Полная версия
Ликосия? Название прозвучало как имя какого-то экзотического цветка или древнего божества. Но глядя на Лику, на её пустое лицо и строгую форму, это имя казалось гротескным.
– Покажи нашей гостье, Лика, – приказал Воронов. – Покажи лишь малую часть того, кем ты становишься.
Лика послушно подняла свои тонкие бледные руки к воротничку темного платья. Её пальцы двигались медленно, методично, расстегивая две верхние пуговицы. Она слегка оттянула ткань воротника в сторону, обнажая небольшой участок шеи и ключицы.
Анна невольно шагнула ближе, не веря своим глазам, хотя где-то глубоко внутри ожидала чего-то подобного. Там, где должна была быть обычная человеческая кожа, белая и гладкая, как на лице, картина была совершенно иной. Кожа под воротником была не белой, а какого-то странного синевато-серого оттенка. И она не была гладкой. Она вся была покрыта сетью тонких, но отчетливо видимых темных жил или волокон, которые переплетались под поверхностью, создавая сложный, почти древесный узор. Это не было похоже на вены. Это было плотнее, рельефнее. Жилы слабо подрагивали, пульсировали в странном, неровном ритме, не совпадающем с человеческим сердцебиением. Именно это Анна приняла за проволоку раньше. Это было похоже на обнаженную мышечную ткань, но неправильного цвета и структуры. Живую, но чужеродную.
– «Кровь белых аистов и синева горных рек», как писал один наш ранний поэт, – с усмешкой прокомментировал Воронов, заметив ужас на лице Анны. – Результат замещения. По нашим оценкам, кровь Ликосии уже на тридцать процентов… нечеловеческая. Она ближе к ним, – он кивком указал на витраж с аистом, – чем к нам с вами. Пока что.
Тридцать процентов аиста. Эта фраза, произнесенная будничным тоном, звучала как приговор. Анна смотрела на синеватую, жилистую кожу Лики, на её пустое лицо, и чувствовала, как мир окончательно съезжает с катушек.
– И это дает ей определенные… преимущества, – добавил Воронов, понизив голос до шепота. – Например, она чувствует смерть. Не свою, конечно. Чужую. Приближение конца, эманации угасающей жизни… они для неё как сильный запах или громкий звук. Очень полезное качество в нашем деле. Иногда она знает о судьбе гостя раньше, чем он сам.
Он многозначительно посмотрел на Анну. Чувствует смерть. Лика. Эта фарфоровая кукла с птичьей кровью и жилами-проводами. И она сказала, что Анна здесь уже третий день. Чувствовала ли она что-то?.. Знает ли она что-то?..
Лика медленно застегнула воротник, пряча свое уродливое сокровище. Её лицо оставалось маской. Но теперь Анна видела не просто пустую куклу. Она видела живой экспонат чудовищного эксперимента, гибридное существо, которое ходило среди них, предчувствуя их конец. И вопрос «кто следующий?» зазвучал в голове Анны с новой, леденящей силой.
7
Тридцать процентов аиста. Чувствует смерть. Эти фразы бились в голове Анны, как пойманные птицы, смешиваясь с образом синеватых, пульсирующих жил под фарфоровой кожей Лики и мутного эмбриона в банке. Ладан и плесень больше не казались просто запахами – они ощущались как сама субстанция этого места, проникающая в легкие, в кровь, изменяющая её изнутри. Это было не просто безумие Воронова – это была функционирующая, кошмарная реальность. И она была прямо в её центре.
Паника, до этого момента сдерживаемая шоком и неверием, прорвала плотину. Инстинкт завопил громче любых рациональных мыслей: БЕГИ! Прямо сейчас. Не раздумывая. Пока Воронов упивается своим безумием, пока Лика стоит безмолвной статуей.
Анна рванулась с места. Неловко, спотыкаясь на незнакомом ковре, она бросилась к той самой двери из темного дерева, через которую они вошли. К единственному известному ей выходу из этой проклятой библиотеки. Рука вцепилась в холодную бронзовую ручку в виде сплетенных костей. Дернула. Еще раз!
Дверь не поддалась. Ни на миллиметр. Она была заперта. Или не заперта – просто монолитна, словно приросла к косяку, словно вырезана из одного куска с самой стеной. Она толкала, тянула, трясла тяжелую дверь изо всех сил, но та оставалась неподвижной, глухой к её отчаянным усилиям. Словно само пространство отеля решило не выпускать её.
За её спиной раздался тихий смешок. Марк Воронов даже не сдвинулся с места. Он стоял у стола, все так же положив руку на плечо Лики, и наблюдал за её беспомощной попыткой бегства с выражением спокойного, почти отеческого сожаления. Или издевательства.
– Бежать? Куда, Анна? – спросил он мягко, когда она, задыхаясь от паники и бессилия, обернулась к нему, прижавшись спиной к несдвигаемой двери. – Отсюда нет простых выходов. Особенно для Гостя №13. Этот отель – не просто здание. Это… структура. Лабиринт. С особыми правилами входа и выхода.
Он сделал неопределенный жест в сторону стены напротив витража – стены, которая до этого казалась просто заставленной высокими книжными стеллажами. Но теперь Анна заметила, что в одном из проемов между стеллажами висит большая, развернутая карта. Та самая, старинная, пожелтевшая, которую она видела на столе раньше, только в гораздо большем масштабе, закрепленная на стене, как зловещее панно.
– Если вы действительно хотите уйти, вам придется… путешествовать, – продолжил Воронов, подходя к карте. Он указал на неё длинным, элегантным пальцем. – Наша маленькая, искаженная версия Алтая. Она не совсем совпадает с географией внешнего мира, как вы могли заметить. У нас свои достопримечательности.
Его палец скользнул по пергаменту, останавливаясь на отдельных точках, отмеченных странными символами или черными кляксами, похожими на застывшую смолу.
– Вот, например, – его ноготь коснулся значка, напоминающего темный водоворот. – Колодец Забвения. Место, где воспоминания тонут… или всплывают самым неожиданным образом. А здесь, – палец переместился на обширную область, испещренную мелкими крестиками, – Поле Костей. Там прошлое встречается с будущим в довольно… буквальном смысле. А это, – он указал на изображение расколотого, переливающегося овала, – наша жемчужина. Зеркальная Бездна. Говорят, там можно увидеть истинное отражение… или потерять его навсегда.
Названия звучали как главы из самой жуткой сказки или путеводителя по аду. Колодец Забвения. Поле Костей. Зеркальная Бездна. Анна смотрела на карту, и ей казалось, что она видит не просто рисунок на пергаменте, а план её собственной, предопределенной пытки. Эти места – были ли они реальны в пределах отеля? Или это были метафоры её внутреннего состояния, этапы пути через собственную травму, срежиссированные Вороновым?
– Двери здесь ведут не всегда туда, куда ожидаешь, Анна, – сказал Марк, отступая от карты и снова сверля её своими темными глазами. – Иногда, чтобы выйти, нужно пройти через. Через свои страхи. Через свои воспоминания. Через саму суть этого места. Готовы ли вы к такому путешествию? Или предпочитаете остаться в безопасной, но вечной библиотеке, изучая хроники тех, кто шел до вас? Выбор, как всегда, за вами. Хотя… боюсь, Гость №13 редко выбирает легкий путь.
Дверь была заперта. Карта на стене указывала путь в кошмар. Анна стояла между двух огней, пойманная в ловушку, которая была одновременно и физической, и ментальной. И она понятия не имела, какой выход страшнее.
8
– Физические двери – это наименьшая из ваших проблем, Анна, – голос Марка Воронова прервал её лихорадочные мысли, заставив снова посмотреть на него. Он отошел от зловещей карты Алтая и теперь стоял посреди библиотеки, словно лектор перед единственным, нерадивым студентом. Лика оставалась безмолвной тенью у его плеча.
– Вы думаете, что заперты в комнате, в библиотеке, в отеле? Это… примитивное понимание ловушки. «Белый Аист» устроен сложнее. Это не просто здание из камня и дерева. Это… узел. Точка пересечения. Конфлюэнция, если хотите. Не только пространств, но и времён.
Он сделал паузу, давая словам впитаться в затхлый воздух, пропитанный ладаном и плесенью.
– Вы спросили про выходы. Они есть. Разумеется, есть. Но они редко ведут наружу, в тот мир, который вы оставили за снежной пеленой. Чаще они ведут… в другое место. Или, что интереснее, в другое время.
Анна смотрела на него, пытаясь ухватить смысл. Другое время? Она вспомнила слова Лики: «Вы здесь третий день». Это не было ошибкой? Это была… одна из версий реальности?
– «Дни», как вы их воспринимаете, здесь не всегда следуют линейно, – продолжил Воронов, его темные глаза внимательно изучали её реакцию. – Пробуждение не гарантирует продолжение вчерашнего дня. Иногда можно проснуться… в дне позавчерашнем. Или в дне, который еще не наступил. Или в дне, который будет повторяться снова и снова, с незначительными вариациями, пока… пока не будет выполнен некий сценарий. Или пока гость не найдет нужную дверь.
Он снова кивнул на карту на стене.
– Некоторые места здесь – как Колодец Забвения или Зеркальная Бездна – служат не только локациями, но и… переходами. Вратами между днями. Иногда и между… жизнями.
Между жизнями? Анна похолодела. Портреты в Галерее №13… Неужели это были не просто предыдущие гости, а… другие итерации? Другие попытки прожить одну и ту же ловушку?
– Те лица в галерее… Как вы думаете, они были просто посетителями, проезжающими мимо? – Воронов словно прочитал её мысли. – Каждый «Гость №13» оставляет здесь свой след. Свой отпечаток. Иногда этот отпечаток становится настолько сильным, что начинает жить своей… квази-жизнью. Отражением в кривом зеркале времени. Теоретически, можно найти выход не только из текущего «дня», но и в иную «жизнь» – возможно, более удачную. Или гораздо худшую. Правила игры гибки, но жестоки.
Он улыбнулся своей ледяной улыбкой.
– Но как? Как найти эти выходы? – выдохнула Анна, чувствуя, как отчаяние смешивается с крупицей безумной надежды. Если можно вернуться в другой день, до всего этого…
– О, это самая интересная часть, – глаза Воронова сверкнули. – Здесь нет универсальных ключей или четких инструкций. Двери открываются не столько физическим ключом, сколько… состоянием. Поступком. Осознанием. Иногда это найденный артефакт, как тот, что, возможно, уже лежит у вас в кармане. Иногда – пережитое воспоминание. Иногда – определенное слово, произнесенное в нужном месте. А иногда… жертва. Отель – живой организм, Анна. Он реагирует на своих обитателей. Он предлагает пути, но никогда не гарантирует результат. Переходы между днями и жизнями – это не гарантированное спасение. Это скорее… погружение глубже в лабиринт. Попытка переиграть партию с незримым противником, который сам устанавливает правила по ходу игры.
Он замолчал, давая ей осознать всю глубину ловушки. Не просто стены и запертые двери. А само время, сама личность – все было текучим, ненадежным, подчиненным извращенной логике этого места. Он не предлагал ей спасения. Он описывал механизм её пытки.
9
Марк Воронов помолчал, позволяя Анне переварить его рассказ о правилах безумной игры, в которую она была втянута. Он видел страх, отчаяние и зарождающееся безумие в её глазах – и, казалось, находил в этом определенное удовлетворение.
– Конечно, я не могу оставить вас совсем без… путеводной нити, – сказал он наконец, его голос снова стал мягким, почти вкрадчивым. Он подошел к своему столу, где все еще лежали раскрытые «Хроники Крылатых» и банка с уродливым эмбрионом. Проигнорировав их, он выдвинул небольшой ящик в столешнице и извлек оттуда еще один предмет. – Как гостеприимный хозяин, я должен предложить вам следующий шаг. Возможность продвинуться дальше по лабиринту. Или, если угодно, глубже.
Он протянул руку. На его бледной ладони лежал ключ. Но это был не просто ключ.
Он был странной, сюрреалистичной формы. Основание и головка были сделаны из того же темного, потускневшего металла, что и ключ №13, который все еще ощущался твердым комком в кармане Анны. Но стержень ключа был выполнен… в виде миниатюрных песочных часов. Две стеклянные колбочки, соединенные узким перешейком, были впаяны в металлическую оправу. Внутри верхней колбы находился мелкий черный песок – или, скорее, зёрна, иссиня-черные, блестящие, как антрацит. Несколько зерен уже успели просочиться в нижнюю колбу, но большая часть оставалась наверху, готовая продолжить свой путь. Сам ключ был тяжелым, холодным и вызывал необъяснимое чувство тревоги, словно держал в руках не просто механизм для отпирания замка, а какой-то инструмент для управления самим временем – или его извращенной версией, царившей в отеле.
– Время здесь, как я сказал, текуче, – пояснил Воронов, заметив, как Анна завороженно смотрит на черный песок внутри ключа. – Этот маленький артефакт… скажем так, он настроен на определенные временные резонансы. Возможно, он откроет вам дверь не только в пространстве, но и во времени. Или просто укажет на нужный момент.
Он вложил ключ ей в руку. Металл и стекло были ледяными. Черные зёрна внутри словно притягивали взгляд, гипнотизировали.
– Третий этаж, – сказал Воронов буднично, словно давал указания заблудившемуся туристу. – Идите на третий этаж. Там вы найдете комнату. Необычную комнату.
Он сделал паузу, его глаза сверкнули насмешливым огнем.
– Её номер – 13/13. Да, именно так. Двойная удача, не правда ли? – он усмехнулся. – В этой комнате вас ждет… сюрприз. Нечто, что, возможно, прольет свет на ваши вопросы. Или задаст новые. В любом случае, это ваш следующий пункт назначения, если вы не хотите навсегда остаться гостьей этой библиотеки.
13/13. На третьем этаже. Число тринадцать преследовало её, удваивалось, словно насмехаясь над её страхом. Комната с таким номером не могла сулить ничего хорошего. А слово «сюрприз» из уст Марка Воронова звучало как завуалированная угроза, обещание новой порции кошмара.
Лика, стоявшая рядом, незаметно кивнула, словно подтверждая указания хозяина. Её фарфоровое лицо осталось бесстрастным, но Анне показалось, что в глубине её темных пустых глаз на мгновение мелькнуло что-то похожее на… жалость? Или это была лишь игра света?
Анна сжимала в руке ключ-песочные часы. Его холод проникал в самую кость. Черные зёрна внутри казались застывшими, но она знала – стоит ей пошевелиться, и они продолжат свое падение, отсчитывая мгновения до… чего? До сюрприза в комнате 13/13.
Выхода не было. Кроме как идти вперед. Вглубь. На третий этаж. Навстречу обещанному Вороновым кошмару.
10
Как она покинула библиотеку? Не помнила. Дверь, до этого монолитная, возможно, просто открылась перед ней сама, когда Воронов закончил свою речь, отпуская её на следующий виток кошмара. Она не оглянулась. Оставила за спиной Воронова, Лику, банку с эмбрионом, «Хроники» и запах ладана и плесени. В руке она сжимала ледяной ключ-песочные часы, черные зёрна внутри которого, казалось, текли медленнее, чем её собственная стынущая кровь.
Путь на третий этаж был погружен в тот же сумрак, что и коридоры ниже. Та же пыль, тот же выцветший ковер под ногами. Но здесь что-то было иначе. Атмосфера стала плотнее, тяжелее. Тишина – глубже, словно вата, забивающая уши и мысли. И стены…
Стены были исцарапаны.
Сначала она заметила лишь несколько штрихов тут и там, возле одной из дверей. Но чем дальше она шла по изгибам третьего этажа, тем больше их становилось. Царапины покрывали темные деревянные панели, как жуткий, хаотичный узор. Глубокие борозды, словно оставленные ногтями в предсмертной агонии. Или когтями. Мелкая сетка тонких царапин, похожих на следы отчаянного скобления. Бесчисленные линии, перечеркивающие друг друга, идущие от пола до уровня человеческого роста и выше. Они были повсюду, превращая коридор в дневник безмолвного ужаса и многолетней борьбы тех, кто пытался вырваться… или прорваться сквозь стены. Некоторые царапины были старыми, темными, заполненными пылью. Другие выглядели свежее, обнажая светлую древесину под темной морилкой, словно кто-то скребся здесь совсем недавно.
Ощущение того, что она не одна, что невидимые, страдающие сущности обитают в этих стенах, стало почти невыносимым. Она ускорила шаг, инстинктивно прижимаясь к центру коридора, подальше от исцарапанных стен.
Номер 13/13. Она искала его среди одинаковых белых дверей, но его не было. Коридор закончился тупиком – глухой стеной, такой же истерзанной царапинами, как и все остальные. Неужели Воронов солгал? Обманул?
И тут она его увидела. Не на стене. А на полу.
Прямо в центре тупика, в нескольких шагах от последней стены, в ковровом покрытии был вырезан квадрат. Внутри этого квадрата виднелся темный, потертый кусок дерева, утопленный вровень с полом. Это был люк. Грубый, тяжелый, сколоченный из толстых досок, с ржавыми металлическими петлями и большим кольцом для подъема. На самом люке, криво выжженное или вырезанное ножом, было число: 13/13.
Комната… была под полом.
Сердце заколотилось от смеси страха и болезненного любопытства. Она опустилась на колени перед люком. Попыталась просунуть пальцы под металлическое кольцо – оно было холодным и пыльным. Потянула. Люк поддался с трудом, со скрипом ржавых петель, который прозвучал в тишине коридора оглушительно громко.
Из открывшегося проема пахнуло холодом, сыростью и чем-то еще – прелым, землистым, как из раскопанной могилы. Внизу была абсолютная, непроглядная тьма. Свет тусклых коридорных ламп не проникал туда, его поглощала чернота.
И из этой черноты свешивалось начало верёвочной лестницы. Старая, потертая веревка, с грубо навязанными узлами вместо ступенек. Она уходила вниз, в темноту, и казалось, что конца у неё нет. Лестница выглядела ненадежной, хрупкой, она слегка покачивалась от сквозняка, идущего из зияющей дыры.
Анна держала в руке ключ-песочные часы. Черные зерна продолжали своё медленное падение. Сюрприз. Спуск в безумие. Буквальный. Лестница в темноту, в неизвестность, в самое нутро этого проклятого отеля. Отступать было некуда. Единственный путь – вниз. В комнату 13/13, которая была не комнатой, а дырой в преисподнюю. Сделав глубокий, дрожащий вдох, она поставила ногу на первый узел старой веревки.
Глава 3
1
Спуск по веревочной лестнице был погружением в ледяную, мертвую тишину. Узел за узлом, руки скользили по грубой, потертой веревке, а тьма внизу казалась плотной, как ил на дне глубокого омута. Запахи сырости и прелой земли усиливались с каждым метром спуска. Анна не знала, как долго она спускалась – пять метров? Десять? Вечность? – когда её босая ступня наконец коснулась твердой поверхности.
Она стояла в полной темноте, сердце гулко стучало в ушах. Воздух был тяжелым, спёртым, пахло не только землей, но и старой бумагой, пылью и дешевым клеем. Она отпустила лестницу, которая качнулась и замерла где-то над головой, в проеме люка, видневшегося теперь далеким серым квадратом на фоне потолочной черноты.
Несколько секунд она стояла неподвижно, привыкая к темноте. Постепенно глаза начали различать контуры. Это была небольшая комната, почти камера, без окон и, похоже, без другой мебели, кроме… того, что покрывало стены.
Стены были оклеены газетами.
Полностью, от пола до низкого потолка. Слой за слоем, пожелтевшие, хрупкие вырезки из газет разных эпох перекрывали друг друга, создавая безумную, рябящую в глазах мозаику из заголовков, фотографий и мелкого печатного текста. Тусклый свет, проникавший через люк наверху, падал на эту стену истории, выхватывая отдельные фрагменты.
Анна подошла ближе, касаясь кончиками пальцев сухой, ломкой бумаги. Это был архив кошмара, вывернутый наизнанку. Визуальная хроника проклятого места.
Взгляд выцепил заголовок крупным, угловатым шрифтом, датированный 1937 годом: «ПЕРСПЕКТИВНЫЙ УЧЁНЫЙ ПРОПАЛ В ГОРАХ АЛТАЯ. ВЕДУТСЯ ПОИСКИ МАРКА В.». Имя было частично оторвано, но сердце Анны сжалось. Марк В.? Воронов? Мог ли он быть тем самым ученым, пропавшим почти сто лет назад? Или это просто совпадение, еще одна ловушка для её рассудка?
Рядом – заметка из 1961 года, с мутной фотографией группы людей в странных одеждах, стоящих кругом посреди снежного поля. Заголовок гласил: «ВЛАСТИ ОБЕСПОКОЕНЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ СТРАННОГО КУЛЬТА В ОТДАЛЕННОМ РАЙОНЕ. СЛУХИ О ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯХ И НЕОБЪЯСНИМЫХ ИСЧЕЗНОВЕНИЯХ». Культ… «Хроники Крылатых»… Лика, тридцать процентов аиста… Всё складывалось в жуткую картину, тянущуюся десятилетиями.
Еще одна вырезка, самая старая из тех, что бросились в глаза, датировалась 1923 годом – годом прибытия первого «Гостя №13» из галереи портретов. «ЗАГАДОЧНАЯ ЭПИДЕМИЯ СРЕДИ ПТИЦ. АИСТЫ ВЕДУТ СЕБЯ АГРЕССИВНО. НЕСКОЛЬКО СЛУЧАЕВ НАПАДЕНИЯ НА ЛЮДЕЙ». Птицы… Аисты… Витраж в библиотеке… Белое перо с каплей смолы…
Анна водила пальцами по хрупким страницам прошлого, чувствуя, как история этого места давит на неё со всех сторон. Сотни статей, сотни судеб, вероятно, искалеченных или поглощенных этим отелем. Она была не просто в комнате – она была внутри самого архива, внутри петли времени, где события повторялись, оставляя свои следы на этих пожелтевших страницах. Комната 13/13 была не сюрпризом. Она была хранилищем проклятия. И Анна чувствовала, что скоро и её история станет лишь очередной вырезкой на этих безумных стенах.
2
Взгляд Анны скользил по безумной мозаике газетных вырезок, впитывая обрывки чужих трагедий и зловещих предзнаменований. Пропавший Марк В. Культ 1961-го. Агрессивные аисты 1923-го. Десятилетия ужаса были спрессованы на этих стенах, дышали пылью и старым клеем. Была ли эта комната архивом? Или тюрьмой для воспоминаний?
Она медленно обвела взглядом само помещение. Пол был таким же холодным и голым, как и наверху, но без плитки – просто голый бетон. Кроме веревочной лестницы, свисающей из люка, и стен, оклеенных газетной скорбью, в комнате не было ничего. Абсолютная пустота. Почти.
В самом дальнем углу, почти скрытом в тени, на бетонном полу лежал одинокий предмет. Не стул, не стол. Просто… подушка. Плоская, бесформенная, в серой, выцветшей наволочке, она выглядела так же сиротливо и неуместно, как сама Анна в этом подземелье. На подушке что-то лежало.
Она подошла ближе. На подушке покоился дневник. Небольшой, в потрепанной темно-зеленой обложке из кожзаменителя, с погнутыми уголками и потемневшими от времени страницами. Выглядел он так, словно его много читали, носили с собой, роняли, возможно, даже плакали над ним. Заложенный между страниц, как печальная закладка, виднелся засохший цветок – какой-то полевой, с хрупкими, почти прозрачными лепестками синего цвета, давно утратившими свой аромат и жизнь.
Артефакт №4. Она знала это еще до того, как прикоснулась к нему. В этом месте ничего не было случайным. Часы Лены. Ключ №13. Письмо её почерком. Ключ-песочные часы. И теперь – дневник. Ждал ли он её здесь, на этой одинокой подушке? Очередной «сюрприз», обещанный Вороновым?
С трепетом, смешанным с неизбежностью, она подняла дневник. Он был легким, но ощущался грузом ответственности или проклятия. Пальцы коснулись засохшего цветка – он чуть не рассыпался в пыль. Она осторожно открыла обложку.
Первая страница. Несколько строк, выведенных синими чернилами – той же шариковой ручкой, что и письмо в её кармане. И почерк… тот же самый. Нервный, торопливый, но безусловно её.
Анна читала, и ледяной ужас сдавил ей горло, мешая дышать.
«Я – Анна Коваль. По крайней мере, я так думаю. Не знаю, какой сегодня день, или сколько раз я уже это писала. Это место… оно ловит тебя в петлю. Оно не выпускает.
Не доверяйте Лике. Ни одному её слову, ни единой её улыбке. Особенно улыбке. Она сказала мне… она сказала, что спит в гробу в подвале. С 1980 года. Кажется, она не солгала.»
Кровь отхлынула от её лица. Собственные слова, но она не помнила, чтобы писала их. Предупреждение о Лике – более конкретное, более личное, чем общие фразы горничной в коридоре. И эта деталь… про гроб. В подвале. С 1980 года? Лика выглядела молодой, лет тридцати, не больше. Фарфоровая кукла без возраста… спавшая в гробу больше сорока лет? Это был бред сумасшедшего. Её собственный бред, записанный её собственной рукой.
Значит, она уже была здесь? Уже проходила этот путь? Уже спускалась в эту комнату 13/13, уже находила этот дневник, уже писала эти строки? Была ли она сейчас той самой Анной Коваль, что написала это? Или её сознание перезагрузилось, вернулось к началу, забыв предыдущий виток спирали?
Дневник в её руках казался порталом в безумие её собственного «я». Он подтверждал худшие опасения, рожденные словами Воронова о петлях времени и повторяющихся днях. Она была не просто гостьей. Она была вечной узницей этого места, обреченной раз за разом переживать один и тот же кошмар, оставляя самой себе отчаянные, бесполезные предупреждения. И этот засохший синий цветок… был ли он символом её увядшей надежды?
3
Анна стояла посреди комнаты-архива, прижимая к груди дневник, словно пытаясь удержать собственное ускользающее «я». Её же слова, написанные её рукой, кричали о безумии и повторяющихся кошмарах. Лика спит в гробу с 1980-го… Это было невозможно, но дневник утверждал обратное. Или она утверждала.
Пальцы её похолодели, сжимая потертую зеленую обложку. Она хотела захлопнуть его, отбросить, избавиться от этого свидетельства собственного безумия, но не могла. Было в нем что-то гипнотическое, что-то, что требовало идти дальше, увидеть больше.
