Своя

Один.

Последний.

Тот оказался опытнее. Пуля касанием прожгла плечо П., горячая волна боли разлилась по телу. Он споткнулся, упал на колени. Противник шёл на него, ствол автомата смотрел прямо в лицо.

– "Я твой оператор…"

П. рванулся вперед, как пружина, сорванная с упора. Тело само знало это движение – отчаянный бросок, когда уже нечего терять.

Левой рукой – резкий захват. Пальцы впились в висок противника, короткие ногти врезались в кожу. Правая рука тем временем сорвала нож с бедра – знакомый вес, родная рукоять, вмятины от зубов на клинке.

Сталь вошла под ребро без усилия, будто резала не плоть и хрящи, а мягкое масло. Один точный удар вверх – к сердцу.

Теплая кровь хлынула на руки, липкая, почти кипящая.

Они рухнули вместе.

П. сверху, всем весом придавив еще дергающееся тело. В глазах противника мелькнул шок – детское недоумение, будто он не верил, что это конец. Потом взгляд затянуло пленкой. Пустота.

И её голос ожил в наушниках:

– "Возвращайся…"

П. поднялся с колен, разгибаясь медленно, как старый дуб после урагана. Кровь на ноже уже загустевала, превращаясь в липкую паутину. Он провел клинком по бедру мертвеца – раз, другой – пока сталь не стала холодной и чистой.

Power bank тускло светился в полутьме: 9%.

Он прищелкнул ножны, звук щелчка странно громкий в этой могильной тишине.

День третий.

Низкое, бледное солнце висело над горизонтом, словно расплющенное свинцовыми облаками. Его жидкий свет струился по покореженной жести крыши, отражаясь в лужах и ржавых осколках. После двух суток непрерывного ливня даже такой свет казался благословением.

П. осторожно разложил солнечную панель на горячем металле, поворачивая ее, чтобы поймать каждый драгоценный лучик. Его пальцы, покрытые царапинами и ожогами, дрожали от усталости, но движения оставались точными.

Красный индикатор на power bank моргал неровно, словно аритмичное сердце:

17%.

– Этого хватит.

Координаты. Всего одно сообщение.

Он раздавил зубами последний сухарь. Размокший, затхлый, он расползался во рту липкой массой, оставляя на языке привкус пороха и чего-то еще – может быть, крови, может быть, просто собственной усталости, въевшейся в нёбо за месяцы войны.

Тишина вокруг была зыбкой, ненадежной, как тонкий лед над пропастью. Где-то за горизонтом разрушенных домов, за скелетами бетонных коробок, эхом перекатывались редкие автоматные очереди – глухие, будто приглушенные слоем пепла.

Ближе – только ветер. Тот самый, что шевелил обрывки проводов на убитой ЛЭП, заставляя их поскрипывать, как висельники на перекладине. Тот самый, что носил по пустырю клочья газет с устаревшими новостями. Тот самый, что выл в пустых глазницах окон, будто оплакивая то, что здесь когда-то было жизнью.

П. прикрыл глаза, позволяя солнцу согреть лицо.

– "Ты мой последний патрон…"

Её голос звучал в его сознании, всплывая из глубин памяти – тихий, тёплый, такой живой среди этого мёртвого пейзажа. "Возвращайся…" Всего одно слово, но оно отзывалось в груди тупой болью.

П. медленно открыл глаза, не меняя положения тела. Веки приподнялись ровно настолько, чтобы пропустить узкую полоску света.

И он увидел на руинах пятиэтажки, в трёхстах метрах к северо-востоку, чётко вырисовывалась человеческая фигура. Неподвижная. Слишком правильная на фоне хаотичных обломков. В руках – бинокль. На мгновение стекла поймали свет, сверкнув тусклым бликом.

Наблюдатель.

П. не шелохнулся. Даже дыхание осталось прежним – ровным, почти незаметным. Только правая рука начала движение – плавное, едва уловимое. Пальцы скользнули по разгрузке, опускаясь к холодному металлу автомата. Каждый сантиметр этого пути занял вечность.

Солнце, бледное и жидкое, скользнуло за рваную тучу. Свет померк.

Тень исчезла.

Но ощущение осталось – липкое, противное, как паутина на лице. Кто-то следил. Кто-то видел. Кто-то уже докладывал по рации, описывая его позицию.

Power bank показывал 19%.

Достаточно.

П. развернул рацию, пальцы сами набрали частоту.

– "Координаты…" – начал он, но в этот момент где-то совсем рядом раздался скрежет металла.

Группа.

И они шли прямо сюда.

Он рванул панель с крыши, в два движения свернул рацию.

19% хватит на бой.

Но не хватит на то, чтобы передать ее голос.

П. шагнул в пустоту, сорвавшись с крыши в свободное падение. Ветер свистел в ушах, пока земля стремительно приближалась. Он сгруппировался в полёте, приняв удар на согнутые ноги, и перекатился в тень разрушенного гаража, где тьма сомкнулась над ним, как защитный покров.

В этот самый момент солнце вырвалось из-за туч, осветив сцену его исчезновения. Лучи скользнули по пустой крыше, где остались лишь следы его последнего боя – выщербленный бетон, сдвинутая солнечная панель с оборванными проводами, тёмные капли на остром краю кровли. Он даже не заметил, когда поранил руку.

Где-то сверху раздался хриплый возглас:

– Здесь был!

Но крыша лежала пустая и безмолвная.

А внизу, в чреве разрушенного гаража, П. уже скользил между обломками, как тень. Но пока его ноги находили опору, а пальцы сжимали оружие – он оставался невидимым охотником в этой игре со смертью.

День четвертый.

Кровь в ротовой полости имела вкус медных монет. П. сплюнул, наблюдая, как алая слюна растекается по серому бетону, впитываясь в трещины, словно живая. Солнечная панель, привязанная к рюкзаку, наконец-то набрала достаточно заряда – 43%. Этого хватило, чтобы включить камеру.

Он не знал, видит ли она его сейчас.

Бой начался на рассвете, когда солнце только пробивалось сквозь пелену дыма и тумана. Первые выстрелы разорвали утреннюю тишину, как нож рвет тонкую ткань. Он тогда прижался к сырой земле, ощущая, как холод просачивается сквозь камуфляж, и подумал о ней.

Сначала – далекие голоса, скрежет брони по щебню. Потом – первые выстрелы, эхом отразившиеся от руин. Он занял позицию на втором этаже полуразрушенной школы, у окна с выбитыми стеклами, откуда открывался вид на перекресток.

Их было пятеро.

Бойцы ВСУ передвигались осторожно, проверяя каждый угол. Один – с рацией, два – с автоматами, еще двое прикрывали тыл.

П. прижал приклад к плечу.

Первый выстрел – рация взорвалась в руках у оператора, осыпав его горячими осколками. Второй – пуля вошла в горло бойцу слева, и он рухнул, хватаясь за шею, как будто пытался задержать кровь.

Третий выстрел дал осечку.

– Там! На втором этаже!

Они заметили его.

П. откатился вглубь класса, чувствуя, как пули впиваются в стену, вырывая куски штукатурки. В ушах звенело, но сквозь шум вдруг пробился ее голос:

– Любимый…

Тихий. Сдержанный. Но живой.

Она видела его.

П. перезарядил автомат, ощущая, как что-то горячее разливается в груди.

– Я скучала, – добавила она, и в ее голосе была та самая улыбка, которую он помнил.

Трое оставшихся бойцов начали штурм.

П. вскинул автомат.

– Я тоже, – прошептал он, хотя знал, что она не услышит.

Грохот разрыва оглушил, заставив на мгновение ослепнуть. Осколки с воем впивались в стены, вырывая куски бетона, оставляя на штукатурке свежие, зияющие раны. П. прижался к полу, чувствуя, как острая стружка сыплется за воротник, обжигая кожу. В ушах звенело, но сквозь шум пробивалось её дыхание в наушниках – ровное, спокойное, словно она сидела рядом, а не наблюдала за ним через камеру, за тысячи километров от этого ада.

Он поднялся на одно колено.

Автомат в его руках ожил, затвор щёлкнул, и очередь прошила дверной проём. Внизу раздался крик – не боевой клич, а животный вопль боли. Хорошо.

– Ты видишь их? – её голос был тихим, но каждое слово чётким, будто она шептала прямо в ухо.

– Трое, – хрипло ответил он, перезаряжая оружие.

Где-то снизу послышался скрежет – кто-то перезаряжал автомат.

– Слева, за колонной, – подсказала она.

П. кивнул, будто она могла видеть этот жест. Его пальцы сами нашли гранату на разгрузке. Чеку вырвал зубами, почувствовав во рту привкус металла.

Раз.

Два.

Бросок.

Взрыв.

– Один остался, – прошептала она.

Он уже знал.

Последний боец выскочил из-за укрытия, стреляя на ходу. Пули пробили воздух рядом с виском, одна зацепила плечо, оставив после себя жгучую полосу. П. не дрогнул. Его выстрел был точным – пуля вошла точно между глаз.

Тишина.

Только его тяжёлое дыхание и её тихий вздох в наушниках.

– Power bank? – спросила она.

– Тридцать семь, – ответил он, сжимая в руке последний рожок.

– До вечера далеко.

– Но теперь я не один, – он улыбнулся, вытирая пот со лба.

День пятый.

Ночь выдалась беспросветной. Не звёзд, не луны – только плотная, удушающая тьма, в которой даже собственные руки казались чужими. П. дремал урывками, прижавшись спиной к холодной бетонной стене, каждую секунду ожидая подвоха.

Именно тогда он услышал её.

Тонкий, скребущий по нервам писк. Шуршание когтей по битому кирпичу. В темноте, в двух шагах от него, зажглись два крошечных огонька – крысиные глаза, блестящие, как капли смолы.

Она не боялась.

Медленно, с отвратительной уверенностью, грызун вылез из-под обломков. Мордочка с дрожащими усами, голый хвост, шерсть, слипшаяся от грязи. Она остановилась, уставившись на него, будто понимала – этот человек уже не опасен.

П. не шевелился.

Он мог убить её. Одним резким движением. Ножом, прикладом, просто сжать пальцами. Но…

Power bank.

Он посмотрел на индикатор.

0%

Мрак сгущался, заполняя каждый сантиметр пространства, будто жидкий деготь. Последний огонек на power bank дрогнул, словно делая последний вдох, и погас. Экран рации потемнел, превратившись в мертвый прямоугольник стекла и пластика.

Тишина наступила внезапно, обрушившись всей своей тяжестью. Ни потрескивания эфира, ни редких шипящих помех, ни ее голоса, который еще минуту назад был здесь, с ним. Теперь только тьма и молчание.

П. сидел, прислонившись спиной к холодной бетонной стене, и чувствовал, как дрожь пробегает по телу. Не от холода – ночь была теплой, душной. От осознания полной отрезанности.

В углу что-то зашуршало.

Сначала еле слышно, потом отчетливее. Когти скребли по бетону, издавая тонкий, противный звук. В темноте зажглись два крошечных огонька – крысиные глаза, блестящие, как мокрый уголь.

Она приближалась медленно, с остановками, будто проверяла, действительно ли этот человек больше не представляет угрозы. Ее холодный влажный нос коснулся его ботинка, потом передние лапы осторожно вскарабкались на голенище.

– "Жив…" – прошептал П., и его голос прозвучал чужим, разбитым.

Крыса замерла, затем резко дернулась и исчезла в темноте, оставив после себя лишь легкий шелест убегающих лапок.

Он остался один. Совершенно, бесповоротно один. Вокруг – лишь развалины, присыпанные серой пеплой, да редкие всполохи огня на горизонте. Ветер гулял среди обугленных балок, шелестел клочьями обрывков газет с устаревшими сводками, носил с собой запах гари и одиночества.

Но где-то там, за линией фронта, за бесконечными километрами израненной земли, за полями, усеянными осколками и тишиной, – она знала. Она помнила. Даже когда все вокруг твердили, что его нет, что он никогда не вернется, она чувствовала его в каждом своем вздохе. Ее ладони, казалось, все еще хранили тепло его прикосновений, а в глубине глаз, словно в тихом зеркале, жило отражение его лица – таким, каким она видела его в последний раз.

И пока эта память была жива, пока где-то в этом жестоком мире оставалась хоть одна душа, которая верила в него, которая ждала, – он не мог позволить себе сдаться. Не имел права. Потому что это – последняя нить, связывающая его с жизнью. И если он оборвет ее, то исчезнет навсегда.

Пальцы сжали гранату – последнюю, про запас. Металл был холодным, ребристым, знакомым. Он закрыл глаза и увидел ее – такую четкую, такую живую, что казалось, стоит протянуть руку, и пальцы коснутся ее кожи.

Рассвет был еще далеко. Но он дождется. Обязательно дождется. Потому что за этим рассветом – она.

День шестой.

Голод сводил желудок в тугой, болезненный узел, сжимая его стальными тисками, от которых перехватывало дыхание. Каждый вдох отдавался глухим спазмом где-то глубоко внутри, будто в пустоте скреблись наждаком. Последний глоток воды он сделал еще вчера – жалкие, теплые капли, проглоченные с жадностью и тут же растаявшие, не принеся облегчения. Теперь язык, тяжелый и шершавый, словно обугленная тряпка, прилипал к небу, будто приваренный раскаленным железом.

Сухость во рту была такой, что даже сглотнуть слюну – а ее почти не оставалось – становилось пыткой. Губы потрескались, покрылись жесткой коркой, и каждый миг без влаги превращался в медленное, неумолимое умирание по капле. Он закрывал глаза, пытаясь представить холодную воду – звонкую, прозрачную, стекающую по горлу… но мозг, изможденный, отказывался рисовать даже этот простой образ. Оставалось только ждать. И терпеть.

Поле лежало перед ним – тихое, безобидное, как спящий зверь. Трава, пожелтевшая по краям, колыхалась под слабым ветерком, прикрывая бугорки рыхлой земли. "Машки" – так называл он мины лепесток. Он помнил их всех – каждую, что забрала чьи-то ноги, чью-то жизнь.

П. прижался животом к холодной грязи канавы. Запах тления заполнял ноздри – сладковатый, тягучий, с нотками гниющей листвы и чего-то ещё, чего он не хотел узнавать ближе.

Первый шаг.

Нет, не шаг – движение. Пальцы, почерневшие от грязи и усталости, медленно поползли вперёд. Нож скользнул под первый бугорок, аккуратно, как скальпель хирурга.

Земля была тёплой, почти живой. Она легко поддавалась лезвию, обнажая блестящий пластиковый бок "Машки".

Тик-тик-тик.

Это не часы. Это его сердце, отчаянно стучащее в грудной клетке, будто пытающееся вырваться наружу.

П. замер.

Дыхание – медленное, через нос. Пот стекал по вискам, смешиваясь с грязью.

"Машка" лежала перед ним во всей своей смертоносной красе. Датчики давления, похожие на лепестки цветка, чуть шевелились на ветру. Красиво.

Он осторожно провёл пальцем по корпусу, находя предохранитель.

– Спокойно, красавица… – прошептал он, и его голос звучал хрипло, как скрип ржавой двери.

П. медленно, миллиметр за миллиметром, начал поднимать её из земли. Каждая мышца дрожала от напряжения.

Щелк.

Он замер.

Тонкий металлический звук донесся из-под земли. Пальцы автоматически нашли предохранительную чеку – маленькую, холодную.

– "Тише, Машка, тише…" – прошептал он, вытаскивая мину из ее глиняной колыбели.

Пот со лба стекал по носу, капал на землю. Он переложил мину в сторону, чувствуя, как дрожь пробегает по рукам.

Два метра прополз.

Остановился.

Следующая "Машка" пряталась глубже. Ее лепестки уже коснулись его груди, когда он начал копать.

– "Ну вот, познакомились…"

Губы потрескались, когда он улыбнулся.

Солнце стояло в зените, превращая минное поле в раскаленную сковороду. Воздух дрожал над землей, искажая очертания бугорков, под которыми прятались «Машки». Они не походили на грозные металлические мины из учебников – эти были легкими, почти невесомыми, сделанными из матового пластика, который не отсвечивал на солнце и не реагировал на миноискатели.

П. прижался к земле, чувствуя, как горячая глина обжигает кожу сквозь ткань. Его пальцы, покрытые слоем засохшей грязи, медленно скользили по земле, читая ее поверхность, как слепой читает брайлевский шрифт.

Первый бугорок поддался легко. Пластиковый корпус «Машки» был теплым, почти живым на ощупь. Он очищал мину от земли с хирургической точностью, обнажая ее гладкие бока. В отличие от металлических сестер, эта не гудела угрожающе при прикосновении. Она молчала, как спящая змея, готовая ужалить в любой момент.

Где-то вдалеке послышался смех – патруль курил, не подозревая, что в сотне метров от них человек ведет свою тихую войну с пластиковыми убийцами.

П. вытащил мину и отложил в сторону. Его движения были отработаны до автоматизма: найти, выкопать, обезвредить. Он пополз дальше, оставляя за собой узкий коридор безопасности. Каждый сантиметр давался ценой титанических усилий. Тело горело от усталости, но разум оставался ясным, как никогда.

«Машки» продолжали попадаться одна за другой. Их пластиковые корпуса были покрыты тонким слоем конденсата – ночная прохлада встречалась с дневной жарой, создавая на поверхности смертоносных игрушек мелкие капли, похожие на слезы.

Последние лучи солнца, словно окровавленные пальцы, цеплялись за горизонт, когда П. выполз на край минного поля. Его руки дрожали от напряжения, ногти были обломаны и забиты землей, а в уголках губ засохла горькая солевая корка. Три предохранительных чеки звенели в кармане, как победные медали.

Он перевернулся на спину. Небо пылало багровым пожаром, окрашивая его лицо в цвет свежего рубца. Где-то там, в этой багровой вышине, уже мерцали первые звезды – холодные, равнодушные.

Улыбка медленно сползла с его лица, как последний солнечный луч перед ненастьем – сначала дрогнули уголки губ, затем потух блеск в глазах, и наконец всё выражение стало тяжелым, будто покрытым пеплом. Тень легла на черты, застывшие теперь в безжизненной строгости. Точно так же, как угасает свет на горизонте, не оставляя после себя ни тепла, ни надежды, – только холодные сумерки и предчувствие ночи.

День седьмой.

Голод был теперь чем-то большим, чем просто пустота в желудке, чем спазмы под ребрами. Голод стал его вечным спутником, неотъемлемой частью самого существа, вторым "я", которое поселилось внутри и не собиралось уходить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.