Полная версия
Часть 2.2: Коллайдер Снов
Веки сами собой отяжелели. Монотонный стук колес, спертый воздух, нервное напряжение последних часов – все это слилось в вязкую усталость, которая тянула на дно, в сон. Я не сопротивлялся. Реальность была слишком неприятной, слишком пугающей. Возможно, во сне удастся найти временное убежище. Но я ошибся. Сон не принес покоя. Он стал продолжением кошмара, только в иных, более гротескных формах. Я оказался… нигде. В пустоте. Не в той черной пустоте за окном поезда, а в другой – серой, безграничной, лишенной ориентиров. Не было ни верха, ни низа, ни стен, ни горизонта. Только эта бесконечная серость, похожая на пыль, заполнившую вселенную. И тишина. Абсолютная, давящая тишина, от которой закладывало уши. А потом из этой тишины родился звук. Низкий, вибрирующий гул, который нарастал, заполняя собой все пространство, проникая под кожу, заставляя вибрировать кости. И вместе со звуком из серой мглы начали проступать очертания. Гигантские, неправдоподобные конструкции из ржавого металла, спутанных кабелей, стеклянных трубок, по которым текло что-то темное и вязкое. Это было похоже на… коллайдер. Ускоритель частиц. Но не тот чистый, хайтековый образ из научных журналов. Этот коллайдер был монструозным порождением безумного инженера. Он был собран из обломков разных эпох и технологий: паровые котлы соседствовали с квантовыми датчиками, вакуумные лампы – с оптоволокном. И все это было покрыто слоем той же серой пыли, что заполняла пространство.
Я стоял в центре этого чудовищного кольца. Или, вернее, я не стоял, а плыл, невесомый, в этой серой пустоте. Коллайдер гудел все громче, вибрация становилась почти невыносимой. И я увидел его. Октав. Он сидел не за пультом управления – пульта не было. Он сидел верхом на одной из ржавых магнитных катушек, как на троне. Но это был не совсем Октав. Его черты были искажены, словно отраженные в кривом зеркале. Глаза горели лихорадочным, нездоровым огнем. На нем был лабораторный халат, но грязный, рваный, забрызганный чем-то темным. В руках он держал… не приборы. Он держал дирижерскую палочку и самозабвенно дирижировал невидимым оркестром, который исполнял чудовищную какофонию гула, скрежета и воя, исходящего от коллайдера.
– Пора! – крикнул он, и его голос эхом отразился от несуществующих стен. – Начинаем столкновение!
И коллайдер взревел. По стеклянным трубкам с невероятной скоростью понеслись… не частицы. Это были обрывки воспоминаний. Моих. Кори. Октава. Я видел их – яркие, искаженные фрагменты прошлого, летящие навстречу друг другу. Вот Кори смеется на пляже, ее волосы горят на солнце. Вот Октав чертит формулы на запотевшем стекле в «Пятничном Слоне». Вот мое отражение в стакане с виски. Вот темная лужа крови на траве в лагере хиппи. Вот лицо Судзуки-сана, непроницаемое, как маска Но. Вот черный камень, пульсирующий холодом. Эти фрагменты неслись, ускоряясь, искажаясь, растягиваясь, как фигуры на картинах Дали. И они столкнулись. В центре кольца произошел взрыв. Не огненный, нет. Взрыв смысла. Или бессмыслицы. Столкнувшиеся воспоминания породили химер. Уродливые, абсурдные образы, сотканные из несовместимых кусков реальности. Смеющаяся Кори с глазами Судзуки-сана. Октав, чье лицо распадалось на формулы и пятна крови. Черный камень, из которого росло дерево с листьями-окурками. Эти кошмарные порождения столкновения закружились в диком танце внутри коллайдера, а Октав дирижировал этим безумием, хохоча во все горло. Его смех был таким же искаженным и неправильным, как и все вокруг.
– Смотри! – кричал он мне. – Смотри, как рождается новая реальность! Из обломков старой! Из мусора памяти! Мы переписываем текст! Деконструируем бытие!
Но я видел не рождение, а распад. Распад смысла, распад личности, распад самой ткани реальности. Коллайдер был не инструментом созидания, а машиной уничтожения. Он перемалывал прошлое, превращая его в пыль, в хаос, в абсурд. И этот хаос грозил вырваться наружу, за пределы кошмарного кольца. Я почувствовал, как меня затягивает в этот вихрь химер. Серая пустота вокруг начала искажаться, трескаться. Сквозь трещины проглядывала… статика. Тот самый белый шум, что я слышал по телефону. Он нарастал, смешиваясь с гулом коллайдера и безумным смехом Октава. Я закричал. Или попытался закричать. Но звука не было. Только вибрация и нарастающий хаос. Химеры тянули ко мне свои уродливые руки, их беззвучные рты искажались в гримасах. Октав дирижировал все яростнее, его глаза пылали триумфом и безумием. Мир сна рушился, коллайдер распадался на части, статика затапливала все…
Я резко проснулся. Сел на сиденье, тяжело дыша. Сердце колотилось где-то в горле. Рубашка прилипла к спине. Стук колес – та-там, та-там – звучал оглушительно громко. Кори спала напротив, все так же прижимая сумку. Тьма за окном была прежней. Это был всего лишь сон. Кошмар. Но он казался таким реальным. Гул коллайдера все еще отдавался в ушах, а образы химер стояли перед глазами. И ощущение распада, хаоса, вторжения статики… оно осталось. Словно сон был не просто игрой воображения, а… заглядыванием в ту самую трещину? В то место, где Октав проводил свои эксперименты с реальностью и памятью? Я посмотрел на свои руки. Они дрожали. Сон оставил после себя не только страх, но и липкое чувство причастности. Словно я сам был одной из тех частиц, что столкнулись в коллайдере безумия. И что-то во мне треснуло.
Часть 2.3: Лицо как Палимпсест
Поезд продолжал свой монотонный бег сквозь ночь. После кошмара о коллайдере уснуть я больше не мог. Я сидел, вглядываясь в темноту за окном, пытаясь унять дрожь и привести мысли в порядок. Стук колес отбивал свой неизменный ритм, но теперь он казался мне зловещим метрономом, отсчитывающим время до чего-то неотвратимого. Кори по-прежнему спала, но ее сон был беспокойным: она ворочалась, хмурилась, что-то неразборчиво бормотала. Возможно, ей тоже снились кошмары, порожденные общей тревогой и близостью к черному камню в ее сумке. Внезапно поезд начал замедлять ход. Скрип тормозов нарушил гипнотический ритм колес. За окном замелькали редкие огни – не городские, а тусклые, одинокие лампы на столбах. Станция? Но какая? Я не помнил, чтобы на нашем маршруте были остановки посреди ночи в такой глуши. Кори проснулась от смены ритма, села, протирая глаза.
– Где мы? – спросила она сонно.
– Не знаю. Какая-то станция, – ответил я, вглядываясь в темноту. Поезд почти остановился.
И тут дверь нашего купе плавно, без стука, открылась. На пороге стоял человек. Высокий, закутанный в длинный темный плащ, несмотря на относительное тепло в вагоне. На голове – широкополая шляпа, похожая на те, что носят фермеры где-нибудь в Азии, сплетенная из бамбука или соломы. Она низко сидела на голове, почти полностью скрывая верхнюю часть лица в тени. Из-под полей шляпы виднелся только подбородок – острый, решительный – и губы, плотно сжатые в тонкую линию. От него исходило ощущение… странности. Не угрозы, скорее, какой-то потусторонней неправильности. Словно он был здесь и не здесь одновременно. Словно он прошел сквозь стену вагона, а не открыл дверь. Воздух вокруг него казался чуть более разреженным, цвета – чуть более блеклыми.
– Доброй ночи, – произнес он. Голос был тихим, ровным, почти без интонаций. Как будто говорил механизм, имитирующий человеческую речь. – Не помешаю?
Он не стал дожидаться ответа и шагнул внутрь купе. Движения его были плавными, почти кошачьими. Он сел на свободное место рядом со мной, положив на колени руки в темных перчатках. Плащ его зашуршал, как сухие листья. Я почувствовал слабый, едва уловимый запах – не пыли или пота, а чего-то другого. Озона? Или старой бумаги?
– Кто вы? – спросила Кори напряженно, инстинктивно придвигая сумку ближе к себе.
Незнакомец чуть повернул голову в ее сторону. И вот тут началось самое странное. Его лицо. Та часть, что была видна под шляпой, – скулы, нос, область вокруг рта – она… менялась. Это не было резким изменением, скорее, постоянным, едва заметным мерцанием, флуктуацией. Словно смотришь на поверхность воды, по которой идет рябь. Черты плыли, перетекали одна в другую. На мгновение мне показалось, что у него светлые волосы и приплюснутый нос, как у боксера. Но тут же это видение сменилось другим: темные волосы, резкие скулы, нос с горбинкой. Потом снова что-то иное – морщины вокруг глаз, шрам на щеке, тонкие, аристократические черты. Лицо было похоже на палимпсест – старый пергамент, с которого стерли один текст и написали другой, но следы предыдущих слоев все равно проступают. Оно было одновременно ничьим и принадлежащим всем.
– Он… – начала Кори и осеклась, посмотрев на меня с недоумением. – Светловолосый… нос…
– Нет, – возразил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. – Темный. С горбинкой.
Мы смотрели друг на друга, потом на незнакомца. Его лицо продолжало мерцать, подстраиваясь или, наоборот, сопротивляясь нашему восприятию. Словно оно не имело собственной стабильной формы, а было лишь отражением наших ожиданий, наших воспоминаний, наших страхов.
– Вы видите то, что хотите видеть, – сказал незнакомец все тем же ровным, механическим голосом. – Или то, что вам позволяют видеть. Лицо – это лишь маска. Набор знаков, который мы привыкли считывать определенным образом. Но что, если знаки лгут? Что, если означающее оторвалось от означаемого?
Его слова были странными, философскими, но в контексте мерцающего лица они звучали зловеще. Он говорил о нестабильности идентичности, о деконструкции самого понятия «лицо», «личность». И он сам был живым воплощением этой деконструкции.
– Кто вы такой? – повторил я, стараясь придать голосу твердость.
Он чуть наклонил голову, поля шляпы скрыли его лицо почти полностью. Осталась видна лишь тонкая линия губ, которая изогнулась в подобии улыбки. Но улыбка эта была лишена тепла, она была такой же мерцающей и нестабильной, как и его черты.
– Я? – переспросил он. – Можно сказать, я наблюдатель. Или пассажир. Просто пассажир этого поезда, как и вы. – Он сделал паузу, и в тишине снова стал слышен слабый запах озона. – А можно сказать, что я – эхо. Эхо того, что случилось. Или того, что еще случится. Зависит от точки зрения. А точки зрения, как известно, весьма ненадежная штука. Особенно в этом поезде. На этом маршруте.
Его слова повисли в воздухе, тяжелые, как неразорвавшийся снаряд. Он говорил загадками, но в этих загадках чувствовалась скрытая угроза. И знание. Он знал что-то о нас, о нашем путешествии, о том, что нас ждет. Этот безликий, мерцающий наблюдатель в бамбуковой шляпе был не случайным попутчиком. Он был частью того кошмара, в который мы погружались. Предвестником? Проводником? Или самим ужасом, принявшим человекоподобную форму? Я посмотрел на Кори. Она сидела неподвижно, сжав кулаки, ее глаза были прикованы к лицу незнакомца, которое продолжало свою тихую, жуткую трансформацию. Страх смешивался с недоумением и каким-то болезненным любопытством. Кто он? И что ему нужно от нас?
Часть 2.4: Квантовая Неопределенность Личности
Тишина в купе стала плотной, почти осязаемой. Стук колес снаружи казался далеким и нереальным. Все внимание было сосредоточено на фигуре в бамбуковой шляпе, на его мерцающем лице и тихом, ровном голосе, который продолжал звучать в напряженной тишине.
– Вы говорили о частицах, – сказал он, поворачивая голову то ко мне, то к Кори, и каждый раз его черты неуловимо менялись, подстраиваясь под наш взгляд или бросая ему вызов. – О квантовой неопределенности. О том, что частица может быть в нескольких местах одновременно, пока ее не измерили. Забавная концепция. Применимая не только к микромиру.
– Что вы имеете в виду? – спросила Кори. Ее голос дрожал, но она старалась держаться твердо.
– Личность, – ответил Наблюдатель. – Разве она не похожа на квантовую частицу? Набор потенциальных состояний, воспоминаний, желаний, страхов. Кем вы были вчера? Кем будете завтра? Вы уверены, что это один и тот же «вы»? А если множество? Множество версий вас самих, существующих одновременно в поле возможностей, пока какой-то внешний наблюдатель – или внутренний цензор – не произведет «измерение», не зафиксирует вас в одном конкретном состоянии?
Его слова звучали как лекция по популярной физике, смешанной с экзистенциальной философией, но в его исполнении они приобретали зловещий оттенок. Он говорил о нестабильности «я», о текучести идентичности, и его собственное лицо было тому наглядным подтверждением.
– Вы сводите все к физике? К уравнениям? – спросил я. Мне вспомнились теории Октава, его попытки описать реальность формулами.
Наблюдатель издал тихий звук, похожий на смешок, но лишенный веселья.
– Уравнения – это тоже знаки. Язык. Удобный для описания определенных аспектов реальности. Но не сама реальность. Реальность… она всегда ускользает от описания. Она – как мое лицо. Мерцает. Сопротивляется фиксации. Октав это понимал. Или думал, что понимал.
При упоминании имени Октава мы с Кори напряглись. Значит, он действительно знал.
– Вы знали Октава? – спросил я прямо.
– Знал ли я его? – Наблюдатель чуть наклонил голову, словно взвешивая слово «знал». – Смотря что вы вкладываете в это понятие. Я наблюдал за ним. За его… экспериментами. За его попытками прорваться сквозь ткань. Он был… амбициозен. И неосторожен. Он задавал правильные вопросы, но искал ответы не там. Или не так.
– Где он сейчас? – голос Кори сорвался.
– Сейчас? – Наблюдатель снова усмехнулся своей безрадостной усмешкой. – «Сейчас» – тоже очень относительное понятие. Особенно для Октава. Он хотел выйти за пределы линейного времени. Хотел объять все возможности сразу. Стать тем самым квантовым наблюдателем для самого себя. Боюсь, он… немного увлекся. Растворился в суперпозиции состояний.
– Что это значит? Он жив? Мертв? – настаивала Кори.
– Жив? Мертв? – передразнил Наблюдатель. – Слишком… бинарно. Слишком просто. Октав пытался преодолеть эти оппозиции. Он искал «третье состояние». То самое, что находится между. В трещине. Возможно, он его нашел. Но трещина имеет свойство затягивать. Она не любит, когда в нее заглядывают. Она предпочитает сама смотреть на тебя.
Его слова были туманными, метафоричными, но от них веяло холодом. Он не давал прямых ответов, но рисовал картину чего-то ужасного. Октав не просто исчез. Он попал в ловушку собственных теорий, растворился в том хаосе, который пытался понять или контролировать. И теперь он застрял где-то «между», в «трещине», в состоянии, которое хуже смерти.
– Но вы… вы можете помочь? Вы знаете, как его найти? Как его вернуть? – спросил я, хотя надежды почти не было.
Наблюдатель медленно покачал головой. Поля шляпы качнулись, скрывая и открывая новые вариации его лица.
– Вернуть? Зачем? То, что ушло в трещину, уже не будет прежним. Возвращаются только… эхо. Искаженные отражения. Фрагменты. Как те химеры из вашего сна, – добавил он, посмотрев прямо на меня.
Я вздрогнул. Он знал о моем сне? Как? Он читает мысли? Или сон был не просто сном, а чем-то большим – проекцией, посланием из той реальности, где обитает Наблюдатель?
– Я не могу его «вернуть», – продолжал он ровным голосом. – Я могу лишь указать направление. Но путь придется пройти вам самим. И цена может оказаться высокой. Вы готовы заплатить? Готовы столкнуться не с Октавом, которого вы помните, а с тем, чем он стал? С эхом из трещины?
Он смотрел на нас – вернее, его мерцающее лицо было обращено к нам. Вопрос повис в воздухе купе, тяжелый, как черный камень в сумке Кори. Готовы ли мы? К чему? К встрече с чудовищем, в которое превратился наш друг? К погружению в безумие, которое его поглотило? К тому, чтобы самим стать частью этого кошмара? Я не знал ответа. Я посмотрел на Кори. Ее лицо было бледным, но в глазах горела решимость. Она уже прошла через свой ад, и, кажется, была готова идти дальше. Но я? Был ли я готов? Наблюдатель ждал. Время в купе снова сгустилось, стало вязким. Стук колес отошел на задний план. Остались только мы трое и невысказанный ответ, который мог изменить все.
Часть 2.5: Октав в Отражении
Я сидел, парализованный вопросом Наблюдателя и тем ужасом, который сквозил в его словах и мерцал в его несуществующем лице. Готов ли я? Готов ли столкнуться с тем, во что превратился Октав? Готов ли заплатить цену, о которой говорил этот безликий посланник из трещины? Мысли метались в голове, как испуганные птицы. Часть меня хотела крикнуть «нет», выбежать из этого купе, из этого поезда, попытаться вернуться к прежней жизни, какой бы серой и бессмысленной она ни была. Но другая часть – та, что была связана с Октавом, с Кори, та, что уже заглянула в бездну в баре и во сне – понимала, что пути назад нет. Трещина уже прошла сквозь нас. Мы были отмечены. Игнорировать это было невозможно. Я перевел взгляд на окно, на темное стекло, отражавшее тусклый свет лампы и наши силуэты. И замер. Мое собственное отражение смотрело на меня испуганными глазами. Отражение Кори было напряженным и бледным. А вот отражение Наблюдателя… оно было другим. В стекле я видел не мерцающее, неопределенное лицо под бамбуковой шляпой. Я видел… Октава. Не того Октава, которым он стал, по словам Наблюдателя, – не эхо из трещины. А того Октава, которого я помнил. Молодого, с горящими глазами, с его обычной кривоватой улыбкой. Он сидел на месте Наблюдателя, в его плаще и шляпе, и смотрел прямо на меня из зазеркалья. И в его взгляде была… мольба? Предупреждение? Я резко обернулся к Наблюдателю. Его лицо все так же мерцало, скрытое тенью от шляпы. Ничего похожего на Октава. Я снова посмотрел в окно. Отражение Октава все еще было там. Он медленно покачал головой, словно говоря «не верь», «не иди туда». А потом его изображение исказилось, пошло рябью, как будто поверхность стекла стала водой. Улыбка сползла с лица, глаза наполнились ужасом. Черты начали таять, смешиваться, превращаясь в ту самую гримасу боли, что я видел на пятне на стойке бара. А затем отражение снова стабилизировалось, и на месте Октава опять был лишь смутный силуэт Наблюдателя под шляпой.
Мое сердце бешено колотилось. Что это было? Галлюцинация? Игра света и моего воспаленного воображения? Или… окно было не просто стеклом, а еще одним зеркалом, еще одной поверхностью, отражающей не физическую реальность, а что-то иное – желания, страхи, фантомы прошлого? Может быть, Октав действительно пытался связаться со мной, предупредить? Или это была очередная ловушка Наблюдателя, еще одна иллюзия, призванная сбить нас с толку, запутать? «Вы видите то, что хотите видеть. Или то, что вам позволяют видеть», – сказал он. Что мне «позволили» увидеть сейчас? Образ старого друга, взывающего о помощи? Или образ жертвы, предупреждающей об опасности? Голова шла кругом. Реальность расслаивалась, множилась, отражаясь в кривых зеркалах сознания. Где правда, а где ложь? Кому верить? Безликому Наблюдателю с мерцающим лицом? Или призрачному отражению в оконном стекле?
– Что вы видели? – тихий голос Наблюдателя вернул меня в купе. Он смотрел на меня, и мне показалось, что в его меняющихся чертах на миг промелькнуло что-то похожее на любопытство. Или насмешку.
– Ничего, – солгал я. – Просто… отражение.
Но он знал. Я был уверен, что он знал, что я видел. Он был наблюдателем не только за Октавом, но и за нами. Он видел наши страхи, наши сомнения, наши тайные надежды. И он играл на них.
– Отражения могут быть обманчивы, – сказал он медленно. – Особенно здесь. На границе. Стекло иногда становится тонким. И сквозь него можно увидеть… не то, что ожидаешь. Иногда – прошлое. Иногда – возможное будущее. А иногда – просто пустоту, которая смотрит в ответ. – Он сделал паузу. – Октав любил зеркала. Он считал их порталами. Но он забыл, что порталы работают в обе стороны.
Еще одна загадка. Еще одно предостережение. Или еще одна манипуляция? Я чувствовал себя пешкой в чужой игре, правила которой мне были неизвестны. Игроком был этот Наблюдатель. Или Октав. Или сама трещина. А мы с Кори были лишь фигурами, которые двигали по доске, приближая к неизбежному мату. Я посмотрел на Кори. Она тоже выглядела растерянной, словно почувствовала мое смятение или увидела что-то свое в этом проклятом окне.
– Так что? – голос Наблюдателя стал настойчивее. – Ваш ответ? Вы готовы идти дальше? Готовы заглянуть в зеркало Октава?
Я глубоко вздохнул. Выбора не было. Или был, но он означал сдаться, позволить страху победить, остаться в этом лимбе навсегда. Отражение Октава, каким бы оно ни было – предупреждением или иллюзией, – напомнило мне о том, с чего все началось. О дружбе, о поиске, о той искре безумного любопытства, что горела в Октаве и которая, возможно, тлела и во мне.
– Да, – сказал я твердо, глядя прямо в мерцающую тень под шляпой Наблюдателя. – Мы готовы.
Кори кивнула, подтверждая мои слова. На ее лице отразилась мрачная решимость. Наблюдатель молчал несколько секунд. Затем он медленно кивнул, словно принимая наше решение.
– Хорошо, – сказал он. – Тогда слушайте…
Часть 2.6: Станция «Нигде»
Не успел Наблюдатель начать свой рассказ, как поезд снова дернулся и с резким скрежетом окончательно остановился. Мы замерли, прислушиваясь. За окном была все та же непроглядная тьма, но теперь ее нарушал тусклый свет нескольких фонарей на высоченных, ржавых столбах. Станция. Но какая-то странная, мертвая. Не было видно ни здания вокзала, ни других построек, ни людей. Только голая, пустая платформа из потрескавшегося бетона, уходящая в темноту в обе стороны. И тишина. Гнетущая, неестественная тишина после долгого стука колес. Словно мы прибыли на край света. Или за край.
– Это ваша остановка, – сказал Наблюдатель все тем же ровным голосом.
– Здесь? – удивилась Кори. – Но… что это за место? Его нет на карте.
– Карты лгут, – ответил он. – Особенно те, что описывают привычный мир. Есть места, которые существуют между линиями, между станциями. Узлы. Перекрестки. Места силы. Или места слабости. Зависит от того, кто смотрит. Октав бывал здесь. Он искал… точки входа.
Он встал, его длинный плащ зашуршал. Он подошел к двери купе и открыл ее. Из коридора пахнуло холодом и чем-то еще. Странным, неприятным запахом. Смесью гари, сырости и чего-то сладковатого, тошнотворного, как запах гниения.
– Вам сюда, – сказал он, указывая на выход из вагона.
– Но… куда идти? Здесь ничего нет, – запротестовал я. Мысль о том, чтобы выйти из относительной безопасности поезда на эту пустынную, зловещую платформу посреди ночи, вызывала дрожь.
– Идите по платформе, – Наблюдатель указал в темноту рукой в перчатке. – До конца. Там найдете то, что вам нужно. Или то, что нужно ему.
– А вы? Вы не пойдете с нами? – спросила Кори.
Наблюдатель покачал головой. В полумраке коридора его лицо казалось еще более нереальным, почти прозрачным.
– Мой путь лежит дальше. Я лишь провожатый. Наблюдатель. Я не вмешиваюсь. Только указываю направление. Иногда. – Он помолчал. – Но будьте осторожны. Это место… оно помнит. И оно не любит чужаков. Особенно тех, кто ищет трещины.
С этими словами он шагнул из купе в коридор и почти мгновенно растворился в тенях. Словно его и не было. Остался только слабый запах озона и тот, другой, тошнотворный запах, идущий снаружи. Мы с Кори переглянулись. Страх боролся с необходимостью действовать. Наблюдатель исчез, оставив нас одних перед лицом неизвестности. Но его указания были ясными. Выйти здесь. Идти до конца платформы. Что нас ждет там? Ответов не было. Только этот мерзкий запах и гнетущая тишина снаружи.
– Идти надо, – сказала Кори решительно, поднимаясь и беря свою сумку. – Другого пути нет.
Я кивнул, собрал остатки мужества и пошел за ней. Мы вышли из купе в пустой коридор. Запах гари и гниения стал сильнее. Мы дошли до тамбура. Проводницы нигде не было видно. Весь вагон казался вымершим. Мы открыли тяжелую дверь и спустились по ступенькам на платформу. Холодный, сырой воздух ударил в лицо. Запах был почти невыносимым. Платформа была действительно пустой. Потрескавшийся бетон под ногами, редкие ржавые фонари, отбрасывающие слабые круги света, и бесконечная тьма вокруг. Поезд стоял неподвижно, как мертвый кит, выброшенный на берег. Ни звука, ни движения.
– Пошли, – сказала Кори, и мы двинулись вдоль платформы в ту сторону, куда указал Наблюдатель.
Мы шли по этому бесконечному бетонному языку, окруженные тьмой и тишиной, нарушаемой лишь нашими шагами и завываниями ветра где-то наверху, у фонарных столбов. Запах гари и гниения становился все сильнее, словно мы приближались к его источнику. Что здесь произошло? Пожар? Или что-то похуже? Платформа казалась бесконечной. Фонари становились все реже, свет – все тусклее. Мы шли уже минут десять, а конца все не было видно. Возникло иррациональное чувство, что мы идем по кругу или по ленте Мебиуса, обреченные вечно шагать по этой пустынной станции «Нигде».
– Ты что-нибудь видишь? – спросил я, вглядываясь в темноту впереди.
