Своя

Роджер

Своя

Глава 1. Москва, Барыковский переулок.

17 мая 2025 года.

Съёмочная группа федерального канала пришла вовремя, как и ожидалось, ровно в 10.00, пройдя досмотр сотрудниками федерального канала журналистов проводили в гостиную.

Он не встречал «гостей», это сделала супруга, пока он вышел с чашкой, если конечно можно назвать огромную кружку миленькой кофейной чашечкой, однако имея спортивное телосложение с ростом два метра и весом 110 килограммов, обычная кружка бы выглядела в его руках как чашечка эспрессо.

Несмотря на утро, на улице уже было 23 градуса и за исключением небольшой облачности, день можно было бы назвать идеальным, для этого времени года. Хотя, на уровне воспоминаний, такие погожие дни вызывали легкий дискомфорт, ведь «хорошую» погоду последние пару лет он называл «плохой», но, к счастью, сейчас он не слышал до боли знакомые звуки «вжжжжжж».

Белая рубашка была безупречной – ослепительно чистой, идеально отглаженной, с безукоризненными стрелками на рукавах. Но в этом и заключалась вся пытка. Ткань, хоть и дорогая, слегка колола кожу при каждом движении, а палящее солнце на балконе превращало её в душный саван. Особенно с этой чертовой чашкой кофе в руке, от которой исходил обжигающий жар.

Он допил последний глоток, ощутив, как по спине медленно скатывается капля пота, оставляя за собой влажный след. Внутри квартиры было прохладнее, но не настолько, чтобы унять раздражение. Кружка с глухим звяком опустилась на стеклянную столешницу, а его пальцы в тот же миг впились в темно-синий пиджак, брошенный на спинку стула. Одно движение – и ткань легла на плечи, скрыв мокрые пятна на спине.

– Хорошо, что сегодня без галстуков, – мелькнула облегченная мысль.

Но настоящий глоток свободы ждал его в гостиной.

Д. сидела на диване, закинув ногу на ногу, в этом чертовом бежевом платье, которое, казалось, было создано специально для того, чтобы сводить его с ума. Ткань облегала её бедра с неприличной точностью, а разрез – этот проклятый, дразнящий разрез – открывал ноги ровно настолько, чтобы его пальцы сами сжались в кулаки от желания, провести по коже.

Тонкие. Гладкие. Идеальные.

Он замер в дверном проеме, и в голове вспыхнула единственная мысль: сорвать с неё это платье, пригвоздить к дивану и заставить забыть, что где-то там, за стенами этой квартиры, существует целый мир.

Мир за окном давно перестал иметь значение – с его условностями, его правилами, его жалкими попытками сохранить видимость порядка. Он рассыпался в прах вместе с первыми взрывами, оставив после себя лишь хаос, в котором они и нашли друг друга.

Если бы не война, они бы никогда не встретились.

Она – из тех, кто родился в шелесте книжных страниц, чьи пальцы знали только клавиши рояля и тонкий фарфор чашек. Он – выкованный в дыму заводских цехов, привыкший к грубым рукопожатиям и тяжёлому ритму машин. Их миры никогда не должны были пересечься.

Не было бы этих ночей, когда её ногти, некогда ухоженные и лощёные, впивались в его спину, оставляя красные полосы, как метки дикого зверя. Не было бы этих утренних пробуждений, когда она будила его губами, медленно, настойчиво, пока он не открывал глаза с глухим стоном. Не было бы этого безумия – жгучего, неконтролируемого, пожирающего их изнутри, как огонь пожирает сухую солому.

– Милый!!, – её нежный и родной голос, вырвал его из грёз.

Он не ответил. Просто шагнул вперёд, и в её глазах вспыхнул тот самый огонь – дикий, неукротимый.

Сначала все шло по накатанной – скучные, отрепетированные до автоматизма ответы. Детство («любил математику»), школа («старался хорошо учиться»), служба («чувство долга»). Политический конструктор складывался идеально: правильный парень с правильной биографией. Журналисты дремали, камеры монотонно жужжали, в зале пахло кофе и усталостью.

А потом кто-то спросил про Мали.

И все изменилось.

– Террористы, Боко Харам… – его голос вдруг ожил, стал глубже, грубее. – Первую машину подорвали – бах! – дым, крики. Заняли круговую, ребята «отбояриваются», я на бегу магазин меняю…

Он даже привстал, непроизвольно имитируя то движение – резкий рывок, сброс пустого магазина, щелк нового.

И тут Д., до этого молча сидевшая на диване, вдруг фыркнула:

– Не было никакого щелчка!

Он резко обернулся к ней, глаза вспыхнули:

– Как не было?! Да я же слышал!

– Фантомные звуки, – она скрестила руки, ухмыляясь. – Проверяла запись – тишина.

В зале замерли. Журналисты перестали печатать. Камеры, казалось, перестали работать.

– А потом, – он уже не обращал внимания на окружение, глядя только на нее, – на встречу выскакивает этот чертов туарег…

– С голым торсом и «калашом» на шее, – подхватила Д., ее глаза блестели.

– …и я ему – бац! магазином в переносицу. Он сделал резкий жест, будто до сих пор чувствовал тот удар. – Ну что, теперь есть щелчок?

Они одновременно рассмеялись – громко, бесстыдно, как тогда, в песках, среди крови и пороха.

А потом понеслось – Бахмут, ночной штурм под Алеппо, погоня на «уазике» под Авдеевкой. Непричесанные истории, без цензуры, без пафоса.

У корреспондента из "Коммерсанта" задрожали руки, и блокнот соскользнул на пол. Оператор Первого канала инстинктивно отпустил камеру – дорогостоящая техника грохнулась на паркет, но в оглушительной тишине это прозвучало как далекий эхо-сигнал.

А они, как два седых генерала – вдруг ожили, перебивали друг друга, хлопали по столу ладонями, их голоса, привыкшие командовать тысячами, теперь соревновались, кто громче расскажет про лейтенанта, подорвавшегося на собственной гранате.

На мгновение они снова стали теми людьми – не политиками, не чиновниками, а солдатами, для которых «щелчок магазина» важнее всех рейтингов мира.

Пока продюсер не кашлянул намеренно громко, напоминая: хватит.

Подбегает нач. службы безопасности и говорит журналистам выключить камеры, интервью закончилось.

Его губы скользнули по её шее, оставляя за собой горячий след, а щетина – легкое покалывание, от которого она игриво сморщила нос.

– Ты мой оператор, а я твой камикадзе-дрон, – прошептал он, и в голосе звучала шутка, но в глазах горело что-то куда более серьёзное.

Она фыркнула, но её пальцы уже впились в его плечи, ногти оставляя на ткани рубашки полумесяцы. Всё её тело напряглось, будто готовясь удержать его – этого дикого сокола, который вот-вот сорвётся в ночное небо.

Гости уходили, их смех и прощальные поцелуи в щёку звучали где-то далеко, за толстой дверью реальности. Он не слышал ничего, кроме прерывистого дыхания, горячего у своего уха, кроме стука крови в висках – громкого, как барабанная дробь перед казнью.

Дверь захлопнулась с глухим, окончательным стуком – словно тяжёлый камень, падающий на крышку гроба, навсегда запечатывая внешний мир с его условностями, правилами и ложной моралью. Внезапная тишина после шумного вечера оглушила, стала почти осязаемой, как плотная завеса, отрезавшая их от всего, что было прежде.

И в тот же миг его пальцы вплелись в её волосы – не грубо, но с непререкаемой властностью, с которой не спорят. Они впились в шелковистые пряди, слегка потянув, заставив её откинуть голову, обнажив гордую линию шеи, трепетную кожу, где под поверхностью пульсировала кровь.

Она не сопротивлялась. Не попыталась вырваться. Лишь губы её слегка приоткрылись на мгновённом вдохе – не испуг, не протест, а предвкушение.

– О-о-ох, – вырвалось у неё, когда он прижал её лоб к двери, а его язык скользнул по шее, медленно, чувственно, оставляя за собой влажный след.

Ее тело резко выгнулось в дугу, но он не позволил ей развернуться – сильная рука плотно обхватила талию, прижимая к себе, а другая уже поднимала подол платья, скользя по шелковистой коже бедра. Тонкая ткань послушно поползла вверх, обнажая все новые участки гладкой, словно отполированной мраморной плитой, кожи. Он усмехнулся, ощущая под пальцами мелкую дрожь, пробегающую по ее телу – то ли от прохладного воздуха, то ли от его прикосновений.

Ее дыхание участилось, губы слегка приоткрылись, но ни звука не сорвалось – только короткий прерывистый вздох, когда его пальцы скользнули чуть выше, туда, где кожа была особенно нежной и чувствительной.

– Ты же знаешь, что дроны не прощают промедлений, – прошептал он ей в ухо, прежде чем его пальцы впились в её плоть, заставляя её вскрикнуть.

Еще мгновение и скинув вниз брюки, отодвигая белые кружевные трусики он входит в нее, ощущая, как она намокла, осознавая, что не только он ждал этого момента оказаться поскорее внутри.

Она томно постанывает, а он закрывает ее рот рукой, мешая вздохнуть воздух полной грудью, напряжение нарастает, а он меняет темп от резкости до нежности, то быстро и жестко, то нежно и глубоко, ее ноги уже дрожат на каблуках и он своими сильными руками обхватывает ее талию, прижимая еще ближе. Она кончает, ноги подкашиваются, рассудок мутнеет, голос срывается в неконтролируемый взвизг.

Через секунд 30 придя в себя, она выскальзывает из его рук и падает на колени, обхватывая руками его член и жадно заглатывает его в ротик. Они развернулись так, что он спиной опирается о стену в наслаждении ее ласки, еще минута и он кончает в ее ротик с таким объёмом, что, не успев сглотнуть все сразу его сперма потекла по сочным и набухшим губам.

Д. медленно поднялась с колен, облизнув губы, на которых ещё оставался сладковатый привкус. Пальцы автоматически поправили складки платья, смахнули невидимые пылинки, но в глазах всё ещё стоял тот самый, знакомый только им двоим, озорной блеск.

Она подошла к нему вплотную, и её губы почти коснулись его уха, когда она прошептала:

– Шшш-шшш-шшш…

Этот звук – нежный, чуть смешной, их личный язык любви. Когда-то давно, в самом начале, она в шутку изображала, как шуршат ёжики, и с тех пор этот звук стал их секретным кодом. Кодом счастья.

Он засмеялся, и его пальцы сами потянулись к её волосам. Тёплая ладонь скользнула по шелковистой пряди, аккуратно заправив её за ухо, а губы тут же прильнули к нежной коже за этим самым ушком, оставив там лёгкий, почти невесомый поцелуй.

– Привет, моя любовь, – прошептал он, и его голос звучал так, будто в нём растворился весь мёд мира. – Я приглашаю тебя в кофейню через 15 минут.

Она хотела ответить, но он уже исчезал в направлении кухни, оставив после себя лишь лёгкий шлейф своего аромата и обещание чего-то вкусного.

На кухне П. уже лихорадочно открывал рецепт бамбла на смартфоне. Он, привыкший к горьковатой простоте эспрессо, вдруг решил приготовить что-то сладкое, воздушное, совершенно не своё.

– Чёрт, – пробормотал он, разглядывая экран

Но даже эта кулинарная неуверенность была частью их любви. Частью того, что делало этот момент их моментом – тёплым, смешным, бесконечно родным.

А за дверью кухни Д. уже выбирала туфли, время от времени поглядывая на часы и улыбаясь про себя.

15 минут.

Ровно столько нужно, чтобы влюблённый мужчина приготовил бамбл, а влюблённая женщина – надела самые красивые серёжки.

Рецепт:

Эспрессо или американо (60–100 мл)

1–2 ч.л. мёда (лучше цветочного)

Молоко/альтернативное молоко (по желанию)

Корица или мускатный орех для аромата

Как приготовить:

Смешайте горячий кофе с мёдом.

Добавьте вспененное молоко (как в латте).

Посыпьте специями.

Какая-то хрень – подумал он, меда у нас точно нет, как и корицы с мускатным орехом, а вот альтернативное молоко, с карамельным сиропом точно есть…Назову бамблом по сути карамельный капучино…ну и ладно, главное, что по любви…

И на этой мысли он подвис, ведь еще недавно, когда они с Д. решили «попробовать» отношения, он предупредил, что никогда не сможет ее полюбить, а ведь она тогда сказала, просто будь рядом.

И вот спустя всего пару месяцев, он понял, как же ошибался, ведь истинная любовь теперь с ним и так будет всегда.

Ровно через пятнадцать минут лёгкие шаги Д. зазвучали на кухонной плитке. Она вошла, всё такая же ослепительная – бежевое платье мягко обволакивало её фигуру, подчёркивая каждый изгиб, а каблуки делали походку особенно грациозной.

Не говоря ни слова, она подошла к нему сзади и обвила руками его талию, прижавшись щекой к спине. Он почувствовал её тёплое дыхание сквозь тонкую ткань рубашки и машинально провёл ладонью по её нежным рукам, ощущая под пальцами шелковистую кожу.

Затем развернулся – резко, страстно – и в тот же миг его губы нашли её. Поцелуй был горячим, сладким от привкуса только что попробованного теста, и в нём чувствовалась вся его любовь – безграничная, нежная, но в то же время дикая, как огонь.

Она ответила ему с такой же неистовой страстью, что и он сам. Ее пальцы впились в его плечи, ногти оставили на ткани рубашки полумесяцы, но он даже не почувствовал боли – только жгучее желание, которое разливалось по телу горячими волнами. Она прижалась к нему всем телом, как будто хотела стереть любую дистанцию между ними, исчезнуть в нем, стать частью его плоти и крови.

– Ваш заказ готов! Давай кушать, родная! – воскликнул он, с гордостью указывая на кофе.

Он отодвинул стул, приглашая её сесть, и в этом простом жесте было столько нежности, что сердце Д. сжалось.

Она уселась, а он тут же налил ей чашку кофе – крепкого, ароматного, именно такого, как она любила.

И в этот момент кухня наполнилась не только запахом свежей выпечки, но и чем-то большим – их любовью, их теплом, их маленьким миром, в котором было место только для них двоих.

– Ну как? – спросил он, с нетерпением наблюдая, как она отламывает кусочек бамбла.

– Восхитительно, – ответила она, и в её глазах читалось гораздо больше, чем просто удовлетворение от еды.

На столе же уже был омлет, круассаны, которые только достал из духовки, сырная тарелка, кофе и апельсиновый сок. П. всегда говорил, что не завтракает, но никогда не отлынивал приготовить что-то для жены и составить ей компанию, даже если очень спешил.

Они как обычно шутили, где-то обсуждали персонажей книг, где-то политику, а чаще всего звучали абстрактно-философские мотивы устройства мира, где они обычно бурно спорили, но никогда не ругались по-настоящему.

Потом П., достал мятую бумажку и протянул ее супруге, в которой она увидела очередную песню, смысл которой до конца могли понять только двое:

Легкой походкой под разрывы ядерных бомб,

Она меня ведет – ты не сочти за моветон.

Мои мысли-скакуны несутся быстрее света,

Я тебя найду однажды, моя девочка Вендетта.

Запах керосина на пути лупит по ноздрям,

Нам было больно, но мы с ней на равных долях.

И нищету мы пережили, и войну —

Она держала меня за руку, когда я шел ко дну.

Со стеклянными глазами цвета самой темной бездны,

Волосами ниже пояса, в парашютном комбезе.

Улыбается всегда белоснежными зубами,

А тропинка у сапог её усыпана цветами.

Мои песни все были написаны только о ней,

Давай же, покажи мне эту жизнь – ударь больней!

Чтобы горело ярко сердце светом из окон,

Ты мой оператор – я твой камикадзе-дрон.

И мне не надо рядом никого,

Пойдем гулять с тобой по минам до окончания веков.

Над головою, покуда нам светит солнце бродяг,

Мы с тобою до победы – а значит, будет крутяк!

Мне послышался твой голос за окопами врага,

А значит, чтобы ни произошло – нам надо туда.

Чувствую твое дыхание после первой же контузии —

Твоя любовь – капкан: если засунешь – откусит.

Фиолетовые блики твоих глаз сводят с ума,

Коса нашла на камень, порвалась тетивой струна.

Остыла преисподняя, загорелся первый снег,

Когда я посмотрел в твои глаза – начался новый век.

Эта встреча тут была предопределена,

На южном повороте, в небо, под рассыпалась луна.

Осталось послевкусие большой и пронзительной битвы —

Я достиг того чертога, где звучат твои молитвы.

Вот стою перед тобой, моя муза смерти,

Отдаю себя всего в этом запечатанном конверте.

У всякого падения с высоты есть много своих плюсов —

Верь каждому дыханью предрассветной музы.

Она подняла глаза, и в этом взгляде было столько безмолвной мольбы, столько невысказанных слов, что он почувствовал, как что-то внутри него дрогнуло. Пальцы её дрожали, когда она медленно, словно боясь спугнуть этот миг, прижалась к его груди.

Его сердце билось ровно и гулко, как далёкий колокол, а её дыхание было лёгким, как дуновение ветра. Она не произнесла ни слова, не нужно было. В этом молчаливом объятии было больше правды, чем во всех их разговорах, больше обещаний, чем в любых клятвах.

Он почувствовал, как её тело расслабляется, как напряжение покидает её плечи, и сам не заметил, как его руки обняли её, прижимая ближе, защищая от всего мира, который вдруг перестал существовать.

Несмотря на выходной день П., нужно было на работу. Теперь он работает в администрации Президента, в хорошем кабинете, со всеми благами, причитающимися легендарному герою, она же отказалась от идеи работать вместе, решив соблюдать баланс устроилась работать в международный консалтинг, что не мешало им вместе выходить на прогулку и в какой-нибудь ресторанчик на обед, ведь их офисы были совсем рядом, почти на одной улице.

Однако Д. сегодня устраивает день для себя, поэтому провожает мужа к входной двери, где нежно говорит с широчайшей улыбкой:

– До вечера, милый!!

В ответ он ее целует и протягивает открытку – тоже часть маленького ритуала, а на ней указано:

«Свидание в 21.00, Камергерский переулок».

Вечером, в назначенное время. Они встретились у дверей маленькой букинистической лавки, она улыбнулась, они любили книги, но до книжного магазина вместе так ни разу не добирались. Открыв дверь, стало понятно, что там пахнет корицей, старыми страницами и чернилами.

Внутри магазина, который скорее можно назвать лавкой, стоял седой мужчина в круглых очках, сразу было понятно, что он узнал супружескую пару и молча ведёт через лабиринт полок в скрытый дворик, где уже стоит стол под пышным каштановым деревом, на котором развешаны гирлянды и рядом стоим винтажный, но немного потрёпанный диван.

На столе – две чашки шоколада с перцем чили и книга с закладкой.

– «Кажется, нас ждали…» – сказал он.

Она присаживается на диван и берёт со стола книгу, это первое издание Ремарка «Ночь в Лиссабоне» и начинает читать вслух первый абзац заложенной закладкой страницы:

– «Liebe duldet keine Erklärungen. Sie braucht Taten», затем медленно повторяет уже задумчиво смакуя на русском языке:

– «Любовь не терпит объяснений. Ей нужны поступки».

В этот момент он подходит сзади с теплым пледом из шерсти викуньи и приобнимая укрывает ее хрупкие плечи. Она замерла, а воздух вокруг становится густым от невысказанного.

Он поправляет ее прядь волос, словно это самый естественный жест в мире.

– «Ты читаешь так, будто это написано… мне». – прошептал он на ухо.

Ожидаемо, начинает моросить дождь, но вместо того, чтобы спрятаться, они выбегают в переулок, без какого-то плана, на улице не так холодно и настроение приподнято, пробегая мимо кофейни, он услышал «Clair de Lune» и поскольку они держались за руки, остановившись притянул ее к себе, не отпуская руку и они погрузились в легкий вальс, который они учили совсем недавно, когда готовились к весеннему балу в Кремле.

В какой-то момент, музыку выключили, но они, улыбнувшись продолжили без музыки, потому что слышали её сквозь тишину.

– «Мы как персонажи, которые забыли, что это не настоящая жизнь…» – сказал он жене, глядя в ее прекрасные глаза.

На другой стороне переулка в полуподвале старинного особняка оказался крошечный винный бар, куда оглядевшись вокруг они направились, чтобы перевести дух. Они решили взять лишь по бокалу, потому что предпочтения у них были разные, Д. предпочитала белое, а П. красное, однако, по очереди сходив привести себя в порядок, супруги с удивлением заметили, что выбрали один сорт вина – тёмное, терпкое, с привкусом вишни.

Д. говорила о страхах и мечтах, а он рисовал их профили на салфетке. А когда бар начал закрываться, они вышли в пустой город и каждый ощутил себя песчинкой в этом огромном мире.

– Знаешь, в романах сейчас была бы сцена поцелуя… – ее голос звучал сухо, как скрип перчатки по кобуре. Она скрестила руки на груди, пряча дрожь в пальцах. Профессионалы не целуются под дождем. Не обнимаются на людях. Не позволяют себе слабостей.

П. усмехнулся – не обиженно, а с тем самым вызовом, что сводил ее с ума еще в Мали. Его взгляд скользнул по ее сжатым губам, вдоль напряженной линии плеч, к бедрам, обтянутым мокрым шелком платья.

– Тогда давай оставим её… на следующую страницу.

И шлепок – не небрежный, не шутливый, а намеренный, с оттяжкой ладони, заставляющий шелк прилипнуть к коже. Д. даже подпрыгнула, и в глазах вспыхнуло то самое – ярость, замешанная на желании.

– Ты… – она оглянулась по сторонам, но переулок был пуст.

– Я, – он перехватил ее запястье, прижимая к кирпичной стене. – Твой единственный читатель. И мне не терпится перевернуть страницу.

Ее дыхание участилось, но тело оставалось жестким, как ствол «Винтореза» перед выстрелом. Так нельзя. Нас могут увидеть.

Но когда его губы коснулись шеи – не нежно, а с нажимом, оставляя след на мокрой коже, – она вдруг вцепилась в его ремень. Не чтобы оттолкнуть. Чтобы притянуть ближе.

– Ты испортила главу, – он прошептал на ухо, ловя ее стон.

– Но следующая будет грязнее.

И они засмеялись – два любовника, два монстра, разрывающих правила собственной игры.

Дождь лился сильнее, смывая последние следы благоразумия.

Оба посмеялись и пошли в сторону Тверской улицы, где их уже ждал служебный AURUS, черный, грузный и очень приметный, но в это время, это абсолютный символ успеха, потому как даже за деньги такую машину было бы купить непросто, ведь их просто нет в продаже.

Чёрный, тяжелый и роскошный, как гробница фараона, принял их в свои кожаные объятия. Д. плюхнулась на сиденье, ещё пахнущее дождём и её духами – лёгкими, с горьковатым оттенком бергамота. В зеркале заднего вида мелькнуло её лицо – растрёпанное, с тушью, размазанной в тенях под глазами, словно она только что вышла не из дождя, а из боя.

Она достала телефон, подняла его дрожащими от холода пальцами.

– Давай запечатлим этот беспорядок, – усмехнулась Д., наклоняясь к нему.

Вспышка ослепила их на секунду. На экране – два силуэта в полумраке салона: её губы, приоткрытые в улыбке, его профиль, резкий, как клинок. Смазанные огни фонарей за окном превратились в золотые мазки, будто кто-то размазал краску по холсту.

– Нечётко. Размыто. Совсем как мы.

И тогда она, не раздумывая, схватила его за воротник, притянула к себе и впилась губами в его рот. Нежно? Нет. Это был поцелуй с привкусом бунта – горячий, влажный, с лёгким укусом, оставляющий на губах след, как вино на хрустальном бокале.

Отстранилась, едва переводя дыхание.

– Это было четвёртое лучшее свидание в моей жизни, – прошептала она, и в голосе звенела та самая дерзость, что когда-то заставила его влюбиться в неё.

– А знаешь, какие были ещё?

Он даже не моргнул.

– Прогулка на самолёте, наш кораблик и иммерсивный ресторан.

Д. замерла. Глаза расширились, будто он только что разгадал её секретный код.

– Я настолько предсказуема? – фальшивое возмущение, но уголки губ дрогнули.

Она потянулась к нему снова, на этот раз медленно, словно давая ему шанс отвернуться. Но он не отвернулся.

– Люблю тебя, муж! – её шёпот был горячим, как порох на раскалённом стволе.

Он поймал её губы своими, уже без спешки, без озорства – только глубокая, тягучая нежность, от которой у неё перехватило дыхание.

– Я люблю тебя, жена.

И в этот момент, в тёмном салоне машины, под шёпот дождя за стеклом, они оба поняли: это не просто слова. Это клятва. Та самая, что крепче любых контрактов, любых операций, любых жизней, которые им ещё предстоит прожить – вместе, до самого конца.

Глава 2. Тени прошлого

Ливень хлестал по крыше Aurus, словно пытался вымыть следы их прошлого. Каждая капля звонко отбивала ритм на бронированном кузове, создавая уединенный мир в этом движущемся коконе, где смешивались запахи дорогой кожи, её духов "Чёрный кофе" и едва уловимого пороха, будто прилипшего к нему навсегда.