«Дочь Ивана Грозного»

– Но вы, госпожа следователь, надеюсь, не думаете, что кто-то из нас убил Кирилла ради рекламы?

Вопрос повис в воздухе, и госпожа следователь решила на него никак не отвечать, задав свой вопрос:

– Вы, Михаил Семенович, сказали, что подписали договор в июне. То есть тогда, когда Лепешкин прилетел в город продавать квартиру?

– Совершенно верно, – подтвердил Дудник. – Кирилл здесь был примерно неделю.

– Я пока не знаю, для чего это будет полезным, но для полноты картины было бы интересно узнать: что он здесь все это время делал? Вы не в курсе?

– В общем и целом, в курсе, – сказал директор. – Он прилетел в город в праздник, значит, двенадцатого июня. Два дня он и Дима занимались оформлением квартиры. Я это хорошо помню, потому что, признаюсь честно, нервничал. Мало ли о чем мы договорились устно? Пока документ не подписан, ни в чем нельзя быть уверенным. Но мы подписали договор пятнадцатого. Это совершенно точно, могу договор показать.

– А затем это отметили, пообедав в ресторане втроем, – добавил Волынцев.

– Именно так. Потом Кирилл занимался бытовыми вопросами – что-то собирал в квартире, отправлял в Москву… А двадцатого поздно вечером он улетел.

– Вы так хорошо помните, когда точно он улетел? – несколько удивилась такой памятливости Вера.

– Ну естественно! Двадцатого июня мы закрывали сезон, давали последний спектакль, ну а потом устроили небольшой банкет. Кирилл был приглашен, потом моя машина увезла его в аэропорт. Причем с утра я послал водителя, он забрал у Кирилла чемодан, Кирилл почти до конца оставался в своей квартире, а к спектаклю обещал прийти своим ходом вместе с Лихановым, он ему ключи передавал. Сказал, что машина ему не нужна, у него с собой только легкая дорожная сумка.

– Между прочим, Дмитрий играл в последнем спектакле и примчался – вот именно, примчался! – за двадцать минут до начала! – недовольно вставил Волынцев. – Хорошо, что играли современную пьесу, ни особого грима, ни особой одежды не надо было.

– А Кирилл уже почти перед началом спектакля позвонил и сказал, что у него возникли срочные дела и он появится только ко второму действию, – вспомнил Дудник. – Да-да, появился уже в антракте. Потом побыл на банкете и уехал на моей машине в аэропорт.

– Кстати, вы не обратили внимания, у Лепешкина тогда, в июне, был с собой портфель? – поинтересовалась Вера.

– Портфель?.. Это с которым он сейчас ходил?

Директор и режиссер переглянулись, совершенно очевидно задумались.

– Нет, – покачал головой Дудник, – в июне портфеля я у него не помню. Экземпляр договора Кирилла, когда его подписали, я положил в мультифору, еще предложил дать папку, но Кирилл отказался, сложил в четыре раза и засунул в барсетку. Да, вот это я помню… барсетка была, а портфель… нет, не видел.

– Ну конечно же! – всплеснул руками Волынцев. – Вспомнил! Был у Лепешкина портфель на банкете! В последний вечер! Да-да! Он у него на длинной ручке на плече висел.

– Возможно, возможно… Чемодан стоял в моем кабинете, туда же занесли дорожную сумку, а портфель… Я просто не заметил… – отреагировал директор и вдруг с любопытством уставился на Веру: – А почему вас вдруг заинтересовал этот портфель?

– Ну-у-у… так… – не стала ничего объяснять следователь.

– А вот в свой приезд в августе Лепешкин постоянно таскал с собой портфель! Хотя портмоне, телефон, ключи носил в карманах. У него была такая красивая жилетка с карманами, – сообщил Дудник. – Я ему говорил: Кирилл, оставьте портфель в моем кабинете, у меня все запирается. А он мне: дескать, как женщины не расстаются с сумочками, так и он привык к портфелю.

– Это точно, – подтвердил Волынцев. – Из рук не выпускал.

– А вы случайно не видели, что лежало в этом портфеле? – спросила Вера.

– Я не видел, – твердо ответил директор. – При мне он его не открывал. Но совершенно очевидно, он не был чем-то особо набит, да и вообще по виду был легкий.

– А при мне открывал. Несколько раз, – заявил режиссер. – Я, конечно, внутрь не заглядывал, но оттуда он доставал папку с пьесой. Периодически что-то с текстом сверял.

– Ладно, оставим портфель, – то ли своим собеседникам, то ли самой себе предложила Вера. – Объясните: зачем Лепешкин появился в городе три недели назад?

– Все просто. После летних гастролей и отпусков мы приступили к репетициям пьесы, и драматург захотел поприсутствовать. Разумеется, драматурги совсем не обязательно присутствуют, если сразу в нескольких театрах ставят, то не набегаешься, но если хочется… Почему бы и нет? Кирилл сидел на всех репетициях, однако вел себя вполне деликатно. По крайней мере мне, – подчеркнул Волынцев, – указаний не давал. Так, иногда высказывал собственное мнение… не более того. А придуманный мной финал и вовсе счел исключительно удачным!

– Все еще проще, – хмыкнул Дудник. – Кирилл купил в Москве квартиру, затеял там ремонт, ту, которую снимал, сдал и решил: почему бы не переждать в родном городе, тем более что его пьесу начинают репетировать? Он мне позвонил, поинтересовался, не помогу ли я ему на короткий срок снять жилье, а я ответил, что у театра есть служебная квартира, и пусть себе живет на здоровье. Честно говоря, мы все, – директор кивнул на режиссера, – были в этом очень заинтересованы.

– Естественно, – подтвердил Волынцев. – Нам было выгодно завязать с Кириллом тесные отношения. В расчете на будущее.

– А с кем у Лепешкина в принципе сложились за это время тесные отношения? – спросила Вера. – Ну, то есть с кем он больше всего общался?

Директор принялся поглаживать лысину, режиссер – накручивать прядь волос на палец. То есть задумались.

– Ну, днем он обычно всегда присутствовал на репетициях… – заговорил Волынцев, – потом обедал в нашем служебном кафе… Вечером, когда начали сезон, приходил на спектакли… Куда еще он мог ходить и с кем общаться, лично я понятия не имею… Но если брать только наш театр…

– Во-первых, Кирилл общался со мной и Антоном Борисовичем. Это естественно, – перебил Дудник. – Во-вторых, наверняка со своими соседками Мартой Мстиславовной Ружецкой, нашим педагогом по вокалу, и Фаиной Григорьевной Панюшкиной, заведующей нашим музеем. Вы, конечно же, с ними знакомы, они ведь нашли Кирилла…

– Знакома, – подтвердила следователь.

– В-третьих, с Валентиной Кузьминичной Харитоновой. Она заведует нашим служебным кафе. Для зрителей кафе у нас на аутсорсинге, а свое у себя оставили. Валентина нашим пропитанием занимается лет двадцать, замечательная женщина. Так вот она Кирилла специально диетическим подкармливала.

– Почему диетическим? – не поняла Вера.

– Так у него же гастрит. У меня вот тоже гастрит, – директор похлопал себя по объемному животу, – но я-то что… а Кирилл еще совсем молодой. Ну, Валентина его под заботу свою взяла.

– И, разумеется, Лепешкин общался с теми, кто занят в спектакле в главных ролях, – подал голос Волынцев. – Прежде всего с Дмитрием Лихановым, это понятно. В некоторой степени с Александром Константиновичем Свитенко – Иваном Грозным. С Мариной Дмитраковой, она у нас «драматическая» дочь, и с Аллочкой Калинкиной – «лирической» дочерью.

– А почему Калинкина именно Аллочка?

– Ее все так у нас называют, – пожал плечами Волынцев.

– Да, и еще побеседуйте с Гертрудой Яковлевной Стрекаловой, я вам о ней говорил, – добавил Дудник. – Удивительная женщина!.. Некогда была очень известным театральным критиком. В нашем городе просто номер один. Но ее в свое время охотно публиковали и в Москве, в том числе в очень авторитетных журналах «Театральная жизнь» и «Театр». Ее имя даже занесено в Советскую театральную энциклопедию. Она и сейчас иногда пишет, правда, редко, и, естественно, уже никуда не выезжает, но тут ничего не поделаешь…

– А что изменилось? – заинтересовалась Вера.

– Возраст изменился. Три года назад мы ее поздравляли с восьмидесятилетием.

– Она такая старая?

– Что вы, что вы! – едва ли не ужаснулся Дудник. – Не вздумайте к ней отнестись как к старухе! Это совершенно не про нее!

– Ну надо же! – хмыкнула Вера и спросила: – Вы можете дать ее координаты?

– Конечно, – кивнул головой директор.

– А сами сообщить о смерти Лепешкина и о том, что я хочу с ней встретиться, можете?

Дудник тяжко вздохнул:

– Придется выполнить эту скорбную миссию. Провожу вас и позвоню. Или вы хотите, чтобы я это сделал при вас?

– Я не буду вам мешать выполнять скорбную миссию, – сказала Вера. – У меня вообще последний на данный момент вопрос: у Лепешкина были враги и кто, по вашему мнению, мог его убить?

Директор и режиссер уставились на нее с недоумением.

– Вы думаете, если бы мы хоть что-то могли предположить, мы бы вам не сказали? – ответил за обоих Дудник. – И вообще Кирилл был совершенно неконфликтным, даже милым человеком…

Глава 5

Покинув директора и главного режиссера, Вера первым делом позвонила Дорогину:

– Рома, отправляйся в театр, пообщайся с ближайшим окружением Лепешкина, я тебе скину данные. А я постараюсь встретиться с одной старушенцией, которую старушенцией называть никак нельзя, потому что она известная театральная критикесса. Она знает Лепешкина с юности. Его, естественно, юности, не своей.

Затем позвонила маме:

– Привет! Ты говорить можешь или у тебя очередной пациент?

– Привет! Мой очередной пациент только что меня покинул. Но достаточно здоровым, – отозвалась Александра Николаевна.

– А медсестра твоя рядом?

– Она меня тоже только что покинула. Но обещала вернуться.

– Отлично. Потому как чужие уши не нужны. У меня кое-какие вопросы к тебе имеются. Ты помнишь, у тебя на участке были Панюшкина и Ружецкая?

– Фаина Григорьевна? Марта Мстиславовна? Конечно, помню. В актерском доме живут. Я еще помню мужа Марты Мстиславовны, очень был приличным человеком. И сына ее помню, он давно у нас здесь, в Москве, и, кажется, весьма процветает. И маму Фаины Григорьевны помню. Она умерла лет семь-восемь назад, уже девяностолетие отметила. О-о-о!.. Какая портниха! Одна из лучших в городе! К ней было не протолкнуться, но Фаина Григорьевна мне дважды делала протекцию. Мое зеленое шерстяное платье и летнее голубое…

– Стоп! – перебила Вера. – А о них самих что скажешь?

– Ничего, кроме хорошего. Сами болели не часто, но у одной муж, у другой мама… В общем, периодически общалась. И всегда с удовольствием. Если на дом вызывали, то непременно старались чем-то угостить и вообще вели себя без актерских выкрутасов. А в их доме хватало таких, которые с выкрутасами. В общем, весьма интеллигентные и разумные женщины, хотя Фаина Григорьевна, конечно, более эмоциональная. А почему ты ими интересуешься?

– Потому, что убили их соседа по лестничной площадке. А я этим делом занимаюсь.

– Кошмар какой! – воскликнула Александра Николаевна, имея в виду не работу дочери, а само убийство. К работе дочери она успела привыкнуть. – И кто теперь сосед? Там раньше жил э-э-э… Брянский. Заслуженный артист, долгие годы работал в одном театре с Ружецкой и Панюшкиной… но он умер довольно давно, близких родственников не было и, если я не путаю, он завещал квартиру театру.

– Мама, у тебя потрясающая память! – оценила дочь.

– Я еще в том возрасте, когда это не комплимент, а констатация факта, – хмыкнула мать. – И кто же в квартире жил?

– Временно обитал драматург из Москвы. Приехал в музыкально-драматический театр. Его и убили.

– Кошмар! – повторила мать. – А при чем здесь Ружецкая с Панюшкиной? Надеюсь, ты их не подозреваешь?

– Не подозреваю. Но они драматурга и обнаружили.

– Уверена, в обморок не упали. Решительно вызвали полицию и предстали перед полицейскими во всеоружии – то есть при макияже и прическах.

– Совершенно точно. При полном марафете. Причем Панюшкина при этом марафете отправилась рано утром в поликлинику, а Ружецкую полицейским пришлось дожидаться, пока она наводила красоту.

– Молодцы, – с явным удовольствием констатировала Александра Николаевна.

Где-то вдали послышался весьма требовательный стук, и Александра Николаевна крикнула куда-то в сторону звука: «Минуточку», после чего произнесла в трубку:

– У меня пациент долбится, да и сестра сейчас придет, поэтому говори конкретно: что ты хочешь выяснить?

– Мне в театре могут понадобиться свои люди. Сама понимаешь, там без поводыря входов-выходов не найдешь. Так вот хочу тебя спросить: можно понадеяться на Ружецкую с Панюшкиной?

– Безусловно! – даже на секунду не задумалась мать. – Они всю жизнь в этом театре, знают всех и всё, как я тебе говорила, вполне разумные, к тому же весьма активные и приличные. И что для тебя немаловажно: они умеют держать язык за зубами. Был повод проверить.

«Какой повод?» – хотела спросить дочь, но ответить ей могли только короткие гудки.

После звонка маме Вера сделала звонок сыну:

– Тебе сегодня много уроков задали?

– Маменька, говори конкретно: чего тебе надобно? – отреагировал вопросом на вопрос Ярослав.

– Мне надобно, чтобы после того, как будут сделаны уроки, ты в интернете нарыл все, что касается драматурга Кирилла Андреевича Лепешкина.

– Это того, которого сегодня грохнули? – заинтересовался сын.

– А ты уже знаешь?

– Маменька, я же тебе еще утром говорил: интернет такое не утаит. Тебя поэтому твой начальничек законного отгула лишил?

– Поэтому. Так ты пороешься?

– Ну куда ж я денусь… – лицемерно вздохнул Ярослав. – Тебе, конечно же, не хочется ваших сотрудников загружать сбором досье на убиенного, у тебя же на это есть сын безотказный.

– Ну вот что, безотказный, – строго (впрочем, тоже лицемерно) сказала мать, – у наших сотрудников полно других дел. А тебе только развлечение.

– А ты не нарушаешь тайну следствия? – ехидно осведомился сын.

– Никак нет, – язвительно ответила мать. – Во-первых, о смерти Лепешкина знает уже куча народа. А во-вторых, я тебя прошу изучить открытые источники. Задание понято?

– Принято.

И Ярослав отключился.

* * *

Вера посмотрела на часы. Прикинула, что Дудник, пожалуй, связался, как и обещал, со Стрекаловой и обо всем ей сообщил. Вера, конечно, не любила быть вестником печального, но порой приходилось, и ничего, справлялась, однако же, если есть возможность переложить тяжкое бремя на кого-то другого, то грех не воспользоваться. Тем паче (в этом Вера нисколько не сомневалась) Михал Семеныч гораздо лучше справится с тяжкой задачей. Все-таки старая женщина… хоть ее и нельзя называть старой.

Гертруда Яковлевна сказала:

– Приходите хоть сейчас. – И добавила: – Я все знаю от Миши Дудника. Это ужасно. Но я готова переговорить с вами.

Конечно, следовало бы заранее навести более подробные справки о Стрекаловой, дабы ясно понимать, с кем имеешь дело, однако не старая критикесса интересовала следователя Грознову, а драматург Лепешкин, и потому подробностями относительно собеседницы можно было пренебречь.

Стрекалова проживала в тихом центре в старом доме, который издавна называли генеральским. Его построили в начале пятидесятых годов именно для генералов, а также других больших начальников. То есть некогда это был элитный дом, со временем не утративший (несмотря на появление еще более элитных домов) своей привлекательности для любителей старины – пусть и не столь отдаленной. Квартира Стрекаловой (по крайней мере, прихожая и гостиная, которые успела рассмотреть Вера) тоже была из прежней жизни: просторная, со старой массивной мебелью, хрустальными люстрами, натуральным паркетом «в елочку» – в общем, солидная.

Охраны, однако, в подъезде не было, из чего Вера сделала вывод: содержать ее нынешним обитателям пятиэтажки (в большинстве своем уже не таким статусным и состоятельным), где на каждой площадке размещались всего три квартиры, явно дорого. Лифта тоже не было, и Вера отправилась на третий этаж пешком, прикинув, что старый советский стандарт (устанавливать лифты в домах не ниже шести этажей) – наверняка создает большие проблемы для старой женщины.

Стрекалову, однако, старухой (в привычном понимании) действительно назвать было сложно – как и предупреждал директор театра Дудник. Высокая, худая, с прямой спиной, с прозрачно-серыми глазами и тонкими, чуть заостренными чертами строгого (в данном случае – скорбного) лица, она, несмотря на естественную печать возраста, выглядела красивой. А особенно хороши были волосы – аккуратно стриженные, густые, серебристо-белые, какие бывают у некогда жгучих брюнеток. На ней были легкие синие брюки, элегантная голубая кофточка, кожаные домашние туфли на маленьком каблучке. В ушах и на руках с идеальным маникюром – жемчужный гарнитур. В общем, ухоженная женщина с отменным вкусом, привыкшая держать себя в надлежащем виде всегда и везде. Ну никак не старуха!

– Прошу вас, проходите в гостиную, – произнесла Стрекалова голосом, каким в советские времена дикторы центрального телевидения читали тексты в программе «Время». Правда, с интонацией некролога. – И не разувайтесь. На улице сухо, а ко мне дважды в неделю приходит женщина делать уборку. Все остальное я делаю сама.

– Извините, что тревожу вас по столь печальному поводу… Вы ведь знали Кирилла Лепешкина очень давно… – проявила вежливость Вера.

Гертруда Яковлевна вздохнула:

– Для меня «очень давно» – это по меньшей мере полвека. А Кирилла я знала восемнадцать лет. – И без паузы: – Что вы предпочитаете: чай или кофе?

– Пожалуй, чай, – слегка растерялась Вера, приготовившаяся начать с успокоительной беседы.

– Черный или зеленый?

– Мне лучше черный.

– А если я немного добавлю мелиссы, вы не возражаете? Вы знаете, что такое мелисса?

– Знаю, и с удовольствием.

– Прекрасно, – одобрила хозяйка и проследовала на кухню со словами: – Располагайтесь в гостиной, где вам удобно. Можете за столом, а можете за журнальным столиком в кресле.

Вера предпочла кресло. Оно тоже оказалось из старых, обтянутое темно-зеленой кожей, с широкими отполированными временем деревянными подлокотниками, не слишком мягкое и не особо твердое, а «само то». Окинула взором обстановку, прикинув, что, пожалуй, это единый гарнитур, выдержанный в зеленовато-коричневых тонах, вот только интересно: из какого дерева? Ну точно, что из натурального дерева и явно не из сосны.

Однако самым примечательным был висевший на стене большой портрет в тяжелой и тоже явно дорогой раме. С портрета на Веру взирал мужчина лет шестидесяти, не толстый, но массивный, с крупным лицом, аккуратно подстриженными волосами, в двубортном пиджаке. И его взгляд, и весь его облик олицетворяли спокойствие и уверенность. Вера подумала, что в советское время именно так писали портреты видных государственных деятелей.

– Рассматриваете портрет моего мужа?

Гертруда Яковлевна появилась с большим серебристым подносом, на котором стояли два чайника (с кипятком и заварочный), чашки с блюдцами, сахарница, вазочка с печеньем – и все из единого сервиза тонкого фарфора.

– Я вам помогу! – Вера решила, что поднос, пожалуй, тяжеловат для старой дамы, но та отмахнулась:

– Не стоит беспокоиться. Я не настолько слаба. – Поставила поднос на журнальный столик, разлила чай в чашки, величественно опустилась в соседнее кресло, кивнула на портрет: – Это действительно мой муж, Владлен Александрович Новиченко, был одарен собственным изображением на шестидесятилетний юбилей. На мой взгляд, получилось слишком официально, даже в некотором смысле пафосно, однако вполне соответствующе моему мужу.

– Ваш муж, вероятно, занимал высокий пост?.. – осторожно поинтересовалась Вера.

– Мой муж был крупным советским писателем, много лет возглавлял местное отделение Союза писателей, его хорошо знали в Москве, он состоял членом редколлегий ряда солидных литературных журналов… В общем, был номенклатурным человеком. Вы читали книги Владлена Новиченко?

– К сожалению, нет, – призналась Вера, которая даже не слышала такой фамилии. – Но… если вы рекомендуете… – добавила она из вежливости.

– Совершенно не рекомендую, – неожиданно заявила Стрекалова. – Владлен написал три романа, четыре повести, ряд рассказов, но сегодня это никто не будет читать.

– Да-а-а?.. – Подобная критичность вызвала недоумение.

Стрекалова усмехнулась – не разжимая губ, лишь вздернув и опустив их уголки.

– Владлен Александрович был из категории правильных советских писателей. Он имел прекрасное чутье, которое помогало ему писать именно о том, о чем нужно в данный момент писать. Начинал он с журналистов и был весьма талантливым очеркистом. Вот тут не отнимешь: он умел находить интересных людей и писать о них интересные очерки. Кстати, именно за серию очерков о целинниках… Вы, надеюсь, слышали об освоении целины?

Вера кивнула, и Гертруда Яковлевна кивнула тоже – словно учительница, которой ученик дал правильный ответ.

– Вы молоды, – сказала она, – а молодежь часто понятия не имеет о том, что в свое время знал каждый. Так вот именно за серию очерков о целинниках Владлена Александровича и приняли в Союз советских писателей. По тем временам это было примерно то же, что сейчас стать долларовым миллионером.

– Так хорошо платили?

– Если человек работал, а не как многие только болтал о своих творческих замыслах, и, соответственно, издавался, то – да, он имел хорошие деньги. Но дело не в деньгах – дело в возможностях. В советские времена главными были не деньги, а возможности. Вот эту квартиру, четырехкомнатную, которая сегодня, конечно, стоит больших денег, Владлену Александровичу выделили как председателю отделения Союза писателей.

Вера подумала, что жизненный путь мужа Стрекаловой, вероятно, достоин внимания, однако ее интересовал не писатель Новиченко, а драматург Лепешкин. Но она знала свою самую сильную для следователя сторону – умение общаться с людьми: разговаривать, выслушивать… Крупинки золота перемешаны с грудой пустой руды, тише едешь – дальше будешь…

– Очень интересно, – изобразила она на лице искреннее внимание.

– Именно о целинниках Владлен Александрович написал свой первый роман, – продолжила Стрекалова. – Попал в актуальную тему. Потом повесть об ученых… как раз тогда, когда интерес к науке был на самом пике. А еще роман о передовиках промышленного производства и повесть о техническом перевооружении села, а также повесть, самую последнюю, в конце восьмидесятых годов, при Горбачеве, о борьбе за перестройку и ускорение… В общем, вы понимаете: Владлен Александрович умел попасть в нужную точку, его охотно издавали, переиздавали, всячески привечали, награждали, продвигали. А если учесть, что, в отличие от многих, в том числе по-настоящему талантливых писателей, он был членом КПСС, человеком не пьющим, всегда и везде умеющим себя надлежащим образом вести… то, совершенно естественно, он имел почет, деньги и возможность приобретать соответствующие блага. Одна лишь проблема… – Гертруда Яковлевна вновь дернула губами, – и в прежние времена его литература была просто добротным ремесленничеством, а в нынешние его книги вообще никто не станет читать. К счастью, для него как писателя к счастью, Владлен Александрович до своего забвения – пять лет назад было его столетие, а никто и не вспомнил, – не дожил, умер в начале девяностого года. Во вполне еще не старом возрасте.

Стрекалова аккуратно отхлебнула чай, надкусила печенье, замолчала. Вера тоже отпила из своей чашки и тоже надкусила печенье (и то, и другое оказалось великолепным).

– Вы были намного младше своего мужа? – спросила исключительно для поддержания беседы.

– На двадцать два года. Меня сюда из Москвы после факультета журналистики распределили, вместе с тремя сокурсниками. Они-то положенный срок отработали и уехали. А я познакомилась с Владленом Александровичем… Ему уже сорок шесть лет исполнилось, он уже был признанным писателем… А я была красавицей, которая в него ну просто безумно влюбилась! Умница, видный мужчина, прекрасный человек, к тому же я тогда считала его очень талантливым!.. Он полюбил меня почти с первого взгляда… И даже, помнится, пошутил о созвучии наших имен…

– Это как? – На сей раз стало действительно интересно.

– Вы знаете, что означает имя Владлен? – И, не дожидаясь ответа, пояснила: – производное от Владимир Ленин. А я – Гертруда. Полагаете, это распространенное немецкое имя? Ничего подобного. Это производное от «героиня труда». В двадцатые – тридцатые годы подобные производные были очень популярны. У меня, например, был сокурсник, которого звали Ким. Коммунистический интернационал молодежи. Я родилась перед войной, конечно, если бы чуть позже, никто бы мне имя, похожее на немецкое, не дал, но… Можно было потом сменить, однако родители, да и сама, не стали. Имя дала бабушка, большевичка с дореволюционным стажем, она погибла в ленинградскую блокаду. – Стрекалова вновь замолчала, словно задумавшись, затем тряхнула головой и продолжила: – Я не уводила Владлена Александровича из семьи. Нет-нет! К моменту нашего знакомства он уже восемь лет был вдовцом, воспитывал четырнадцатилетнего сына Сережу. Мы с ним сразу подружились. Хороший был мальчик…