Если завтра тебя не будет

А не-люди – это искусственно созданные сущности, клоны всякие, биороботы, фантомы; здесь они проходят под общей дефиницией «офизиченные боты». Им, кстати, также ни в малейшей степени не ведома и даже абсолютно чужда эмпатия-сентиментальность: жалость, сострадание, милосердие… И хоть чисто внешне они, такие вот люди-боты, от обычных людей неотличимы, в действительности – людьми не являются, ибо в отличие от людей, созданий богоподобных, то есть душою божественною наделённых, у этих существ души нет, поэтому, однажды умерев, они, эти механические людские копии, не попадают на «тот свет», или в мир иной: со смертью тела они, перефразируя поэта, умирают насовсем.

Единственное, что их выдаёт (и только так их и можно «вычислить») – это глаза: пустые, холодные, безжизненные; не согретые теплом души, они всегда остаются такими: неподвижными, стеклянно-холодными, не выражающими никаких чувств-эмоций, даже когда такой с виду-человек улыбается или смеётся. В общем, как говорил Чехов (а ещё раньше древние римляне, ибо, скажу вам как переводчик, ровно так же переводится и латинская пословица «Вультус эст индэкс аними»): «Глаза есть зеркало души». Равно как и, справедливо будет добавить, – её отсутствия.

Относительно канала коммуникации: как он осуществляется? Точней, впрочем, было бы, наверное, сказать не как, а через кого. Скажем так: через одного человека на Земле, давнишнего моего… виноват, давнишнего приятеля Николая Светозорова. Как и я, ну то есть Николай Светозоров, он тоже в некотором роде переводчик, правда – особенный: переводчик языка того света на язык этого, земного. На Земле таких людей называют по-разному: контактёры, ченнелеры, медиумы, экстрасенсы, ясновидящие-яснослышащие, суть от этого не меняется. Обладая даром телепатического (ментального) общения, они свободно могут получать и отправлять информацию исключительно при помощи мысли, не прибегая к словам и невзирая на расстояния. Если нужно принять какое-либо послание из мира (миров) нефизического, нематериального свойства, или, говоря по-простонародно-земному, с того света, такой (используем наше определение) переводчик, получив соответствующую заявку-запрос (как это и произошло в нашем случае) и настроившись на определённую волну, – так настраивают частоту в радиоприёмнике или переключают каналы в телевизоре, – просто садится и записывает передаваемый текст – как диктант.

Паранормальными считаются такие способности на Земле, а здесь подобный ментально-телепатический способ общения столь же нормален и обыден, как для людей на Земле – вербально-словесный, при помощи физического языка.

Задуматься – в этом, с другой стороны, нет ничего удивительного: ведь мысль есть, в сути своей, не произнесённое, не озвученное слово – как беззвучна передаваемая радиоволна или как беззвучен и невидим транслируемый теле- или интернетсигнал.

Короче – никакой мистики.

Учителя здешние, между прочим, утверждают, что не только мистики, но и чудес как таковых, как их представляют себе на Земле люди (в подавляющем своём большинстве), не существует тоже,– поскольку чудо есть, в действительности, не более чем отсутствие у кого-либо знания о чём-то – в силу чего это неизвестное, необъяснимое, таинственное «что-то» и рассматривается им как чудо…

4

И всё-таки чудеса на Земле случаются!

Их, Николая и Ольги, встреча была как раз таким чудом. По крайней мере –так считали они сами.

Английская пословица (и одноимённая пьеса английского же драматурга Бернарда Шоу; её, к слову, Николай переводил) гласит: «Слишком хорошо, чтобы быть правдой».

Описание в сжатом виде феномена чуда, не находите?

Ведь чудо – помимо того, что это нечто необычайное, рационально, логическим умом необъяснимое, выходящее из ряда вон, – оно ещё и непременно со знаком плюс.

Не бывает так, чтобы, предположим, водитель, совершив аварию, воскликнул бы: «О, чудо: я попал в ДТП!» Или человек, угодив на больничную койку, позвонил бы кому-нибудь из знакомых со словами: «Вы не поверите, но случилось настоящее чудо: меня намедни хватил удар и очухался я уже только в больничке!..» Ведь не бывает, правда же?

Никому не придёт в голову назвать чудом то, что ещё вчера по всем статьям счастливая, как всем казалось, семейная пара вдруг подаёт на развод – что в том чудесного?

А вот когда совершенно незнакомые люди встретились и влюбились друг в друга с первого взгляда – это ли не настоящее чудо!?

…И вот именно так, без малого тридцать лет назад (сколько и проживут они вместе) всё случилось в жизни Николая и Ольги, когда в первый день июля 1989 года они познакомились – в родном для них обоих южном городе, на вечеринке у их общих (что на вечеринке и выяснилось) знакомых.

Познакомились – и сразу влюбились друг в друга! Именно так – с первого взгляда! Как в книжках!..

Но что это, однако, за штука такая – любовь с первого взгляда? – не единожды раздумывал Николай после. Что можно успеть за тот короткий, как взмах волшебной палочки, миг, в коий она рождается?

Чиркнуть спичкой, крутнуть колёсико зажигалки, щелкнуть кнопкой фонарика или клацнуть клавишей выключателя… Во всех этих случаях результатом (взаимо)действия становится вспышка огня или света – и тотчас тёмное пространство вокруг преображается, изменяется до неузнаваемости, и всё уже другое, не такое, каким было ещё всего лишь миг назад.

Здесь тоже миг. Миг, взгляды их встретились – и вспыхнуло чувство. И – всё изменилось: доселе незнакомые, никогда прежде не видевшиеся и даже не подозревавшие о существовании друг друга посторонние люди – уже влюблённые!..

За один короткий миг!

Разве это не волшебство, не чудо!?

Меняется, отмечал Николай (сполна испытывая это чувство сам), и внутреннее состояние влюблённого: всё его естество необыкновенно преисполняется светом, счастьем и радостью, – и не зря с незапамятных времён, подмечая перемену, что производит в человеке любовь, в народе говорили (и говорят), что он (она) буквально светится от счастья или расцвел(а) от любви.

А с этой внутренней переменой в человеке изменяется и всё вокруг! Привычный, знакомый в мельчайших деталях, сто раз виденный-перевиденный окружающий мир тоже – точно ему передалось это чувство влюблённости – неуловимо претерпевает метаморфозу, расцветает, расцвечивается, начинает играть какими-то совершенно удивительными, свежими, особенными, необычайными, волшебными красками, и, будучи как бы сонастроенным с состоянием любви человека, одаривает его, носителя этой любви, новыми, ни с чем не сравнимыми, неповторимыми, упоительными впечатлениями, – скажите, разве это тоже не магия, не волшебство и чудо!?

А ведь уже и не юнцы они были, когда встретились. Николаю полгода назад сравнялось двадцать девять, Ольге через полгода исполнялось двадцать пять. У каждого до этого были личные отношения, но чтобы вот так!.. Чтобы влюбиться с первого взгляда, влюбиться – как сластью хмельною в одно мгновенье опиться, влюбиться безоглядно и бесповоротно, словно закрыть дверь одной – прежней – жизни и шагнуть в другую, новую, жизнь, – так у обоих было впервые.

Николай, так вообще слыл в кругу друзей сердцеедом. Он не был красавцем, но всё было при нём. Высокий, статный, русоволосый, ближе к блондину, и при этом смоляно-чернобровый (физиологи утверждают: подобный контраст – ярко выраженный признак породы), с проницательным взглядом умных, обволакивающих теплом серо-дымчатых глаз, шутник и весельчак с отменным чувством юмора, галантный и обходительный, – пользовался, пользовался он, чего там, спросом-успехом у прекрасного пола! И симпатий поклонниц – что было, то было – не отвергал.

… То было – как скольжение на коньках с ледяной горки, когда, в общем, и усилий-то особо не требуется: лёд податлив и гладок, скатываться оказывается легко и привольно, щекочет-нашёптывает что-то ветер в ушах, члены-чресла напряжены, но приятственно, самое то; да и всё вообще как бы само собой делается – знай только, что скользи и скользи себе в удовольствие, ни о чём не думая… Любо!.. Но чуть накатался, ополоснулся, переоделся и … забыл: и про горушку радушную, услужливую, с катком ладным, накатанным, безотказным, и про бег конька по ней резвый, и про всё развлечение покатушное целиком, – а и что в нём, с другой стороны, такого?..

А не нравится сравнение с горкой, то вот игра в снежки. Тут почти всё то же самое: смех, шум, гам, веселье коромыслом, кидаются снежки без устали, во множестве, неутомимо, удаль молодецкую выказывая; всё увлекает, кровь взбадривает адреналинно – покуда игра идёт, покуда творится весёлый и приятный обман (ибо на то и игра, что не взаправду всё, понарошку). А наигрался… ну, подумаешь, снежки и снежки, поиграли – и будет: потехе, известно, час, вот он и прошёл… но, может, ещё встретимся как-нибудь, покидаемся…

Расставания проходили легко, без сцен, по взаимному, как говорится, согласию – словом, как по писаному, а вернее, его (Николая) любимым поэтом Есениным написанному: «Этот пыл не называй судьбою// Легкодумна вспыльчивая связь// Как случайно встретился с тобою// Улыбнусь, спокойно разойдясь».

И ещё из него же (Есенина) – и тоже будто про Николая: «Ничто не пробилось мне в душу// Ничто не смутило меня».

Воистину! Сердце у Николая как билось до, так продолжало биться и после: ровно, мерно, спокойно – как у спящего…

Но Ольга… Ольга!..

Когда на той вечеринке он впервые увидел её – изящную, тонкую, гибкую, с фигурой, точёностью форм напоминающей фигурку шахматной королевы, в шёлковом, жёлто-лимонном, плотно облегающем глянцем платье… впрочем, нет, не так! Всё это – и точёную фигурку шахматной королевы с плавным изгибом волнующе округлённых бёдер, продолжавшихся такими же точёными, дивно стройными ножками, и тонкое, узкое, аристократическое (как он в ту же секунду для себя его определит) запястье, и длинные, тонкие, чуть бледные пальцы, и лёгкие волны на волосах – струящаяся, глубокая, блестящая медь с чуточком каштана посветлее на кончиках завитков, – всё это Николай разглядит уже позже, потом. А сразу…

Сразу – только её глаза: огромные, широко распахнутые, цвета южного июльского неба, лучащиеся, искрящиеся глаза с озорно прячущейся где-то в их глубине улыбкой-чертинкой; и сама улыбка, ослепительно, как солнце, озарившая её лицо, и при этом она словно бы изнутри вся засветилась, как если бы внутри неё загорелась лампочка или какой иной светильник, осветив, казалось (и цвет её платья тот свет лишь усиливал), и всё пространство вокруг… И глаз таких, и улыбки такой, и самой девушки такой, божественно, как небесная фея, прекрасной, Николай ни до, ни после, и вообще никогда в жизни не видел!..

Он взглянул в эти её глаза с пляшущими в них весёлыми чёртиками, в эти бездонно-голубые самих Небес глазища, поглотившие его всего, целиком, без остатка, – и будто электрический разряд получил. Удар током! Он даже вздрогнул слегка, а в голове зашумело пьяно, кровь бросилась в лицо, и каким-то, прямо пожарным, жаром вмиг наполнилось тело…

Их представили друг другу, они перебросились парой малозначительных фраз, он не помнит, о чём были эти фразы, как почти не помнит и самой вечеринки, как прошла, кто что говорил… Помнит только, как колотилось бешено-радостно сердце и как в голове стучало-звучало благовестом набатным, веще: «Это ОНА! ОНА!! ОНА!!!»

А у неё, признается Николаю позднее Ольга, в момент, как их взгляды встретились, по спине побежали мурашки. И такие же мурашки, волнующей, чувственной дрожью, прокатятся по всему её телу, от затылка, по шее, спине, бёдрам, икрам, сухожилиям, до самых пяточек, когда он впервые коснётся её, – и она поразится точности совпадения своих ощущений, кои она как бы чувственно прозрела, провидела буквально в первый миг их знакомства!..

И оба, вначале каждый для себя по отдельности, а после уже и вместе, вспоминая и обсуждая их первую (пусть и оказавшейся очень короткой) встречу, ни секунды не сомневались в том, что это – судьба. Как точно так же им было совершенно ясно и то, что любовь – когда это именно что любовь! – ни с чем не перепутаешь, как невозможно перепутать лето с зимою, а свежевыжатый гранатовый сок с баб-Маниным самогоном «хана-печёнке».

Потому что когда любовь приходит, те, к кому она приходит, уже не задаются вопросом, раздумывая, как гадая по ромашке: люблю – не люблю, любит – не любит?.. Ибо знают ответ так же твёрдо, как своё собственное имя или имя своего избранника или избранницы. Того или той, кто избран, предначертан ему или ей самою «божией распорядительницей» судьбою. Коя, сведя их вместе, соединив в слитное единое, одно целое, становится отныне для них – общей.

Одной на двоих.

5

Ольга, за которой заехали родители, ушла с вечеринки (что была в самом разгаре, тосты следовали один за другим) рано, раньше, чем рассчитывал Николай; он-то, конечно, рассчитывал её проводить, погулять по родному ночному городу вместе со своею Ольгою!.. (Светозорову сразу захотелось так говорить – не с Ольгой, а с Ольгою: как и в целом ряде случаев, ему, подлинному знатоку и ценителю «изящной словесности», как ещё величают литературу, не нравилось обрывистое, резкое, как щелчок кнута, «ой» на конце слова, – то ли дело певучее и плавное, как течение величавой, неспешной реки, «ою»!)

Спохватившись в последний момент, когда Ольга уже стояла у двери в коридоре, он лишь успел попросить у неё «телефончик». Ольга одарила его своею обворожительною, светозарною улыбкою (и он опять про себя отметил, как она вся засветилась изнутри), от какой улыбки у него вновь перехватило и сбилось дыхание, и в голове снова зашумело и поплыло, как от лишка крепкого алкоголя, а сердце… Сердце, замерев на мгновенье, садануло в грудную клетку, точно пушечное ядро в крепостную стену, – так, будто эту клетку-стену хотело пробить и выскочить, выпрыгнуть к ней, с её сердцем на встречу!.. «Ну, – чуть насмешливо, склонив голову набок, сказала она, и в глазах её пуще прежнего заплясали весёлые чёртики, – записывай номер. – И, видя, что он не пошевелился: – Или ты передумал?» – Весёлые чёртики в её глазах закрутили настоящую метельную карусель. – «Я запомню», – осевшим и как бы даже не своим, а каким-то чужим голосом, который он, как эхо, услышал у себя в голове, произнёс Николай. И потом, когда за Ольгою уже захлопнулась дверь, лихорадочно ища ручку и что-нибудь, на чём записать (первой под руку подвернулась салфетка с праздничного стола), повторял и повторял про себя эти шесть заветных цифр её городского домашнего телефона, боясь забыть или что-нибудь в них перепутать.

Для него, прирождённого, закоренелого гуманитария Николая Светозорова, отвечать подобным образом («я запомню») было, пожалуй, несколько самонадеянно, как минимум – неосмотрительно. Но – обошлось. Номер телефона он запишет верно.

На следующий день Светозоров улетел в Москву. В столице ему предстояло уладить кой-какие дела в известном книжном издательстве, где он состоял на службе, а заодно встретиться с редактором весьма популярного в те годы «толстого» литературного журнала; тот хотел лично познакомиться с начинающим автором, написавшим, как он (редактор) выразился в телефонном разговоре, «совсем недурственный рассказец» (который Николай, к стыду своему, упаковал в объёмный самодельный, к тому же склеенный не лучшим образом, пакет: другого, подходящего размера – рассказ был немал – дома не нашлось, пришлось выкручиваться…).

С того момента как Николай сел в ТУ-134 и всю ту почти (без одного дня) неделю, что он проведёт в Белокаменной (и это была, как потом окажется, самая долгая в их жизни разлука) Ольга не выходила у него из головы ни на минуту!..

Он сходил из самолёта по трапу, доезжал сперва на автобусе до здания аэровокзала, а затем на такси до (тогда ещё не снесённой) гостиницы «Россия», где для него издательством был забронирован на седьмом этаже номер с видом на Кремль, оформлялся, ложился спать; утром вставал, брился, принимал душ, завтракал в ресторане на том же седьмом этаже и наконец отправлялся по делам.

Он спускался в метро, проезжал несколько остановок, поднимался наверх, но на открытом пространстве оставался недолго и, пересёкши площадь и две-три улицы, снова оказывался под землёй, где в пешеходном переходе скользил взглядом по стеклянным витринам сияющих светом торговых ларьков (их тогда называли комками, коммерческие то есть киоски), облепивших сплошными порядками подземные стены, так что свободным оставался только неширокий проход посередине; причём несчётное количество этих «комков» в пешеходных тоннелях столицы не шло ни в какое сравнение с их южным городом, хоть тот и слыл «торгашеским».

Иногда он возле «комков» останавливался, покупал полюбившиеся ему с некоторых пор сигареты «Кэмел», здесь они, в отличие от их города, продавались повсюду, по рублю пачка; здесь же он насмотрит себе швейцарские часы с голубым циферблатом, а Ольге стильную итальянскую брошку, оказавшуюся, увы, подделкой, как и часы, хотя (в отличие от часов) и весьма искусной. Часы прослужат недолго, и он их потом выкинет, а брошку Ольга оставит, и будет беречь как «память о нашем первом свидании», на каком Николай, вернувшись из Москвы, её и подарит.

В издательстве Светозоров ходил по кабинетам, встречался с руководством и начальниками отделов, отвечал, когда спрашивали, и высказывал, когда требовалось, своё мнение или вносил предложения, участвовал в обсуждении рабочих планов, то соглашаясь и поддерживая, а иногда споря с тем, что ему представлялось спорным; он просматривал свежеотпечатанные книги со своими переводами, подписывал всякие-разные бумаги в бухгалтерии; после работы пил пиво в баре с коллегами из издательства, а в один из вечеров – коньяк в ресторане с главредом журнала, солидным до какой-то даже величественной монументальности, так что при его появлении поневоле хотелось встать, и сказочно седогривым (не шевелюра – седая копна-стог: абсолютно, как вата, белая, блескучая, как леска, и раскудрявая, как тот барашек-чемпион, какого видел Николай на ВДНХ накануне).

Редактор его хвалил, по-отечески похлопывая по плечу, и находил крайне забавным – ха-ха! – тот факт, что Николаева рукопись была упакована в самодельный конверт из плотной коричневой бумаги, в какую в те годы заворачивали харчи в гастрономах, а в «Промтоварах» одежду и обувь. «Ну, признавайся: конверт – ручная работа, да? – допытывался среброголовый насмешник. – А клеил, – подмигивал, хохоча, – сам иль, может, помогал кто? Зазнобушка-то имеется? Вижу, вижу, что имеется, мне и говорить ничего не нужно, у меня, брат, глаз на такие вещи намётан! Не женат пока? Нет?.. А на свадьбу-то пригласишь? А то ведь я приеду!..» Николай потом приглашал, но тот не приехал, укатил в очередную свою загранкомандировку, то ли в ФРГ (к слову, ГДР в ту пору тоже была ещё жива-живёхонька), то ли в Австрию; в те, «горбачёвские», годы, не в пример прежним временам, уже стало можно посещать и капстраны, а не соцлагерные только, и все, кто имел возможность, что называется, ловили момент… Между прочим, два-три лишних дня, что проторчал Николай тогда в Первопрестольной, он прокуковал (но, впрочем, был ничуть не в обиде) как раз по его, редактора, милости (а то б они с Ольгою, конечно, встретились раньше!), и по той же самой причине, по какой тот позднее не приедет на свадьбу: литературный путешественник (чьего возвращения дожидался в столице Светозоров) задержался тогда в США, куда летал «в рамках обмена опытом с американскими коллегами в составе делегации главных редакторов ведущих советских газет и журналов», как о том в советских же газетах потом и напишут…

Все эти события все этих дней происходили для Николая словно в тумане; как будто какой-то другой Николай вставал по утрам с постели, занимался делами, с кем-то встречался, о чём-то беседовал, чему-то удивлялся, над чем-то смеялся, ел, спал, ездил, ходил, курил,– а он лишь за всем наблюдал, находясь где-то рядом, из своего, едва проницаемого, туманного облака-марева… Внезапно туман рассеивался. Он видел голубое бездонье небес и озорно улыбающееся солнышко… Её лицо!..

Это было как сон, как одно нескончаемое, неотпускающее, непрерывное наваждение – и справиться с ним было выше его сил. Да он, если честно, и не хотел справляться!..

Прилетев из Москвы, Николай первым делом позвонил Ольге – из ближайшего замеченного в здании аэропорта таксофона. Длинные гудки перемежались, перебивались, заглушались отдававшимися в ушах ударами сердца, лихорадочными, пульсирующими толчками стучала в такт им кровь в висках…

Трубку подняла Ольга!.. Да, дома… сегодня в отгуле… да, свободна…

Они встретятся! Сегодня он её увидит!..

Закуривая, Николай вышел на улицу. Огнедышаще-сухой, как в сухой сауне, воздух – почти недвижим; чуть шевелятся немощно, безвольно обвислые листья на ветках черёмух и клёнов в клумбах невдалеке. Ослепляющий шар-светильник добела раскалённого солнца в самом возвершии небесного голубого шатра – почти отвесно над землёй.

Разогретый до пластилиновой мягкости, блистающий чёрными блюдцами талой смолы асфальт на стоянке такси – обжигает: тонкие, «бумажные» стельки в туфлях – самодельные бабушкины горчичники, особый, «огненный», эффект которых достигался путём нанесения поверх фабричного слоя горчицы – слоя бабушкиной домашней горчицы; такие она прикладывала ему к стопам, когда однажды он, мальчонка, приехав с родителями к ней, отцовой матери (светлой памяти Олимпиаде Леонтьевне в девичестве Светозоровой), простудился и заболел. Пекло-о!..

Жарким, жарким выдался тот июль в их родном южном городе, стабильно под и за сорок по Цельсию, весь месяц, день в день!..

И такими же жаркими, страстными, неистовыми, до мокрых простыней, до экстазного сладостного изнеможения и полного растворения друг в друге, когда весь мир вокруг переставал существовать, а душа, словно бы она, как и их любовь, была у них теперь тоже одна на двоих, воспаряла и устремлялась в Космос, безначальный и бесконечный,– такими были их встречи!..

И с первой встречи их взаимное притяжение было столь невероятно сильно, что чудилось им, внушало отчаянно-отважную веру, что способно оно превзойти, преодолеть даже и самое земное притяжение и что не расстанутся они и на Небесах, – никогда!..

И таким же невероятно сильным оно оставалось все ровно тридцать лет (если не со дня свадьбы, а с первой встречи считать), что проживут они на Земле вместе.

И ровно тридцать дней (если годы в расчёт не брать, а если брать, то и лет тридцать тоже) составила разница между другими двумя датами, памятными совершенно, полярно по-разному: самой феерически-яркой по своему счастливому эмоциональному потрясению, искромётной, чарующе-завораживающей, когда первого июля они познакомились; и самой прискорбной, тяжкой и горестной, когда тридцать первого июля (тридцать лет спустя) пробил безвременно смертный час Николая, – и изник, померк с той утратой благословенный свет семейного очага, занавесилось светоносное счастье звонкое чёрным саваном беспросветного траура…

6

Вы это тоже замечали?

Влюблённые часто ведут себя как дети. И разговоры у них зачастую такие же бесхитростные, незатейливые, порою наивные, зато и очень-очень честные, искренние. И слова они порою намеренно коверкают, чтобы произносить их как дети, сюсюкая: «Ах ты, мой холосый (хороший), ах ты, мой ласцюдесный (расчудесный) мальцик! (мальчик)» – «Ой, а уз (уж) какая ты у меня ласцюдесненькая (расчудесненькая), девоцка (девочка) моя, класотулецька (красотулечка) моя ненаглядная!..» Ну, и всё в таком духе. Со стороны – глупо, смешно… Только ведь и сюсюканья нежности – они не для посторонних.

А влюблённым – им всё простительно!..

Вот и наши, первовзглядно влюблённые, Николай с Ольгою, всласть насюсюкавшись, толковали … Ведь посмотри, говорил он ей, как интересно: твоё имя – Оля – составная часть моего имени – Коля, моё же имя вбираёт твоё целиком, и получается – как матрёшка в матрёшке, а вместе мы – одно целое! Точно-точно, подхватывала она влюблённое воркование и развивала тему: ему – двадцать девять лет с половинкой, ей – двадцать четыре и тоже с половинкой (она нарочно так говорила: не с половиной, а с половинкой, на них намекая), и вот если две эти их половинки сложить, то и здесь у них получится одно целое!

А наши дни рождения? – отыскивал Николай «ещё один знак судьбы»: 11 января у неё и 12 января у него – а, как ей такое!? Но тут Ольга не понимала, и Николаю приходилось «включать переводчика», объяснять: «Наши дни рождения – ну посмотри! – они же рядышком, друг подле друга, совсем как любовная парочка, идущая под ручку, а лучше – в обнимочку!.. Скажешь, нет?» – «Гля, какой ты…», – неопределённо-уважительно замечала Ольга, но приведённую аргументацию находила убедительной – и дни рождения отправлялись в копилку «знаков судьбы».