Котэбог

Френсис открыл рот с намерением подробно и дотошно изложить свои соображения, но через секунду закрыл, решив не сотрясать воздух зря. Потому что воздух и вроде бы даже занавески колыхались от громкого баса Бутча, который каждый раз словно взрывался в пространстве, заглушая посторонние звуки.

– Я этого злодея лично в бараний рог скручу! – потрясал пудовыми кулаками колумбиец. – Надо набрать кучу оружия, нанять бравых бывалых парней из джентльменов удачи и разнести логово этого Марко Склавула к чёртовой матери!

Только вроде бы успокоившийся Бутч вновь распалился, закипел, покраснел, начал пошагивать из стороны в сторону, не в силах спокойно устоять на месте.

– Надо нанять бомбардировщик и сравнять всё жилище злодея с землёй!

– Вместе с Генри? – с лёгкой ухмылкой уточнила Элеонор.

– В смысле? – встрепенулся фермер, чуя в вопросе подвох, но картинка жаркой победоносной битвы перед глазами мешала здравому смыслу встать на своё и так скромное место в голове Бутча.

– Ну, в этом замке или где там обитает супостат Марко, находится ещё и Генри, – девушка пару раз щёлкнула пальцами перед лицом воинственного ухажёра. – Ау, память, просыпайся!

– Ах да, я, конечно же, и не забывал про Генри. Нет, сначала мы вытащим твоего брата, а потом я лично засуну пистолет в задницу похитителю и несколько раз проверну! А уже потом выстрелю! Пистолет, конечно, жалко, придётся покупать новый, но зло не должно оставаться безнаказанным!

В процессе своей тирады Бутч достал из-за пояса под рубашкой пистолет «Шварцлозе» и пальнул вверх. Через секунду рядом с ними грохнулась огромная бронзовая люстра. Шлёпнулась почти бесшумно в том смысле, что из-за грохота выстрела уши уже были заложены. Бронза помялась, электрические лампочки разбились и погасли, хрустальные детали разлетелись вдребезги.

– Бэзил, – спокойным тоном позвала Элеонор.

Дворецкий уже был тут как тут.

– Да, мэм?

– Это наша старинная антикварная люстра?

– Да, мэм. Семидесятый век от сотворения мира, редчайшая работа латинийских мастеров из города на сваях. Сегодня её оценочная стоимость на рынке около трёх тысяч саксонских фунтов.

– Выстави счёт на оплату мистеру Баскеру, – хладнокровно сказала Элеонор и с укоризной посмотрела на Бутча.

– Уже сделано, мисс Баффет, – доложил мажордом, для него это стало привычной процедурой, потому что несдержанный колумбиец регулярно умудрялся что-нибудь сломать в особняке саксонских аристократов.

Бутч посмотрел вверх, потом на люстру внизу, и негромко, насколько это было в его способностях, произнёс:

– Семидесятый век? Пфф! Старьё какое! Такую и не жалко! Удивительно, что настолько древний хлам так дорого стоит…

– Вернёмся к плану экспедиции, – отрезала девушка. – Как видишь, Бутч, логика подсказывает, что военный отряд брать не следует, как и бомбардировщик. Сейчас это неоправданные расходы, да мы и ничего не знаем про похитителя, жив ли вообще Генри… Может быть, они хотят за него выкуп? Мне кажется, надо встретиться с Марко Склавулом и спросить, чего он хочет. У каждого есть свои слабости и тайные желания.

Френсис выступил вперёд, воспользовавшись лёгким замешательством соперника.

– Я считаю, что нам следует нанять средних размеров дирижабль. До Сицзана чуть больше семи тысяч километров, с несколькими остановками долетим. Думаю, в конечной точке нашего пути будем искать проводников до обиталища Марко Склавула, там уточним по ситуации, надеюсь, что про него хоть кто-то слышал. И ещё: насколько я знаю, в Сицзане много гор и снега, надо запастись тёплой одеждой и обувью.

– Благодарю вас, Френсис! Просто блестяще, чётко и по делу, без выстрелов и взрывов. Бутч, тебе есть чему поучиться у мистера Розуэлла.

Саксонец склонил голову в благодарственном кивке. Бутч скривил недовольную морду.

Элеонор, как истинная женщина, иногда могла быть стервозной, и поэтому любила подначивать соперников, то превознося одного, то опуская другого. Чтобы не расслаблялись: дрессировка самцов должна быть регулярной.

– Всё равно я возьму пару пистолетов и винтовку. Даже если мы едем с целью переговоров, то до них надо добраться живыми сквозь бури и опасности! Поэтому гранаты я тоже захвачу! – громко провозгласил Баскер, всегда старающийся оставить последнее слово за собой.

***

Жестокая память непрошено подсвечивает обрывки прошлого, болезненными ударами кнута и ослепляющими вспышками подкидывает ушедшее, что хотелось бы навсегда стереть и забыть.

Маленький кнезёнок Марко, чутко прислушиваясь, пробирался на кухню. Там в шкафу на верхней полке лежали свежие восточные сладости, расфасованные по небольшим холщовым мешкам согласно сорту. Скоро наступит редкий день возращения отца Янко в родовой замок. Он наведывался со службы всего пару раз в год, и это событие стоило отметить. Мама Брунхильда при всей её внешней холодности и равнодушии не поленилась и лично съездила в Браилу и накупила восточных сладостей на ярмарке. Да, эти сладости продавали турки, которые являлись, по сути, оккупантами их княжества, они практически в постоянном режиме нагибали Молдавию, Трансильванию и Валахию, облагали данью и невозбранно набирали рекрутов в свою армию. Хитрые бюрократы и политиканы даже придумали отдельное слово, когда одно государство нагибает другое в принудительном порядке в позу рака и имеет, как душа пожелает: с тех пор это называлось вассалитетом. Пройдут столетия, слово «вассалитет» слишком сильно станет ассоциироваться с коленопреклонённой позицией отверстиями к насильнику, поэтому термин изменят, и это станут называть сателлитством, или просто «прокси», но это уже другая история. Касаемо восточных сладостей от турков, то Брунхильда, опираясь на холодный и трезвый расчёт (как и во всём остальном в своей жизни), справедливо полагала, что вкусные кондитерские изделия – это вкусные кондитерские изделия, и неважно, кто их приготовил.

Теперь все эти козинаки, пахлава, ореховая и кунжутная халва, щербет, нуга, малиновый рахат-лукум, чурчхела с грецкими орехами и парварда лежали на верхней полке на кухне и изо всех манили Марко их хотя бы продегустировать. Наследник княжеского рода тщательно спланировал всю операцию своим шестилетним умишком: он убедился, что нянюшка Донка пошла во двор развешивать бельё, а маменька засела в своём кабинете за книгами, где проводила много-много времени. Чтобы достать до верхней полки, нужно было из угла кухни подвинуть топчан для порки, встать на него, потом перелезть на столешницу, а уже оттуда он, если встанет на цыпочки, дотянется до дверцы шкафа с сокровищами. Слюнки так и текли у Марко, когда он вспоминал вкус пахлавы и миндаля в глазури. Ему такое перепадало только по большим праздникам: когда возвращался отец либо на Новый Год или Драгобете.

Мальчик бесшумно проник на кухню, перед входом в которую замерев на миг, дабы убедиться, что по замку не разносится звук шагов матушки. Теперь топчан. Поднять деревянный топчан Марко было не под силу, поэтому он начал его сдвигать ближе к шкафу. Раздался жуткий негромкий скрип движения дерева по каменному полу, но для Марко это было сродни громким фанфарам на весь замок, он застыл и прислушался. Вроде всё тихо, никто не идёт. Сердце вылетало из груди у маленького Склавула, опасность задуманного будоражила, ужасала и рисовала страшные картины наказания от маменьки, если та узнает. Но ведь та не узнает, наивно полагал кнезёнок, ведь он собирался открыть всего пару мешков, взять по одной-две сладости, и снова всё вернуть в исходное положение. Вряд ли мама Брунхильда пересчитывала все орешки и кусочки нуги.

Долгий целый станьен пути проделали нары до шкафа, Марко тужился и потел, толкая их, глубоко дышал, стараясь это делать как можно тише. Всё, первый этап завершён! Теперь быстрее наверх. Мальчуган встал на топчан, подтянулся на руках, закинул ногу и с усилием взобрался на столешницу, сел на ней на пару секунд – перевести дух. Марко смахнул рукавом сорочки пот со лба, поднялся и вытянулся во весь рост к заветной двери сокровищницы. Есть! Достал! Он вытащил наугад два мешочка с тесёмками и начал их суетливо развязывать.

За спиной нарушителя громовым раскатом прозвучали негромкие слова маменьки:

– Похоже, юноша, ты преступил мой запрет.

Слова ледяным кнутом обожгли Марко, от страха и неожиданности он выронил сладости, они упали, рассыпавшись по столешнице. Руки и ноги кнезёнка застряслись.

Он медленно обернулся: на пороге кухни стояла его маменька Брунхильда, в своём неизменном чёрном платье-жилете с длинными рукавами. Платье было длиной до пола, так что невозможно было увидеть, какую именно обувь княгиня сегодня соблаговолила надеть. Из-под высокого стоячего воротника выглядывали края белой рубашки. Такой строгий чёрный наряд разительно контрастировал с белоснежно-бледной кожей Брунхильды, на фоне которой тонкие алые губы ярко бросались в глаза. Не исключено, что княгиня своим нравом и внешним видом внесёт свою лепту во всепоглощающем распространении легенды о том, какими было валашские и трансильванские вампиры.

Маменька медленно и абсолютно бесшумно, словно плыла по воздуху, приблизилась к Марко и тихо сказала:

– А теперь, маленький воришка, положи сладости и подвинь топчан на его место.

За всю свою недолгую жизнь кнезёнок ни разу не слышал, чтобы Брунхильда повышала голос. В этом не было необходимости: в звучании её негромких слов было достаточно стали и льда, чтобы смысл с болью проникал прямо в мозг, на уровень образов, идей и прямого понимания.

У Марко от страха, который быстро разгонялся до уровня панического ужаса, застучали зубы, ещё сильнее затряслись руки, он начал неудержимо потеть, так что аккуратно собрать сладости и водрузить мешочки на их законное место получилось с изрядным трудом. Зато подвинуть лежак на исходную позицию страх только помог, сил будто прибавилось вдвое.

– Снимай штаны, молодой человек, – приказала маменька.

Марко заплакал, стараясь не всхлипывать и вообще издавать как можно меньше шума, стыдливо стянул штаны.

– Ложись на топчан.

Сын лёг. Брунхильда примерилась к розгам различной толщины и гибкости, стоящим возле стены в кадке с солёной водой, выбрала для начала самую толстую.

Удар! Марко сжал зубы, не проронив ни звука. Ещё удар по оголённым ягодицам! Молчание.

Маменька для своего сыночка взяла прут потоньше и всекла с предельной скоростью, на коже Марко вспухла ярко-красная полоса. Ещё размах, свист, удар! Ещё один след на коже, ещё один гвоздь в крышку гроба под названием «доверие к женскому полу и психическое равновесие». Мальчик громко всхлипнул, не сумев сдержаться. С порога кухни чуть не сорвался второй всхлип, откуда подглядывала няня, и только зажав рот рукой, она сумела смолчать. Донка застала часть экзекуции, ей было очень жалко Марко, и его шалость не стоила столь жестокой кары, но она, бесправная крепостная, не смела ничего сказать супротив воли княгини.

– На сегодня достаточно, – лёд и стужа прошелестели из губ маменьки. – Ты и впредь будешь получать наказание, Марко Склавул, пока не уяснишь себе, что правила созданы, чтобы их соблюдать. Вся Вселенная возвёрнется в хаос, если плевать на законы, традиции и запреты. А теперь вставай и оденься.

Брунхильда поставила розгу в кадку и бесшумно проплыла в направлении своего кабинета. Няня Донка помогла Марко надеть штаны и отвела его в комнату для слуг, где обняла и прижала к груди. Мальчик теперь плакал свободно, чувствуя любовь и сострадание Донки.

– Поплачь, малыш, будет легче. У меня сердце разрывается, когда вижу твои страдания. Но ничего не поделаешь, придётся терпеть, и в этом будет благодать. Как говорится в Священном Писании: «Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьёт же всякого сына, которого принимает». Так что, Марко, маменька тебя любит, просто по-своему.

Кнезёнок аж перестал плакать, прервался и посмотрел на нянюшку, как на умалишённую, но ничего не сказал. Просто к нему пришло озарение, что не все мамы добрые, что Боженька тот ещё садист со своей любовью, и что он с радостью бы поменял свою маму Брунхильду на маму Донку. Нянюшка излучала тепло и заботу, она всегда могла пожалеть, поддержать, ей можно было рассказать свои мечты и мысли, поделиться своими проблемами и чаяниями, и она всегда выслушает. Донка с необъятными грудью и бёдрами всегда пахла молоком и какой-нибудь едой. Потому что готовка для представителей княжеского рода входила в её обязанности по дому.

А с маменькой Брунхильдой нельзя было свободно поговорить. Во-первых, она часто была занята в своём кабинете. Чем она там занималась среди сотен и сотен книг – остаётся загадкой, потому что входную дверь она почти всегда запирала. А во-вторых, Марко уже как-то пробовал рассказать маме о своих мечтах – та его жёстко обрубила, сказав, что нечего предаваться пустым грёзам, а надо работать над твёрдой материей, лучше больше времени потратить на что-то серьёзное. А на жалобы сына маменька просто посоветовала ему не ныть, потому что этот мир, в котором они родились, жесток, он полон хищников и убийц, поэтому что бы ни случилось, как бы тебе ни было плохо и тяжело, всегда и постоянно надо помнить, что всем глубоко плевать. Не надо ни на кого надеяться, не нужно никому жаловаться, надо просто идти и разгребать свои проблемы в одиночку. Тогда ты либо справишься – и станешь крепче камня, либо сломаешься и погибнешь – и тогда проблемы исчезнут навсегда, ведь нет человека – нет проблем.

Брунхильда много времени проводила в замке, закрывшись в своей комнате, и никто толком не знал, что именно она там изучает, даже слухов про это не было. Донка с другими служанками любили посплетничать по любому поводу, слушая их на кухне, можно было узнать самые свежие новости в ближайшей округе и слухи про далёкие города и земли. Но про маменьку они не упоминали, а если имя госпожи случайно всплывало в разговоре, то тут же старались сменить тему. Здесь Марко пригреть уши не получилось. Однажды кнезёнку плохо спалось, он встал, посмотрел в окно и увидел, как маменька, накинув капюшон чёрного плаща, покидает замок через калитку. Когда на следующий день Марко спросил об этом у Донки, та на него только злобно зашипела и сказала, что ему привиделось. Тогда наследник понял, что у маменьки есть какие-то свои секреты.

Наказание за попытку украсть сладости было не первым опытом для Марко, это случалось периодически: маменька находила повод высечь непослушного сынка, даже если тот старался вести себя согласно всем правилам. Этот факт медленно, но верно зерном вырастал в мальчике в непоколебимую уверенность, что хороший ты или плохой, ты всё равно будешь наказан. Почему бы тогда не стать плохим, раз концовка одна? Неудивительно, что Марко писался в постель вплоть до четырнадцатилетнего возраста. А ещё иногда он лунатил, прудил прямо себе под ноги, отчего, собственно, и просыпался где-нибудь в подвале или на чердаке замка. Думаю, излишне говорить, что за испачканную постель Марко получал очередную порку.

***

Под станицей казацкой под Раздорами жил да был Всеволод свет Иванович, крестьянский сын. Долго Господь не давал его родителям, Ивану и Таисии, детей, они уже и надежду потеряли обрести кормильца на старости лет. А с годами сил не прибавляется, да и здоровье утекает сквозь пальцы, без чего никак нельзя при работе в поле и по хозяйству, там расклад простой: работаешь – будет что поесть, не работаешь – ложись и помирай с голоду. Тася и сама долго молилась у иконостаса в красном углу избы, просила Бога ниспослать дитятко, и в церковь в Раздоры ездили они с супругом, свечки ставили, требы заказывали. И наконец чудо однажды свершилось, Ивану да Таисии тогда уже под сорок лет было.

Сын родился у пары! Радость на весь мир! Хоть роды и были тяжёлыми, что немудрено, ведь богатырь народился – крупный, двенадцати фунтов веса, но Таисия сдюжила, не померла, и ребёнок пришёл в мир живым-здоровым. Всеволодом назвали первенца, а по-простому – Волькой. Отец с матерью не нарадовались на сыночку, тот быстро рос, рано начал произносить первые простые слова, быстрее сверстников научился ходить, развивался не по дням, а по часам. Родители уже представляли, как передадут Вольке свои знания, научат сеять, косить, жать урожай, строить избу, удить рыбу – в общем, делать всё то, чем обычно занят нормальный крестьянин конца шестнадцатого века. Прошло три года, вот тогда-то и пало на Таисию с Иваном чёрным вороном горе страшное: заметили они, что Волька никак не научится нормально говорить, всё так же агукает, обходясь парой исковерканных детским произношением слов, завидели, что парень не умнеет, не взрослеет, не понимает многих вещей, ему объясняешь – всё впустую, как о стенку горох. При этом физически Всеволод был крупнее своих ровесников, выше на две головы, ел за троих, сила его росла день ото дня, а вот разумения не прибавлялось.

Таисия все слёзы выплакала от такой напасти: сын жив и силён, что в радость, а вот ума нет, так что печаль-беда. Сначала мать к священнику в ноги бухалась, просила помочь. Православный жрец осмотрел мальчишку, своим намётанным глазом узрел, что нет лечения от сей хвори. Наказал Тасе молиться и уповать на Бога, потому как пути Его неисповедимы.

Отчаявшаяся мать, презрев надежды на рай, обратилась за помощью к бесовскому отродью, то есть нашла народного знахаря. Ну как нашла… В деревне колдуна каждая собака знала, к нему то за лечением, то за приворотом, а то и за порчей все девки да тётки бегали. Потому что Боженька с Иисусом где-то там далеко со странными требованиями и запретами не от мира сего, а испытать забавы телесные с лю́бым хлопцем, извести со свету зловредную соседку и поправить здоровье хочется уже здесь и сейчас. Колдун Ибрагим, родом из крымчаков, подтвердил диагноз батюшки: боги Вольку разумом обделили, такова его судьба, остаётся только молиться и надеяться, потому как у знахаря нет инструментов и методов, чтобы исправить божье проклятие.

Погрустили Иван с Таисией, да делать неча, надо жить дальше: будут работать, как работали, пока силы есть, будут молиться, а там завтрашний день сам себя покажет, укажет на неизбежную судьбу. Кто знает, может быть, когда Всеволод немного подрастёт, его можно будет приспособить хотя бы снопы собирать, да землю пахать, вроде дело-то нехитрое, и то помощь будет.

Долго дело делается, да быстро сказка сказывается. Пролетели несколько лет, Вольке уже десяток, а с виду все пятнадцать – крупный, здоровый, уже и мышцы под рубахой бугриться начали. А из слов только «Тя», «ма», «Войка» да «иг’ать» знает. Попробовали несчастные родители приспособить сыночку к крестьянскому труду, взяли его с собой в поле, чтобы срезанные снопы он собирал и складывал в одну кучу. Поехали они туда на телеге, запряжённой единственной лошадкой-любимицей Ёлкой. Но всё пошло наперекосяк. Попервой Волька вроде бы понял, что от него требуется, резво начал стаскивать снопы, а потом разыгрался, начал баловаться, разбрасывать рожь, кувыркаться, бросать найденные камни на дальность. Никакие увещевания и уговоры не помогли ему вернуться к работе, недоросль просто не слышал и не понимал. Потом детёныш начал играть с Ёлкой, вздумалось ему подёргать её за гриву. Лошадка, само собой, начала вырываться и легонько лягнула Вольку, тому хоть бы хны, зато он осерчал и вдарил Ёлке от души по черепу. Лошадь упала замертво и издохла в тот же миг. Подбежал к сыну Иван, замахнулся в гневе, да увидел глупую улыбку Вольки… Тот даже не понял, что сотворил. С тяжким вздохом опустил Иван свою тяжёлую длань, плюнул с горькой досады, да пошёл взваливать тушу Ёлки на телегу – не пропадать же мясу. А вот единственную коровку и продуктовые запасы пришлось продать, добавить последние крохи сбережений и купить новую клячу. Потому как в хозяйстве лошадь нужнее: без молока как-то ещё можно прожить, а вот дрова и урожай ржи на своём горбу много не натаскаешь. С тех пор Волька стал скорее обузой, который ел за троих, а толку ни шиша, ни к какой работе родители больше не пытались его привлечь, дабы себе дороже не вышло.

Тридцать лет и три года минуло, пролетели эхом горным, рябью по реке времени, как махнула птица Гамаюн одним крылом, миг – десять лет утекло, замахнула вторым крылом – вот тебе и тридцать три стукнуло.

Сидел Волька, богатырь-недотёпа, во дворе дома на лавке, с потешкой-тарахтушкой игрался. Отец с матерью на весь день отбыли на добычу пропитания: не потопаешь – не полопаешь.

Незаметно к забору подошли калики перехожие, три странника с посохами, странные не только по странствию, но и по виду: первым шёл старец с седой бородой, сзади двое во след, как с одной картины писаные. Все вместе они выглядели, будто отец идёт и два сына в ногу ступают, либо учитель и два подмастерья идут сзади, чтобы поперёк не идти, иначе можно и по хребтине дрыном получить, что уже испробовано не раз. Всё это было недалече от правды: может и родственнички, а может и волхв с учениками, а может и то, и другое сразу.

Особо диковинными были глаза калик: с первого взгляда глаза как глаза, обычные человеческие, разве что умудрённые опытом, какой за всю жизнь не встретишь, хоть всю Россию обойди, но как глубже заглянешь в их взор, окунёшься, да утонешь там навсегда, потому что увидишь Бесконечность, неподвластную людскому разумению, да вынырнешь оттуда обратно с тихим ужасом, потому что нечто слишком огромное, необъятное и древнее, как сама Вселенная, пугает до самых тёмных и недоступных уголков души. И побывал-то там, в глубине, всего ничего, с пяток секунд, а по возвращению чувство, будто несколько лет прожил там, в Бесконечности, десяток жизней без памяти.

Одёжа странников была, как ряса, с длинными рукавами, низ её стелился по земле-матушке, а середина была грубой вервью препоясана.

Постучался старшой волхв в калитку. Пёс дворовый, по идее, должен был лай поднять – таки чужих учуял, а он забился под забор и токмо дрожал, поскуливая, будто нелюдей увидел. Волька услышал стук, подбежал, сумел открыть, посмотрел с глупой улыбкой на пришедших и громко завопил:

– Тя, ма нии! Там! – махнул малахольный рукой куда-то вдаль.

– Ни тятю, ни мамку твою нам не надо, Всеволод, – ответствовал сильным голосом старший волхв. – Мы по твою душу прибыли.

Недотёпа стоял с обычным выражением лица. Ему было интересно, какие-то новые люди, но он не понимал, что они говорят.

– Войка иг’ать? – с надеждой наугад вопросил Волька.

Старец улыбнулся.

– Да, Волька, да, мы сейчас поиграем! Выходи за ворота к нам ближе, – калики пошагали назад на полянку недалеко от хаты.

Всеволод запрыгал на месте от радости – «поиграем» он понял и вприпрыжку двинулся вслед каликам.

– Так, стой, Волька! – приказал волхв и выставил вперёд ладонь. Недоросль будто супротив воли остановился и замер, как вкопанный.

– Негоже без разума такому парню пропадать… Ты же богатырь, алмаз неогранённый!

Старшой закрыл глаза и потрогал лицо Вольки. Тот стоял как истукан с замеревшим взглядом.

– Вижу, печать забвения стоит на разуме… Чтобы не раскрылся раньше времени. Всему своё время и время всякой вещи под небом. Мы пришли вовремя, братья, пора пробуждать витязя на защиту Руси-матушки, да и вообще всего этого мира.

Волхв открыл глаза и рукой махнул своим младшим товарищам, подзывая ближе.

– Подсобите, братья, один не справлюсь.

Старший странник встал вровень перед Волькой, двумя руками дотянулся до его лба и прижал к нему ладони. Младшие встали по бокам от истукана: тот, что справа, приложил левую ладонь к левому виску Всеволода, а тот, что слева – правую ладонь к правому виску. В один голос три калики перехожие начали читать заговор-заклинание:

«ВЕЩАЮ ВЕЩИМ ГЛАСОМ ВЕЩЕЕ СЛОВО!

Ведец и сердец читателю, сокрытого и тайного ведатель,

познание даровавый и открыватель покрытого мраком.

Яко от начала веков всё Тобою ведомо и спознано,

и в Имени Твоём сокрыто всё знание.

Днесь обращаюсь к Имени Твоему Бесконечному и молю открыть разумение сына божьего Всеволода сокрытое.

Яко Ты еси Премудрости основа и всякого разума истина,

пребываяй в вечности и сокрытая познав, даруешь его разуму понимание.

Слава Тебе, Господь истины и премудрости подателю, сокровище благих и Дух Разума.

ЯВЬЮ ЯВИ ВЕДОМОЕ СОКРЫТОЕ ЯВЬ!

Аминь».

Трижды произнесли волхвы слова силы, из ладоней их полился яркий свет, проникая в голову Вольки, наполняя его божественным сиянием. Поток был так силён, что у парня закатились глаза, его всего начало трясти.

– Держите, братцы! – негромко скомандовал старший. Все трое усилили нажим и концентрацию, подсобрались, потому что дело надо было завершить до конца.

Через минуту Всеволод закрыл глаза, встал смирно. Поток прекратился, волхвы убрали руки.

– А теперь открой глаза, богатырь Всеволод, – сказал старец.

Волька открыл глаза и явил миру трезвый и здравый взгляд взрослого осознанного мужа. Он огляделся с удивлением по сторонам.