Игры, опасные для жизни

Впрочем, о маме Анатолий старался не думать и всегда отгонял от себя назойливые воспоминания, засевшие глубоко в душе и приносящие боль. Эти воспоминания всегда неизменно переносили его в детство. Он же всеми силами старался от него убежать… и так всю жизнь.

Мать бросила его давно-давно, когда он был совсем маленьким мальчиком. Он же постарался навсегда вычеркнуть её из своей памяти. Правда рядом с ним оставался отец, но к нему Толик никогда не испытывал такого доверия и близости как к матери.

Отец был постоянно с ним, пока он рос, превращаясь из маленького мальчика в мужчину. Учил жизненным премудростям. Правда, с некоторыми уроками отца Анатолий не был согласен. Он готов был спорить с ним часами, только тот не всегда желал его слушать.

Единственным существом в этом мире, которое он действительно любил, была его жена Сонечка. Она была моложе его на десять лет. До знакомства с ним жила с мамой, библиотечным работником в однокомнатной квартирке на окраине небольшого приморского городка.

Они встретились в колоритном грузинском ресторанчике на берегу моря полтора года назад и уже спустя два месяца после первого знакомства, расписались и стали жить вместе в этом доме.

Жена его устраивала всем, он, пожалуй, не смог бы найти в ней ни одной черты, ему не нравившейся.

Она была красива и нежна, ловила каждый его взгляд. Невооруженным глазом было видно, как Сонечку восхищала мужественность Анатолия, его сила и доброта нрава.

Она сразу полюбила и этот дом, и этот сад. Анатолий часто рассказывал ей, как в детстве он играл здесь под сенью деревьев, как любил смотреть на море. Правда, в его рассказах не было места матери.

Сначала это казалось девушке странным, но потом она привыкла к мысли, что её муж вычеркнул маму из своих детских воспоминаний, словно её никогда и не было…

Дом удобно расположился на горной площадке, и возвышался над морем величественно и красиво, словно старинный замок. Издали казалось, что его крыша упирается прямо в синее небо. Море и небольшой пляж с причалом для яхты, находились внизу, прямо под этой скалистой возвышенностью.

И вся эта огромная территория была частным владением семьи Грековых.

Если обойти дом и пройти по дивному саду с виноградом элитных сортов, гордостью Анатолия, абрикосовыми, персиковыми деревьями, то дорожка, вымощенная разноцветными камешками, подобранными затейливым рисунком, неизменно приводила к стене.

Там, нажав на скрытую в стене выпуклость можно было сдвинуть незыблемую, казалось бы, стену. Она почти бесшумно отъезжала в сторону, освобождая проход к ступеням, ведущим вниз.

Сонечка любила спускаться вместе с Анатолием к морю по этим гладко отшлифованным серым камням. Хотя Греков был свободен и мог полностью отдаться в распоряжение жены довольно редко.

Но в эти минуты они были по-настоящему счастливы и подолгу, до позднего вечера, пока море не становилось черным, а на бархате неба не высыпали золотые звезды, катались на яхте по морским просторам …

В последнее время Анатолий был озабочен явной неразберихой в собственных делах, и его упорно не покидало ощущение, что за его спиной вершатся дела, о которых он не имеет ни малейшего представления.

Такое положение вещей тяготило Грекова. Он догадывался, что за этим стоит отец, но тот его вопросы оставлял без внимания. Анатолий чувствовал, что пришло время самому докопаться до истины. Роль послушного тупого болванчика, его больше не устраивала.

Теплый ветерок, налетевший с моря, шевелил листья декоративной пальмы, стоявшей рядом с его креслом. Поднимался шторм, но Греков не торопился уходить с балкона. Ему всегда нравилось буйство природы. Будь то зарождавшаяся в небе гроза, дождь или ветер. Всю жизнь он приучал себя не бояться взбунтовавшейся стихии…

Глава седьмая. Толик, мама и отец.

Толик сколько себя помнил жил не в бедности. Его отец Иван Греков был крупным партийным функционером. Имел отличный особнячок, охрану и обслугу. Сам был довольно колоритной фигурой.

Красивый, статный, всегда одетый «с иголочки», он имел деспотичный характер и не прощал другим ошибок, себе, тем не менее, позволял некоторые отклонения от общепринятых моральных норм. Любил покутить, гульнуть и расслабиться, как он сам выражался.

Женившись по любви на молоденькой симпатичной учительнице, он скоро понял, что тихая, рутинная жизнь не по нему, Лида стала уделять слишком много внимания их появившемуся через год после заключения брака сыну – Толику.

Лидочка в сынишке души не чаяла, возилась с ним целыми днями и даже отказалась от няни, предложенной мужем. А когда мальчику исполнилось пять лет, она вновь отправилась работать, хотя Иван был категорически против этой затеи.

Иван Греков сам подолгу пропадал на работе. И никогда не давал отчёта в своих действиях жене. А Лида стала вести ежедневно два урока в школе.

Это помогало ей чувствовать себя уверенней. Её любили ученики и уважали коллеги. А Толик проводил это время с экономкой, совершенно не чувствуя себя обделённым, ведь когда приходила с работы мама, они вместе проводили досуг, используя его с максимальной пользой.

Однажды Иван все же настоял на своем решении нанять няню Толику.

Хотя в этом не было никакой необходимости, Лида спорить с мужем не стала, зная его непримиримый, деспотичный характер. Она прекрасно понимала полную бесполезность попыток переубедить его в чем-либо. Так в их доме появилась молодая красотка, лишь отдаленно напоминающая няню.

С этой, так называемой няней, и застала Лида мужа однажды, придя, домой раньше обычного. Иван в очередной раз «расслаблялся», нисколько не заботясь о последствиях своих измен и делая это в собственном доме.

Разговор с Иваном не принес ничего хорошего. У Лиды сложилось впечатление, что она разговаривает с каменным изваянием. На лице мужа не дрогнул ни один мускул. А слезы жены он вообще оставил без внимания. Парочка ничего не значащих фраз из его уст и никаких раскаяний.

Лидочкина душа разрывалась от тоски и отчаяния. Целый месяц она не находила себе места. Наталкиваясь на косые взгляды обслуги и няни, она поняла, наконец, что это крах! Конец отношениям! И подала на развод, подозревая, что связь с няней, это не единственное развлечение мужа. Их брак попросту распался, и жить в постоянном обмане не имело смысла.

Иван, хорошо зная русскую поговорку, что «в тихом омуте черти водятся» был убеждён, что сына она уж точно ему не оставит. Но такой поворот событий его не устраивал. Поэтому обманным путём, он подсунул Лидочке, вместе с другими документами на подпись, отказную от сына.

Лида испытала настоящий шок, когда это обнаружилось. Но было уже поздно и сына после их развода присудили отцу.

На суде какие-то незнакомые люди свидетельствовали о якобы аморальном образе жизни, что она ведёт, и поливали её грязью. А у Лиды не было никого, кто мог бы встать на её защиту. Родители умерли, когда она ещё была совсем маленькой. Жизнь ее прошла в детском доме и она хорошо усвоила урок как сложно в этом мире доказать свою правоту, даже если ты на самом деле ни в чем не виноват.

Сослуживцев Лидочки просто никто не слушал. Она, пыталась убедить Ивана отдать ей ребёнка, стараясь достучаться до его души, до простых человеческих чувств. Но на лице Ивана не дрогнул ни один мускул.

Получив отказ, она в отчаянии вновь обратилась в суд высшей инстанции, пыталась доказать обман и вернуть себе сына, но Иван переговорил с «нужными» людьми, воспользовавшись своим положением, заплатил кругленькую сумму и судья вновь вынесла судебное решение пользу Грекова

.Лида пребывала в состоянии растерянности. Совершенно потеряла ко всему интерес, постоянно думая лишь о том, как вернуть себе сына. Оживала только тогда, когда виделась с Толиком.

Иван привозил его к ней на два часа в неделю, по пятницам. И этого было достаточно для того, чтобы Толик, которому к тому времени исполнилось шесть лет, душой прикипел к матери, скучал, считал дни до встречи с ней и плакал в подушку ночами.

Дома Иван задабривал его дорогими редкими игрушками, стараясь отдалить его от матери. Но главного он мальчику дать не мог. Настоящая жертвенная любовь Ивану была неведома.

Толик с удовольствием играл очередными паровозиками, самолетами и самоходами, а потом непременно спрашивал, застыв с машинкой в руке:

– Папа, я хочу мамочке это показать. Отведи меня к ней…

Когда же тот отвечал резким отказом, Толик вздрагивал, замыкался и отказывался от еды.

– Хочу к мамочке, отвези, – угрюмо твердил малыш.

Иван не мог выносить его непослушания и упрямства, всё чаще выходил из себя и наказывал сына. Он оставлял его надолго одного в комнате, не разрешая гулять во дворе. Но Толика, похоже, это не пугало.

Он забирался с ногами на стул перед письменным столом, доставал краски и альбом и погружался в мир собственных фантазий. Там, где он мог быть самим собой и его мама, непременно, рядом, пусть только на рисунках.

Вскоре Иван узнал, что Лида собирается выйти замуж за молодого, подающего большие надежды на поприще хирургии, врача. Также ему донесли, что они собираются тайком и навсегда уехать с Крыма, забрав с собой Толика.

Греков пришёл в ярость. И в этой своей дикой злобе решил навсегда избавиться от жены, чтобы та уже никогда не смогла претендовать на сына. Он не мучился сомнениями, а просто отдал приказ устроить несчастный случай на извилистой горной дороге.

… Настроение Лидочки с утра было хорошим. И, она не сразу вспомнила посетившее её видение. Легкое как облачко. Остатки былого сна? Или нет? Оно появилось неожиданно и навязчиво пугало ее, заставляя сердце учащенно биться.

Маленький мальчик, лица которого она никак не могла разглядеть, тянул к ней руки, взывая о помощи. Был ли это ее сын или нет, она не поняла. Но оставшийся после видения холодок в душе, сильно испортил ей настроение.

Женщина подумала, что игра воображения навеяна привязчивым кошмаром. Наверняка ей приснился сон…, плохой сон и ощущение страха осталось. И ее собственные мысли и тревоги нашли себе хорошее применение.

Лидочка достала со столика фотографию сына в стеклянной рамке и улыбнулась ей.

– Лидуша! Ты не забыла, нас Лукины ждут к себе через час. Ты же знаешь, Паша прекрасный адвокат. Мы увезем мальчика, а Пашка сделает все так, что Греков ничего не сможет сделать. Лукин поможет нам отвоевать права на твоего сына, – говоря это, Стас обнял Лидочку за плечи, – мне не нравится что ты такая бледная. Ты опять плохо спала?

– Я даже не заметила, как ты вошел, – Лидочка прижала его ладонь к своей щеке, – мне сегодня, приснился страшный сон. Я его точно не помню, но осталось неприятное ощущение. Мне показалось, я видела сына. Хотя я не уверена. И сердце ноет. Неприятно так ноет. Может, останемся сегодня дома?

– Успокойся, Лидушка! Все эти сны, предчувствия – сплошные глупости. Собирайся скорее. Вот увидишь, как Лукины будут нам рады. Вкусный шашлычок и хорошее красное вино, помогут тебе отделаться от глупых страхов. Нас ждет счастливая жизнь, – Стас чмокнул Лиду в щеку, – слышишь, только счастливая жизнь. И этот монстр, Греков, останется с носом.

Лида застыла перед зеркалом. Стоило Стасу уйти, как страх, липкий и противный немедленно вернулся. И ей даже показалось, что в зеркале сзади себя она увидела Ивана.

Молодая женщина невольно вскрикнула и закрыла лицо руками. Когда она садилась на переднее сидение машины, какая-то неведомая сила упорно заставляла её немедленно встать и выйти! Но она не пожелала прислушаться к голосу собственной интуиции и лишь постаралась удалить из своей головы этот занудный тревожный вопль страха.

Машина неслась с огромной скоростью по серпантину дороги мимо серых безмолвных валунов и скал, а Стас безуспешно жал на педаль тормоза.

– Что происходит? Стас? Почему мы так быстро несемся? – Лида смотрела круглыми от ужаса глазами на дорогу. – Останови сейчас же машину, мне страшно!

Навстречу из-за поворота вынырнул «КАМАЗ» и идущая на обгон «Волга». А Стас отчаянно пытался справиться с управлением. Далее последовал страшный удар, и машина вылетела с дороги под откос…

Очнувшись, Стас увидел, что лежит на земле недалеко от Лиды. Видно, и его и ее, выкинуло из машины.

Их «Жигуленок» представлял собой жалкое зрелище. В глазах Стаса стояла темная пелена, он боялся вновь потерять сознание, но полз из последних сил к своей любимой девочке. Он же врач, он её спасёт, он должен её спасти!

Она лежала на спине, запрокинув голову и, казалось, не дышала. Но, едва он приблизился, открыла глаза и еле слышно что-то произнесла.

– Что, родная, потерпи, ты должна жить, не оставляй меня, – обнял её Стас, пытаясь удержать её на этом свете. Хотя прекрасно понимал, что ей уже ничем не помочь.

Он это увидел сразу. Когда он нагнулся ближе к ее лицу, словно хотел запомнить ее живой, то услышал тихое, как шелест травы, одно только слово. В последний миг своей она звала своего сыночка.

– Толик, Толик…, – её жизнь угасла, как растаявшая свеча. Её глаза смотрели в безоблачное голубое небо, но она уже ничего не видела! Она была далеко…

Стас издал крик, который был сродни крику раненого дикого зверя и потерял сознание, упав рядом с Лидой на сухую, сплошь усыпанную мелкими серыми камешками землю.

…Когда наступила очередная пятница, Толик нашёл в своём ящике с игрушками новую машинку, красную с моторчиком на батарейках. Издающую при нажатии на кнопочку, сирену.

Мальчик подошёл к большому зеркалу в старинной резной оправе, причесал расчёской тёмную чёлку и, вполне удовлетворившись своим видом, направился к отцу, читавшему в кресле газету. Там как раз опубликовали заметку о трагической катастрофе на дороге.

– Пап, сегодня пятница, ты не забыл? Поехали скорее к маме, – он выставил машинку перед собой, любуясь ей и приглашая отца порадоваться вместе с ним.

Иван хмуро отложил газету, поднял на сына глаза, размышляя как лучше сообщить ему, что поездок больше не будет. А Толик все нетерпеливо тянул его за руку.

– Папа, ну что же ты сидишь? Поехали скорее. Мамочка ждёт меня, мы с ней сегодня пойдём зверей смотреть в зоопарк. Она говорила, что купит бананы, и я смогу угостить ими обезьяну. Здорово, да? И машину ей покажу новую, – он опять, поторапливая, потянул отца за рукав.

Иван решил обрубить все концы сразу.

– Мама уехала, навсегда. Она никогда не вернётся, она тебя бросила. И теперь ты будешь только мой, – добавил он, скорее для себя, не замечая, что произнёс последнюю фразу вслух.

Толик оцепенел, личико его стало белее мела. Голубые, как у матери, глаза смотрели сейчас в отцовские не мигая.

– Ты врёшь, отвези меня к мамочке, ты всё врёшь! Я хочу её видеть! Отвези меня к ней! – детские пальчики побелели, так сильно вцепился Толик в руку Ивана. – Отвези! Отвези меня! – вновь и вновь твердил мальчик, стирая со щек слёзы.

Иван даже испугался. Силой оторвал детскую ручку от своего рукава. Хотел обнять сына, притянул к себе. Но тот вырвался, убежал в зал и через секунду там раздался громкий треск и звон.

Иван бросился к сыну и увидел груду битого стекла у его ног. И валяющуюся у зияющей пустотой зеркальной оправы, новую красную машинку. Видимо, ей и запустил Толик в зеркало, стоившее не одну сотню долларов.

Рука малыша была в крови. Отлетевший кусок стекла поранил его. Кровь быстро капала из раны, уже образовав порядочную багровую лужицу у его ног. Но Толик, казалось, не замечал этого.

Он стоял, согнув руку, и смотрел куда-то прямо перед собой. Самым удивительным для Ивана было то, что Толик не плакал.

Иван схватил сына, стал судорожно искать в коробке с медикаментами бинт и йод. И, наконец, найдя, усадил Толика на руки, обработал рану и наложил повязку. При этом сын не проронил ни слова, и ни одна слезинка не выкатилась из его глаз.

Отнеся Толика в детскую и уложив в кровать, он вернулся в зал. Найдя тряпку, стал вытирать кровь сам, хотя вполне мог вызвать обслугу.

Собирая осколки зеркала, потянулся за очередным куском и, вдруг, увидел в нём белое лицо Лиды, смотрящее на него с укором.

Иван вздрогнул, стекло выпало из его рук и разбилось на множество мелких осколков. Судорожно оглянувшись, он увидел стоявшего за спиной сына.

Отведя его в свою комнату и усадив в кресло, Иван включил телевизор. Там шли мультики, но Толик не смотрел в экран, а был поглощён своими, какими-то совсем недетскими мыслями.

Один день сменялся другим, а Толик продолжал своё упорное молчание. Как ни старался Иван разговорить, развеселить сына, тот никак не реагировал на его усилия, оставаясь безучастным и равнодушным.

Он подолгу сидел в своей комнате, рисуя в альбоме затейливый картинки, понятные лишь ему одному.

Приглашённый Иваном психолог поговорил с мальчиком, посмотрел его рисунки и, пригладив рукой несуществующие на лысой голове волосы, произнёс замысловатую фразу на специальной медицинской терминологии, диагностирующую состояние ребёнка. Иван развёл руками, ничего не поняв из сказанного.

– Да объясни ты по-простому, Семён Фёдорович, Что же с ним делать-то? – они сидели, уединившись в его, Ивана, кабинете, где он угощал психолога крепким кофе.

– Привози Толика ко мне два раза в неделю. Я с ним поработаю. А, вообще, у пацана был слишком сильный стресс и он ушёл в себя, если говорить по-простому. Думаю, это пройдёт со временем. Отдал бы ты его лучше в детский сад, – держа в руке маленькую чашечку из китайского фарфора, любуясь её изысканной росписью, мужчина не заметил, как неуловимо изменилось лицо Грекова, – было бы неплохо ему больше с детьми, со сверстниками, общаться. Играть, бегать, резвиться, в конце концов! Короче, больше жизни и движения.

Семён Фёдорович сделал паузу, сделав небольшой глоток ароматного напитка и откинувшись на мягкие подушки кресла, задал вопрос, который долгое время его мучил:

– Почему ты обманул мальчика, сказав, что его мать уехала, а не умерла?

– Так нужно! – Иван нахмурился и принялся нервно размешивать в чашечке сахар. Да так рьяно, что казалось, тонкие стенки не выдержат напора и лопнут.

Семён Фёдорович, как заворожённый смотрел на чашку, понимая, что, похоже, самому Ивану не помешали бы, сеансы психотерапии. Он секунду думал, но всё же сказал, что хотел, что должен был сказать:

– Зря ты, Иван, обманул мальчика, – добавил он тише, – а если, твоя ложь наружу всплывёт? Это может оказаться снежной лавиной, когда достаточно лишь громко крикнуть и беспощадная громадина накроет тебя неожиданно и неотвратимо. Ты подумал об этом? – он смотрел Ивану прямо в глаза.

Греков резким движением поставил чашку на столик, так, что кофе разлилось, образовав на столе неопрятную коричневую лужицу.

– Ты что ли скажешь ему на этих своих сеансах? – Иван поднялся, быстро подошёл к двери, прикрыл её плотнее, предварительно выглянув в коридор. Затем повернулся к Семену Фёдоровичу, и лицо его показалось психологу ужасным. Приблизившись, и аккуратно приподняв его лицо своими тонкими пальцами, он заставил Семена Федоровича смотреть в свои прищуренные недобрые глаза. Сказал тихо, как-то медленно и страшно, – убью, если узнаю, что ты распустил язык, – Иван выждал несколько секунд, затем отпустил руку, сел в кресло и как ни в чём не бывало, вновь изменившись кардинально, спросил,

– Ну что, Семён Фёдорович? Ещё кофейку?

– Нет, спасибо, мне уже пора, ещё много дел сегодня.

– Жаль, конечно, но дела есть дела. Сейчас тебя отвезут, я распоряжусь, – Иван вышел из кабинета, но отсутствовал недолго, каких то пару минут, а, вернувшись, бодренько сообщил, – ну вот, машина уже ждёт. Милости прошу! Значит, говоришь, сеансы нужны? Хорошо, я подумаю!

Греков небрежно достал купюру из кармана пиджака и вложил в ладонь врача.

Идя по длинному коридору к выходу и видя перед собой широкую спину хозяина, Семён Фёдорович думал, этому человеку лучше не перечить… Это игры опасные для жизни.

– Бедный мальчик, – мелькнула в его голове мысль, но он не задержал на ней своего внимания.

Он понимал, что Иван родной отец мальчишке, и перечить Грекову – себе дороже. Толик из своей комнаты наблюдал, как отъезжает большая чёрная машина, увозя противного дядьку, который всё пытался что-то у него выведать.

Мальчик не понимал, что им всем от него нужно, ведь ему-то ничего от них не надо! Лишь бы мама была рядом, и он опять мог прыгать и играть. Зарываться носом в её пушистые рыжие волосы, забравшись ей на колени. Она опять ласково гладила бы его по голове, принося в душу покой.

Мама рассказала бы смешной стишок про зверей, смеясь вместе с ним заразительно и громко. Толик крепко зажмурил глаза и увидел мамино лицо. Только вдруг оно стало расплываться и исчезать. Толик всё сильнее зажмуривал глаза, но мамин облик исчез безвозвратно…

И тогда он заплакал горько и неудержимо. Растирая ручками слёзы по лицу. Он даже не заметил, что отец вошёл в его комнату и сейчас стоял за его спиной. Малыш вздрогнул от резкого голоса и обернулся.

– Ты опять ноешь? Ты не мужчина. А, может, ты ждёшь хорошей порки? – глаза отца были узкими и злыми. Толик молчал, и Иван вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Глава восьмая. Побег из дома.

Под утро Толику снился сон и он улыбался. Мама протягивала к нему руки и звала к себе очень ласково. Её рассыпавшиеся по плечам волосы, горели рыжим светом, искрясь в солнечных лучах. На ней было красивое розовое платье, и Толик побежал к ней со всех ног.

Шаг, два, три, четыре! Он почему-то, не мог никак добежать, словно расстояние между ними ни капельки не уменьшалось.

Вдруг показался поезд, остановился, и мама вошла в него. Вот она выглянула из тамбура и вновь стала звать Толика, продолжая улыбаться и махая ему призывно рукой. Толик увидел рядом с собой большую чёрную собаку.

Она бежала с ним бок, обок, изредка толкая носом и пугая его. Но ему некогда было бояться, и он старался не обращать на неё внимания, хотя в душе его уже зародился страх, начиная сжимать его душу своими безжалостными холодными лапами.

Картинка сменилась. Вот уже огромная обезьяна из зоопарка возникла перед Толиком, навязчиво пихая ему в лицо жёлтым бананом. Он попытался оттолкнуть её, и тогда она оскалила зубы, словно собираясь вцепиться в него.

– Ты не мужчина, ты не мужчина, – звучал в ушах мальчика монотонный как звон колокола, голос.

Вдруг, обезьяна дико захохотала, показывая лапой на поезд, который тронулся, унося с собой маму далеко, далеко. Туда, где Толик никогда бы не нашел ее.

Мама всё махала ему рукой и что-то кричала, пытаясь выскочить из набиравшего скорость поезда и лицо её было белое – белое от страха… Толик закричал и проснулся, дрожа всем телом.

В окно детской светило солнце, нарисовав своим нежным лучиком полоску яркого света, осторожно пробивавшуюся сквозь неплотно задёрнутые шторы. По стенам носились солнечные зайчики, отражённые стёклами.

Толик улыбнулся, поняв, что увиденный только что кошмар, всего лишь сон. Всё не так уж плохо. И если его не хотят отвезти к маме, то он просто пойдёт к ней сам. А то и правда мама без него уедет.

Он стал быстро складывать в рюкзачок необходимые, по его мнению, вещи. Любимого чёрного с белой грудкой пингвинчика – последний мамин подарок, пару машинок, карандаши и краски. Потом он безжалостно разбил копилку-свинку и собрал деньги. Надел спортивный костюм и кроссовки. Тихонько открыл дверь, прокрался по коридору к выходу, открыл запоры и выскочил на улицу.

Настроение у него было отличное. Было так радостно, что скоро он, наконец, встретится с мамой. Главное сейчас не попасться никому на глаза.

Толик свернул с асфальтовой дорожки в сад. Там он знал местечко, где дерево росло очень близко к каменному забору, и одна его ветвь касалась ограды.

Навстречу грозно оскалив зубы, выскочил Дик. Пса спускали с цепи на ночь для охраны. Но, увидев, Толика доберман радостно заскулил и потрусил рядом.

Толик быстро нашёл это самое дерево, забрался на него и осторожно полез по ветке к забору. Она наклонилась под его тяжестью, грозя обломиться, и потрескивала, словно предупреждая об опасности. Дик, тихонько скуля, бегал внизу.

Пёс время от времени ставил лапы на ствол дерева, словно пытаясь на него влезть и помочь хозяину. Наконец, Толик добрался до ограды, перелез с ветки на каменную стену и выпустил тонкую ветвь из рук.

Когда она со свистом распрямилась, мальчик покачнулся, чуть не потеряв равновесие. Тогда он крепче вцепился в камни пальчиками и уселся на корточках ровнее.

Он долго смотрел вниз. Было высоко и страшно, но ведь путь назад отрезан, окончательно и бесповоротно, тогда мальчик крепко зажмурился и прыгнул. Больно ударившись коленом, он упал на бок, но не заплакал, а лишь стиснул крепко зубы, и стал быстро-быстро тереть рукой больное место, пока боль немного не отпустила.

Мимо проносились машины, слышалась летящая из них весёлая музыка. Курортный посёлок жил своей жизнью. Местные спешили на работу, а беззаботные отдыхающие торопились насладиться всеми прелестями своего отпуска и впитать в себя на целый год веселья и праздника. И никому не было дела до маленького мальчика, бегущего вдоль дороги.