все-таки добрались до них и не оставят в покое. И решили уйти, да-а. Здесь, на побережье поселиться решили… Пришли менквы, напали. Не сами по себе – их натравили сир-тя. О, колдуны всегда предпочитают сражаться чужими руками. На то они и колдуны, да-а.

– А зачем эти сир-тя вообще разорили стойбище? – задумчиво поинтересовался отец Амвросий. – Ведь гораздо выгодней было бы просто заставить платить дань.

– Нет, – выслушав девчонку, отрок помотал головою. – Не выгодней – наоборот. Род Ану Карачай – могучий, и живет далеко отсюда, эти же – лишь его небольшая часть. Их и убили, вырезали почти поголовно всех – чтоб другие оказались сговорчивее. Сир-тя – хитры и коварны. Наверняка дали кому-то убежать – чтоб рассказали…

– Вот и девы эти…

– Нет. Они – плата менквам за верную службу.

– Несчастные девы, – перекрестился священник. – Они знали свою судьбу?

– Да.

– Отчего же не пытались бежать?

– Они пытались. Но от менквов не убежишь. Людоеды выносливые, да-а.

Поправив на плече плащ, атаман погладил пальцами шрам, внимательно оглядывая спасенных от страшной участи пленниц:

– А что, сир-тя всегда используют менквов?

– Иногда. Когда надо. Когда не надо – убивают, да-а.

– А мы сейчас – в землях сир-тя? – уточнил отец Амвросий.

Маюни покачал головой:

– Может быть. А, может быть, и нет. Девы не ведают. Знают только то, что раньше здесь колдунов не было.

– А сейчас, значит, объявились?

– Только соглядатаи на летучих драконах.

– Летучие драконы, – тихо повторил Иван. – Только этой напасти нам еще и не хватало. Ничего! Еще поглядим, кто кого. Пороха, да пуль, да ядер у нас на всех хватит!

– Кстати, – вдруг озаботился отец Амвросий. – Спроси-ка их, отроче, используют ли здешние волхвы порох, пищали, пушки?

– Ничего такого у сир-тя нет, – Маюни покачал головою. – Есть только злобная колдовская сила. И желание подчинить себе весь мир! Бросить его к подножию своего злого солнца!

– Ну, весь-то мир – вряд ли выйдет, – с усмешкою усомнился атаман. – Силенок не хватит даже у колдунов. Тем более без пищалей, без пушек. Не-ет! Сказки все это, бред. Вот что, парень, про золотого идола их спроси. Не слыхали ли?

– Слыхали, – перетолмачил Маюни. – Говорят, многих людей из их рода в жертву тому идолу принесли. Огромный идол! Ужасный!

– Ужасно огромный золотой идол! – Еремеев повторил это громко, для всех. – Слыхали, казаче?

– Слыхали, атамане! – радостно откликнулись воины. – И раньше знали, что не зря идем!

Атаман, потерев руки, кивнул остяку:

– Спроси, далеко ли идол тот?

– Там, где висит злое солнце. Прямо под ним. Ну, далековато еще, да-а.

– А что там? Города? Крепости? Замки?

– Они не ведают. Но говорят, что стойбища колдунов – там.

– Вот и мы покуда не ведаем, – тихо произнес Еремеев. – И это плохо. Ничего – чую, уже скоро узнаем. Разгоним всю сволочь языческую и идола златого заберем! Верно, казаче?

– Верно, атаман!

– Славно сказано!

– Заберем, а чего ж? За тем сюда и явились.

Удовлетворенно кивнув, Иван подмигнул казакам, улыбнулся и с удивлением посмотрел на девчонок, упавших вдруг на колени ни с того, ни с сего.

– Чего это они, а?

– С нами просятся, – охотно пояснил Маюни. – Говорят, что в тягость не будут. Охотиться могут, зверя, птицу бить, стряпать…

– Та-а-ак, – услыхав такую весть, атаман озабоченно почесал шрам.

Что ответить, он сейчас не знал и вовсе не был уверен, что разрешит этим несчастным девушкам пойти… даже не рядом с ватагою – следом. И со своими-то женщинами не ведаешь иногда, что и делать, а тут еще и эти…

– Что уж тут говорить, – подумав, атаман махнул рукой. – Надо бы большой круг собирать. Одначе… я даже не сомневаюсь, как казаки решат. А то – к добру ли будет? Девы – слабость, а нам, ежели хотим добраться до идола, нужно быть сильными! Ты что скажешь, отче?

– Не нужно нам никаких дев, – со всей решительностью заявил священник. – Пусть, куда хотят, уходят. Так, отроче, им и скажи.

Маюни послушно перевел, и девы вновь упали на колени, многие даже заплакали навзрыд, протягивая к атаману руки.

– Говорят, без нас им – смерть лютая. Колдуны их в покое не оставят, обязательно натравят менквов. Или драконам в пасть попадут девы. И нам того же опасаться следует!

– Пущай за нас не переживают, – отмахнулся отец Амвросий. – Как-нибудь с Божьей помощью управимся – до того управились же! Нельзя! Нельзя, атамане, дев с собой брать, баба в походе – гибель.

– Знаю, что нельзя…

Иван надолго задумался, прекрасно осознавая, что взять с собой девушек означало ослабить ватагу, мало того – показать свою слабость как командира – потакать казакам не следовало бы… Однако отказ девам означал для них неминуемую гибель, и гибель лютую, куда бы несчастные ни пошли, где бы ни остались. Где прохладно – там менквы, где жарко – драконы, а где-то еще и колдуны ошиваются. Куда ни кинь, всюду клин.

И тогда…

Тогда надобно слабость превратить в силу – да так, чтоб это почувствовали все, до последнего человека! И. чтоб не сомневались, что принятое атаманом единолично решение – верное, и чтоб, ежели что, знали, что наказание будет жестким. И что девы эти тоже бы знали свое место… кое им надобно строго указать.

– Слушайте, казаки, мой приказ, – откашлявшись, молвил воевода. – По христианскому милосердию – дев этих с собою берем! Иначе их и спасать не следовало. Маюни… скажи им…

Услыхав благую весть, девчонки снова зарыдали, теперь уже от радости, бросились с распахнутыми объятиями к атаману.

– Стоять! – жестко приказал тот. – Маюни, добавь, строго-настрого от моего имени предупреди, чтоб вели себя со всей скромностью, чтоб… На походе идут пусть следом за ватагой, пищальников в охранение дам. Ночевать будут с нами, тоже под прикрытием. О себе пусть сами заботятся…

– Они, господине, и о нас позаботиться рады.

Отец Амвросий, конечно, ворчал, и «верный клеврет» Афоня Спаси Господи ему поддакивал, но остальные казаки восприняли приказ атамана на ура! И вовсе не только потому, что спасенные девы оказались вполне симпатичными… О милосердии тоже было нехудо помнить. Что же они, нехристи бессердечные, девок на съеденье бросать?

Глава 8

Небесный всадник

Зима 1583 г. П-ов Ямал

Невдалеке от битвы, меж дюнами, разведчики обнаружили заброшенное становище менквов – приземистая, вытянутая в длину хижина, точнее говоря, шалаш, крытый шкурами морских зверей поверх остова из костей и клыков товлынга. Близ жилища, вокруг остатков костра, валялись обглоданные человеческие кости, большинство – массивные, самих менквов, но попадались и более изящные косточки – ненэй ненэць.

Судя по всему, людоеды покинули становище довольно давно – ветер уже успел изодрать шкуры в клочки, разбросать кости. Лишь сложенная из серых камней пирамида, увенчанная большим черепом медведя, осталась нетронутой. Клыкастая медвежья голова была обложена черепами поменьше, человеческими, у каждого из которых, сзади, чернела большая дыра – как видно, менквы лакомились вкусным мозгом, пробив основание черепа, высасывали, быть может, еще у живых.

Помолившись, казаки разрушили ужасное капище, сбросив все кости и черепа в море, после чего, с чувством выполненного долга, повернули к своим и уже к полудню предстали перед атаманом с докладом.

– Капище, говорите? Черепа?

– Тако, атамане, – сутулясь, доложил Чугреев. Окладистую бороду его трепал долетавший с моря ветер: – Поганое капище мы разрушили, помолились.

– Молодцы! – внимательно слушавший доклад отец Амвросий одобрительно кивнул и перекрестился. – Так бы и дальше. Все бы их капища порушить, людоедство гнусное извести!

– Кроме черепов да костей что там еще интересного было? – полюбопытствовал Иван. – Необычного что-нибудь, что никак не могло у тупых менквов само по себе быть. Скажем, кольца золотые, браслеты, луки со стрелами?

– Не, господин атаман, ничего такого мы не видали.

– Совсем-совсем ничего?

– Я кое-что видал, – тряхнув соломенными кудрями, выступил вперед молодой казак Ондрейко Усов. – Не знаю, правда, обычное ли то али нет.

Еремеев насторожился:

– Так говори же, что?! А мы уж решим.

– Вот, – Ондрейко вытащил из-за пазухи тряпицу, развернул, высыпав на ладонь сероватый порошок, несколько похожий на пороховое зелье.

Поглядел, улыбнулся и неожиданно лизнул порок языком!

– Солено!

Атаман протянул руку:

– Дай-ка попробовать!

То же самое попросил и священник: бросив щепотку в рот, скривился:

– И впрямь – соль. Только какая-то горьковатая, думаю, что морская.

– Что, людоеды умеют выпаривать соль? – удивился Еремеев. – Да не может быть! Это же чан нужен железный, или хотя бы чугунок.

– Они могут просто на солнце выпаривать, – задумчиво пробормотал отец Амвросий. – На песке.

– На песке… – тихо повторив, Иван потрогал шрам. – Выпаривать… да не могут они выпаривать, ни на сковороде, ни на солнце! Просто потому, что не из чего – водица-то в заливе пресноватая! Откуда же соль?

– Может, источник какой есть…

– Или кто-то привез! Обменял…

– Да на что у людоедов этих менять-то можно? На черепа?

– На шкуры товлынгов… на пленников, – покачал головой священник. – Всяко может быть. А нам бы соль пригодилась! Посейчас-то есть еще запасы… а на обратный путь?

– Хорошо, – Еремеев спокойно кивнул. – Увидим людоедов, устроим налет на их стойбище – заберем всю соль.

Ондрейко Усов, услыхав такие слова, не выдержал, рассмеялся, затряс светлой небольшою бородкою:

– Вот это, атамане, дело! Я этих чертовых людоедов… Ухх!!!

Волок оказался трудным: и далеко, и дюны да камни – всем пришлось попотеть, и казакам, и девам, прежде чем струги с припасами оказались на берегу неширокой протоки, уходившей куда-то вглубь полуострова и терявшейся в густых лесах, вне всяких сомнений, населенных всякой омерзительной нечистью – зубастыми двуногими драконами да шипастыми ящерицами размером с избу. Так что путь впереди лежал не менее тяжкий, и куда более опасный, нежели только что пройденный волок.

Вымотавшиеся за день казаки, поужинав дичью и печеной рыбой, сразу же полегли спать, даже песен не пели, не сидели, как обычно, возле костров, не смеялись. Посоветовавшись с отцом Амвросием, Иван на следующее утро объявил день отдыха, что было воспринято всеми с нескрываемой радостью. Тем более – и повод имелся, да еще какой – Сретенье Господне! Двунадесятый праздник, принадлежащий Господу – память встречи (сретенья) младенца Иисуса Христа с благочестивым старцем Симеоном в Иерусалимском храме.

– Старцу Симеону было предсказано Духом Святым, что не увидит он смерти, доколе не увидит Христа, – нараспев благовестил одетый в праздничную, голубую с золотом, рясу отец Амвросий. – Переводя по приказу царя египетского книгу пророка Исайи, усомнился Симеон в том, что Спаситель родится от Девы, да и хотел было заменить слово «дева» на «замужняя женщина», но тут явился благочестивому старцу ангел красы неземной и рек, мол, он, Симеон, собственными глазами увидит и Богородицу-Деву, и сына ее – Спасителя нашего Иисуса Христа! Тако было! – осенив благоговейно внимающий люд крестным знамением, священник благостно улыбнулся и, спустившись с небес на землю, стал изъясняться попроще:

– А в народе-то молвят, дескать, Сретенье – на Сретенье зима с летом встречаются, солнышко на весну-красну поворачивает.

Выстояв молебен, казаки и русские девушки причастились и уж дальше принялись праздновать кто во что горазд. Хмельного не было, бражку не успели поставить, веселились так, на трезвую голову – пели песни, прогуливались по бережку, спали.

С подачи Насти и Авраамы девы завели хоровод, завлекая туда молодых казаков и самого атамана. Кружили, переглядывались, пели:

Здоров Богу, хозяин!Хозяюшко, наш батюшка!Ты спишь, ты лежишь, пробуждаешься.Отхутай-ка окошечко,Окошечко немножечко,Что у тебя в доме загадано?

Покружились, попели – втянули в хоровод и нерусских девок, и Маюни – стали в «Дрему» играть: выбирали одного, тот выходил в центр круга, на левое колено садился, а все протяжно пели:

Сиди, Дрема, сиди, Дрема…

А потом ка-ак заорут:

– Выбирай!!!

Тогда «Дрема» вскакивал, хватал за руку понравившуюся, или понравившегося, или вообще кто на глаза попадет – вытаскивал из хоровода, кружил, потом оставлял вместо себя – Дремою, и начиналось все по новой:

Сиди, Дрема, сиди, Дрема… Выбирай!!!

То-то весело было, особенно когда Михейко Ослоп невзначай завалился, упал. Потом поднялся на ноги, растопырил пальца, заворчал, как медведь:

– А вот я счас и выберу, ага!

Сказал и выбрал, вытащил из круга круглолицую нэнецькую деву, красавицу с темными косами, ресницами пушистыми, как соболиная шкурка, и сияющими, словно звезды, очами. Аючей, так звали деву, Маюни ее русской речи учил, и девушка уже многие слова понимала. А как на Михейку смотрела! Шепнула даже:

– Ты сильный! Багатыр Ми-хей!

Чтоб не сконфузиться, не покраснеть, Ослопушко в ладоши хлопнул, да затянул погромче:

– Сиди, Дрема-а-а!

И странное дело, все в хороводе вроде бы одинаковы, кого хошь, выбирай… а вот для некоторых словно бы других никого и не было, только избранные: рыженькая Авраамка, понятно, кормщика Кольшу Огнева выбирала, а он ее; Настя, сверкая глазищами карими, атамана из круга вытаскивала, и – иногда – Маюни – тот вообще у всех нэнецьких девок шел нарасхват! Даже немец Ганс Штраубе – и тот в хоровод влез, вытащил статную Онисью, прильнул к груди…

– Сиди, Дрема!

Осанистые Катерина и Владилена – с косами толстыми, светлыми, а на солнышке – золотыми – тоже без кавалеров не остались, кто только их не выбирал! И смугленькую Аксинью не забывали, и веселую – с конопушками – Федору. А вот подружки ее, своенравной красавицы Олены, в хороводе не видали – та по бережку, у стругов, прогуливалась. Не одна, со щекастым десятником Мокеевым Олисеем.

И еще одна девушка не веселилась, не пела – Устинья. Все никак не могла отойти от испытанного не так давно ужаса, а более того – от позора. Сидела, грустила одна, потом в рощицу березовую пошла – зачем, кто знает?

Олена ее издалека увидала, нахмурилась, ухажера своего за рукав потянула:

– А ну, к хороводу пойдем.

– Ты же только что говорила, что плясать не хочешь.

– Не хочу, – упрямо склонив голову, девушка прошептала властно: – Но к хороводу пойдем.

Десятник пожал плечами:

– Как скажешь.

Оба подошли к веселящимся казакам и девушкам, вступили в круг, кто-то из казаков тотчас же выбрал Олену в дрему, а та – Настю. Шепнула, за руку взяв:

– Там Устинья в березняке. Одна. Кто бы приглядел…

Молча кивнув, Настена хотела было подойти к Ивану, но тут же передумала, вытащила из хоровода Маюни, про Устинью шепнула. Подросток со всей серьезностью тряхнул челкой, улучив момент, вышел из круга, побежал в рощицу… Да там едва не наткнулся на целующуюся парочку – бугаинушку Михейку Ослопа и черноокую Аючей, красавицу из кочевого народа ненэй ненэць.

Аючей, упав в траву, уже стащила с себя оленью рубаху, лежала голой, не замечая вокруг ничего, кроме Михея. Что-то шептала, обнимала, ласкала…

Здоровяк тоже приговаривал:

– Люба ты моя… люба…

Сладостно застонала Аючей. Невдалеке, на березе, шевельнулась ветка. Туда и побежал Маюни, стараясь не спугнуть парочку… Хотя вспугнешь их сейчас, как же! Токующих глухарей ведь можно голыми руками брать.

Отрок обнаружил Устинью на поваленном бурей стволе – девушка сидела, уткнув голову в колени, и плакала.

– Ус-нэ, – присев рядом, Маюни осторожно погладил девчонку по голове. – Ус-нэ.

Устинля враз встрепенулась, глазищами синими зыркнула:

– Тебя еще тут не хватало! Зачем пришел?

– К тебе, – моргнул отрок. – Я не буду мешать, даже говорить ничего не буду. Просто посижу рядом тихонько, да-а. Можно?

– А если скажу нельзя – уйдешь?

– Уйду. Во-он за то дерево.

– Тьфу ты! – дева забыла про слезы. – Никак от тебя не отделаться! Ты чего такой прилипчивый-то, а? Не Маюни, а липучка, репей.

– Чего в хоровод не пошла?

Сказав, отрок весьма запоздало спохватился, что ляпнул лишнее. Вскочив на ноги, Устинья бросила с гневом:

– Иди ты к черту!

Плюнула, выругалась да пошла прочь. Правда, почти сразу же обернулась:

– Мы, православные девы, не такие, как ваши… грешницы. Эвон, разобрали уже казачин – ни стыда, ни совести! Кто их потом замуж возьмет, таких…

– Возьмут, – несмело улыбнулся подросток. – Еще как возьмут!

– Это бесстыдниц-то?! Порченых?

– У нас и у нэней нэнець другие обычаи, да-а, – Маюни покачал головой. – Если у женщины много мужчин – это хорошая женщина. А если приходит гость, ему хозяин на ночь свою жену уступит!

– Тьфу ты! – снова заплевалась Устинья. – Пакость какая.

Отрок повел плечом:

– Просто народу мало – нужна свежая кровь. Иначе вымрут все, выродятся…

– И откуда ты про все это знаешь?

Девушка рассерженно прищурилась, однако не уходила, словно бы ее тут что-то удерживало. Любопытство? Или что-то еще?

– Я много чего знаю. Мой дедушка шаман был, да-а.

– Язычник… волхв!

– Ус-нэ… – тихо промолвил юный остяк. – А ты куда сейчас собралась?

Устинья сверкнула глазами:

– Не твое дело! И… как ты меня назвал?