Архонт северных врат.

Старик затушил сигару о дно большой пепельницы и сделал глоток коньяка. Затем поправил ладонью бороду и продолжил:

– На этом мои злоключения не окончились. Спустя несколько дней, когда я почувствовал себя вполне здоровым, я вновь спустился туда… Только теперь камень светится красным светом и перемещение невозможно. – Берестов опустошенно откинулся на спинку стула.

– Погоди… Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать, что перемещаться во времени может лишь тот, кто видит зелёное свечение?! То есть… Я?! – Олег удивленно выпучил глаза и вопросительно посмотрел на отца.

– Не спрашивай меня, как это всё работает, и по какому принципу выбирается, – сухо отрезал Берестов. – Я не знаю. Предполагаю, что по крови, ты мой родной сын, всё-таки. Я знаю одно – теперь я вижу камень красным, и не могу перемещаться.

Мира опустила глаза.

– Выходит, – задумчиво проговорила она, – теперь у тебя, брат, появилась возможность путешествовать во времени. А как это всё технически происходит? Нужно положить руку, и?

– Путешествовать можно не во времени, а только в прошлое. Я не знаю почему. Технически все просто, кладешь руку на камень и концентрируешься на времени и месте, в которое хочешь отправиться. Чем подробнее представляешь в голове место назначения, тем точнее перемещаешься. Время, на которое ты туда «уезжаешь», всегда одно и то же, – двенадцать часов.

– Ты чего-то не договариваешь, отец. – Олег встал, обошел стол и присел рядом с креслом отца на корточки, заглянув ему прямо в глаза. – Что ты задумал?

В глазах старика заблестели слезы.

– Простите меня… – Пальцы его тряслись. – Я хотел обеспечить вас на всю жизнь…

– Пап, что случилось?! – Мира положила ладонь на руку старика.

– Я вложил все свои деньги в ценные бумаги… И еще оформил кредит под залог этого дома и магазина. Компания, в которую я вложился, вчера объявила о банкротстве. Это были мошенники. Через два месяца, если не вернуть долг, банк заберет дом и магазин. – Он смотрел в одну точку, глаза его блестели. – Но теперь у нас есть шанс все вернуть!

– Каким образом, пап? – голос Олега был еле слышен.

– Мы продадим «Портрет молодого человека»!

У Миры возникло ощущение, что все это происходит не с ней. Отец, долгие годы служивший ей образцом деловой этики, хладнокровия, порядочности, дальновидности и спокойствия, вдруг в один день оказался человеком, склонным к финансовым авантюрам, наживе на продаже предметов искусства, человеком весьма вольных взглядов на законность и, наконец, продавцом краденного. И, как теперь выходило, она сама будет вынуждена принять непосредственное и деятельное участие в очередной отцовской затее. Ну не может же она, в конце концов, оставить всё как есть. Она вздохнула и подняла голову:

– Полотно Рафаэля Санти. Утеряно в Линце в тысяча девятьсот сорок пятом году. Оценочная стоимость неизвестна, по разным данным варьируется от двадцати до восьмидесяти миллионов долларов.

– Прошу, послушайте себя, – Олег прикрыл глаза, – ну послушайте вы себя! Вы хотите, чтобы я вернулся в сорок пятый в Германию и забрал у нацистов какую-то картину? – Больше всего Олега удивляла Мирка, точнее, её ледяное спокойствие. Казалось, ничего необычного отец ей и не рассказал. Подумаешь, машина времени, нацисты, картины, чаша Христа!

– Линц находится в Австрии.

– Да знаю я! Знаю, где находится этот чертов Линц! Австрия в сорок пятом была территорией Рейха после аншлюса, если ты не знала!

– Я подобрал все материалы, документы архивов, ты будешь знать всё по максимуму, сынок.

– К тому же ты историк, а какой историк откажется заглянуть за кулисы Второй мировой? – Мирка ехидно усмехнулась.

– Спелись…

Мира вновь залилась своим девичьим смехом, спустя секунду рассмеялся и Олег. Берестов вновь вздохнул, на этот раз облегченно. С кухни потянуло гарью.

ГЛАВА 5.

Наши дни. Италия, Монтекассино.

Дорога, ведущая к вершине скалистого холма, на котором возвышался монастырь, петляла между деревьями. Хейт Леваль, пятидесятилетний профессор Флорентийского университета, сидел за рулем новенького кабриолета BMW M4. Ветер приятно трепал густую шевелюру тёмных волос, еле тронутых сединой, приемник разливал по салону приятный голос Adele, однако настроение оставалось паршивым. Леваль бросил взгляд на часы – четырнадцать тридцать. Значит, у него есть ещё около получаса. Кардинал Фурье назначил встречу в пятнадцать. Отлично, значит, можно ещё успеть выпить кофе. Он оставил машину на паркинге и быстрыми шагами пересек площадку перед входом в монастырь, c огромными буквами PAX17 над воротами, но не стал входить в арку, а свернул направо, к решётке сада, затянутой диким виноградом. Леваль приложил карту к считывателю, калитка открылась, и он вошёл на закрытую территорию монастыря.

С этими древними стенами была связана вся его жизнь. Его мать, Мари Леваль, родилась в тысяча девятьсот тридцатом в Кассино, городке, лежащем сейчас внизу, у подножья холма. В шестьдесят пятом монастырь открылся после реставрации, и Мари стала работать в экскурсионном отделе. Спустя восемь лет она родила сына – невероятной красоты маленького ангела с глазами разного цвета, один голубой, как вода Эгейского моря ранней осенью, второй – зелёный, цвета листвы весенней оливы. Это называлось гетерохромией, Фурье утверждал, что Господь послал мальчишку в награду Мари за службу во благо святой Церкви.

Маленький Леваль рос в Кассино и беззаботно прожигал дни, посещая школу, катаясь с друзьями на велосипеде по окрестностям, и забавляясь в бесконечные дворовые игры, пока в четырнадцать мама не познакомила его с аббатом, который сумел разжечь в маленьком мальчишке искреннюю любовь к живописи, архитектуре, истории и религии. Хейт быстро постигал тайны создания предметов искусства, и к двадцати трем годам без труда окончил Флорентийскую академию изящных искусств, где и остался работать на кафедре Античной архитектуры. Впрочем, главную тайну в своей жизни он узнал только в двадцать девять. В тот день ему сообщили, что у матери случился инсульт. Он примчался в Кассино утром, как только подвернулся первый же поезд. Маме выделили отдельную спальню в монастыре, и Хейт долго не мог понять, почему её не отправили в госпиталь. Однако же бригада докторов, оборудование и медикаменты были привезены сюда же. Фурье к тому времени был уже кардиналом, и прибыл в Монтекассино спустя час после Хейта. Мама находилась без сознания, Фурье имел озабоченный вид, и Хейт решительно ничего не понимал. Спустя час, кардинал, наконец, видимо, принял какое-то решение, потому что пригласил Леваля следовать за ним. Они пересекли двор настоятеля и вошли в базилику, далее, к удивлению Хейта, кардинал открыл в одной из ниш потайную дверь, и они начали спускаться вниз, в крипту18. Внизу располагалось небольшое помещение, освещенное странным зелёным светом… Ещё более странным прозвучал вопрос Фурье. Кардинал спросил, какого цвета Хейт видит расположенный на скальной стене светильник? Получив ответ, он одобрительно кивнул головой, и они прошли в соседнее помещение, расположенное за ещё одной потайной дверью. Здесь, как позже узнал Леваль, долгие годы работала мама. Стены были сплошь заставлены полками с толстыми накопительными папками, имелась алфавитная картотека, небольшой кожаный диван, стол, на котором красовался новенький компьютер и два телефонных аппарата. Фурье опустился на стул и знаком пригласил Леваля сесть напротив. Он немного помолчал, перебирая длинные кардинальские четки из полированного сердолика, затем начал рассказ, который навсегда изменил жизнь Хейта.

Монастырь Монтекассино был основан в шестом веке Бенедиктом Нурсийским, как это часто бывало, на руинах языческого храма Аполлона. За свою долгую историю, это место не раз подвергалось разорению и разграблению самыми разными народностями, от лангобардов до сарацин. Достоверно не известно, когда и при каких обстоятельствах в крипте монастыря был обнаружен портал, позволяющий перемещаться во времени. По каким качествам и признакам подбираются люди, способные взаимодействовать с камнем, излучающим для них зеленый световой спектр, тоже было неизвестно. Ясно было одно, камень «принимает» Хейта, как принимал до того его мать, Мари, и его деда, Шарля Леваля, погибшего здесь в сорок четвёртом году при бомбардировке Монтекассино авиацией союзников. Выходило, что способность пользоваться порталом напрямую передавалась по крови. Погибший Шарль Леваль был многолетним Архонтом «Южных Врат», как назывался монастырь во внутренних документах Ватикана. И именно Шарль Леваль продвинулся в вопросе изучения портала максимально далеко. До Второй мировой войны в скалистой стене крипты было два камня, Архонт называл их «Созерцатель» и «Деятель». Первый светил Хейту зеленым светом и сейчас, второй же, вплоть до февраля сорок четвертого располагался в нише, вырезанной чуть ниже первого. Кроваво-красный, с янтарными прожилками и размером с крупное яблоко, этот второй камень был Ватиканом утрачен. И произошло это благодаря самому Архонту. Шарль был крайним антагонистом идей фашизма и нацизма. В конце тридцатых, понимая, куда заводит Европу политика, он, не желая, чтобы «Деятель» попал в руки Муссолини или Гитлера (Анненэрбе19 тогда ещё усердно прочёсывало всю Европу в поисках тайных знаний и артефактов, и это было хорошо известно Шарлю), задумал его надежно спрятать, и создал систему тайных указателей на случай непредвиденного. В феврале сорок четвертого года во время налёта авиации союзных сил, монастырь был превращён в кучу пыльных обломков. Впоследствии, при разборе завалов, среди почти двух сотен погибших было обнаружено тело Архонта, которого опознал один из монахов-бенедиктианцев. Своды крипты уцелели. Уцелела и стена со светящимся теперь красным светом «Созерцателем». «Деятель» исчез. В то время для Ватикана в одной точке сошлось слишком многое – разруха послевоенных лет, неразбериха в высшем политическом руководстве страны, нехватка средств на восстановление монастыря и потеря Архонта и «Деятеля». Только спустя двадцать лет Монтекассино был отреставрирован, хотя точнее было бы сказать отстроен с нуля, и на вершину этого холма вернулась монастырская жизнь. Аббат Фурье, тогда еще совсем молодой человек, был назначен сюда настоятелем. Являясь по природе человеком подвижного ума и обладая прекрасными способностями организатора, он вдохнул в Монтекассино жизнь. Спустя два года Фурье узнал, что у Шарля Леваля в Кассино осталась родная дочь, которую он незамедлительно разыскал. Аббат понял, что она видит «Созерцатель» зелёным, как только показал ей стену крипты. Так Мари Леваль, мать Хейта, на сорок семь лет сделалась новым Архонтом. Всё это время Фурье и Мари посвятили поискам «Деятеля». Всё это время их поиски ни к чему не приводили. Сам камень был окутан слухами, которые и сейчас казались Хейту нуждающимися в подтверждении. Уж слишком фантастическими они были. Хотя можно ли говорить о фантастике, имея у себя в офисе портал в прошлое?

Мама после инсульта прожила два с половиной года. Половина её тела до конца дней осталась парализованной, также она потеряла способность говорить. Её похоронили на монастырском кладбище осенью две тысячи первого. Хейт стал новым Архонтом Южных Врат, а кардинал Фурье сохранил пост доверенного лица папы и куратора Архонта. За прошедшие двадцать лет, Хейт вернул в папскую сокровищницу множество утраченных ценностей и реликвий. Библиотека и музей Ватикана пополнились сотнями бесценных рукописей, планов реставраций с исторически достоверными снимками, ценнейшими древними манускриптами и трактатами. За эти годы Хейт Леваль по-иному взглянул на церковь. Под покрывалом благости, миролюбия, христианского прощения, милосердия и бесед о спасении души скрывалась алчность, жажда абсолютной власти, наживы и, увы, плотские наслаждения и такие незамысловатые, такие простые человеческие желания, что все эти обряды, одеяния, рясы, сутаны и ризы вызывали в нем лишь кривую усмешку. Искренне служить Святому престолу как-то не получалось. Не давали это сделать отвратительные картины творимых Церковью изуверств. Хейт своими собственными глазами видел разграбление Иерусалима, он возвращался туда четыре раза, в разные периоды и разные по счету Крестовые походы и по несколько дней отходил потом от увиденного. Дикая жестокость рыцарей креста распространялась не только на воинов-мусульман, но и на их семьи, простых горожан, и даже на семьи православных христиан. Так было при взятии Константинополя в тысяча двести четвертом. Хейт помнил и шокирующий любого нормального человека детский Крестовый поход, инициированный Папой. Тогда тысячи детей, собранных со всей Европы, погрузились на корабли и отправились в Святую землю, но оказались в Алжире, на рынке рабов. Архонт не раз наблюдал и сожжение на костре – эту страшную смерть, дарованную папской инквизицией. Он не мог забыть дикие крики людей, обгорающих заживо и тяжёлый, въедливый запах горящей человеческой плоти. Были у Ватикана и чисто экономические аферы. Продажа индульгенций в личном списке претензий Архонта к Церкви занимала почетное первое место. Эти бумаги, пополнявшие карманы духовенства золотом, особенно широкое распространение получили в момент строительства собора Святого Петра, этого монумента могущества Ватикана. На постройку собора, спроектированного величайшими умами своего времени, попросту недоставало денег. Поразительно, но такое случалось даже с Папой. Решение было простым и привычным – прихожанам стали продавать бумажки с дарованными отпущениями грехов в немыслимых количествах. Какое отношение эта финансовая операция имела к Богу, для Леваля было не то, чтобы загадкой, скорее, причиной его ментальных разногласий с Церковью. Зачем же он служил Ватикану? Хейт давно уже ответил себе на этот вопрос. Причины были две. Одна называлась «Созерцатель», вторая – «Деятель». Первая помогала ему в его научной деятельности, способствовала взлету карьеры и, в конечном итоге делала его тем, кто он есть сейчас. Вторую еще предстояло найти. Хейт Леваль твердо верил, что рано или поздно это случится. А тогда…. Тогда станет ясно, что могут дать ему возможности «Деятеля».

Хейт вновь приложил к считывателю карту. Дверь в крипту открылась, он спустился по лестнице, привычно прошел мимо мерцающего в полумраке «Созерцателя» и отпер дверь в офис. Здесь он точным движением нажал кнопку кофемашины, скинул с плеч пиджак и развалился в кресле. С того момента, как Хейт занял офис матери, здесь многое изменилось. Теперь все папки и каталоги, составленные Мари, были давно оцифрованы и с полок исчезли. Их место заняла дорогостоящая аппаратура, несколько крохотных экшн-камер, электрошокер, восьмизарядная Беретта20, пара электрических фонариков и складной нож с десятком разных лезвий, выполненных на заказ в Швейцарии. Беретта путешествовала с ним всегда, но была самым последним методом для самых крайних случаев, когда угроза жизни Архонта становилась очевидной. В бумагах матери он нашел несколько записей о «Созерцателе». В числе прочего, Мари писала, что камень закрывает портал для тех, кто совершил в прошлом убийство, а Хейт не собирался так глупо упустить бесценные возможности. Название «Созерцатель» говорило само за себя, и Леваль старался оказывать на ход событий прошлого минимальное влияние.

Самую нижнюю полку занимал ящик с дымовыми шашками и осветительными ракетами. Табличка на полке говорила об ироничном характере хозяина офиса. «Средневековые спецэффекты». Особой гордостью Хейта была костюмерная – он освободил под неё помещение старого архива. Здесь за долгие годы было собрано более пятисот самых разных комплектов одежды. Архонт предпочитал перемещаться простолюдином, когда иного не предполагал характер поставленной цели, но здесь были и весьма экзотические наряды знати, от тоги римского консула, до майорского мундира вермахта.

Кофе был готов, Леваль взял чашку, сделал приличный глоток и посмотрел на своё отражение в зеркале. С минуту он разглядывал радужку правого, голубого зрачка, медленно поворачивая голову то вправо, то влево, наконец, подмигнул себе левым, зелёным глазом и усмехнулся. Интересно, зачем притащится Фурье? Хейт, разумеется, был благодарен кардиналу за самое живое участие в его воспитании, но давно пришел к выводу, что все долги уплачены с лихвой и кредитный счет к нему со стороны Святого престола закрыт. Четырнадцать – пятьдесят пять. Пора. Он поставил на стол пустую чашку, на ходу подхватил пиджак и вышел из офиса.

Кардинал ожидал Хейта во Дворе Браманте, у мраморного фонтана. Леваль издалека увидел слегка сгорбленную старческую фигуру Фурье. Седые, давно прореженные возрастом волосы, слегка тревожил прохладный ветерок. Старик стоял спиной к Хейту, сегодня на нем был безупречный шелковый френч чёрного цвета. Принадлежность Фурье к духовному сану выдавал лишь белоснежный римский воротник-колоратка и массивные сердоликовые четки, с которыми кардинал не расставался. Он обернулся на звук шагов, узнал Леваля и улыбнулся:

– Здравствуй, Хейт!

– Здравствуйте, падре! Простите, что заставил вас ждать!

– Нет, нет, – покачал головой кардинал, – я приехал раньше, ты не опоздал.

– Что-то случилось? Вы нечастый гость в Монтекассино теперь, к сожалению.

– У меня есть для тебя кое-что. Но сначала расскажи мне о том, как продвигаются поиски «Деятеля».

Хейт чуть было не выругался. Старый идиот! Прекрасно знает, как продвигаются поиски. Если назвать всё одним ёмким словом, слово «никак» подойдет лучше всего. Старое, обвисшее лицо Фурье иногда зарождало в голове Хейта мысли о глубоком маразме старика. Или всё же дела хуже, и речь идёт уже о полной деменции? Леваль подавил приступ раздражительности.

– Вы ведь осведомлены о ходе поисков, святой отец. Все уцелевшие помещения Шарля Леваля тщательно исследованы ещё в шестидесятые, камень не был найден, очевидно, он спрятал его раньше и совсем не в монастыре. Учитывая его возможности, Архонт мог спрятать «Деятеля» где угодно, и в каком угодно времени. Однако он не мог не оставить подсказки, или ключа, как его найти. По крайней мере, я в это не верю. Он оказался в безвыходном положении. Понимая, что с высокой долей вероятности погибнет, он наверняка позаботился о сохранении «Деятеля». – Хейт повторял эту историю кардиналу, который задумчиво кивал головой с видом человека, впервые её слышащего. – Известно, что за два дня до бомбардировки в сорок четвертом нацисты вывезли из монастыря шестьдесят восемь предметов. Список этих предметов получила из канцелярии Ватикана еще моя мать, он хорошо известен. За эти годы мы исследовали все перечисленные в этом списке предметы, последний раз – с применением ультрафиолета и сканеров. Безрезультатно.

Леваль не стал напоминать кардиналу, сколько времени и усилий понадобилось, чтобы собрать все картины, статуи и предметы, вывезенные нацистами и разбросанные после войны по всей Европе, Фурье был обо всём осведомлен не хуже самого Хейта. Он молчал, перебирая бусины на четках и, казалось, мысли его витали над долиной, вид на которую открывался с роскошной лоджии Paradise21. Леваль тоже замолчал. Добавить к сказанному было нечего.

– Всё, что я сейчас тебе расскажу, должно умереть с тобой, – наконец начал кардинал. – Неделю назад папой была открыта часть архива Ватикана, касающаяся Второй мировой войны. Среди прочего, были документы учёта перемещённых нацистами ценностей. В одной из папок, полученных после войны от советского правительства, обнаружился лист перемещения двух полотен, одно кисти Микелеанджело, «Леда и лебедь», второе – «Портрет молодого человека» кисти Рафаэля Санти. Знаешь, откуда они были перемещены и кто значится в протоколе передачи полотен?

– Этого не может быть…

– Монастырь Монтекассино, Шарль Леваль.

– Но наш список…

– Первый список, – перебил Хейта кардинал, – был датирован четвертым февраля сорок четвертого, этот же протокол – пятым.

– То есть, – Хейт лихорадочно соображал, – Архонт сам передал нацистам картины…

– Его попросту надули, – хмыкнул Фурье, положив руки на перила белоснежной балюстрады и всё также глядя вдаль. – По протоколу первоначальное место перемещения – Ватикан, но ниже обозначено новое место – Краков. Ключ к разгадке местонахождения «Деятеля» может быть только в картинах, потому как всё остальное мы перерыли десятки раз.

– «Портрет молодого человека» работы Рафаэля считается утраченным в Кракове в сорок пятом, здесь все сходится, – задумчиво проговорил Леваль, – но до тридцать девятого года картина находилась в коллекции Чарторыйских, как она попала в Монтекассино?

– Хейт, – обернулся к нему лицом кардинал, – нас не интересует картина. Нас интересует «Деятель». Ты должен найти его. – Фурье достал из кармана брюк смартфон, и палец забегал по экрану. Спустя несколько секунд из кармана Хейта прозвучал звук сообщения. – Это фото протокола. Займись картинами, ключ должен быть найден! И держи меня в курсе. – Он вновь отвернулся, и Леваль понял, что разговор окончен. Он коротко кивнул, и уже было пошел обратно в офис, как вдруг кардинал его вновь окликнул:

– Хейт! Чуть не забыл… Что за камеры ты разместил в закрытом хранилище?

Леваль выругался про себя. Месяц назад он договорился со смотрителем библиотеки Ватикана об установке двух видеокамер в её закрытой части. И об этом должны были знать только они двое.

– Я проверяю одну из своих догадок, падре.

Фурье выпятил нижнюю губу. Это означало крайнюю степень недовольства.

– Расскажешь?

– Пока нечего, падре. Если будет результат, обязательно расскажу.

Кардинал кивнул головой и Хейт зашагал прочь.

ГЛАВА 6.

Наши дни. Москва.

Здание Главного Управления уголовного розыска имело четкую форму квадрата, и возвышалось в пять этажей над окружавшим его сквером. Дмитрий посмотрел на часы. Одиннадцать – сорок пять. Он ускорил шаг, перешёл дорогу и обогнул небольшую часовню, находящуюся с Управлением за общей изгородью. Это соседство всегда вызывало у Бажина усмешку. Он не был законченным атеистом, но за годы службы в уголовном розыске превратился скорее в «бродячего философа», как он сам себя называл. Служба делала людей, занимающих кабинеты за этими высокими стенами, адептами рационализма, именно поэтому часовня и воспринималась Дмитрием инородно.

– Кап…, – он запнулся, вспомнив, что уже четыре дня как майор. – Майор Бажин, мне к генералу Лебедеву. Назначено на двенадцать. – Он приложил к стеклу удостоверение.

Дежурный бросил взгляд на монитор, потом на фотографию в документе и нажал кнопку турникета.

Генерал Лебедев был старым другом отца. По окончании юридического института Дмитрий был распределён в один из райотделов города Омска, где и начал службу, состоящую из ночных дежурств, выездов на бытовые ссоры, в среде полицейских именуемых «кухонным боксом» и тихих корпоративных возлияний за запертыми дверями кабинета. Бажин был убеждённым противником всевозможных протекций и кумовства, поэтому никогда не обращался за помощью ни к отцу, ни к его московскому другу. Через полтора года службы он вдруг отчётливо понял, что даже малейшего просвета в его жизни в ближайшие годы не предвидится. Он даже помнил, как это произошло. В тот день он закончил дежурство и открыл сейф, в глубине которого поблескивала бутылка. Взгляд его упал на знакомую толстую папку. Он достал её из сейфа и аккуратно положил на стол. Это были его эскизы. Бажин перебирал каждый, бережно переворачивая листы, полные его надежд, мечтаний и интересов. Давние грезы о мире живописи и архитектуры и безуспешные попытки поступления в Институт искусств. Дмитрий сложил всё обратно и поехал домой. Тогда он единственный в жизни раз попросил отца о помощи. И отец помог. Бажин перевелся в Москву, в отдел по борьбе с хищениями культурных ценностей. Это были лучшие годы его службы. Здесь он понял, что работа может быть по-настоящему интересной. Молодой оперативник Бажин с удовольствием метался по заданию руководителя отдела то в архив, то в Третьяковку, то в таможенное управление. Дмитрий присутствовал при консультациях с экспертами-искусствоведами, знал несколько крупных арт-дилеров и жадно впитывал в себя информацию о рынке предметов искусства. Четыре года назад отдел был расформирован. Это известие стало одним из самых больших разочарований Бажина, стоящим в сознании вместе разве лишь с проваленными попытками поступления в институт. В уголовном розыске Дмитрий остался. Остался, не обращаясь к генералу Лебедеву и не пользуясь никакой протекцией, хотя многие из бывших сослуживцев покинули стройные ряды полиции. Тем удивительнее был вчерашний звонок генерала.

– Алло, Дима?

– Да, Николай Сергеевич.

– Приходи завтра к двенадцати в Управление, есть разговор. Пропуск выписал тебе уже.

– Есть, товарищ генерал-майор!

В приёмной обнаружилась секретарша, женщина без возраста и макияжа, хотя, возможно, первое вытекало из второго. Она поправила на носу тонкие очки без оправы, на секунду отвлеклась от монитора и кивнула на дверь справа: