Забудь о любви

– Оно из свадебной коллекции, – сбивчиво мямлит, – альтернатива классическим обручальным…

– Ну так и невеста у меня особенная, – Карл оттесняет девушку и, приподняв мою ладонь, нанизывает на безымянный палец символ готовности прожить вместе с ним жизнь. Ну или всего два года. Почему два, кстати? Со всеми волнениями упустила этот вопрос, но уточнять не тянет, потому что это будет обсуждением условий. А я ещё не дала согласия.

На руке кольцо будто светится изнутри. Отворачиваюсь, а Карл любуется:

– Твоё. – заключает с интонацией “берём”. Снова решил за меня.

Обращается к сотруднице-невидимке, появившейся тенью в ответ на наклон его головы, – теперь покажите помолвочные.

Тень исчезает.

– Ты снова давишь! – за обедом он был внимателен и расслаблен, слушал и, показалось, проникся тревогами, понял всё и больше не будет вести себя так, словно я марионетка. Но на практике просто тактически отступил? – Сказал, только посмотрим!

– Мы и смотрим. – невозмутимо подтверждает. – Причём тебе тоже нравится. – оплетает кистью моё запястье, подносит к губам и легко целует, – как и мне.

Убрав руку, не отвечаю. Ещё с начала знакомства я чувствовала себя рядом с ним обнажённой, не пряча реакций и эмоций, которые он чутко ловил и которыми наслаждался. Мне было комфортно в той наготе, наверное, как первым людям в раю. Не было мысли закрыться. Наоборот, хотелось раскрыться полностью. Чистая гармония.

И вот теперь эта гармония выродилась в уязвимость. Он слишком много узнал обо мне, сразу всё видит и чувствует. Душит обида. Поздно прятаться. Если б я знала, что так опасно ему доверять…

– Алёна… – раздражённо трёт переносицу, – я с удовольствием досмотрел бы твоё представление и даже принял в нём участие, – горячая ухмылка из прошлой жизни, – но у нас нет на это времени.

Делает несколько резких шагов, отдающихся эхом в кабинете. Присаживается рядом, откидывая пряди волос на спину, глубоко вдыхает мой парфюм.

Вкрадчиво интересуется, уже без напряжения:

– Правда, нравится? – компромисс в его интерпретации. Иллюзия, что я принимаю решение. Его представление для меня.

Нервно дёргаю плечом. Как оно может не нравиться?! Кольцо невероятное!

Считывает реакцию:

– Какого беса тогда этот концерт? – слова грубые, а в голосе столько ласки, будто гладит.

– Потому что, если дал время, надо ждать, – безапелляционно чеканю, впрочем, уже открыто разглядывая украшение, привыкая…

– Помолвочные из серии “Классик”, – материализуется из воздуха девушка, – несколько вариантов. К сожалению, традиционные быстро уходят, последняя коллекция только под заказ, но вот всё, что есть, из наличия…

На тумбе возникают несколько ободков из белого золота с нескромными бриллиантами. Рука тянется к первому.

– Отличный выбор, – торжественно хвалит, – бриллиант круглой огранки, полкарата, двойной бриллиантовый нимб…

Перестаю слушать, поддаваясь гипнозу медленно кружащихся бликов и прокручивая в голове одну неприятную мысль: этот ювелирный демарш очень похож на попытку кому-то что-то доказать… И хоть у нас ненастоящая свадьба, мы не связаны чувствами, но меня парадоксально задевает.

Не успев проанализировать, замечаю, как Карл задумчиво крутит другое кольцо – с крупным квадратным камнем… В памяти сразу всплывает, как его экс-невеста Елизавета носила такое же и насмешливо называла этот бриллиант “метеоритом ” из-за внушительного размера. Журила Карла за неумеренность в тратах, но не снимала…

Вопрос вырывается помимо воли:

– Ты любишь Бет?

Глава 6

Ухожу.Этот вопрос поражает меня саму. Насколько раньше было всё равно, что происходит в его жизни за стенами номеров, где мы проводили время. Хотя это неправильное определение. Мне не было всё равно, но было неважно. Чувствую, за эти два дня мы узнаем друг друга больше, чем за предыдущие года. Любит ли?… Подспудно я чувствовала, что их связь с Бет носит иной характер. В те редкие разы, когда встречались вместе, они вели себя, как женатая пара со стажем, в которой пламя любви перетекло в ровный огонь уважения. Тепло и привязанность, общие увлечения и совместный бизнес, но ничего из этого не останавливало его в момент, когда он присылал мне ключ от арендованного бунгало в красивом месте за городом. – Господь с тобой, Алёна, – на лице Карла – недоумение. – Что бы было со мной, если бы прилетел нож в открытую спину? Как бы справлялся со всем свалившимся …? – последнее слово говорит на чешском, догадываюсь о смысле без перевода. – Любовь – это… Плавно, будто боясь спугнуть, откладывает кольцо и тянется к моей ладони, обхватывая её, словно для рукопожатия. Накрывает второй рукой и сжимает, заставляя порезы ныть. Не больно, а просто чувствительно, неприятно, но звенящие от натяжения нервы усиливают это ощущение в разы. Ахнув, дёргаю руку. Безрезультатно – хватка прочно держит. Сердце выстукивает сигнал о спасении, пульс бьётся в горле, в висках и в венке, которую зажимает его большой палец. Делаю рваный вдох… – Любовь – это всегда боль, Алёна. – глаза Карла хищно прищурены. Обычно я менее мнительна, только его ладонь ощущается раскалённым железом. Кожу нестерпимо жжёт. Кажется, что порезы сейчас откроются и сквозь лейкопластырь проступят рубиновые капли – ещё одно “украшение”, которое он тоже наденет на меня. – Тшш, – моё сопротивление лишь умножает боль, – нужно, чтобы ты выслушала и поняла, – голос спокоен, но в стальных глазах закручивается снежный шторм. – Я поняла, отпусти! – громко шепчу, чтобы не привлекать внимания сотрудницы бутика. – Значит, не поняла. – чёрные ресницы падают, скрывая стихию, ноздри вздрагивают от дыхания. Черпает в себе силы, чтобы не сорваться? Потому что я прямо вижу, как через секунды меня посечет осколками ледяной крошки… – Алёна, – возвращается спустя несколько вдохов, – любовь только в девичьих мечтах прекрасна. Много счастья она тебе принесла? Вопрос риторический, только всем сердцем желаю ответить на него положительно. Только ни одного аргумента… – Любовь – это постоянный страх потери, – запальчиво продолжает, – ревность и взрывы страсти, мучительное понимание, что без человека ты не можешь дышать, вас скручивает намертво, и не оторваться, как бы плохо не было. Постоянный риск и жизнь на грани опасности, потому что неизвестно, что будет дальше. Боль собственной глубокой уязвимости… – не отпуская меня, ребром свободной ладони сгребает кольца в сторону, едва не роняя на пол. – Кто-то сказал, что любовь приносит боль, потому что прокладывает путь к блаженству… Так вот, Алёна, имел я это блаженство в виду. Пусть остаётся слабым глупцам, желающим бессмысленно тратить жизнь. Хватка слабеет, будто со своей речью он отпустил что-то тёмное, мрачное, пугающее. То, что не показывал никому. Хотя… Возможно, именно так он убедил свою Лизу? Его запал гаснет. Я давно перестала вырываться, оглушённая его словами, и сейчас он осторожно поглаживает мою кисть тёплыми пальцами, говоря тихо-тихо: – Забудь о любви, девочка, и тогда то, что ты называешь западнёй, станет самым надёжным и уютным убежищем для лисички. Даже от нежных касаний рука пульсирует болью, разворачиваю ладонь в поисках крови – странно, ничего нет. Или это не рука, а вся я пульсирую, потому что нечеловечески устала и больше совсем не осталось сил. Надо идти, вот только… Несмело, потому что теперь сама боюсь ранить, прикасаюсь к его щеке и заглядываю в глаза. Хочу, чтобы тоже понял: – Карл, мне так жаль… – действительно жаль! – Очень жаль, что ты либо не знал любви, либо видел её с такой стороны… Я подумала. Не смогу так. Не смогу принять твоё предложение, не смогу забыть о… – отрицательно покачав головой, глотаю непролившуюся соль, пытаясь закончить фразу, но больше не получается выдавить и звука. Карл пристально смотрит с нечитаемым выражением лица: закрыт полностью, холоден и далёк. Больше держать не будет.

Устав, плюхнулась на пол тут же и, обернувшись на чужое движение, до смерти перепугалась, а Николай с тысячей извинений отпаивал водой, пока не восстановится ровный пульс. Но пульс так и не восстановился… Час. Я была интересна целый час.– Здравствуй, отец, – мобилизовавшись, отвечаю в телефонную трубку. Молчит, хотя позвонил сам. – Пап?.. – настороженно переспрашиваю, меняясь в голосе. Последнее он стал сдавать – давление. Только бы не сейчас, не из-за этой ссоры. – Гм-м-м… – прочищает горло и утомлённо произносит, – дочка… Сердце сжимается. Отец строг со мной, иногда авторитарен, но врагами мы никогда не были, поэтому трудно его слышать таким. Спешу успокоить: – Если ты позвонил отговаривать выходить замуж за Карла, то… – слова “больше не надо” теряются в его шумном выдохе. – Нет, – ещё один тяжёлый вздох, – но гостем на вашей свадьбе я не буду, прости, Лёшка, – к горлу подкатывает ком. Он так звал меня в детстве и совсем редко, когда выросла. Только в моменты особенного душевного единения. Не в такой, как теперь, конечно. Просто его шаг навстречу. Редкий. Один из очень немногих за всю жизнь, поэтому не дыша, слушаю дальше: – У тебя в почте билет. – Пап… – Он на завтра, – не дает возразить, хоть я и не собиралась, – если вдруг решишь иначе… Уже! Но стыдно признаться… Крепко зажмурившись, качаю головой. Хорошо, что не видит. – Ты такая порывистая и импульсивная, точно как… – мама. В его устах это не комплимент, но звучит с теплотой. – Не хочу воевать, милая, – пауза, – Подумай. “Спасибо, пап, я воспользуюсь”, – говорю уже гудкам в трубке. Наверное, его любовь ко мне – тоже боль. Только ведь не всегда? Увязаю в этих мыслях, не могу успокоиться. То тревожусь из-за отца, то бессмысленно спорю с Карлом, доказывая, что любовь – это не только боль, но и счастье. Правда, у меня всегда в обратном порядке, но всё же. Что-то доказываю им обоим, пока еду в такси, потом – пока собираю чемодан… Рассеянно складываю вещи, время от времени останавливаясь, чтобы “посмотреть” какой-нибудь кадр из ленты воспоминаний, которые дала мне любовь. Полькин отец, Николай, стал моим первым во всех смыслах: первым, кто услышал меня, первым, кто согрел душу, первым, кто увидел во мне женщину, первым, кто прикоснулся с любовью, первым, кто убил. Со стороны это было скандально и пошло: женатый друг семьи и малолетняя, наивная дурёха. Очень-очень одинокая, замёрзшая дурёха, днями пропадавшая в художественной мастерской, либо в библиотеках, либо в музеях… Без друзей и с семьёй в виде Катеньки – нашей домработницы. До рождения Полинки моего отца почти не было дома. Николай тоже ценил искусство. Как-то случайно зашёл к нам, и, не застав папу, заглянул в мою мастерскую. Он час наблюдал, как я работаю, не слыша его присутствия из-за наушников. Под ломанную партию виолончели на холст рвался такой авангард, что, кажется, классический натюрморт, стоящий рядом, периодически в ужасе вжимался в мольберт.

А сколько он знал и каким великолепным собеседником был. Ник умел слышать, что говорю я, понимал и учил делать громче мой внутренний голос, быть смелее и рисковать – в искусстве, в жизни, в любви. Показал, насколько я привлекательна внешне и как его манит моя душа.Красивый мужчина в два раза старше, смотрел на меня с изумлением, словно на чудо. Заворожённо и восхищённо. Попросил разрешения ещё зайти…. посмотреть. Моментально влюбившись и алея, как мак на бедном натюрморте, кивнула застенчиво и убежала, как тогда посчитала, с позором. Много позже, снимая с меня одежду, Ник припомнил это бегство и называл самым милым актом смущения.

Тот самый.Конечно, я ему её отдала. Прыгнула в это море с обрыва, задохнувшись от счастья. Но, когда стало ясно, что появится Поля, он сказал: “Por lo que tiene de fuego, suele apagarse el amor”. То есть “любовь гаснет, потому что горит”. Вот и его горела ярко, но быстро сгорела дотла. В тот же вечер Ник исчез, оставив меня мучительно догорать в своей… Да, Карл прав: любовь – боль. Только почему мы раз за разом к ней стремимся? Почему я, спустя много лет незатейливых интрижек, зайдя в кабинет к отцу, лишилась дыхания услышав: – Алёна, знакомься, тот самый Тимур Власов, гений архитектурного программирования.

Тогда, привалившись к двери с обратной стороны, я была готова разрыдаться как девчонка, у которой не удалось первое свидание. Но в отличие от девчонки, я точно знала, что будет второе и третье… Мы будем как минимум вместе работать. И слово "вместе" грело больше всех остальных.Тот самый Тимур Власов обращает на меня взгляд, и из головы вылетает, зачем сюда шла. Одновременно накатывает дурнота, и разливается эйфория. Я ждала столкновения с ним со дня на день, но всё равно оказалась не готова. – Я, наверное, позже зайду, – решительно разворачиваюсь к двери, чтобы спрятаться у себя в кабинете и наедине пережить эту встречу. – Постой, – не даёт скрыться отец, – подожди немного, мы заканчиваем с “Югом”, – так между собой в концерне называют сеть гостиниц, – и переходим к “Лире”, тебе будет интересно. Да, это я попросила папу отдать компании Власова мои новогодние проекты, только как их обсуждать? Мысли – дикий, неуправляемый хаос. Обычно непринуждённо общаюсь с новыми людьми, люблю знакомиться, но… Это Тимур. От осознания, что мы в одной комнате, все попытки привести себя в норму терпят крах. Открою рот – опозорюсь по полной. Стараясь воскресить в голове самые сложные ситуации на переговорах, из которых выходила с победой, черпаю силу в прошлых успехах. Уверенно – надеюсь, со стороны это и правда выглядит уверенно! – прохожу к одному из кресел и, не глядя в опасном направлении, занимаю место. Держу фокус на отце, стараюсь прислушаться к беседе, чтобы не угодить в неловкую ситуацию, если вдруг что-нибудь спросят. Папа, не замечая моего смятения, бодро очерчивает Тимуру фронт предстоящих работ в концерне. Он тоже очарован Власовым – видно. Сулит перспективы с позиции состоявшегося инвестора, хотя ещё не вложил ни копейки. Засыпает вопросами будущего партнёра, и тот обстоятельно отвечает… Что? Да бог знает, не разбираю смысла. Его голос, глубокий, насыщенный, мощный, ошеломил меня с первого звука. Я просто не знала, что может быть так, что способна превратиться в чувствительную мембрану и впитывать полутона, увязая всё глубже. Наваждение уже не отпустит. Теперь мне смешно от опасений, что при личном общении он окажется не таким. Не то чтобы хуже, просто другим. Будет отсутствовать какая-то главная нота, что отзывалась в тебе особенно глубоко, и весь образ распадётся. Какая глупая наивность! Заветная нота не просто в наличии, она расцвела таким богатством оттенков, что хочется шагнуть в это волшебное облако звуков и остаться в нём, чтобы слушать и слушать. Шею с затылком покалывает, и без конца тянет поправлять волосы. Не поворачиваясь, чувствую внимание. Не интерес, а именно вежливое внимание, чуть более деликатное, чем к отцу. О боже, ведь прямо сейчас я произвожу на него первое впечатление, которое, как известно, не исправить. Немыслимых усилий стоит не треснуть себя ладонью по лбу. Ну же, Алёна, обернись, посмотри открыто и симпатией, как ты умеешь, но мышцы шеи каменеют, не давая повернуть голову. Вдруг он в глазах всё прочтёт? Вообще всё. Что он сделает, если узнает, что в ежедневнике, лежащем в моей папке, его фотография? Понимая всю нелепость паники, дрожащими пальцами отодвигаю папку подальше, словно это поможет спрятать секрет надёжнее. Сама на себя злюсь – это уже не наваждение, а помешательство какое-то… Вдохи становятся редкими, в ушах шумит… Как хорошо, что мужчины увлечены чем-то на мониторе и не обращают на меня внимания. Разворачиваю к себе журнал с картинками гостиничного комплекса и, листая, симулирую любопытство. Не справляясь с эмоциями, замираю и прикрываю глаза, пытаясь восстановить равновесие. Тихий и медленный вдох… выдох. Только начинает получаться, как: – Алёна, – голос отца провоцирует новый выброс адреналина, вновь выводя панику на пик, – с тобой всё хорошо? Ты побледнела. Спасибо, папа, теперь ещё лучше. – Да, как-то неважно себя чувствую, – стараюсь встать не очень резко. – Подожду, когда вы закончите, ты мне нужен… – зачем?! Произношу какую-то чушь, аккуратно отступая к выходу. Нужно быстрее исчезнуть, пока не выставила себя полной… А вот Тимур, наоборот, в порывистости себе не отказывает. Нехотя оторвавшись от монитора – будто вспомнив о вежливости, рывком поднимается и тянет руку: – Рад знакомству, Алёна. Мне всё же приходится на него посмотреть. Незаметно опираюсь на спинку одного из кресел за длинным отцовским столом, потому что ощущение падения довольно сильно дезориентирует. Кабинет меркнет, и я лечу в темноту карих глаз. Было ли неожиданностью, что Тимур Власов – красивый мужчина? Нет. В соцсетях мало фото и видео с ним, но хватило, чтобы понять, как изменил его возраст, ведь поразившее меня фото было сделано несколько лет назад. Он раздался в плечах и, оказывается, значительно выше, чем представляла. Больше свободы и силы в движениях, но сохранилась та же хищная грация. Много мощи, уверенности и энергии, которая заполняет всё пространство, но не давит. Пока он на твоей стороне. А ещё запах… Не брутальный. Таким мужчинам не нужно подчёркивать мужественность с помощью парфюма. Что-то цитрусовое и пряное, а еще древесное… И его собственный запах, скрывающийся за остальными, но мне очень явный. Сражающий наповал. Сбивчиво прощаюсь и сбегаю, игнорируя протянутую руку. Просто не смогла к нему прикоснуться, мне бы с уже захлестнувшими ощущениями справиться…

Растерянно закусываю губу… Приму?До этой встречи романтика в моей жизни была только в постели и около. Дорогой гостиничный номер с изысканным интерьером, выходные в красивом месте, свечи, музыка. Отношения, не обременённые бытом и бессмысленными ухаживаниями, всех устраивали. Не имело значения, свободен ли мой визави , если ваш танец продлится недолго. Два человека пересеклись в одной точке и разошлись дальше – ни разу мне не хотелось ни с кем остаться. Но настоящая романтика совсем другая. Я поняла это, когда стала работать с Тимуром. Его команда так здорово отработала с нами по Новому году, что было решено отдать им и текущие проекты. Большую часть дня я и две ассистентки проводили в их офисе. И пока мои барышни млели от смазливого Лёши Нечаева, я не могла оторвать глаз от Тимура. Необыкновенный. В офисе Власов как солнце в своей системе – всё вращается вокруг него. Не было ни единой возможности сопротивляться этой гравитации, да и желания тоже. Я грелась в его тепле, будто в январе попала в лето. И романтика в мелочах окончательно запечатала меня в своём чувстве. Горячий кофе, когда совсем выбилась из сил, именно в моей чашке с маками, которая прописалась на общей кухне. Заметить, что я замёрзла, раньше, чем почувствую сама, и перетащить несколько пледов в выделенную нам комнату. Запомнить, что люблю начос и добавить их в список офисных снеков. Учитывать, что я сова и не тормошить делами раньше двенадцати. Мы как-то работали рядом молча, каждый в ноутбуке, и мне было так уютно, гармонично. Максимальная степень душевного комфорта. Тогда-то и накрыло пониманием, что жизнь может складываться из таких мелочей рядом с этим мужчиной. Что можно не только время от времени нарядно разделять удовольствие с кем-то, а постоянно чувствовать счастье. Каждый день. В праздник святого Валентина с ним что-то произошло. Он вышел в офис через день совсем другим и до конца недели просидел в кабинете. Я скучала. Пользовалась каждым поводом, чтобы видеться, благо их было предостаточно, но он решал все вопросы, не глядя на собеседника, и даже если смотрел, то как-то сквозь. А потом снова стал собой как ни в чём не бывало. – И вот представь, – Тимур с коварной улыбкой упирается пальцем в точку на карте нашего музея, посвящённого культуре Египта, – игрок, думая, что всё прошёл, добегает такой довольный до финиша, тянется к амфоре за ключом, а она внезапно превращается в Сфинкса, и тот выдаёт ему ещё загадку! Скажем… – азартно задумывается, постукивая пальцами по подбородку, – почему фараона, живущего в Луксоре, нельзя похоронить в пирамиде в Гизе? Обсуждаем новый проект – виртуальные экскурсии в виде квестов по музеям фонда – специально для подростков, чтобы им было интересно учить историю и культуру. Тут можно и нужно хулиганить, и мы вовсю отрываемся на заданиях. – Кстати, правда, почему? – хмурюсь в поисках ответа. Тимур театрально закатывает глаза и тоном учителя сообщает: – Потому что он живой, Алёна, живых фараонов не хоронили! – А потом добавляет с сомнением, – вроде бы. Вот слугам не так везло… Смеюсь от души не столько над собственной несообразительностью, сколько от ситуации и атмосферы. Он улыбается вместе со мной. – Но ведь это не связано с историей! – обличаю его. – Ничего, пусть логику развивают, им полезно! Ты бы знала, кто на собеседование приходит… Разделять радость – тоже романтика. Моменты искристого, чистого счастья. На это подсаживаешься больше, чем на секс. Внезапно Тимур становится серьёзным, глаза затягиваются тёмным. Его выражение лица меняется так, что смех застревает у меня в горле. Он медленно наклоняется ближе, и, окутывая своим умопомрачительным запахом, убирает прядь волос, зацепившуюся за серьгу. Глядя в глаза, говорит: – Мне нравится, как ты смеёшься. С этого вечера я узнала, что такое внимание Тимура Власова. Он не напирал, не соблазнял, но этого и не требовалось. Я таяла просто от того, какой он, когда ему небезразлична женщина. Небезразлична Я. Его шёпот у уха и невинный контакт ладоней разжигали во мне огонь сильнее, чем самые смелые сексуальные эксперименты. И всё, что было после, когда он оборвал все контакты, – череда компромиссов с собственной гордостью, нарушенные клятвы и обещания, данные самой себе, проигранная битва за достоинство – стоило того, чтобы испытать те ощущения ещё раз. Стоило. С усилием закрываю молнию чемодана. Воспоминания плавно докатываются до слов “ЛЮБОВЬ” и “ДОВЕРИЕ” на холсте в студии Серафимы Власовой. Сейчас, когда улеглась истерика и исчезло внешнее давление, эти слова звучат голосом Тимура, но не мне… Звучат тем голосом, который я так и не услышала, тем, что он говорил с женой даже после их разрыва. Низким, чуть севшим, словно внутри рябью идёт волнение… Бессильно глотаю горькую ревность. До вчерашнего дня я не теряла надежды, что всё можно вернуть. А сейчас… Стаскиваю чемодан с кровати и качу к выходу. Тихий стук в дверь. Открываю – никого. Опускаю взгляд – на гостиничном мягком ковре стоит ведёрко со льдом и игристым, одетым в белоснежную салфетку. Присаживаюсь забрать и вижу, как из-за двери появляются туфли Карла. Опускается рядом: – Эм, – на лице – невиданное дело! – лёгкая тень смущения. – Мы с приятелем, – стреляет взглядом на бутылку, – хотим принести тебе извинения… Пауза в ожидании ответа. Ответа нет, поэтому он, склонив голову, добавляет: – Но я пойму, если ты примешь только его одного.

Глава 7

Делаю шаг в сторону, открывая дорогу в номер. Карл принимает из моих рук ведёрко и уверенно направляется к бару. У него такой же люкс на этом этаже. Достаёт соответствующие бокалы, и, придерживая бутылку под наклоном, срывает фольгу, раскручивая проволоку мюзле. Сейчас наши роли по отношению друг к другу размылись, но я по привычке любуюсь красивой игрой мышц на плечах под тканью пиджака и движениями длинных пальцев.

Вместо аристократической субтильности, присущей мужчинам его рода, Карл выстроил идеальное тело. Иногда кажется, что у него под кожей вместо мышц и сухожилий – дисциплина и сила воли. В любую погоду, в любом климате, в любых обстоятельствах он находит возможность тренироваться. Всегда восхищалась его целеустремлённостью, пока не попала под её каток.

Глухой хлопок пробки, тихое шипение золотистых пузыриков, поднимающихся высокой пеной, тонкий звон стекла, шаги в мою сторону. Карл протягивает бокал. Прикрыв веки, ловлю еле уловимый аромат клубники, пробую… Брют, розе. Очень вкусно.

– Мои извинения, Алёна, – мягко произносит Карл, неожиданно оказавшись настолько близко, что меня касается его дыхание. – Я забылся. События последних дней… – шумный вздох носом, – ослепили. Слишком хотел победить, а ты оказалась настолько подходящей, что… – долго подбирает слово, – понесло. Извини.

Извиняющийся Карл Лански – зрелище экзотическое. Ему с таким трудом даются слова, будто это впервые. Делаю несколько мелких глотков волшебного розе и решаюсь сказать то, что не смогла в бутике.

– Ты был прав, любовь – боль… – поднимает моё лицо, чтобы говорила в глаза. – Да, – подтверждаю, – думаешь, я не понимаю? Или не чувствую? – выходит сипло и горько. Даже говорить об этом немножко пытка. – Но от того она ещё более ценна. Потому что болит не от любви, а от её недоступности или потери.

Продолжая держать взгляд, кладу ладони ему на грудь, словно так буду убедительнее. Отчего-то важно, чтобы понял. Наши прошлые отношения не предполагали особенной откровенности, поэтому сегодняшние его слова тупым лезвием врезались так глубоко.

– Я… – хриплю и смаргиваю влагу, – хочу, чтобы меня любили.

Боже, это было трудно сказать даже терапевту, а сейчас будто босыми ногами по острому, битому.