Архонт северных врат.

– Ну, в этом-то я не сомневался. – Они тронулись. Олег вновь выехал на Московский проспект и свернул на Садовую. – Ты не всё знаешь, кстати.

– О чём ты?

– С ним две недели назад случился приступ.

– Какой ещё приступ?! – Мира сняла очки и удивлённо посмотрела на Олега.

– Приступ мочекаменной болезни. Проще говоря, камень в почке зашевелился. Катя мне позвонила только через три дня, он ей запретил. Говорит, мучился два дня ужасно. «Скорую» она вызывала, так он отказался от госпитализации.

– Ну, тебе-то могла сообщить? Что бы он сделал, не убил бы ведь…

– Она его домработница, не моя. Запретил, вот и не позвонила.

– Ну а сейчас то как?

– Сейчас уже нормально. Я не знаю, зачем он нас пригласил, если ты об этом. По телефону голос бодрый, да и по видеосвязи общались пару дней назад, был в порядке. Только без настроения. – Олег обогнул Краснофлотский мост и повернул на набережную Крюкова канала. – Скоро уж сама увидишь.

– Ну а ты как? – спросила Мира, все так же глядя почти в упор, только теперь взгляд её стал насмешливым. – Не женился там у себя, в столице, Берестов? – Мирка с детства называла брата по фамилии, и ему это всегда нравилось. Выходило это у нее с какой-то особой, удающейся только ей, интонацией.

– Не, не женился, – улыбнулся Олег. – Не нашёл еще такую, как ты.

– И не найдёшь. Придется на мне. – Они рассмеялись. Мира смеялась чистым, заливистым смехом, как пятнадцатилетняя. В свои двадцать восемь она давно набрала ту привлекательность, от которой мужики сходят с ума, разводятся с женами, с которыми прожили уйму лет и совершают в самом зрелом возрасте самые незрелые вещи. Был в ней и загадочный шарм, и умение говорить, и умение слушать, затяжные паузы, интонации с двойным или даже тройным значением, интрига и даже иногда обманчивое, Олег это знал наверняка, простодушие. Всё это превращало Мирку в очень опасную женщину, некое подобие греческой Сирены, зазывающей прекрасным голосом моряков на верную гибель. Олегу иногда казалось, что мужчины попросту боятся с ней связываться, он не раз был свидетелем, когда сестра несколькими фразами выносила собеседника из общего разговора «вперед ногами». Последний раз случился, когда он с университетскими друзьями отмечал получение диплома. Мирка оказалась в «Астории» случайно, она консультировала в конференц-зале клиента, и Олег решил познакомить её с друзьями. Не то, чтобы это оказалось ошибкой, но как минимум один из его друзей запомнил эти посиделки надолго. Саня Воркевич, второй наряду с самим Олегом обладатель красного диплома, решил сверкнуть интеллектом и зачем-то ступил на неподготовленную для этого действа почву. Он попросту не знал род миркиных занятий. Очевидно, решив завоевать её внимание, Саня пустился в пространные рассуждения о человеческой цивилизации, развитии технологий и несовершенстве современной политической системы:

– Вообще, я считаю, что современные демократии, в том виде, в котором они сейчас существуют, не имеют ничего общего с теми идеями, которые были изначально заложены в это понятие. Дело в том, что «демос», то есть «народ», должен участвовать в политической жизни непосредственно. – Тут он посмотрел на Миру таким снисходительным, патетическим взглядом, что Олег вздохнул и внутренне рассмеялся. Сейчас тигру предстояло осознать, что он ягнёнок. – Так было во всех древнейших цивилизациях, начиная от таинственной Атлантиды до ранней Римской республики. Хотя, думаю, будь в их распоряжении компьютеры и интернет, они бы тоже не парились с прямым голосованием на форуме. В любом случае, тем же римлянам мы должны быть благодарны хотя бы за канализацию и бани. – Все рассмеялись, но Воркевичу этого показалось недостаточным. – А как вы думаете, Мира?

– Я не знаю… – Мира сделала глоток шампанского. Воркевич самодовольно усмехнулся и промокнул салфеткой губы. – Я не знаю, почему вы считаете, что канализацию придумали римляне. – Теперь уже Мира подняла на него свои тёмные карие глаза. – В тысяча девятисотом году в Ираклионе, это столица Крита, если что, – Мира рассчитывалась уколом на укол, – археологами был раскопан Кносский холм. Так вот, при этих самых раскопках обнаружен Кносский дворец царя Миноса. К слову сказать, этот дворец по площади оказался больше британского Букингемского дворца. И угадайте, что же обнаружил Эванс, главный археолог? Все верно, канализацию! Дворец был построен задолго до появления римской республики. – Мира сделала еще глоток шампанского, но Олег знал, что эта пауза осознанная. Улыбка давно сползла с лица Воркевича, как голубиные нечистоты сползают с лобового стекла вымытого авто. – Что касается технологического превосходства, – продолжила свой спич Мирка, – то и здесь есть пища для споров. Например Антикитерский механизм, поднятый со дна Средиземного моря неподалеку от того же Крита. Датируется второй половиной второго века до нашей эры. Чтобы понять, для чего он использовался, современным ученым понадобилось без малого пятьдесят лет. По сути, он оказался первым компьютером, внутри было собрано более тридцати различных шестеренок, соотношение зубцов на них совпадало с соотношением космических циклов известных в то время планет, запросто вычисляя конфигурацию их движения. Механизм даже учитывал эллиптичность орбиты Луны, предсказывал солнечные и лунные затмения. Компас, часы и планетарий в одном флаконе. Всё, как мы любим, – она подмигнула Воркевичу и усмехнулась. – Так что не стоит относиться к нашим предкам свысока, ведь вы, к примеру, даже имея красный, как пожарная машина, диплом, я уверена, не сможете даже определить время по солнцу.

Воркевич тогда не нашелся, чего ответить Мирке, мало того, с тех пор ни разу не позвонил и Олегу. Наверное, обиделся, но Олег и тогда, и сейчас, гордился сводной сестрой.

Между тем, они давно ехали по Большому проспекту Васильевского острова, Мира вдруг потянулась к стереосистеме и добавила громкости:

– Обожаю эту песню!

Из динамиков звучал Агутин.

…Одна на всех плывет Земля

Нас не знакомят с капитаном корабля

Лишь иногда, как чудеса

Мы слышим эти голоса

Я вас прошу, включите свет

Над этой самой лучшей из живых планет

Включите свет и дайте звук

Я так хочу видеть лес упрямых рук…

Она молча смотрела в окно. Кожевенная линия Васьки13. Здесь прошло их с Олегом детство. По этому тротуару они бегали в магазин за углом, там, за забором справа, – набережная Невы и Галерный фарватер. Они любили смотреть на проходящие мимо корабли, махали туристам руками и мечтали, мечтали, мечтали… Отец до сих пор жил здесь, двухэтажный старый особняк был куплен им в середине девяностых. Обветшалый, с обвалившейся внутри лепниной и полусгнившей лестницей, покрытый по углам черным налётом грибковой плесени двухэтажный дом Берестов выкупил за смешные деньги с обязательством реставрации первоначального облика. Почти три года ушло на масштабную работу, и уж тут-то Роман Сергеевич развернулся во всю широту своей антикварской души! Фасад здания был восстановлен первым. Лепнину воссоздали по дореволюционным снимкам, мрамор на парадную лестницу был заказан в Карелии, барельефы на фронтон – в Академии художеств. Особняк был выкрашен в жёлтый охристый цвет и снаружи стал выглядеть как разодетый по последней моде франт среди серых питерских соседей. Внутренняя отделка затянулась. Долго не могли найти паркет, в итоге решено было реставрировать старый, что на деле оказалось делом, еще более затратным. Камин в гостиной стал декоративным, в нишах стен появились скульптуры Гермеса и Гестии, огромные витражные окна на лестнице изготавливались в частной мастерской на Выборгской стороне, а саму лестницу из сибирской лиственницы отец заказал на Урале. Столовая и гостевая комната располагались в боковом крыле, и здесь отделка не имела сложностей, потому как эти комнаты достаточно неплохо сохранились. На втором этаже три спальни и кабинет отца были отделаны красным деревом, и были восстановлены реставраторами Эрмитажа, с которыми когда-то работал Берестов.

Было в этом особняке еще одно помещение, вызывавшее у отца особые чувства – винный погреб под тяжелыми кирпичными сводами первого этажа. Здесь одну стену заменял кусок скальной породы, и температура круглый год составляла пятнадцать градусов выше нуля. Всё детство детям было запрещено спускаться в погреб, и Мира улыбнулась, вспомнив, как они с Олегом однажды побывали там. В тот день они приехали из школы раньше, Мире было лет девять, Олегу – четырнадцать. Отца дома не оказалось, и они пошли на кухню чего-нибудь поесть. Дверь в погреб, обычно запертая на ключ, на этот раз оказалась открытой. Они окликнули отца, но ответа не было. Осторожно ступая по каменным ступеням, они стали спускаться. Мира и сейчас помнила страх, который завладел ей. Олег поддерживал его, рассказывая про крыс и мышей, ожидающих их внутри. Но Мира больше боялась, что отец рассердится, и им здорово влетит. Внизу горел красноватый свет, они медленно спустились до конца лестницы и увидели небольшое помещение, вдоль трех кирпичных стен которого располагались полки с лежащими на них пыльными бутылками самых разнообразных форм и размеров. На отдельном стеллаже Мира рассмотрела необычные глиняные вазы, запечатанные чем-то красным. Четвертая стена была попросту скалой с неправильными, природными линиями, а под низким потолком в углублении этой самой скалы располагался необычный светильник, который и наполнял погреб жутковато-красным светом. Его даже нельзя было назвать светильником, потому как казалось, что это просто сам камень светится изнутри. На его поверхности тускло мерцали белые прожилки, а прямо под ним Мира рассмотрела небольшое углубление круглой формы, размером с небольшое яблоко. Олег дотянулся до камня и провел пальцами по поверхности. Больше в погребе ничего интересного не оказалось. Они так и не поняли, почему отец запрещает им сюда спускаться, но договорились ни о чем его не спрашивать.

– Приехали, меломан! – Олег припарковал машину на улице, и они поднялись по хорошо знакомому мраморному крыльцу. Мира набрала код на двери, и они вошли внутрь.

ГЛАВА 4

Наши дни. Санкт Петербург.

Отец ожидал их в холле. Он сидел в огромном кожаном кресле, на столике перед ним стояли легкие закуски и хрустальный графин с коньяком. Облако сигарного дыма поднималось к потолку, наполняя комнату запахом дорогого табака. Роман Сергеевич был одет в безупречного покроя белую сорочку с серебряными запонками и темно-синюю костюмную пару – брюки и жилет. Крупный узел галстука был слегка расслаблен, пиджак висел тут же, на спинке тяжелого дубового стула. Берестову шел семьдесят первый год, но Олега всегда удивляло его здоровье. Отец имел пружинистую походку, прямую осанку без признаков какого-либо физического старения, запросто мог выпить добрую бутылку коньяка за разговорами и курил доминиканские сигары одному ему известной марки, которые и брал тоже невесть откуда. Пока они с Миркой были маленькими, курил отец только у себя в кабинете, оборудованном специальной вытяжкой, теперь же, когда дети разъехались, ограничивать себя больше не имело никакого смысла, поэтому в стены, корешки книг и обивку мебели давно въелся терпкий запах его вредного пристрастия. Олегу это не очень нравилось, Мирка же наоборот, находила этот запах благородным. Роман Сергеевич давно поседел, но не поплюгавел, как часто бывает с годами, а наоборот, сделался роскошно-серебристым. Борода «Гарибальди», аккуратно подстриженная и ухоженная, благородно очерчивала умное, смуглое лицо Берестова. Руки, уже давно покрытые небольшими пигментными пятнышками, были еще крепкими. Безымянный палец правой руки, в которой отец держал сигару, украшал небольшой перстень из белого золота с крупным аметистом. Вид антиквара был шикарен. Он положил сигару в пепельницу, улыбнулся и поднялся навстречу детям. Миру, с которой они не виделись почти год, отец обнимал особенно долго, поглаживая и прихлопывая её по спине. Когда он, наконец, выпустил её из своих рук, Олег увидел слезы на самом дне старческих глаз. Затем Берестов обнял и так же долго не отпускал сына. «Постарел, стал сентиментальным», пронеслось в голове. Только сейчас Олег заметил, как всё же он сдал.

– Идемте к столу! Катерина утку в духовку поставила, я её отпустил, – он посмотрел на часы, – через сорок минут нужно вынуть, Мирочка, ты не забудь, я ведь могу…

– Конечно, пап, – улыбнулась Мирка, – не переживай. – Лучше расскажи, как себя чувствуешь? Как жизнь?

– Да всё слава Богу! У меня то, у старика, какие могут быть новости? Вы лучше расскажите, чем живете? – Отец опустился в кресло, откинулся на спинку и вновь обрел вид благородного английского лорда на заслуженной пенсии.

– Так о наших делах ты тоже все знаешь, – усмехнулся Олег, наливая в бокалы коньяк. Он вопросительно посмотрел на Мирку.

– Мне вина. – Она кивнула на бутылку тосканского.

– По телефону ведь каждый день разговариваем, – Олег подал отцу бокал, – давайте за встречу понемножку!

Берестов поставил бокал на стол и поднялся. Мира заметила по подрагивающим рукам, что он волнуется. Внутренняя тревога, поселившаяся внутри с того момента, как она увидела отца, понемногу усилилась. Он никогда не выказывал при детях даже намека на взволнованность. Его спокойствие, зачастую принимавшееся не знающими его людьми за безразличие, было чертой, определявшей основу характера. Берестов никогда не паниковал, не спешил, не принимал необдуманных решений. Что же сейчас могло его так взволновать?

– Выпьем после, сынок. Сперва мне нужно вам кое-что показать. Пойдемте.

Олег с Мирой переглянулись. Мирка пожала плечами в знак того, что тоже ни черта не понимает. Они прошли вслед за отцом по коридору, он отпер дверь в погреб, щелкнул выключателем и на лестнице зажегся свет. Олег приложил палец к губам, давая Мире понять, что не стоит рассказывать отцу, что ничего нового они в этом погребе не увидят.

Внизу оказалось всё по-прежнему. Комната, освещенная тем же каменным светильником, те же полки, заставленные бутылками. Мире показалось, что глиняных амфор прибавилось, и под потолком теперь висела вяленая кабанья нога и две большие сырные головы. Берестов обернулся к ним:

– Как вам красный свет? Не раздражает?

– Да вроде нет, обычный свет, – Мира не понимала, что старик задумал.

– Вы сейчас издеваетесь? – Олег вопросительно смотрел на них и улыбался. Мира отчаянно ничего не понимала.

– Что не так, сынок? – Берестов поднял ладони вверх. В его голосе слышалась надежда.

– Что не так?! – Олег рассмеялся. – Всё прекрасно, пап, только свет здесь зелёный! Раньше был красный, а теперь – зеленый!

Теперь засмеялась и Мира.

– Берестов, ты проболтался!

– Я знаю, что вы здесь уже были, – тихо проговорил отец. – Значит, всё же кровь… – Последние слова он произнес почти шёпотом и ни Олег, ни Мира их не услышали.

– Пусть проболтался, теперь-то уж чего скрывать? Я еще хотел сразу спросить, зачем свет поменял? Красный был более таинственным.

– Берестов, он и сейчас красный!

– Зеленый! – Он потянулся к светящемуся в стене камню.

– Не трогай! – прикрикнул старик, и Олег машинально отдернул руку. – И не спорьте, – остановил их отец. – Не спорьте, потому что вы оба правы, – он вздохнул с облегчением. – А теперь, пойдёмте, выпьем! Нам предстоит длинный разговор.

В гостиной сигарный дым давно развеялся, они сели за большой круглый стол и чокнулись наполненными бокалами. Коньяк уютно согрел внутренности, с минуту отец собирался с мыслями, как будто не зная, с чего начать, наконец, кашлянул, вздохнул и поднялся, опустив руки в карманы брюк. Затем отстраненно глядя в окно, начал:

– Всё, что я вам сейчас расскажу, дети мои…… в это очень нелегко поверить. Но вы поверьте! Мне семьдесят один, я никогда не давал вам повода усомниться в трезвости моего ума. Я понимаю, что всё рассказанное мной выйдет за рамки каких-либо научных теорий, и даже, возможно, здравого смысла, тем не менее… То, что вы сейчас видели, а именно, подвал с куском скалы и камень… Это портал в прошлое.

Олег подавил вздох и кашлянул.

– В девяносто втором году я работал в Эрмитаже, в реставрационном отделе. В этот особняк, – Роман Сергеевич обвел глазами пространство, – нас послали на оценку объёмов работ. Тогда эти стены принадлежали городу. Особняк находился в плачевном состоянии, многое было разорено и утрачено. Я спустился тогда в подвал. От электрической сети дом был уже отключен, но на мое удивление, подвал был освещен зеленым светом…

– Зеленым? – переспросила Мира.

– Именно! Поймите моё состояние, тогда, в девяносто втором… Я – реставратор, хожу по пришедшему в упадок прекрасному когда-то особняку, и все мои мысли лишь о том, как же было здесь красиво! Я представляю в своем воображении, какая отделка была здесь в тысяча восемьсот четвертом – этот год написан на фронтоне, и тут спускаюсь в подвал, вижу камень, излучающий свет… – Берестов остановился и повернулся к детям, затем глаза его ожили, он достал руки из карманов и сел за стол. – Я положил на камень ладонь и почувствовал тепло… На моем предплечье, вот здесь, – он похлопал себя по внутренней стороне предплечья, – появились светящиеся зеленые цифры, 11-59-59 и буква «N». Я отдернул руку от камня, но они не пропали. Они начали обратный посекундный отсчет. Сказать, что я был напуган, значит промолчать. Я услышал наверху голоса! В ужасе поднимаясь по лестнице, я понял, что она новая! Стены тоже были только что выкрашены. Когда я появился на кухне, меня приняли за приказчика из продовольственной лавки, на кухню как раз выгружали продукты. Я оказался в тысяча восемьсот четвертом! Мне вручили семнадцать рублей с полтиной и провели через эту самую гостиную к выходу. – Он вновь обвел глазами пространство. – Сейчас вы видите всё в первозданном виде.

Олег не знал, как относиться к рассказу отца. Верить в него было делом сомнительным, не верить – глупым, учитывая отцовское предисловие. Он решил послушать дальше. Миру же рассказ Берестова заинтересовал. Она не выказывала никаких терзаний разума, по крайней мере, внешне.

– Я вышел на улицу. Мимо проехал экипаж, я помню, как до меня долетели брызги воды из-под колёс, и я окончательно понял, что это не сон и не обморок. Цифры на моей руке продолжали свой отсчет, и сначала я был уверен, что непременно умру, как только на руке останутся нули. Я решил посмотреть город, – отец опять встал и заходил вокруг стола, он жестикулировал, улыбался и выглядел счастливым, – и почти бегом понесся по Кожевенной линии. В винном городке я видел огромные бочки, которые разгружали с подвод и катили по двору, а проходя мимо сахарного завода, спросил у рабочих дорогу к Александровской колонне, до постройки которой было еще тридцать лет, – он рассмеялся заразительным смехом, и Мира поняла, что он жил ТАМ, в прошлом. – Я видел на Неве парусники! Красавцы на белых, надутых ветром крыльях, неслись в залив. Ни Дворцового, ни Благовещенского мостов еще нет, зато я видел Исаакиевский, понтонный! Вся река в перевозах, я нанял лодку до Адмиралтейства и весь день гулял вдоль набережных рек и каналов! К вечеру время моё заканчивалось, и я не знал, что будет дальше. Я брел по мостовой, когда внезапно меня по спине ожёг кнутом кучер, под экипаж которого я чуть было не попал! Боль была дикая, и я схватил с дороги булыжник, намереваясь бросить его в карету, но в этот момент в глазах моих произошла вспышка, и я вновь очутился в подвале этого особняка. В моей руке был булыжник, а подвал также освещался зеленым светом. Я услышал голос своего напарника-реставратора, он спускался за мной и проклинал тусклый КРАСНЫЙ свет…

– То есть, – спросила Мира, – кто-то видит свечение красным, а кто-то зеленым?

– Да, это так. Я мог относиться к своему путешествию как к бреду, наваждению, но у меня в руках был булыжник! Стало быть, я не только могу перемещаться, я могу переносить предметы…

– Постой, – Олег наконец отбросил свой скепсис и начал потихоньку понимать происходящее, – так ты после этого сделался антикваром?

Отец одобрительно улыбнулся, и кивнул головой.

– Время для антиквариата тогда было благодатным. Я тайно приходил в этот подвал и получал всё новые и новые лоты для продажи. Очень быстро я разбогател. Мне нужно было быть осторожным, и я не занимался шедеврами искусства, археологическими фолиантами и редкими древностями. Спустя пару лет особняк был выставлен на продажу. Я не мог его упустить, и выкупил его с торгов. Дальше вы понимаете?

– Ты открыл целый магазин… – Мира сосредоточенно смотрела на отца. – Но подожди, там, сколько я себя помню, были совершенно обыкновенные вещи, просто старые, но в отличном состоянии. – Мира, как опытный уже специалист, перебирала в памяти все предметы, которые в магазине знала наизусть, но не могла понять, как на них можно заработать. Образ жизни отца, их с Олегом обучение в лучших университетах, поездки за границу… Таких денег невозможно было заработать лишь частными консультациями.

– Даркнет. – Олег сделал глоток коньяка и отправил в рот кусочек темного шоколада. – Я думаю, ты торгуешь в даркнете. И совершенно другими вещами.

Роман Сергеевич одобрительно закивал головой и улыбнулся.

– Всё верно. Двадцать лет назад у меня было несколько проверенных коллекционеров, которые не спрашивали о происхождении товара, и щедро платили за него. Потом это стало слишком опасным, но появился даркнет. Место, где анонимные пользователи связываются друг с другом, и избавлены от государственного вмешательства в свои дела. Весь теневой бизнес пользуется такими же теневыми ресурсами для поиска клиентов и проведения анонимных сделок. – Берестов достал из кармана футляр с сигарой, обрезал конец и прикурил от длинной спички. – Антиквариат не явился исключением, все эти Christie’s и Sotheby’s14 торгуют легально приобретенными предметами, прослеживают их историю и изрядно удорожают сами лоты. Причем, торгуют не всегда самым востребованным. Думаю, не открою для вас секрета, что существует черный рынок предметов искусства, где продаются вещи, считающиеся утраченными в результате войн, пожаров, стихийных бедствий…. Но многое из этого попросту находится в частных закрытых коллекциях.

– Но это же… незаконно…

– В нашей профессии добрая половина сделок незаконна, Мира. Я начал работать с частными заказами. К примеру, я продал «Шторм на Галилейском море» Рембрандта анонимному заказчику. Правда, для этого мне пришлось поучаствовать в ограблении Бостонского музея, – старик усмехнулся и выпустил в потолок струю густого дыма.

– «Шторм на Галилейском море» был украден в числе прочих картин, кажется, в девяносто первом? – Мира ошарашенно глядела на Берестова.

– В девяностом. С тех пор следов похищенных полотен найти не удалось. Рембрандт, Моне, Вермеер, Дега, в общей сложности пропало тринадцать картин. Я изучил все детали того ограбления. Время, замысел, схему музея. Двое грабителей приехали в музей ночью под видом полицейских. Связали двоих охранников и вычистили экспозицию. Зная подробности, мне осталось только появиться там чуть раньше настоящих грабителей, в промежутке между нейтрализацией охраны и самим ограблением. Что я и исполнил. Я появился в зале, когда сигнализация была уже выключена, преспокойно забрал то, что мне было нужно, и спрятался с картиной в другом зале. По истечении времени на руке, я опять очутился в погребе. Представляю шок этих ребят, – он опять удовлетворенно засмеялся, – думаю, они до сих пор гадают, как такое могло произойти?

– Но ведь тебя могли поймать! – Олег не верил своим ушам.

– Я ничем не рисковал. Просто время кончилось бы в полицейском участке, и я все равно вернулся бы в подвал.

– Но зачем так сложно? Можно ведь вернуться во время, когда Рембрандт только закончил картину и забрать ее, не рискуя!

Отец хитро подмигнул сыну:

– А сам-то не понимаешь?

– Во времена Рембрандта «Шторм на Галилейском море» еще не был никаким шедевром живописи, – тихо проговорила Мира, – стало быть, ничего не стоил. Если бы отец забрал его тогда, в наше время о нем бы никто даже не слышал.

– Браво! – старик поощрительно похлопал в ладоши и улыбнулся. – У времени есть свои законы. Если что-то изменить в прошлом, то изменится и настоящее. Нужно быть очень аккуратным. Закон кругов на воде, кинув камень в воду, нужно быть готовым к шторму на другой стороне океана.

– Что же поменялось, отец? – Олег пока решительно не понимал, почему именно сейчас их с Мирой посвящают в эту фантастическую, невообразимую еще вчера, историю.

– Две недели назад я перемещался в тысяча триста седьмой год. Это не было заказом, я хотел подержать в руках знаменитую Чашу Христа. Её перевозили в один из замков тамплиеров на западе Испании. В древность и средневековье перемещаться всегда было удовольствием! Люди там полны суеверий и богобоязненны! Мне хватало фокусов со световыми гранатами или вспышкой магния, дымовые армейские шашки тоже прекрасно подходили для того, чтобы человек, укрытый широким балахоном, смог сойти за Вельзевула, всадника Апокалипсиса или, на худой конец, Харона15. Для особо сложных случаев я имел с собой девятизарядный Глок16. Но в этот раз всё пошло не по плану. В самый неудачный момент у меня случился приступ. Проклятый камень в почке зашевелился, и меня скрутило так, что я уже попрощался с жизнью. Я гадал, что же скорее меня убьёт, дикая боль в пояснице или огромный крестоносец, занесший для удара меч. Меня спасло лишь одно – я знал имя их магистра. Я назвал его и наболтал им многое из того, что ждало рыцарей ордена в будущем. Меня заковали и бросили в темницу, дожидаться допроса и пыток, где и кончилось моё время. Я благополучно вернулся в свой уютный погреб, где мучился от боли еще несколько часов. Вот, – он засучил рукава рубашки, и Мира с Олегом увидели огромные синяки на его запястьях, – это память о кастильском магистре ордена Тамплиеров Родриго Янесе.