Архонт северных врат.

– Добрый день! Проходите, вас ожидают.

Когда Бажин вошел, Лебедев подписывал какие-то бумаги. Он поднял глаза на Дмитрия и кивнул на стул:

– Садись.

С минуту он перелистывал страницы, почти не глядя подписывал, изредка покачивал головой. Бажин давно не видел Николая Сергеевича, последний раз они встречались еще у родителей, в Омске. К чести для генерала, Дмитрий не находил в нём особых изменений. Всё такой же подтянутый, с крепким торсом спортсмена и худоватым лицом аскета. Казалось, что напротив сидит не генерал и аппаратный работник, а ветеран подразделения спецназа. Наконец, он закончил и отложил бумаги в сторону, несколько секунд смотрел на Бажина, затем произнес:

– Ну, здравствуй, Дмитрий! Как родители? Как служба?

– Да все в порядке, товарищ генерал, родители всё также, служба…. Тоже хорошо, вы ведь знаете…

– Знаю, знаю, – рассмеялся Лебедев. – Начальство тобой довольно. Отец то ещё не на пенсии?

Бажин терпеть не мог пустых разговоров. Генерал и без него прекрасно знал, что отец ещё оперирует и на пенсию не собирается. Они часто созваниваются, и носителем новостей Дмитрий быть просто не в состоянии, Лебедев и без него знает все новости. Оставалось ждать окончания прелюдий, благо, что генерал сам скоро понял, что пора переходить к главному.

– Знаю, что ты скучаешь по работе в отделе по культурным ценностям, – он хитро прищурился, – не хочешь вернуться к этой теме?

– А что, опять собирают отдел?! – опешил Бажин.

– Нет, тут дело иного рода, – Лебедев взял в руки пульт и нажал несколько кнопок. Темные шторы закрыли окна, со стены спустился белый экран и заработал проектор. – Сейчас я тебе кое-что покажу. Но сначала предыстория. На прошлой неделе я встречался с руководителем французского бюро Интерпола. Как ты сам понимаешь, последнее время сотрудничества с этой конторой у нас как-то, мягко говоря, не получается… Но Поль – мой давний друг, когда-то мы очень тесно работали по нескольким эпизодам. Так вот, он обратился ко мне с очень интересным делом, которое официально вести нет никакой возможности. Месяц назад в аэропорту Парижа был задержан некий Фарук Халид, этнический сириец с французским паспортом. При нем было обнаружено вот это, – Лебедев нажал кнопку, и на экране появилось изображение.

– Яйцо Фаберже?

– Да, и не одно. Всего шесть штук. Пять из них – китайские сувениры, продающиеся на каждом углу, одно – подлинное.

– В чем же загвоздка? Подозреваемый у них, пусть крутят его…

– Загвоздка в том, что в мире существует около семидесяти яиц Фаберже, и все они находятся в музеях и коллекциях, история их происхождения известна. А это яйцо выполнено по заказу императорского дома Романовых и считается безвозвратно утерянным во время революции, наряду с еще восемью.

– Ну, такое тоже бывает. Были утеряны, нашлись.

– Все логично. Само изделие не украдено, потерпевших нет, этот Халид клянётся, что купил яйцо на блошином рынке. Но Поль берёт санкцию прокурора и едет на квартиру Халида с обыском. Квартира, кстати, в престижном первом округе Парижа. Роскошные апартаменты в триста квадратных метров. Там, среди прочего обнаруживает это, – он снова нажал на кнопку.

– Диадема.

– Это диадема Матильды Кшесинской, балерины императорского балета. Она была очень богата, члены императорской семьи и просто состоятельные господа на каждой премьере одаривали её драгоценностями. Летом семнадцатого она бежала из Петрограда. Ничего из её драгоценностей не найдено до сих пор. Экспертиза признала диадему подлинной. Далее вот это.

На экране появился самурайский меч.

– Знаменитый клинок Хондзё Масамунэ. Пропал после капитуляции Японии. Американская администрация приказала в сорок пятом населению сдать всё оружие. Японцы – люди дисциплинированные, притащили всё, что было. В том числе меч, которому более семисот лет. Меч пропал, и с тех пор таковым и считается.

– Считался, – вставил Бажин.

Генерал усмехнулся.

– Ты плохо знаешь европейцев. – Он щелкнул кнопкой. На экране появились великолепные гравюры. – Коллекция Бойманса-ван Бёнингена. Погибла в огне пожара в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом. Подлинник.

– Кучно пошло.

– Гражданский кодекс Наполеона, – Лебедев переменил фото. – Написан собственноручно Бонапартом, впоследствии был неоднократно правлен комиссией по кодификации. Считался пропавшим после отречения императора. Подлинник.

– Что-то слабо во всё это верится, товарищ генерал, – Бажин скептически покачал головой, – а эксперты не могли ничего напутать?

– Все предметы прошли экспертизу Лувра, но Поль, как и ты, усомнился в их заключении, и затребовал проведения радиоуглеродного анализа. Это подлинники. Мало того, в компьютере Халида обнаружилось ещё много интересного. Книги, погибшие в пожарах, статуэтки, затонувшие на кораблях, вещи, утерянные при революциях, в результате войн, короче, полный набор. Посмотришь, файлы я тебе перешлю. Судя по информации с ноутбука, всё это было им продано за последние три года в разные части света. Трудность у Поля была одна, – поскольку у всех этих вещиц нет хозяина, Халида не за что и задерживать. Там и адвокат набросился, как мангуст на кобру, в общем, пахло неприятностями. Всё бы ими и закончилось, но в ванной комнате полиция обнаружила пакетик с кокаином. Халида арестовали на три месяца и передали дело в уголовную полицию.

Бажин не понимал, куда клонит генерал.

– А мы-то при чем?

– Поль отработал все передвижения Халида за последний год. Догадаешься, куда он летал каждую неделю?

– Неужели в Россию?!

– Петербург. Последнее время транзитом через Стамбул. Наркота это ерунда, вся богема через одного что-нибудь нюхает, этим никого не удивить. А вот откуда у этого товарища Халида вещи, давно пропавшие в разных концах мира, нам и нужно узнать.

– Как-то глупо выходит, человек дома хранит такие ценности…

– А чем он рискует? Их нет ни в каталогах, ни в списках перемещённых предметов искусства, без эксперта ни я, ни ты не отличим, к примеру, этот меч от качественного сувенирного, – он кивнул на экран. – Ничего из этих вещей к тому же не разыскивается.

– Допустим, этот Халид – чёрный арт-дилер, – Бажин задумчиво потёр подбородок. – Почему они его не могут потрясти, как следует? Теперь же есть за что.

– Пытались. Он молчит. Надеется на адвоката и молчит. Поль изъял его компьютер, там есть запароленная часть, специалисты работают, пока ничего. Как появится новая информация, мне сразу же сообщат.

– Мне будут нужны даты его приездов в Россию.

– Напиши вот здесь свою личную почту, – Генерал протянул Бажину листок бумаги. – Все, что есть по этому собирателю артефактов, я тебе отправлю. Если у Халида была связь с поставщиком, сейчас ее нет уже две недели, и не будет еще два с половиной месяца. Он должен заволноваться, и, возможно, сделает ошибку. Поскольку дела никакого нет, твоя работа должна быть негласной. Приказ о твоем откомандировании я подписал, на месяц ты мой, – он улыбнулся и хлопнул Дмитрия по плечу. – Старые контакты еще остались? Есть у кого осторожно поинтересоваться?

– В Третьяковке Лугин и Войцеховский, в Питере Берестов, думаю, поможет.

– Берестов? – генерал нахмурил брови. – Не знаю такого.

– Часто помогал нам раньше с оценкой. Только я пока не знаю, чем он может мне помочь в этот раз, – рассеяно пробормотал Дмитрий. – Все эти предметы не могут быть частью одного тайника или клада. Кто-то распродает свою коллекцию? Но откуда в ней столько утраченного? Причем, утраченного без криминала?

– Я рад, что задача тебе понравилась, – Лебедев встал и протянул Бажину руку. – Самолет на Питер в десять. Командировочные получишь в бухгалтерии. Удачи, майор!

ГЛАВА 7.

Наши дни, Санкт – Петербург.

Ветер с Финского залива полоскал на груди Олега футболку, разметал волосы на голове и облизывал загорелое лицо. Он смотрел вдаль на мрачные волны с белыми гребешками через дымчато-серые стекла солнечных очков, и молчал. Эту скамейку на набережной он облюбовал с детства, и приходил сюда, когда хотел побыть один. Отец не соврал. До самого последнего момента Олег думал, что это шутка, был готов к тому, что вот сейчас они с Миркой рассмеются и скажут, что это розыгрыш, что где-то здесь есть камера, которая снимала его полное недоумения лицо, и они тут же сядут за стол и забудут этот полный несуразностей разговор. Всё оказалось правдой. Как и говорил отец, положив на светящийся в темноте погреба камень свою ладонь, он ощутил тепло, волнами разошедшееся по всему телу, голова налилась невесомой пустотой, а тело перестало отвечать на сигналы мозга. Он очутился в некоем вакууме чистого сознания, где мысли могли вращаться только вокруг одного вопроса – «Когда?». Олег изначально выбрал дореволюционную Россию для своего первого перемещения. Дату – 18 июня 1916 года, выбрал случайно, отец посоветовал для начала не пытаться увидеть громких событий, уж тем паче войн, катаклизмов и катастроф. Как только Олег сконцентрировался на дате, он почувствовал, как тепло начало нарастать и в голове выкристаллизовался вопрос «Где?». Ответ также был готов заранее, и Берестов заставил себя представить Петровский парк.

Олег тысячи раз представлял себе, как выглядит перемещение во времени. Жар, раздирающие тело боли, немыслимые вспышки в бешеных от испуга глазах, огни, наплывающие откуда-то издалека… Всё, чем потчевал современного человека Голливуд и другие киношные студии, всё оказалось чушью! Как только Петровский парк занял его сознание, он почувствовал, что веки сами по себе сомкнулись, и тут же раскрылись. Появились отдаленные звуки, где-то простучали копыта по мостовой, мальчишеский голос кричал «Захвачены Черновцы! Читайте! Последние известия!». Он оказался в шестнадцатом! Как и говорил отец, на предплечье действительно появились цифры, показывающие обратный отсчет. Так же, как и отец, Олег весь день проносился по городу, жадно впитывая дух предреволюционного Петрограда. Время пролетело незаметно, и ровно через двенадцать часов все повторилось, тяжесть легла на веки и тут же свалилась, вернув Берестова в погреб отцовского дома.

Итак, это было немыслимо, но оказалось совершенной реальностью. Сколько же раз он представлял себе времена, в которых мечтал побывать! Посмотреть на строительство пирамид в Каире, или увидеть своими глазами блокадный Ленинград, Бородинское сражение, наблюдать пышный двор Людовика Четырнадцатого или казнь Марии Антуанетты на Площади Революции! А, возможно, даже момент распятия Христа? От этих мыслей по спине пробегала дрожь, а ладони стали влажными. На прохладном балтийском ветру стало зябко, Олег встал, стряхнул с себя остатки волновавших его мыслей, и медленно пошел обратно.

Сам факт вынужденного перемещения в Германию начала сорок пятого одновременно и волновал, и тревожил. Выкрасть картину из-под носа охраняющих её нацистов было идеей «на троечку». Не сказать, что совсем невыполнимо, но риск был вполне определенным. Отец говорит, что готовил это похищение почти месяц, тем не менее, тревога внутри не отпускала. Готовить что-то менее опасное уже не было времени, а терять особняк с подвалом, дарящим такие возможности, было вариантом, не подлежащим рассмотрению.

Отец сидел за ноутбуком в гостиной, которая всего за пару дней была превращена в офис. Два компьютера с огромными мониторами, таких же размеров стол, на котором Роман Сергеевич разложил какие-то распечатанные фотографии, схемы и записки. Олег усмехнулся. Старик так и не избавился от привычки всё держать в руках, не признавал электронных книг, фото и схем на экране монитора, читал только с бумажного листа, сдвинув на кончик носа узкие стекла очков. Увидев Олега, он на секунду поднял взгляд поверх экрана, и вновь опустил на клавиатуру:

– Развеялся?

– Вполне себе, – Олег обошел отца за спиной и посмотрел на экран. Роман Сергеевич находился в каком-то примитивном чате, интерфейс которого был ему не знаком. – Развлекаешься?

– Это «Флэйм». Малоизвестный мессенджер, разработанный на Филиппинах. Абсолютная шифрация, безопасность и конфиденциальность.

– Никогда не слышал.

– Он создан специально для сферы коллекционеров, дилеров, покупателей предметов искусства.

– Для черных коллекционеров, дилеров и покупателей, надо полагать?

Берестов повернулся к сыну на поворотной платформе стула и снял очки.

– Никогда не замечал за тобой злой иронии. Тем более – чистоплюйства. Тебе никогда не приходило в голову, что счета на ваше с Мирой обучение, жилье в центре Петербурга и Москвы, поездки в Европу, словом, всё нужно оплачивать? – Он нервно раскурил сигару.

– Прости, отец, я не хотел тебя обидеть, – Олег примирительно положил руку ему на плечо. – Просто я…. Волнуюсь, наверное.

– Нет, давай поговорим, раз уж начали этот разговор. К примеру, кому стало хуже, если я вернулся в тысяча девятьсот двадцать первый год, где выменял на хлеб два пасхальных яйца работы Карла Фаберже у некоего матроса Пряхина в Кронштадте? Он украл их при обыске в особняке Великого князя Сергея Михайловича Романова, и по укоренившейся в те годы привычке революционных краснофлотцев, наверняка распилил бы на части, и выменял на самогон или сахар. Мне пришлось возвращаться туда семь раз! Теперь эти прекрасные работы известнейшего мастера находятся в частных коллекциях, и для человечества не потеряны.

Вошла Мирка. На ней был строгий брючный костюм темно-синего цвета и белая блузка с расстегнутым воротом. Между ключицами поблескивала слезинка горного хрусталя на тончайшей цепочке из белого золота. Она опустилась на стул напротив Берестова и вопросительно подняла брови:

– Что?

Мужчины рассмеялись. Мира была шикарна.

– Наслаждаемся твоим бесподобным видом, – Олег опустил руки в карманы джинсов.

– А я уж думала, про меня сплетничали, замолчали подозрительно. Она взяла со стола бутылку с водой и сделала большой глоток.

– Нет, не сплетничали, – Роман Сергеевич выпустил в потолок дым. – Я как раз рассказывал твоему брату о том, что не считаю род своих занятий зазорным.

– Справедливости ради, отмечу, что твой брат этого и не утверждал, – Олег хмыкнул, и, придвинув к столу кресло на роликах, тоже сел. – Но раз уж мы теперь все собрались, может, перейдем, наконец, к делу?

– Охотно. Я тут подготовил для вас информацию… – Берестов взял со стола фотографии, передал одну из них Олегу. – Это Ганс Франк. Нацистский преступник, генерал-губернатор оккупированной Польши в интересующий нас период.

С фотографии смотрел человек с волевым лицом, плотный, уверенный и жесткий. Именно так, по мысли Олега, и должен выглядеть человек, отправивший в концлагеря и на тот свет не одну тысячу евреев. Отец словно читал его мысли:

– Страшный персонаж. Впрочем, других там и не держали. Организатор массового террора против поляков и евреев. Ты вряд ли его увидишь, но всё же, должен иметь представление… Согласно официальным общедоступным данным, в тридцать девятом году, вскоре после начала войны, полотно «Портрет молодого человека» кисти Рафаэля было спрятано в Сеняве, фамильном поместье Чарторыйских. Уж не знаю, донесли ли, или немцы сами его нашли, только спустя несколько месяцев картину изъяло гестапо.

– И переправило её в музей фюрера, в Линц, – продолжила Мира.

Берестов усмехнулся и нервно дернул щекой.

– Не совсем так. Но здесь необходимо отступление. Музей в Линце – это сверхпроект Гитлера. По его задумке, он должен был стать крупнейшим музеем мира. При этом, был лишь частью культурного центра, спроектированного Альбертом Шпеером, главным рейхсархитектором. Как сказали бы сейчас, проект был амбициозным. Гитлер задумал сделать так, чтобы Линц затмил Вену соей грандиозностью. Рейхсмарок, разумеется, не жалели. По всей Европе полыхала война, и как обычно бывает во время любых войн, победитель попросту отбирал у побежденных всё, что мог. В Линц текла река предметов живописи! Картинами заполнялись хранилища и тайники, пополнялись коллекции высших чинов Рейха.

– Одного не понимаю, почему именно австрийский Линц? – задумчиво проговорила Мира, разглядывая фотографии.

– Линц – родина Гитлера, – Олег потер переносицу и вздохнул. – И с Веной тоже всё ясно. Он ненавидел Вену, поскольку не смог поступить в Венскую академию изящных искусств. Хотя рисовал неплохо.

– Вижу, что я не зря платил деньги за вашу учёбу, – Берестов довольно кивнул головой. – Всё верно. Так вот, наша картина томилась в хранилище Линца целых пять лет, а в феврале сорок четвертого её перевезли в Краков, в Вавельский замок, в резиденцию вот этого душегуба, – он кивнул на фото Ганса Франка. Напомню, это официальная версия. Ничего не смущает? – он довольно откинулся на спинку.

– Меня пока ничего, – отозвалась Мира.

– Февраль сорок четвертого…. – Олег уставился на крышку стола и с полминуты барабанил по ней подушечкой среднего пальца. – Советские войска перехватили инициативу и наступают. Уже понятно, что фронт ползет к границе. Союзники высадились на Сицилии и подошли к линии Густава на юге Италии, – Мира от удивления приоткрыла рот. – Это тема моей дипломной работы, – рассмеялся Олег. – «Ход второй мировой войны. Стратегические аспекты».

– И? – отец все так же улыбался.

– Ну что «и»? И мне непонятно, зачем перевозить дорогие произведения искусства из Линца, находящегося в Австрии, в центре Европы, где ты еще силен, на окраину, в Краков, куда, очевидно, вскоре будет наступать противник?

– Именно! Именно так! – Берестов вдохновленно поднял вверх указательный палец. – С этого мучившего меня вопроса я и перестал доверять официальной версии! Ганс Франк сдался американцам в Баварии в сорок пятом. На допросах указал местоположение нескольких тайников с ценностями. Наша картина ни в одном из них найдена не была!

Берестов встал, из вороха снимков достал еще один портрет и бросил на стол. На фото был человек в сером костюме, с редеющими волосами по бокам совершенно лысой головы, в тяжелых очках и с толстым, свиноподобным лицом.

– Герман Восс, директор государственных художественных коллекций Дрездена. Этот товарищ занимался отбором полотен для музея Линца после сорок третьего года. Всё в стиле этих мерзавцев. Отобранное, украденное, вывезенное, иногда купленное. Купленное, естественно, по правилам Дона Карлеоне – предложение, от которого невозможно отказаться. Так вот, ключ к пониманию, где искать картину, дали его дневники, опубликованные в семидесятых. Я обратил внимание на визит Восса в Краков девятого февраля сорок четвертого. Сама запись содержит немного информации, вот она, – Берестов положил на стол копию листа дневника.

«…9.02.1944. Выехали в Краков с Карлом. Гауляйтер Франк просил осмотреть поступившие в его хранилище полотна. По приезду были удивлены и обрадованы, подобные образцы встречаются раз в жизни. «Портрет молодого человека», кисти Рафаэля Санти! Карл убеждает меня отправить полотно в Берлин, в Рейхсканцелярию. Постоянно думаю о счастье принадлежать великой германской нации, всё же видеть и соприкасаться с высшими проявлениями человеческого гения – бесценно».

– Сентиментальный персонаж.

– Да, сентиментальность часто граничит со звериной жестокостью. Гиммлер, к примеру, имеющий библию в переплете из человеческой кожи, часто плакал, слушая классическую музыку. Такова суть человека, ничего с этим не поделаешь, – Берестов вздохнул и смахнул с листа ползущего муравья. – Господи, ну откуда они берутся? Два раза обрабатывали за последние полгода! – Он ловко скатал бумагу в рулон и смахнул со стола еще несколько насекомых, затем, словно спохватившись, вернулся к рассказу. – Карл, которого упоминает Восс, это он, – на стол легло еще одно фото. – Карл Габершток, торговец предметами искусства, попросту дилер. Человек образованный, дело свое знает, специалист высшего класса. В сороковом году организовал в Европе целую сеть из торговцев, агентов и коллекционеров, скупал картины для нацистов, являлся дилером самого Геринга. В дневнике Восс пишет, что «Карл» убеждает его отправить картину в Берлин, думаю, что возможно, картина в конечном итоге и оказалась у кого-нибудь из высшего партийного руководства. Я перемещался в девятое февраля сорок четвертого четыре раза. По разу – в седьмое и восьмое. Седьмого числа в замок приехал автомобиль, который встречал сам генерал-губернатор. Шофера отпустили в город, и я подсел к нему в пивной. Он расслабился, услышав немецкую речь, я представился ему торговцем, обеспечивающим снабжение вермахта. На его рукаве были нашивки сорок седьмого пехотного полка и знак Итальянской кампании. Он был очень доволен, что вырвался из ада, который устроили союзники при высадке в Италии. Быстро захмелел и я неожиданно легко узнал, что приехали они через половину Европы, из Кассино, привезли «какие-то ящики», – Берестов покрутил растопыренными пальцами, словно держал в руках невидимый шар. – Ящики не армейские, и не тяжелые.

– Но в них может быть что угодно, – Мира, молчавшая всё это время, наконец, подала голос. – И при чем тут вообще Кассино, если наша картина прибыла из Линца?

– Это по послевоенным показаниям Франка, согласно которым вскрыты тайники, но картина не обнаружена! Что мешало ему соврать и про Линц? К слову сказать, Муссолини тоже был любителем живописи, и Карл Габершток вполне мог представлять и его интересы. Это было бы логично, в тридцать девятом агент продает картину на родину, в Италию, в сорок четвертом война подкатывается все ближе, и полотно решают припрятать понадежнее, для чего и перемещают сначала в Краков, а потом…

– А потом – суп с котом. – Олег усмехнулся и вздохнул. – Думаю, забирать картину лучше по дороге обратно.

– Это не вариант. Они выезжают в полдень, охрана – отделение автоматчиков. Там партизанский отряд нужен, чтобы отбить. Слишком опасно. Вот подробные планы замка, – Берестов разложил листы на столе, – охрана тоже серьезная, но по периметру. Девятого февраля будет много людей, приедут и Восс, и Габершток, и сам Франк уже вернется из Варшавы. Нужно перемещаться в седьмое февраля, сразу внутрь замка под видом офицера вермахта. Форму я уже приготовил, но она не должна понадобиться, твоя задача найти картину в хранилище и спрятаться где-нибудь в замке на несколько часов. Думаю, должно получиться. Вот, кстати, фото самой картины, из каталога – он передал Олегу цветной снимок.

С фото смотрело лицо малахольного женоподобного юноши. Длинные волосы, чёрный берет, на плече какая-то меховая накидка. Олег никогда не понимал живописи. Не понимал этих восторженных вздохов при виде библейских сюжетов с плоскими горестными лицами, не понимал снобистского цоканья языком при взглядах на современное искусство, экспрессионизм, кубизм, импрессионизм и еще черт знает какой «изм». Картины и картины. Что-то нравилось, что-то нет. Были некоторые полотна, где он восхищался переходом цвета и реалистичностью, но это были совершенно частные и совершенно обычные чувства среднестатистического человека. То, на что он сейчас смотрел, не вызвало в нем никаких эмоций. Пусть Мирка с отцом вздыхают над мазками и трепещут над величием.

– Всё проще некуда. Начать и кончить, – саркастично хмыкнула Мира. – Мы не обсудили еще один вопрос… Если мы всё же получим картину, кому ты планируешь её продать? Это шедевр мировой живописи, как-никак… И стоит бешеных денег.

– Этот вопрос занимает меня с самого начала, – поддержал Олег. – Ты рассказал нам многое, но не рассказал главного – как ты продаешь эмм…

– Спасённое… – подсказал Берестов. – И никак иначе.

– Разумеется. Так кому ты продаёшь спасённое?

– У меня есть свой арт-дилер. Это надежный и уважаемый в Европе человек. В случае с нашей картиной продажа состоится через месяц после того, как мы её заберем и получим заключения трёх экспертов о подлинности. Один из этих экспертов – я. Остальных находит сам дилер. Это отлаженный механизм.

– Это с ним ты сегодня связывался в чате? Как его…? «Флейм» кажется?

– Обычно связываемся через «Флейм», верно. Но последний раз он писал около месяца назад, уж не знаю, куда он пропал, может в отпуске или приболел. Но это не суть, «Флейм» позволяет связываться продавцу с покупателем инкогнито, минуя дилеров. Хотя, с дилером, конечно, надежнее и безопаснее.

– В чем именно? – Мира закинула ногу на ногу и положила на колено сомкнутые пальцы.

– Дилер сам отвечает за перевозку, подбор покупателя, передачу объекта покупателю и расчет за товар. Разумеется, за хорошую комиссию.

– А сколько денег ты должен банку? – Олег задал вопрос, который мучил их с Мирой уже два дня. Отец пригладил седую бороду, и тяжело вздохнул.

– Два с половиной миллиона двум банкам.

– Долларов?!

– Евро.

Повисла тяжелая, гнетущая тишина. И Мира, и Олег понимали, что никакого альтернативного решения нет. Старик переоценил свои возможности, и теперь они либо найдут этот чертов портрет, либо потеряют всё.