«Дочь Ивана Грозного»

– Был? – уточнила Вера.

– Конечно, был. С того времени прошло почти шестьдесят лет. Теперь Сережа уже не мальчик, а дедушка, ему за семьдесят, у него сын Алексей и внучка Машенька. Своих детей у меня нет, но есть прекрасная семья. Благодаря Владлену Александровичу. Вообще благодаря ему я жила в любви, благополучии, занималась делом, которое меня очень увлекало… Смогла получить второе высшее образование – заочно окончила театроведческий факультет ГИТИСа…

– Я знаю, вы известный театральный критик. Ваше имя даже внесено в Советскую театральную энциклопедию, – продемонстрировала осведомленность следователь.

– Да, – спокойно подтвердила Стрекалова. – Я была достаточно известна. И не только в нашем городе. Мое мнение до сих пор кое-что значит, хотя теперь я редко публикуюсь и, увы, уже шесть лет никуда не езжу. После перелома бедра… А раньше… – она вздохнула, – я посещала все крупные театральные фестивали, я видела массу интереснейших спектаклей, я водила знакомства со многими талантливыми людьми…

Она резко поднялась, подошла к окну, повернувшись спиной к Вере. Солнце било лучами сквозь стекло, превратив пожилую даму в темный силуэт, чем-то напоминающий восклицательный знак. Стрекалова вдруг так же резко развернулась и произнесла с легкой снисходительностью:

– Вы проявили весьма похвальное умение поддерживать беседу. Хотя вам вряд ли было интересно.

– Мне было интересно, – сказала Вера.

– В связи с тем, что я давно знала Кирилла Лепешкина, – не спросила, а констатировала Гертруда Яковлевна, вернулась к креслу, медленно опустилась в него, долила чай в чашки. – Возможно, вы ожидали от меня особой эмоциональной реакции на его смерть. Но я всегда умела держать себя в руках, а слезы позволила себе в последний раз на похоронах своего мужа. Поэтому можете отринуть деликатность… весьма неожиданную для меня в восприятии людей вашей профессии… и задавать вопросы по делу.

Гертруда Яковлевна еще больше выпрямила и без того прямую не по возрасту спину, положила ладони на колени – ни дать ни взять образцовая гимназистка столетней давности, изготовившаяся к строгой беседе. С той лишь разницей, что давешние гимназистки не носили брюки.

– Вы знали Лепешкина почти с мальчиков. Что он из себя представлял? – понимая всю формальность вопроса, спросила Вера.

– Восемнадцать лет назад ректор нашей театральной академии предложил мне набрать небольшой курс театроведов. Пятнадцать человек. И даже выхлопотал пять бюджетных мест, – заговорила Стрекалова ровным спокойным голосом образцовой гимназистки. – Конкурс оказался достаточно большим, особенно, разумеется, на бюджетные места, и одно из них совершенно заслуженно получил Кирилл. Он был старательным мальчиком, что не часто встречается, когда у человека есть еще и талант. К сожалению, чаще всего – либо одно, либо другое. Все мои студенты весьма успешно окончили вуз, так или иначе связали свою жизнь с театром, в разных направлениях, в разных городах, а двое потом даже выучились на режиссеров. Но именно Кирилл был моим любимым учеником. Хороший театральный критик – это глубокие знания, тонкое восприятие, цепкий глаз, легкий стиль… В общем, целый набор определенных качеств. Кирилл всегда хотел быть свободным художником, считал, что только это позволяет критику иметь независимые суждения, а свобода дорого стоит. В данном случае – это необходимость довольствоваться скромными гонорарами, особенно для критика без достаточно наработанного имени. Конечно, в нашем городе несколько театров, но обрести имя можно только в Москве или в Петербурге. Поэтому именно я посоветовала Кириллу, когда у него умерла мама, перебраться в столицу.

– И он там наработал имя?

– В определенном смысле – да. По крайней мере, к его суждениям многие прислушиваются.

– И стал хорошо зарабатывать на наработанном имени?

Стрекалова неопределенно повела плечами:

– Вероятно, на жизнь хватало. Но уж точно, не барствовал. Впрочем, Кирилл к барствованию с детства был не привычен. Мама его одна растила, а мама, если мне не изменяет память, трудилась в библиотеке. Прилично зарабатывать Кирилл начал, когда вдруг стал писать пьесы, и эти пьесы стали охотно брать театры. Да, я в определенном смысле приложила руку к его популярности, – Гертруда Яковлевна тонко улыбнулась. – Его первая пьеса получила первое место на конкурсе современной драматургии, а я дополнительно привлекла внимание и к первой пьесе, и ко второй, написав рецензии на сайт «Современная драматургия». Вы вряд ли о нем слышали, но в профессиональных кругах он очень авторитетен. А у меня все-таки сохранился свой авторитет. В общем, к Кириллу пришло признание, причем на редкость быстро.

– То есть все десять лет, что Лепешкин жил в Москве, вы поддерживали отношения? – уточнила Вера.

– Ну-у-у… первые годы не слишком часто. Он ведь как уехал, так сюда ни разу не приезжал. Однако звонил несколько раз в год, на день рождения и на праздники обязательно. Правда, пару раз мы в Москве виделись, еще в те времена, когда я сама ездила. А вот когда Кирилл занялся драматургией, мы стали общаться чаще.

– Он с вами советовался по поводу своих пьес?

– В общих чертах… – Стрекалова вновь неопределенно повела плечами. – Но мнением моим интересовался.

– Михаил Семенович Дудник сказал, что Лепешкин дал право первого показа театру не без вашей помощи. Вы уговорили Лепешкина?

– Я порекомендовала, – уточнила Стрекалова. – Все-таки наш город Кириллу родной, музыкально-драматический театр весьма приличный, а Дудник предложил, насколько я понимаю, весьма хорошие условия. Финансовые, имею в виду.

«Интересно, – подумала Вера, – эта старая критикесса действительно так хорошо умеет держать себя в руках или ее, по большому счету, смерть Лепешкина не слишком задела? А почему, собственно, она должна впасть в трагедию? Ну, был любимым учеником, периодически позванивал, даже творческими планами делился… Однако же не близкий друг и тем паче родственник… Да и виделись они за десять лет считанные разы».

– А вы с Кириллом в последнее время случайно не виделись? – спросила Вера, натолкнувшись на удивленный взгляд Стрекаловой.

– Почему «случайно»? Случайно можно на улице столкнуться, а мы с ним виделись, потому что договорились. Кирилл навестил меня буквально через пару дней после своего приезда. Рассказал, что купил в Москве квартиру, там ремонт, а он решил переждать здесь, в некотором смысле отдохнуть от столичной суеты, поприсутствовать на постановке.

– Вы ничего необычного в его поведении не заметили? – задала банальный и редко имеющий внятный ответ вопрос следователь Грознова. – Может, Лепешкин чего-то опасался, о чем-то беспокоился?..

– Люди редко ничего не опасаются и ни о чем не беспокоятся, – заявила с ноткой назидания Стрекалова. – Но если вас интересует нечто серьезное… Так ничего такого я не заметила.

– И никого, кто мог бы угрожать Лепешкину, вы не знаете тоже, – ничуть не усомнилась Вера.

– Не знаю, – подтвердила критикесса.

– А может, конкуренты? Завистники?

– Боже мой! – Стрекалова издала смешок, больше похожий на фырканье. – Во-первых, потребность в хороших пьесах больше, чем самих хороших пьес. И для талантливого драматурга театр, и не один, всегда найдется. Правда, надо уметь о себе заявить. Это называется: раскрутиться. Но конкуренция здесь ни при чем. А во-вторых, мир искусства – это сплошная зависть. Но если бы из-за этого убивали… в искусстве вообще бы никого не осталось. А Кирилл был не из тех, кто плодит вокруг себя врагов.

…На прощание Вера оставила Гертруде Яковлевне свою визитку и покинула ее дом со странным ощущением: всевозможной информации – хоть лопатой загребай, а чего-то ценного – на чайную ложку не наберется. Впрочем, так случалось нередко. И нередко случалось, что какой-нибудь мусорный камешек оказывался настоящим бриллиантом.

Глава 6

Роману Дорогину нравилось работать с Верой Грозновой – в отличие от целого ряда коллег по уголовному розыску, которые говорили: хорошая вроде баба, но с выкрутасами. Что вкладывается в понятие «выкрутасы», никто, впрочем, объяснить толком не мог.

Они познакомились четыре года назад, и Романа поначалу удивило, что следачка сразу отвергла формальности, не стала держать дистанцию, не отдавала приказы и вообще очень быстро предложила перейти на «ты» и называть друг друга по именам. Хотя обычно представители следственного комитета относились к полицейским как к обслуживающему персоналу. Уже позже Дорогин заметил, что Грознова вела себя на равных практически со всеми, включая дворников и уборщиц, хотя умела соблюдать (по ее определению) «протокол», который терпеть не могла, но что поделаешь, если порой приходится. Впрочем, умела она и вмазать по полной – не физически, разумеется, а словесно, причем без грубостей, порой даже ласково, но так, что человек начинал выглядеть полным идиотом и посмешищем.

«И как ты отважилась со своим характером пойти под погоны?» – спросил однажды Роман, а Вера ответила: «Ну должна же быть в нашей „системе“ белая ворона».

Сотрудник уголовного розыска Роман Дорогин сам вызывался работать со следователем Верой Грозновой, что в определенный момент породило слухи, дескать, Роман закрутил роман. Вера на это отреагировала просто: «Плевать, пусть сплетничают». И хотя оба они были люди несемейные, никакие любовные отношения между ними не возникли. А вот дружеские сложились.

* * *

Вера вкратце пересказала ему свой разговор с директором и главрежем, продиктовала по телефону фамилии тех, с кем надо пообщаться в театре. Уточнила: режиссер Волынцев дневную репетицию отменил, но четырем главным артистам, занятым в спектакле, велел никуда не уходить и ждать Дорогина, а заведующая кафе и так никуда не собирается, трудится на гастрономическом фронте.

Роман зашел через служебный вход и тут же напоролся на охранника.

– Минуточку, – остановил тот и принялся звонить по внутреннему телефону. – Анна Петровна, прибыл человек из органов, – сообщил он и, обращаясь к Дорогину, проинформировал: – Сейчас за вами секретарь директора придет, Анна Петровна. Проводит, куда следует, а то вы здесь заплутаете и еще в какой-нибудь люк провалитесь. У нас только на вид все просто, а так черт ногу сломит. Ну и человек, который ничего не знает, запросто ноги поломает.

Анна Петровна оказалась женщиной неопределенно-зрелого возраста с любезно-строгим выражением лица.

– С кем вы желаете переговорить первым? – осведомилась она.

– Мне все равно, – отозвался Дорогин.

– Тогда начните с Александра Константиновича Свитенко. Заслуженного артиста России, – подчеркнула Анна Петровна, словно полицейский явился за автографом, а не за показаниями. – Гримуборные других актеров находятся рядом, вы не заблудитесь, Александр Константинович покажет. А когда закончите и решите пройти в служебное кафе, позвоните мне, я провожу. Вот моя визитка. – Пару секунд помолчала и добавила со вздохом: – Вообще-то это кошмар. Кирилл Андреевич Лепешкин был весьма приятным молодым человеком, у него ни с кем в нашем театре не было даже крошечного конфликта. А вы, пожалуйста, имейте в виду, артисты – люди чувствительные… А кто лично знал Кирилла Андреевича, особо переживают…

– Я буду иметь в виду, – пообещал Дорогин.

…Никаких особых переживаний Роман у Свитенко не приметил. Мужчина лет пятидесяти, высокий, сухощавый, с тщательно зачесанными назад явно крашеными волосами и слегка надменным лицом, тот выглядел скорее озабоченным.

– Старший оперуполномоченный уголовного розыска капитан Роман Леонидович Дорогин, – представился Роман.

– Александр Константинович Свитенко. Заслуженный артист России.

У Заслуженного артиста была небольшая, но отдельная гримуборная. Помимо всех необходимых атрибутов здесь нашлось место для небольшого дивана, где хозяин и предложил разместиться гостю. Сам же сел напротив в крутящееся кресло, вальяжно откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу.

– Итак, вас интересует Кирилл Андреевич Лепешкин, – тут же взял на себя инициативу Свитенко. – Скажу следующее. Весьма любопытный драматург. Н-да… Я, правда, больше люблю музыкальные постановки, что понятно, мой голос… драматический баритон… – он неожиданно вскинул голову и пропел нечто, напоминающее гамму, однако же весьма выразительное, – …а также мое сохранившееся умение отнюдь не плохо танцевать… – его руки взметнулись в стороны, а ноги выписали замысловатую фигуру, – …а у нынешнего спектакля музыка – лишь фон, который будет даваться в записи, даже оркестр не задействован… но в любом случае сыграть Ивана Грозного – это заманчиво. Да, не того царя, а его сегодняшний отблеск, но все равно. Антон Борисович… наш главный режиссер… полон прелюбопытнейших задумок. Н-да… А пьеса Лепешкина давала простор для творческих фантазий, в том числе в плане трактовки моего героя… К примеру…

Роман понял, что сейчас Заслуженный артист понесет его в сторону драматургических и постановочных нюансов, утопит в разглагольствованиях об актерской специфики своей роли, и весьма резко оборвал вдохновенного оратора:

– Что вы можете сказать о самом Лепешкине?

Слова повисли у Свитенко на губах, он с недоумением уставился на Дорогина и произнес с нескрываемой досадой, какую испытывает человека, которому довольно невежливо попытались заткнуть рот:

– О самом Лепешкине я ничего особенного рассказать не могу.

– Но вы все-таки его три недели наблюдали почти каждый день, – напомнил Роман.

– Я был поглощен репетициями, а не драматургом! – с достоинством произнес Заслуженный артист.

– И все же… Вы ведь солидный человек… артист, который играет разных персонажей, а значит, умеете подмечать особенности человеческих характеров… – с подчеркнутой любезностью «поднажал» Роман.

– Я действительно ничего особенного не могу о нем поведать, – с легкой ноткой разочарования сказал клюнувший на любезность Свитенко. – Я с ним общался на уровне «здравствуйте – до свидания». Кирилл Андреевич ни во что не вмешивался, ну разве что он какие-то моменты обсуждал с Антоном Борисовичем, но ко мне у него не было никаких вопросов. Я абсолютно не заметил, чтобы он с кем-то конфликтовал или хотя бы разговаривал на повышенных тонах. Я совершенно уверен, что его ужасная смерть не имеет к театру никакого отношения!

– И ничего примечательного вы не заметили, особенно вчера?

– Ничего! – последовал уверенный ответ.

– А сами вы где вчера вечером были?

Свитенко резко поднялся из кресла, гордо выпрямился, со смесью изумления и возмущения уставился на Дорогина.

– Вы подозреваете меня?!

– Нет-нет! – замахал руками Роман. – Это всего лишь формальность. Я просто обязан задать такой вопрос.

– Вчера вечером я был занят в спектакле. Спектакль закончился двадцать минут десятого. Около десяти за мной заехала дочь и отвезла домой. Дома со мной были жена, дочка с мужем и внучка. Мы живем вместе. Я удовлетворил ваш интерес?

– Вполне, – подтвердил Дорогин, который в глубине души представить не мог, как этот Заслуженный артист бьет по голове вазой драматурга. С какой стати?

…Гримуборная, где обитал Дмитрий Олегович Лиханов, располагалась рядом, была рассчитана на троих, однако в данный момент артист, получивший в театре прозвище «живой труп» (Романа это сильно позабавило), пребывал в одиночестве.

Дорогин прикинул, что Лиханову наверняка охотно доверяют роли героев-любовников, для которых этот довольно красивый голубоглазый блондин подходит гораздо больше, нежели для быстро убиваемых персонажей криминальных сериалов.

Лиханов нервничал и даже не пытался это скрыть.

– Я ведь Кирюху знал много лет! Мы ж в один год поступили в театральную академию. Я – на актерский, он – на театроведческий. Ну да, мы не водили близкой дружбы. Но общались!.. Потом жизнь раскидала, Кирюха в Москву подался, а года два назад прямо всех своей пьесой ошарашил… Но не зазнался, и когда в начале года в Москве мы случайно встретились, – я в кино снимался! – обрадовался, вечером мы в баре посидели, выпили, повспоминали… Хорошо посидели… Ну а в мае он мне по поводу квартиры позвонил, у него здесь квартира осталась…

– Да-да, – вклинился Роман. – Я знаю, что он хотел продать квартиру, а вы захотели ее купить.

– Я купил, Кирюха цену задирать не стал. Но вот тогда я про пьесу новую узнал и директору рассказал.

– Да-да, – повторил Роман. – Про пьесу я уже в курсе, и про то, как Лепешкин три недели назад приехал… Но вы мне вот что скажите: вы ничего особенного не заметили в его настроении, поведении… особенно в последнее время?

– Пожалуй, заметил… – не очень уверенно произнес Лиханов. – Но я значения шибко-то не придал… Может, это вообще ерунда…

– Ну, давайте свою ерунду, – подтолкнул Дорогин. – Очень даже может статься, это совсем не ерунда.

– Кирилл, – Лиханов отринул панибратского «Кирюху», – раньше, ну когда мы учились, и сразу после, был довольно компанейским парнем. Нет, не совсем уж там тусовщиком, но вполне… И когда мы в Москве нынче встретились, он тоже в сторону не бросился. Хотя мог и щеки надуть, и нос задрать… Все-таки зазвучал!.. Ну и потом, когда он в июне приехал, понятно, всякие у него были хлопоты, но тоже нашли время, посидели, квартиру обмыли… А вот теперь… Ну, казалось бы, времени полно… а он – никуда. Предложил с ребятами, с которыми учились, пообщаться, – отказался. Позвал в гости к себе, ну в его же бывшую квартиру, сказал, дескать, не хочет возвращаться на старые места. Еле вытащил его пообедать в кафешке, которую студентами любили… она по-прежнему классная. В общем, букой каким-то стал. Дневные репетиции, потом, когда сезон открылся, вечерние спектакли – и домой. Я его прямо спросил: «Ты чего таким некомпанейским стал?», а он ответил, дескать, новую пьесу сочиняет… в процесс погрузился… и вообще… Правда, я не понял, что значит «вообще». Но, может, это как-то связано… с его убийством?

Дмитрий посмотрел тревожно, и Роман догадался: а этот «живой труп», кажется, боится из-за своих давних отношений с Лепешкиным превратиться в совсем не живой труп.

– Если вы думаете, будто что-то угрожает лично вам, то нет для этого никаких оснований, – успокоил Дорогин.

– Вы уверены? – взволнованно спросил Лиханов.

– Прикиньте сами: мало ли кто с кем когда был знаком. У Лепешкина в Москве таких знакомых наверняка великое множество. А вы даже не друзья, вас вообще свел случай.

– Ну да, ну да… – покивал Дмитрий. – Чистый случай…

– И вообще, Лепешкин же здесь не только с вами общался.

– Конечно! – Лиханов с явным облегчением выдохнул. – Кирилл с главным режиссером общался, с директором… Ну и с нами, кто в спектакле занят…

– Я сейчас со Свитенко разговаривал. Так он ничего внятного рассказать не смог.

– А!.. – отмахнулся Дмитрий. – Александр Константинович у нас заточен исключительно на себя. Его окружающее пространство интересует только как сцена, на которой он выступает в главной роли. Хотя он у нас не единственный со званием. Другие Заслуженные имеются.

– А женщины… Ну, которые дочек Ивана Грозного играют? Я с ними еще не встречался.

Упоминание о женщинах Лиханова вдруг развеселило, и Роман подумал: вот уж воистину гибкая артистическая натура – то нервничал, то перепугался, то успокоился, то вовсе повеселел. И все за какие-то минуты.

– О-о-о!.. Наши женщины… дочки Грозного… мои возлюбленные… – усмехнулся Дмитрий. – Хорошие, между прочим, актрисы. Да. Но совершенно разные. Поэтому дружно сидят в одной гримуборной и вообще ладят. Они друг другу не конкурентки. Амплуа разное. Так что роли не делят. А раз делить нечего, то и враждовать нечего. Аллочка Калинкина… Ее все в театре Аллочкой зовут… такая куколка… уси-пуси… и причем натуральная блондинка… увидите, сами поймете. Так вот Аллочка – типичная инженю, иногда субретка. Знаете, что это такое?

– Знаю, – соврал Роман.

– Ну вот Аллочка – классическая опереточная актриса с лирическим сопрано. Она в основном в опереттах и мюзиклах играет. А вот Марина Дмитракова, вторая дочка, – совсем другая. Она довольно универсальная, но больше драматическая. Она могла бы в любом другом театре играть, но у нее отличное драматическое сопрано, так что наш театр для нее само то. Марина в основном в драматических постановках занята.

– А какие у них отношения были с Лепешкиным?

Лиханов пожал плечами:

– Ну-у… у Марины особо никакие. А Аллочка, конечно, кокетничала. Но она всегда кокетничает, думаю, даже не замечает. Ну вот есть же люди, которые часто моргают и даже об этом не догадываются. Так и Аллочка со своим кокетством. Она и с мужем из-за этого развелась. Ревновал ее постоянно. Приехала с ним в город лет пять назад, а год назад развелась. Я тоже год назад развелся, но тихо, мирно, без скандалов. А у Аллочки все нервно было.

– То есть Калинкина с Лепешкиным кокетничала, а он как реагировал? – заинтересовался Дорогин.

– Да никак, по-моему. Хотя не знаю. Но повторяю, – досадливо произнес Дмитрий, – Аллочка всегда кокетничает и, может быть, никаких видов на Кирилла не имела. А может, имела, он ведь все-таки известный драматург, к тому же не женатый. Да вы у самой Аллочки и спросите. По крайней мере я за ней и Кириллом со свечкой не ходил.

– Я спрошу, – пообещал Роман. – А вы не предполагаете, кто бы хотел Лепешкина убить?

Дмитрий растерялся.

– А почему я должен предполагать?

– Ну мало ли… – неопределенно заметил Дорогин. – Об этом вообще-то всех спрашивают.

– Нет, не предполагаю! – отрезал Лиханов. – А если бы предполагал, с самого начала вам бы это сказал.

– Ну, нет, так нет, – примирительно кивнул Роман. – А сами-то вы вчера вечером что делали?

И подумал, что вот сейчас артист возмутится. Не исключено, даже сильно. Но артист неожиданно отнесся к вопросу совершенно спокойно и даже с интересом.

– Вот хорошо, что я играл в детективных сериалах. Причем довольно неплохих. Имею представление об алиби и о том, что его отсутствие – порой самое лучшее алиби. Так вот я не знаю, когда конкретно убили Кирилла, но вполне допускаю, что алиби никак не имею. Вчера у меня был спектакль, смешная комедия из современной жизни, я там играю пижона на понтах. Кстати, и Свитенко, и Дмитракова тоже играли. Закончилось все минут двадцать десятого, и я довольно быстро покинул наш храм искусства. Думал еще малость прогуляться, погода была хорошая, а у меня голова разболелась, но тут обнаружил, что дома телефон забыл, а мы ведь сегодня без телефонов, как без трусов. Вот то, что я телефон забыл, – это подозрительно? – спросил Лиханов и сам же ответил, причем с хохотком: – Оч-чень подозрительно! Но я вам больше скажу: я пришел домой, выключил у телефона звук, выпил таблетку и завалился спать. Но, к счастью, а может, и к печали, за весь вечер мне никто не позвонил, я утром проверил. То есть, если Кирилла убили вскоре после окончания спектакля, то нет у меня никакого алиби. Мотива, правда, тоже нет никакого. Впрочем… Меня мог кто-нибудь видеть… я не знаю… вы спросите хотя бы у соседей.

– Это пока лишнее, – успокоил Дорогин. – Вас, Дмитрий Олегович, никто ни в чем не подозревает. Просто всех опрашиваем…

– Я понимаю, – кивнул Лиханов, – такой порядок…

…Калинкина и Дмитракова сидели в одной гримуборной и ждали полицейского.

Калинкина выглядела именно так, как и описал Дмитрий: миниатюрная блондиночка, куколка, эдакая уси-пуси. А Дмитракова смотрелась совершенно иначе: высокая, стройная, с карими глазами и темными волосами. Представить их претендующими на одну роль было весьма трудно.

Они и вели себя очень по-разному. Дмитракова – спокойно, даже несколько отстраненно, четко отвечая на вопросы. Калинкина – крайне нервно, периодически смахивая слезы, захлебываясь в словах.

Ни с кем из них Лепешкин не общался вне театра.

Ни у кого из них на время после десяти вечера нет алиби. Дмитракова играла в спектакле, но затем уехала домой. Нет, не на машине, на автобусе. Калинкина в спектакле не участвовала, но вечером вышла прогуляться, а сразу после десяти вернулась домой.

Никто из них даже не предполагает, зачем понадобилось Лепешкина убивать.

…Последней, с кем встретился Дорогин, была заведующая служебным кафе Валентина Кузьминична Харитонова – пышная, белолицая, похожая на большую аппетитную булку.

– Какой хороший молодой человек. Культурный, обходительный… – сокрушалась она. – У меня сын ровесник, так его, слава богу, хоть в космос посылай, здоровый мужик, а Кирилл Андреевич уже гастрит себе заработал. Я уж его старалась домашним, диетическим подкармливать, меня и Михал Семеныч просил, да и сама понимала… Особенно в последние дня три неважно себя он чувствовал… да-да, хоть виду и не подавал, а я заметила. Говорила ему, вы бы к врачу обратились, Михал Семеныч хорошего врача найдет, а Кирилл Андреевич отвечал, что ерунда, пройдет, просто осеннее обострение. И в основном кашами да пюре с моими паровыми котлетами питался… И вот надо ж такое несчастье… И какому ж извергу понадобилось убивать такого хорошего молодого человека?