Джемма

Ирина Критская

Джемма

Глава 1. Запах заката

Огненный диск завис над черной горой, и у Джеммы было такое ощущение, что она распята на оранжевой траве, или нет – скорее она просто маленькая глупая букашка, которая выскочила из теплого уютного цветка, решив пересечь огромное, бесконечное поле, и заблудилась, потеряла направление, и это страшное солнце упало с неба, придавив ее к горячей земле.

В их городке всегда так было. Радостный, легкий и светлый день начинался жутковатым рассветом, когда светило размером с гору выползало натужно из-за черной гряды, меняло оттенки, переливаясь тяжелым светом, а потом, как будто сбрасывало с себя что-то, и уже легко и свободно двигалось по небосводу, даря тепло и живительный свет. Но к вечеру это снова откуда-то бралось, набрасывало на солнечный диск что-то огненно-свинцовое, и светлый день убивало тяжелым закатом, от которого хотелось спрятаться, забившись куда-нибудь.

Все жительницы их городка так и делали. Никто не любил эти часы, когда душа, как будто расставалась с телом, все старались уйти с улицы, и даже великая Рамона разрешала своим девочкам оставить работу, переждать страшное, а потом снова, когда тяжелый закат сменится ласковым вечером, продолжить работу, ну, или если нет желания, просто гулять по улицам, вдыхая аромат гор и моря.

И только Джемма в эти минуты не пряталась. Она, наверное, одна единственная выходила в это время на улицу. Ее тянула эта страшная сила, она упивалась этим ощущением – беспомощности и восторга, ей хотелось, чтобы ее затянуло в водоворот страсти и страха, и чуть разбавило мерный и скучный ритм их жизни. Рамона знала эту особенность Джеммы. Впрочем, она знала все про каждую из своих девочек, с момента зарождения их жизни в тонком, прозрачном стекле изящной колбы у них не было секретов от великой матери и от ее приближенных. Может быть потому, что все жительницы их городка были творением их рук – Рамоны, Румии и Рафаэллы. А может быть потому, что иметь секреты здесь не было смысла – вся жизнь их была похожа на мерный, текучий прозрачный ручей, текущий по раз и навсегда проложенному руслу.

…

Солнце меняло цвет, как хамелеон, в одну минуту перед глазами Джеммы, молитвенно прижавшей руки в груди, пронеслись сотни оттенков сначала красного, потом фиолетового, и, наконец, черного, диск потускнел и погас, и теплый пахучий ветерок ласково и успокаивающе коснулся обнаженных плеч девушки. Опустившись на влажную траву, которая шелково приняла в свои объятия ее обнаженные бедра, Джемма утерла слезы. Она всегда плакала в этот момент. Как будто чувствовала что-то. Вот только не знала что…

– Ты опять плакала, девочка? Мать будет недовольна, она хоть и терпит эту твою привычку, но она ей не нравится. Оденься, ветер становится холодным. Да и дежурство твое в инкубаторе, ты забыла?

Румия всегда была ласкова с Джеммой. Особенно с ней, хотя в их среде не приветствовались такие вещи – выделять кого-то из жительниц Матери не имели права. Но эта высокая, худая, как скелет женщина, с носом, похожим на клюв и узкими сухими губами не могла справится со своей любовью к маленькой, хрупкой девочке с круглыми, голубыми и совершенно детскими глазами. Эта любовь вспыхнула тогда, в тот жуткий день, когда Румия проспала сигнал системы о сбое, в инкубаторе резко выросла температура и все зародыши погибли. Все, кроме одного… И первая Мать простила свою недотепистую помощницу, и даже разрешила попытаться спасти выживший эмбрион. И Румия ее спасла. Полюбив навсегда, как дочь…

Джемма подчинилась жестким сухим рукам третьей Матери, позволила себя поднять, укутать шарфом из нежной, шелковистой ткани, и отвести к дому. Она знала, что не подчиниться Румии не получится – та в состоянии поднять ее на руки, как пятилетнего ребенка и отнести туда, куда она посчитает нужным. Уже у крыльца Румия отпустила неразумною девчонку, стащила с нее шарф и хлестко хлопнула по маленьким ягодицам.

Обнаженной чтобы тебя больше не видела. Ты шутишь с Закатом, а он непредсказуем. Были уже случаи, зачем рисковать. Да и Рамона узнает, мало не покажется. Иди! На дежурство не опоздай.

… Джемма долго полоскалась в душе, смывая со своей белой, как сметана кожи порочный запах Заката. Она всегда явно чувствовала этот терпкий аромат – воздух в эти минуты был напитан запахом дурмана, полыни и пачули, смешанными с ночной фиалкой – той, которая тоненькими свечками цветет с предгорьях и называется смешно и сладко – Любка. Если бы этот запах разлить в черные хрустальные флаконы – таким духам не было бы цены, но его мало кто чувствовал, кроме нее, наверное, больше никто. И этот томный, почти болезненный аромат Джемма просто отдирала со своей кожи, иначе работать было бы невозможно, мысли становились странными и вязкими. А в инкубаторе надо было мыслить ясно.

Выпив две чашки кофе, даже не выпив – махнув их разом, как алкоголик водку, Джемма натянула костюм, гладко причесала свои белокурые кудряшки, стянув волосы на затылке в тугой кокон, плотной белоснежной повязкой утихомирила выбившиеся пряди. Внимательно рассмотрев свою стройную фигурку в зеркале, согнала назад все складочки своего ярко-голубого костюма, сидевшего на ней, как влитой. С сожалением окинула взглядом комнату – эх, с каким бы удовольствием она сейчас бы легла на свою любимый серебристый диванчик, подоткнула бы под голову маленькую, пышную подушечку, раскрыла бы толстую и тяжелую, как кирпич книгу (новое издание сказок на днях ей подарила Татта, милая толстуха-подружка) и заснула бы только перед рассветом. Но…

Вздохнув, Джемма резким движением распахнула зеркальные двери в коридор, и быстро пошла по узкому проходу в лабораторию.

Глава 2. Работа

Ключом, который открывал двери лаборатории были тепловые токи, исходящие от раскрытой ладони пришедшей дежурной. Ладонь надо было поднести к улавливателю, похожем на выпученный глаз, и токи эти должны были быть особыми – спокойными, ровными, даже равнодушными, иначе глаз прикрывал свое веко – блестящую металлическую шторку, и дежурная вынуждена была уйти, сообщив о своей несостоятельности главной ответственной – Рафаэлле. А Рафаэлла таких штук очень не любила, виноватая назначалась на черную работу, а по вечерам необходимо было посещать психолога – выравнивать психику. Джемма раз попалась на эту удочку, в тот день она поругалась с Мицуни – противная узкоглазая девчонка, похожая на коротконогого черного таракана, донесла Третьей Матери, что Джемма на закате пересекла залив на втихаря отвязанной у пирса лодке, и осталась в сосновом бору до рассвета, не вернувшись домой с гонгом. Румия рвала и метала, и ладонь Джеммы поутру дрожала потная, она даже не могла поднести ее точно к улавливателю. И тогда Рафаэлла, презрительно выпятив красивую, пухлую ярко-розовую губку идеально очерченного рта, тряхнула шикарной золотистой шевелюрой и указала Джемме на дверь.

– Три дня в канализационной, мыть трубы и каналы. И три дня в блоке утилизации, драить контейнеры. По вечерам – шесть сеансов у Иларии. Проверю сама.

Эти работы были ерундой, по сравнению с сеансами. Хотя – драить контейнеры, в которых маленькие не сформировавшиеся трупики насмерть прилипали к стенкам, страшные и расползшиеся, как раздавленные лягушки было удовольствием сомнительным, особенно, когда объекты были уже семи-восьмимесячными. Тогда Джемма с ужасом счищала размягченные ткани, стараясь не смотреть в полуприкрытые стеклянные глаза и клялась себе никогда больше не выходить из рамок спокойствия и равнодушия. А Илария…

Джемма разом запретила себе эти воспоминания, постояла, мерно подышав, потом закрыла глаза и покачалась из стороны в сторону. По совету Иларии призвала к себе черный свет, нырнула в него, поплавав в теплых плотных волнах, и уже совершенно спокойная протянула руку к улавливателю. Дверь чмокнула, как подавившийся бегемот и открылась. Джемма, мысленно поблагодарив страшную Иларию проскользнула в дверь, пока та не передумала, и, прислонившись к стене в первой секции пропускника постояла, глубоко дыша. Потом скинула с себя костюм, распустила волосы и вступила в звонко журчащую синевато-мертвенную струю, которая жадно поглотила ее ноги почти до колена. Кожу щипало, но Джемма терпела, ткнув кнопку таймера она ждала окончания цикла. И после щелчка, когда открылась дверь дезинфектора, она уже совершенно спокойно вступила в его хрустально-голубые струи, полностью отдалась их настойчивому трепету, чувствуя, как кожа становится чистой до хруста и практически стерильной.

Комбинезон тоже хрустел, как сделанный из целлофана, он и выглядел так – прозрачная ткань не скрывала тела, да и прозрачные стены лаборатории тоже не позволяли ничего скрыть. Джемма, морщась от касания грубоватой ткани к раздраженной коже, прошла к первой линии, взяла планшет и коснулась перчаткой клавиатуры.

В первой линии инкубировались эмбрионы сразу после оплодотворения, с ними было немного проблем, надо было только отобрать брак, скинув его в контейнер. Здесь Джемма работала легко, в этих округлых образованиях, даже при разглядывании в мощный микроскоп еще нельзя было найти человека, надо было только быстро и ловко работать пинцетом с жутковато изогнутыми острыми браншами, стараясь сжать их посильнее, чтобы у эмбрионов не осталось даже маленького шанса.

Хуже было в последних линиях. Там отбраковывались пяти, шести, а иногда и семимесячные – уже почти младенцы. Джемма каждый раз с трудом брала себя в руки, подносила шаблон к ячейке, и облегченно вздыхала, когда содержимое совпадало с эталоном. А вот если нет…

Тогда, с ужасом отводя глаза, чтобы не видеть судорог объектов, Джемма отключала системы обеспечения и смотрела в сторону, считая до двадцати. И потом, так же стараясь не смотреть, укладывала еще теплые тельца в длинные, похожие на гробики контейнеры, нажимала на удлиненные, как фасолины кнопки, и ждала. Мысль о том, что мощное давление творит с содержимым, так и лезла в ее горящий мозг, и когда процедура была закончена, Джемма дрожащими пальцами нащупывала таблетку антипамяти, с облегчением ощущая, как мягкий ластик стирает образы в ее голове.

– Нервная ты больно. Их тут тысячами расплющило, может быть для них это и неплохо.

Йолана шустро укладывала контейнеры в здоровенную тележку, она работала в блоке утилизации уже очень много лет, и в ее сморщенном, как печеное яблоко лице не отражалось никаких эмоций. Когда-то стройное тело стало угловатым, как старая этажерка, костлявые бедра, обтянутые брюками темно-серого костюма при движении напоминали костыли, но осанка гордая, как у королевы крови, осталась. Она была, когда-то лучшей из вновь рожденных. Шикарная брюнетка, высокая и тонкая в талии, как оса, с нежной фарфоровой кожей – таких было мало и таких разбирали сразу. Во многих ареалах, особенно в южных ценили такую красоту и Матери брали немалые деньги за таких девушек. А Йолана осталась. Уж слишком острым был ее язык, слишком независимым ум, слишком свободолюбивой натура. Рафаэлла молча следила за “этим моральным уродцем”, а потом отправила ее в вечную ссылку, и там, в свинцовых подземных коридорах утилизатора женщина и состарилась. Всем она была хороша, но у нее не было этого – бессмертия и вечной молодости.

– Почему неплохо?

– Так все не соответствующие эталону случайно и по ошибке выжившие остаются здесь пахать. Рабски пахать, как ты или я. Вечно пахать. У нас нет жизни, да, впрочем, нас тоже нет. Мы тени. Уроды, потому что.

Джемма подошла к сияющей стальной пластине, отделяющей первую линию от второй, внимательно посмотрела на свое отражение. Она не видела тех, кто соответствовал эталону взрослыми. Они жили за рекой, за тем самым сосновым бором. где она по воровски встречала рассвет, там, на холме виднелось шикарное здание, похожее на дворец, и туда им не было ходу. Но, маленькая куколка, отражающаяся в пластине уродом не была. Хотя, эталоном, видимо, тоже…

– А они куда уходят? Там есть жизнь?

Йолана вздрогнула, по тощей спине пробежала судорога, как у старой кошки, которую замучили блохи, и, глянув напуганной мышью, она быстро покатила свою телегу к воротам. И по жалко трясущейся голове старухи Джемма поняла – вопрос она задала плохой.

Глава 3. Илария

Если бы Джемма не знала, что эта жуткая квадратная спина принадлежит их штатному психотерапевту, то она никогда бы не поверила, что такое тело может быть женским. Даже мужским – вряд ли, ну, если только этот мужчина рожден гиппопотамихой. Огромные, не широкие, а именно огромные жирные плечи нависали над столом, их свинцовая тяжесть была, похоже настолько неподъемной, что спина Иларии с ней не справлялась, выгибалась мощной дугой. Сутулость женщины была настолько сильной, что из-за опущенной вниз, неожиданно маленькой, очень коротко стриженной головы, был виден горб, возвышающийся над затылком. Джемма всегда чувствовала себя раздавленной, распластанной, как лягушка в восковой ванночке перед этим страшным туловом, а мутноватый взгляд узких змеиных глаз пришпиливал ее к стенке, на которую она опиралась похолодевшей от страха спиной, не хуже булавок. Сегодня был последний сеанс, Илария ее и так выпотрошила, как ту вспоротую лягушку, и все, что Джемма ей выложила, было аккуратно записано в тонкую тетрадь с жесткой, стального цвета обложкой убористым мужским почерком – психотерапевт компьютеров не любила. Сегодня ее взгляд уже не был таким пронизывающим, все, что хотела, она узнала, сделала выводы, а Джемма уже почти не помнила, что она ей говорила.

– Ты, детка, относишься к тем немногим, кто не успокоится никогда. Нет такого инструмента, который бы заставил тебя жить в нашем мире спокойно и радостно, трудиться на благо Матерей, прожить назначенное, оставив о себе добрую память. Я это подозревала давно, теперь я это поняла окончательно.

Илария встала, вернее то, как она выросла над столом огромной черной горой назвать вставанием было сложно. Она вспучилась, надулась страшным пузырем над столом, и сейчас стала похожа на уродливого снеговика, которому скатали два невероятных размеров снежных кома, а на третьем, который должен был означать голову, устали, кое – как слепили неровно и грязно и влепили сверху. Джемма вжалась в стену, чувствуя, как ледяной пластик превращает ее в мумию, зажмурилась и замерла, ожидая приговор.

– С такими, как ты сложно. Они мешают, детка. От вас ведь нужно немного – работа и яйцеклетка, а ты не можешь дать качественно ни того, ни другого. И работаешь ты без огонька, и наследственность у тебя сомнительная. Потом девочки, зарожденные из твоего материала тоже будут с дефектом. А это вредит фирме.

Джемма видела, что Илария уже не стесняется, говорит прямо, и это было плохим признаком, она даже боялась думать, каким…

– Я ничего плохого не делала. Я просто люблю смотреть на закат…

Илария вздохнула, полистала тетрадь, ткнула корявым толстым пальцем в какую-то строчку, прозудела, как осенняя муха

– И запах Заката рождает в моем животе сладость и томление… Твои слова?

Джемма не помнила… Нет, то, что сейчас прочитала мерзкая тетка было правдой. Но чтобы она это ей сказала!!! Это просто глупость. Этого не может быть!

– Я … не знаю…

– Твои! Твои, детка! Закат уже забрал у нас пару – тройку таких, как ты. Этого допускать нельзя. Потеря генного материала, который является главной ценностью Матерей, утечка его на сторону – беда, которую я должна предотвратить. Это моя главная работа. Я же здесь тоже не зря хлеб ем… Поэтому!

Илария переместила свое тулово к старинному дубовому буфету, у нее в кабинете вся мебель была такой, достала тоненькую фарфоровую чашку, которая почти полностью утонула в ее лапе, подумала, вытащила вторую.

– Кофе у меня отличный. Угощу. Да сядь ты нормально, прямо вот сейчас тебя никто не тронет, успокойся.

Змеиная головка Иларии чудно затряслась, и Джемма поняла, что она смеется. Страх не отпускал, но она постаралась расслабиться, глубоко вздохнула пару раз, опустила поднятые плечи. Илария подтолкнула к ней поближе чашку, завозилась около маленькой, почти игрушечной электрической плитки, а когда плеснула в чашку темную, густую, как расплавленный шоколад, жидкость, потрясающий аромат разлился по комнате, поглотив страх и боль. И уже после первого глотка стальные тиски в горле Джеммы разжались, и ей стало легче дышать

– Я тебе могу предложить три варианта. Вот честно – на выбор. Мне так проще, я же не садистка, вы сами выбираете свой путь.

Джемма глотнула еще, у нее совсем пропал страх, и Илария вдруг показалась ей нормальным человеком, понимающим и добрым

– Илария, я не виновата ни в чем. Я просто хотела немного подышать воздухом, он там – за рекой – совсем другой. Он пахнет нежно и тепло, там птицы поют. Ты была там?

Козья морда Иларии вдруг сжалась, как будто кто-то натянул ее изнутри и внутрь, квадратные зрачки сузились и она с силой долбанула рукой по столу. От удара ее мощной длани подпрыгнула чашка, и Джемма поняла, как она ошиблась.

– Короче! Первый – я стираю в тебе тебя, заменяю испорченную программу на новую, и ты становишься простой делалкой – счастливо и тупо выполняешь свои функции. На мой взгляд тебе это подходит – ты будешь счастливой. И у тебя больше не будет болеть твоя беспокойная душа. А материал от тебя будут брать, правда он будет проходить специальную обработку – на всякий случай.

Джемма молчала. Она вдруг поняла, что ее действительно распяли, прикололи булавками руки-ноги, и теперь думают что бы такое интересное сотворить с ее телом и душой.

– Второе! Тебя стерилизуют во избежание заболеваний, и ты уйдешь в нижние этажи. Там лаборатории, много всякого, те кто там работает почти никогда не поднимаются наверх. Это ЭЛИТА! Потребуется обучение в течение пары лет, и ты станешь уникальной – золотом нашей фирмы.

Джемма молчала. Ей сейчас предстоял выбор, но страшнее этого ничего не было в ее жизни пока.

– Ну, и третье… Есть у нас такие девочки – они посредники. Они работают на перемещении готового продукта через Закат. Они ни там, не здесь, они снуют, как челноки, у них отдельный лагерь в лесу. Их не стерилизуют, а почему – это отдельная история. Но они почти свободны. Если не считать нюансы…

Илария странно похрюкала, отломила от пышного батона, невесть откуда взявшегося на столе, больше половины и затолкала кусок в рот. И когда она жевала его, то Джемме показалось, что она жует человеческую плоть, только вот кровь у этого несчастного превратилась в бесцветные крошки.

Глава 4. Третья группа

– Я вообще удивляюсь, что тебя так просто отпустили. От этой гадюки всегда всякие неприятности, а ты пролетела. Вот везунчикам всегда так – все с рук. Ну и слава Богу. Давай поедим, смотри, какие я пирожки принесла.

Джемма грустно смотрела на стол, который Татта накрыла к ужину, нарядно, аппетитно и чистенько, так, как всегда. Джемма очень любила вот эти вечера с подружкой, пухлая, ласковая, всегда веселая девчонка с легким, летящим взглядом прозрачных серых глаз и пышной гривой темно-русых волос умела сделать даже из простого ужина праздник, успокоить, снять напряжение и усталость. Вот и сейчас, услышав, что подруга шерудит около своей двери, Татта выскочила в коридор, уцепилась сильной, горячей ручкой в ладонь Джеммы и втащила ее к себе – благо двери их квартир были рядом. А потом налила ей рюмку клубничной наливки, всунула в руки пушистый мягкий халат и подтолкнула в сторону ванной.

– Ты пока поплавай, расслабься, мне там гидромассаж новый поставили, а я ужин налажу. Давай…

Татта была лучшей у них в городке. Матери ценили ее биоматериал на вес золота – из него получались потрясающие экземпляры и почти без брака. Как так природа умудрилась распорядиться, какие тайные наборы хромосом причудливо соединялись при оплодотворении, но из ее толстого, неповоротливого тела извлекали идеальные яйцеклетки, из которых росло идеальное потомство. И за последние годы не было ни одной осечки. Может, поэтому, Татте многое позволялось, она была особенной, почти неприкосновенной.

Джемма долго лежала в ванной, набитой до краев плотной ароматной пеной и слушала сквозь неплотно закрытую стеклянную дверь, как напевает Татта. Она очень хотела с ней посоветоваться. Но чертова Илария запретила выносить сор из избы, велела молчать и не вякать. Наконец, Джемма собралась с силами, вылезла из воды, накинула халат и села на краешек стула, уставившись на пышный румяный пирожок в поджаристую корочку которого кто-то искусно вбил ажурную маковую дорожку.

– Твои любимые. Еле нашла, разбирают сразу. Какао хочешь со взбитыми сливками? Или кофе тебе?

Татта с удивлением понаблюдала, как подруга неопределенно качает головой, налила ей какао, украсив его взбитой шапкой сливок, потрогала слегка кончиками прохладных пальцев бледную кожу на ее лице, вздохнула и села напротив.

– Не обошлось, похоже. Ну, давай, дорогая, выпей какавки, закуси пирожком и махни еще рюмашку. И рассказывай!

Джемма вдруг послушалась, быстро слупила пирожок, нежная, слоистая, молочно-сахарная серединка, которого таяла во рту, чуть не захлебнулась какао, и только, прислушавшись, как острый клубничный огонек растекается у нее в груди, согревая, всхлипнула и рассказала все. Татта слушала внимательно, потом жалостливо погладила ее по руке.

– Это у тебя, Вареничка, три дня есть. Через три дня тебя призовут и потребуют ответа. Ты сама-то чего думаешь? Куда хочешь?

Джемма справилась с нахлынувшими слезами – это прозвище, которое дала ей подруга, всегда грело ей душу, а теперь она вдруг поняла, что может не услышать его больше. И вся ее уютная, привычная жизнь полетит в тартарары, ломая и калеча ее тело, душу и судьбу.

– Я не знаю, Татуш. Мне страшно!

Татта присела рядом, крепко обняла подругу, и от тепла ее пышного тела Джемма расслабилась, слезы ушли.

– Слушай сюда. Я знаю всех из этих трех групп, вернее знаю о них, как они живут. Там везде хрень, но лучше все же переходные.

– А я хотела вниз. Там все же наука, интересно…

Татта встала, вытащила телефон, покопалась внутри, сунула тяжелую, чуть вибрирующую коробочку Джемме. С экранчика на них смотрело серое, вытянутое вниз, как морда лошади, лицо. С лица, как из старого таза дырки пучились равнодушные глаза, но взгляд был острым, умным, злым.

– Эска! Она там за главную, фотографироваться любит, попросила. Матери узнают, сожрут меня живьем. Видишь, какая рожа? Рожа ладно, они там все, как пустые футляры, у которых на место башки присобачен комп. И морды у всех одинаковые, вроде у них вместе с яичниками личность вырезают, потом никого не узнать. Жутковатые твари. Не советую…

Джемма с ужасом смотрела в пустые глазницы Эски, из которых, откуда-то из черепа светил острый яркий огонек.

– Они там по алфавиту, как лошади в фермерском стойле. Айка, Биска, ну, и так далее. А ты станешь Данкой, наверное. Там двух букв не встретишь, если появляется повтор, первая исчезает. Вот так вот!

– А переходные? Про них ты знаешь?

Татта странно посмотрела на Джемму, усмехнулась краем пухлого рта.

– Не очень. Знаю только, что они живут отдельно, у них свой лагерь в лесу. И от них…

Джемма замерла, почувствовав, что подруга сейчас скажет что-то важное

От них пахнет Закатом. И чем-то еще запретным и тайным. Их не пускают сюда, вновь рожденных выводят к ним Матери. Туда, за ворота, к переходу, выводят сами. Нам их видеть нельзя.

…

Дома Джемма долго сидела у окна, вглядываясь в фиолетовую ночь. Теплый ветерок шевелил серебристые от луны листья черешни, растущей перед их домом, а гроздья уже начинающего поспевать винограда переливались перламутром. Запах далекого леса, который только что был густым и теплым, потихоньку редел, расходился, оставляя после себя аромат свежести и чистоты.

Джемма больше не думала ни о чем. Она знала, что она скажет Рамоне. И этот выбор, который она сделал, заставлял ее сердце сжиматься – тревожно и горячо…

…

Утренняя прохлада чуть охладила горячую кожу Джеммы, она, вздрогнув, открыла глаза, поняв что так и сидит у открытого окна, почти голая, лишь в накинутом на плечи полупрозрачном халатике. Хотела было встать и задернуть занавески, но внизу, гордо откинув голову назад, как будто ее тянули тяжелые косы, уложенные замысловатым узлом, стояла Рафаэлла. И ее точеное, смуглое лицо с азиатскими раскосыми глазами было бесстрастно -внимательным, как будто она рассматривала подопытную зверушку.

Глава 5. Подготовка

– Зайду, не против? Или предпочитаешь, чтобы тебя вызвали?

Взгляд Рафаэллы всегда был странным, так, наверное бы смотрела домашняя кошка, у которой ее хозяева- домочадцы вдруг чудесным образом уменьшились во много раз, став не больше мыши. И кошка никак не может решить для себя – она теперь хозяйка? Или все-таки нет… Настороженно-острый, хищный, но все-таки осторожный взгляд раскосых, непроницаемо-черных глаз второй Матери касался тела и лица, как будто щупальцами, шарил, искал чего-то, и было непонятно, находил ли. Джемма стянула на шее почти не ощутимую, легкую, как воздух ткань халатика, кивнула.