Нефритовый слон

Стоит войти, как я сразу понимаю: эта комната специально оборудована как профессиональная студия фотографа.

Хозяин квартиры бесстрастно дает мне указание, куда сесть, куда смотреть и с каким именно выражением лица.

После того, как он закончил со мной, приходит очередь Юры.

А когда и с ним покончено (формулировка мысли в моей голове вызывает улыбку, только почему-то, стоит визуализировать образ, как становится тошно, и я будто проваливаюсь в пустоту – неприятное чувство), хозяин квартиры дает нам по списку документов, чтобы можно было отметить необходимые.

Кроме паспорта я отмечаю еще с десяток, не интересуясь тем, сколько отметил мой… кто? Пусть на данный момент будет «временный союзник».

Бегло просмотрев наши списки, мужчина отрывает листок из блокнота и пишет сумму.

Я не вижу, что там написано, потому что листок он сует в руку моему союзнику.

Взглянув на сумму, Юра молча кивает, достает из пакета деньги, и отдает хозяину толстую пачку новеньких пятитысячных купюр.

Навскидку тысяч сто. Интересно, откуда у надсмотрщика такие деньги. Хотя, я ж понятия не имею, сколько там им платят за то, чтобы они надзирали над жизнью рабынь.

Видать, за десять лет я ни разу не поинтересовалась этим вопросом.

Хозяин, не считая, убирает пачку в портфель и коротко сообщает:

– Максимум два месяца. Дайте мне номер, по которому с вами связаться, как все будет готово, я скину информацию, а вы мне адрес, по которому придет курьер с заказным письмом.

Связь односторонняя. По этому адресу больше не приходите, и по номеру телефона, который вам оставили, не звоните. Мобильник уничтожить. Да, и вот что… Саша просил дать вам его номер телефона. Просил, чтобы вы (он смотрит на Юру) позвонили ему отсюда. С моего мобильного. Видать, сильно за вас переживает.

Он передает Юре мобилу, до этого уже набрал нужный номер. Причем поставил на громкую связь.

– Саша…

– Юра! Рад тебя слышать. Так понимаю, вы уже у Марка. Заказали ему пакет?

– И оплатили.

– Хорошо. Перепеши себе мой номер, я стану отлеживать для тебя ситуацию на месте.

Если что-то кардинально изменится, я сообщу тебе. А пока обустраивайся в Москве.

Кстати, по этому вопросу: я Марку скину адрес хостела, недельку поживите там. А за это время мы подыщем вам что-нибудь съемное, недорогое. Это на то время, пока будут делаться документы. Без паспорта в Москве и конуру арендовать не выйдет.

Но ты не дрейфь, Юрец, прорветесь.

Ладно, бывай.

– Бывай, Саша. Спасибо за всё.

– Да пока особо не за что. Юр, и запомни одну вещь: лишний раз не светись. Пусть в магазин ходит твоя подруга.

Поживите тихо какое-то время. Ладно, если будут подвижки, я сообщу.

– Еще раз спасибо, Саша. Твои советы учту.

– Вот и молодец. Москва большая, но к тому же будем надеяться, им не придет в голову там вас искать.

– Будем. Пока.

– Пока, Юра. Надеюсь, оно того стоило.

– Стоило, Саш.

Когда мы выходим от Марка с адресом хостела, я удовлетворяю свое женское любопытство:

– Этот Саша, кто он?

– Да знакомый с Волгограда. Его там буквально весь город знает. У него бизнес отечественный автопром. Запчасти практически для любых авто, местных и иномарок. Связи у него и подвязки буквально везде.

Не дожидаясь уточняющего вопроса, Юра добавляет:

– Он как-то раз приехал к… хозяину, привез ему запчасти для его новой машины. В общем, тогда и познакомились.

– А что он имел в виду, когда сказал, «Надеюсь, оно того стоило»?

Юра бросает на меня удивленный взгляд, такой говорящий, «Могла бы догадаться сама», но отвечает:

– Так побег он и имел ввиду. Видишь ли, эта торговля людьми, попавшими в долговую яму, эти трудовые лагеря по всей стране, все это секрет Полишинеля. Все об этом знают, и все молчат. Саша тоже знает и знал. Видишь ли, он мужик нормальный, просто почему-то с системой согласен. Или говорит, что согласен.

– Он тоже… рабовладелец?

– Боже упаси, нет!

– Тогда что имеется ввиду под «почему-то с системой согласен»?

– Он считает, что, если изменить что-то нельзя, можно извлечь из этого выгоду, максимально. Для себя.

– Какую выгоду?

– Жить за чужой счёт…

Юра замечает, как я зло щурю глаза, и продолжает:

– Только весь план побега я оговаривал вместе с ним. Это он подогнал нам машину, наличку, мобильник, контакт Марка и пробил варианты временного пристанища.

Только, по чести говоря, он был против побега. Говорил, «Вас же и там неплохо кормят».

Он такой, Саша. Говорит одно, а поможет всегда.

– Против побега? – Я снова нахмурилась. – Это ещё почему? Он что, одобряет эту систему?

Юра смотрит на меня и качает головой.

– Категорически не одобряет. Просто знает, что эти люди такого не прощают.

– И что бы с нами было, если бы нас поймали и вернули?

– Ты бы уже никогда не попала на свободу… Ну, а меня бы убили на месте.

Ответ поражает как финский нож (я вспомнила, мне все ассоциации приходят из «Мастера и Маргариты»).

– Если так, то почему ты мне помог?

Теперь он смотрит на меня в упор.

– Ты сейчас серьёзно? Потому что я считал это своим долгом.

– Чувство вины передо мной разыгралось? – шиплю на него, а он только бормочет еле слышно, – Если бы…

Больше мы не разговариваем, пока на мой мобильник ни приходит смс от Саши с адресом хостела, где теперь какое-то время предстоит дневать и ночевать.

– Ты уже голодная?

Я перепроверяю свои ощущения. Нет, я еще отнюдь не голодная, но все-таки не прочь немного подкрепиться.

– Даже если нет, стоит зайти перекусить, а то в хостелах не кормят. Там можно только спать. И не светиться, – тут же добавляет Юра, словно желая напомнить мне о том, что мне пока точно лучше держаться с ним рядом.

– Я за то, чтобы поесть. Раз ты предлагаешь…

Я подпустила яду в свои слова, чтобы сомнений не осталось: я совсем не рада этому временному союзу.

Решив проигнорировать колкость, хотя я видела, она достигла цели, он говорит мне, указывая на какое-то здание:

– Сейчас в Москве открылось более двух тысяч ресторанов сети «Чайхана». Саша рассказывал, так вкусно кормят.

Исследовав вывески на здании, вижу «Чайхана».

– Проверим, насколько вкусно?

На несколько часов могу притвориться, что закопала свой топор войны.

– Проверим, – тут же улыбается Юра, а у меня такое ощущение, будто рядом со мной – любимый человек. Морок, морок, морок!

Мы входим в «Чайхану», и тут же к нам подбегает официант, усаживает за столик для двоих и приносит меню.

Читая наименования блюд, я думаю о том, что может стоило бы снова пойти в «Теремок».

Будто считав эту мысль с моего чела, Юра жестом подзывает официанта и тот долго и так, что у меня слюнки начинают течь, описывает, что у них тут за еда, какие ингредиенты в каждом блюде и вообще долго консультирует нас.

В конце концов, мы делаем выбор, причем берем разные блюда, чтобы по чуть-чуть попробовать друг у друга, и еду приносят очень быстро.

Предварительно мы заказали напитки, и я сижу, тяну через трубочку свой лимонад и стараюсь не встречаться с Юрой взглядом.

А он наоборот не отводит глаз с моего лица.

Неожиданно тихо он говорит:

– Ты очень красивая, Таша!

Мое решение на время еды забыть о своем принципиальном разногласии с ним, мгновенно растворяется в небытии.

– Как ты смеешь! Я больше не рабыня…

Хочу добавить «И не твоя наложница!», но не успеваю.

– В какой-то степени благодаря мне, не так ли?

Тут он прав, чтоб черти его взяли. Приходится признать очевидное:

– Так.

– Тогда может хоть ненадолго сможешь позволить мне полюбоваться тобой? Просто полюбоваться, ничего больше.

– Раньше тебе мое разрешение не было нужно.

– Таша…

В одном слове весь спектр эмоций: укоризна, печаль, сожаление, и много чего еще.

– Ну что Таша! Правду говорить легко и приятно.

И снова я цитирую «Мастера и Маргариту».

В третий раз за прошедшие сутки, до этого дважды мысленно, теперь вот вслух.

– Знаешь, иногда так бывает… что все не то, чем кажется.

– Это не про нас с тобой, – спешу опровергнуть его утверждение.

– Ты уверена?

– Как ни в чем ином. Хотя, более я уверена в том, что мое имя – Таисия.

– Да. Пускай для всего мира ты Таисия. Но для меня ты Таша, лю…

– Не смей!

– …бимая.

Он все-таки договаривает это лживое слово.

– Какая беда, что мне приходится тебя терпеть!

Ну вот, в его глазах мне удалось одною фразой погасить весь внутренний свет. Торжествуй, Таисия! Да вот только мне кажется, или это Пиррова победа?…

– Приятного аппетита!

Пришел официант и за три раза заставил стол различными яствами.

Пришло время порадовать желудок, думаю я, и начинаю есть. Юра следует моему примеру. Только света в его взгляде от этого не прибавилось вовсе.

Но через некоторое время снова ловлю на себе иной взгляд. Я только что ела картошку с грибами, а вернее, буквально ее поглощала.

И Юра улыбается, глядя на это. Ему нравится смотреть на то, как я ем.

Хочу снова одернуть его какой-нибудь колкостью, но раньше, чем успеваю выдумать ее, он просит, тихо и вкрадчиво:

– Не надо. Пожалуйста. Подари мне этот вечер, подари право делать тебе комплименты, любоваться тобой так, как ты того заслуживаешь, не сдерживать радости от того, что сейчас я здесь именно с тобой.

Просто позволь мне недолго побыть собой…

– Побыть собой? Что это значит?

Я зло оскалилась и не знаю, хочу ли получить ответ на свой вопрос или не хочу.

И снова мне кажется, я вижу, как гаснет свет в глубине его карих глаз.

– Ничего не значит. Приятного аппетита.

– Приятного аппетита желает повар, приготовивший еду, тем, кого он угощает. А эта дурацкая традиция желать приятного аппетита всем подряд, особенно сидя в ресторане, выглядит и звучит нелепо.

Где-то я давным-давно об этом читала.

Он молча смотрит на меня растерянно. Потом опускает взгляд на роскошный плов.

– Хочешь попробовать?

– Не хочу.

– Таша…

– Да что ж за…

– Таша, хочешь, я сейчас при всех перед тобой на колени встану?

Я буквально застываю с вилкой в руке.

– В смысле?

– В прямом. Что мне нужно сделать, чтобы ты сжалилась надо мной?

«Сдохнуть».

– Ненадолго?

– Ничего. Ладно, не буду портить себе аппетит. Но не пялься на меня, хватит. Или тебе десяти лет для этого было мало?

Упрашивать меня бесполезно.

Мы едим в тишине, он таки угостил меня пловом (одной большой порции на двоих – вполне достаточно, чтобы наесться досыта). Я приняла его лишь потому, что это была изначальная договоренность, мы все блюда поделим пополам.

И всё равно к тому моменту, когда нам приносят горячие напитки (у него эспрессо, у меня дабл-капучино), он снова бросает на меня такие взгляды, будто все последние десять лет я не была для него одной из овечек в стаде, которое он пас, и которую выбрал согревать ему постель, а действительно любимой женщиной. Любимой, родной, ненаглядной.

Родной… Вот это слово снова, как ночью в машине, будит какое-то воспоминание. Кажется, в своей бытовке он называл меня «Родная», и хотел назвать меня так и в дороге.

«Родная» совсем не подходит в качестве обращения к временной подстилке.

Ну да, приходится признать, мы оба состояли в глубоко созависимых, больных отношениях.

Где у меня Стокгольмский Синдром, у него… привязанность к своей жертве?

– Хорошо.

– Что? Ты о чем?

–Ты просил закопать топор войны. На время. Хорошо. Я сделаю вид, что мы просто ужинаем вместе, добрые друзья, знакомые или коллеги. Но сначала ответь мне на вопрос.

Тут я понижаю голос, а он тянется ко мне через стол.

– На какой вопрос?

Он тоже говорит негромко.

– На тот, на который я не могу найти ответ. Что я для тебя? У тебя действительно зависимость от меня?

На миг он прячет от меня глаза, прикрывая их, а через секунду смотрит на меня так, как я не помню, смотрел ли раньше хоть когда-нибудь.

– Ты для меня хозяйка. Ты моя хозяйка, а я твой верный пес.

В голове тут же звучит строчка из песни «Агаты Кристи» «Опиум для никого»: «Ты будешь мертвая принцесса, а я твой верный пес».

Ну да, он же спросил меня вчера, «Тебе помешает твой верный пес?»

– В таком случае, не боишься, что я начну относиться к тебе как к псу?

– Что это значит?

– Захочу, за ухом почешу. Захочу, пну в живот. Захочу, приласкаю. Захочу, на цепь посажу. Захочу, накажу. Согласен?

Карие глаза выразительно смотрят на меня. Он согласен.

– Ладно. За ответ спасибо. Пока мы тут, притворимся, что нас не связывает… трудовой лагерь. Ты не надсмотрщик, я не рабыня.

Теперь можешь любоваться мной сколько влезет.

Договорив, опускаю руку в карман ветровки, и обнимаю пальцами свой талисман, нефритового слона. «Я всё сделала правильно?»

«Наверное», – отвечает мой внутренний голос, всегда звучащий как мамин. «Хотя что может быть правильно в том, что изначально совсем не правильно… Даст Бог и ты во всем разберешься, деточка. Только смотри не заиграйся».

Вот уже во второй раз голос говорит, «Не заиграйся». Не могу понять, что это значит.

Но быстро забываю обо всем, искупавшись в восхищении, с которым смотрит на меня мой бывший надсмотрщик. Ладно, я обещала ему целый час не вспоминать об этом.

И, о чудо, мне вполне удаётся исполнить обещание. Юра берет мне фруктовый салат, нам приносят зубочистки, и мы по очереди накалываем виноград, дольки яблок, апельсинок, грейпфрута, клубники и голубики, и угощаем друг друга.

Он оказывается кладезью забавных анекдотов, а я вспоминаю случаи из моего детства, и неожиданно для себя рассказываю, как мы с мамой ходили в зоопарк кормить слона, и как на первом курсе Мединститута один мой однокурсник, Стас, притащил на лекцию скелета, мы надели на него медицинский халат, бахилы, шапочку, маску, и стетоскоп, и носили скелета с собой на лекции целую неделю. Смеялись и рассказывали педагогам, что это наш подопытный, нулевой пациент.

– Слушай, а как фамилия этого заводилы, вашего однокурсника, оскелетившего всех вас?

– Ой, по-моему, его звали Станислав Викторович Ольшанский.

– Ольшанский?

Юра так переспрашивает меня, что я чувствую в вопросе некоторый подвох.

– Ну, да, Ольшанский. А что?

– Да нет, ничего. Видно, просто распространенная фамилия. Викторович?

– Викторович.

– Не Тимурович?

Я на мгновение задумалась. Тимурович? Нет, мне кажется, я точно помню. Хотя… Тимурович? Все может быть.

– Да может быть и Тимурович. Сейчас разве вспомнишь. Имя и фамилию помню, а вот отчество не очень. За Викторовича голову на отсечение не дам.

– Ну, а что в итоге стало со скелетом?

Он улыбается, я улыбаюсь ему в ответ.

– Утилизировали. По крайней мере, недели две спустя у нас его отобрали, и больше мы нашего Аркашу не видели.

– Аркашу?

Юра смеется.

– Ну да, мы назвали его Аркадием. По имени нашего педагога анатомии, противного, лысого и до жути привередливого типа.

Так и стал скелет Аркашей. Как же бесился Платоныч, когда об этом узнал.

Его звали Аркадий Платонович Чуров.

Мы еще поболтали о забавных случаях, которые характеризовали мою студенческую жизнь.

Юра спросил, занималась ли я когда-нибудь спортом.

– В детстве мама водила меня в секцию плавания. А еще на бальные танцы. Плавание мне понравилось больше.

А ты занимался спортом?

– Боксировал.

– Ну и как? Успешно?

– Да нет, не очень.

– В каком весе? Тяж или супертяж?

– Супертяж.

– По тебе нетрудно догадаться об этом.

Сама не замечаю, как час проходит.

Мы уже перешли за шестьдесят минут, и он делает вид, что не замечает этого.

Всё улыбается, смеется, и от него исходит и тепло, и свет…

Любопытно, но все хорошее, да вообще все всегда подходит к концу. И голосом из сказки я говорю, «Ваше время истекло».

А потом добавляю:

– И в полночь карета превратится в тыкву, кучер в крысу, лошади в мышей.

– Но у принца все равно осталась туфелька.

– Да, осталась. Только принц не спал с Золушкой, пока она была рабыней.

Будто отхлестала его мокрой, грязной половой тряпкой.

– Официант, принесите счет.

Он больше не смотрит на меня, а мне кажется, что я вижу, как кровоточит его душа.

Вижу и чувствую. Но разум тут же встает на мою защиту:

«Он часть системы рабовладельчества, которая изломала тебе жизнь. Нашла кого жалеть, глупая».

Я с вызовом смотрю на него, пока интуиция в третий раз за день шепчет всё тоже самое, «Не заиграйся, деточка!»

***

От «Чайханы» к машине мы не возвращаемся, на метро и на трамвае доезжаем до хостела на Дорогомиловской.

У стойки регистрации стоит миловидная девушка лет тридцати, союзник просто протягивает ей пачку денег и произносит:

– Два, без документов.

Девушка привычным движением просматривает пачку (наверное, чтобы убедиться, что это не «кукла»), и передает ему ключ от комнаты.

По длинному плохо освещенному коридору направо мы идем минут пять, наконец я вижу дверь с номером тридцать-пять, как на ключе.

Юра открывает дверь и пропускает меня вперед.

Взгляду открывается небольшое пространство, занятое по бокам двумя кроватями, в середине столом, с краю – шкафом, у стола – линялым креслом, стулом, двумя широкими окнами с противоположной стороны, выходящими в сад. Обои на стенах старые, с потолка в одном месте опадает штукатурка. Всё здесь какое-то обшарпанное, но чистое.

И, не смотря на скромность интерьера, я впервые за весь день именно здесь ощущаю вкус свободы. Я действительно на воле. Побег удался.

Глава 2, Москва

Смотрите все, как я играю,

Игра моя прекрасна и чиста.

И что с того, что он – не фортепиано,

Ну что с того, безжалостна игра.

Душа врага кровит, и сердце стынет,

Но я твержу себе: он заслужил.

И прошлое теперь затянет иней,

Я отомщу ему, за то, что он – любил.

Первая ночь на новом месте приносит с собой очень странный сон.

Темная-темная летняя ночь. Тепло, влажно, ветерок поднимается от реки. Звуки ночью сильней слышны. Где-то впереди течет себе красавица, река Волга.

Я сижу на возвышении, прямо во влажной траве, щекочущей мои щиколотки. С пригорка особенно хорошо слышно, как великая река течет себе, не думая, не гадая, как это прекрасно, что никто никогда не сможет ограничить ее волю.

Стоит поднять глаза, и вижу миллион звёзд. Над головой раскинулся звёздный шатер, и кажется, что до любой звезды рукой подать.

Моя голова удобно устроилась на плече у Юрочки. Так я и думаю о нем, когда поворачиваю голову и пытаюсь рассмотреть выражение его лица.

– Красивый шатер, правда? Весь расшит звездами. Ложишь, полежим под ним.

Я легонько касаюсь его плеча и он тут же ложится на спину в траву, напитанную росой.

Обняв его спереди одной рукой, ложусь рядом.

Звезды кажутся все ближе, а я касаюсь губами его уха и спрашиваю шепотом:

– Тебе за это точно ничего не будет?

– Точно не будет, – также тихо отвечает Юра. – Но это неважно. Я хотел сделать для тебя что-то…

– Что-то доброе и хорошее? Сделал. Представь, как бы хорошо было, если бы прыгнуть сейчас в реку вдвоем, стать рыбками и уплыть далеко-далеко. А потом на каком-нибудь острове лежать нагими под Луной, купаться в ее свете, и знать, что на всем белом свете есть только ты и я. Скажи, ты бы уплыл со мной?

Даже во тьме чувствую его взгляд. Без лишних слов он означает «да».

Сердце гулко бьется в груди, я мягко провожу подушечкой пальца по его губам.

– Хочешь, я поцелую тебя?

В ответ он касается моего пальца языком.

– Ты не обязана.

Опять эта песенка про белого бычка.

– А разве я говорила, что обязана? Это вопрос без всякого подвоха.

Так ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала? Тут, вблизи Волги и под шатром, расшитым звездами? Хочешь?

Губы чуть размыкаются, а глаза, я знаю, сейчас закрыты.

Глубокий поцелуй все длится и длится, а я совсем ни на миг не хочу прерывать его, хоть понимаю: времени у нас немного.

Откуда-то со стороны улицы неожиданно звучит сирена, Скорая.

За окном светает, резкий звук вторгся в мой сон и развеял его по ветру.

Сначала так хочется опять натянуть одеяло на голову и уснуть. Вернуться на пригорок и целоваться с любимым…

Раз, и я чувствую, как щеки начинают полыхать. Я же целовалась с упырем во сне. С этим, который спит сейчас на второй кровати, у окна.

Что это еще за извращение снилось мне только что? Игры разума?

Соскочив с постели на пол, накинув халат на ночнушку (и то, и другое в ТЦ купила… он мне купил), сунув ноги в тапочки, которые предоставляют в хостеле тем, кто тут живет, подхожу ко второй кровати, даже не пытаясь сделать это тихо.

– Эй ты, проснись!

И резко тыкаю его пальцем в плечо.

– А, что такое? Что…

Он видит меня, внимательно смотрит в глаза вопросительно.

– Скажи, ты когда-нибудь возил меня летом на берег Волги?

Господи, какой же абсурд.

– Ну же, отвечай!

– Что… я не понимаю, – бормочет он в ответ сонным голосом. Хотя во взгляде никакой сонливости и в помине нет.

– Повторяю свой вопрос: ты когда-нибудь летом возил меня ночью на берег Волги?

Мне сейчас про это приснился сон.

Я смотрю ему в карие глаза и вижу как он бледнеет, краска буквально стирается с кожи, а потом кто-то закрашивает ее мелом, белым-белым. Губы дрожат, зрачки расширяются, на висках выступает пот.

Неужели же то, что мне снилось, было на самом деле? Но как тогда связать это с его же не отрицанием того, в чем я обвиняла его в ночь побега и весь день вчера?

И тут я получаю ответ, данный строгим, спокойным, ледяным тоном:

– Иногда сон – это просто сон.

Вот эта холодность и отстраненность, а еще сами слова, ставят все на свои места.

Все это было просто дурацким сном. О чем могла бы догадаться сама.

– Урод! – зло шиплю на него и бью по лицу.

На бледной коже тут же остается алый след от моей ладони.

– Да, – тихо и спокойно подтверждает он и я поворачиваюсь к нему спиной, дохожу до своей кровати и ложусь в постель прямо в халате.

И только закрыв глаза, задумываюсь о том, почему он испугался, и как можно в страхе так спокойно и уверенно признать, что «иногда сон – это просто сон». Чего он испугался? Может, такая ночь действительно была, но все было совсем не романтично, а грубо и по принуждению?

Резко встаю и подхожу к нему снова.

– Да, иногда сон – это просто сон. Но твоя реакция доказывает обратное. Дело в том, что я не вспомнила, что там в действительности было? Увез меня ночью на пригорок у Волги и, что? Брал меня силой?

А в ответ тишина.

– Отвечай, падаль! Ты там насиловал меня, да? А мне приснилась эдакая идиллия. На деле же все было не так. Грубо, грязно, омерзительно? Я плакала и просила тебя перестать? А ты напоминал мне, что я тебе должна?

Он накрылся одеялом с головой, как до этого я. Вцепляюсь руками в одеяло и изо всех сил тяну его на себя.

– Отвечай!

– Не было ничего, не было ничего, не было ничего, – твердит он отчаянно, лежа на животе и уткнувшись носом в подушку. – Не было ничего.

Желание продолжать допрос резко сошло на нет. Теперь хочется просто пойти назад и еще пару часов поспать. Что я и делаю.

Только загадка так и осталась неразгаданной.

Потому что в его поведении явный раскосяк.

Ну да ладно, я подумаю об этом… позже, после завтрака, или днем, после обеда, или вечером, после ужина. Или подумаю об этом завтра. А лучше вообще никогда больше не буду об этом думать. Потому что я уже на свободе.

***

Просыпаюсь во второй раз уже около полудня.

На наручных часах время одиннадцать-сорок, я такого даже до рабства не позволяла себе никогда.

Желудок голодно урчит, а я помню сказанное им вчера: тут не кормят.

Одеваюсь, благо на улице тепло, лето.

– Эй ты, мне деньги нужны, я есть хочу.

– Там.

Из-под одеяла высовывается голая мужская рука и указывает в сторону стола, на котором стоит его портмоне.

– Сколько мне можно взять?

– Сколько хочешь…

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Ладно, как скажешь.

Подхожу к столу, роюсь в портмоне.

Внутри ровными рядами лежат пачки денег, в каждой наверное по сто тысяч. Всего десять пачек. Миллион рублей. Офигеть… в свое время именно из-за такой суммы я попала в рабство на десять лет.