Эйр, эсс, онна. Дневники Алекса Бирмы

– Алекс, – голос Риго звучал тихо, и даже льдинки глаз показались присыпанными пеплом. – Космос не прощает ошибок. Там за просчет жизнью заплатишь не только сам, но и те, с кем ты в связке. Я хочу, чтобы вы всегда возвращались. Понимаешь, возвращались – домой. И пытаюсь научить всему, что знаю сам.

Он покачал головой, невесело усмехнулся:

– Ладно, закончим. С сегодняшнего дня свободен. Может быть, действительно уже хватит.

Он опустился рядом на пол и начал осторожно ощупывать мою травмированную лодыжку. Я молчал, ошарашенный внезапной уступчивостью капитана, наблюдая, как его длинные, чуткие пальцы скользят по коже, разгоняют начавший наливаться кровоподтек. Ну-ну. Сам-то хорохоришься, а и у тебя синяк будет, железный ты или не железный. Но злорадства почему-то не получилось, а стало вдруг грустно. Ему никто ушибы не разотрет.

Темная аллея вела от учебных корпусов к жилой зоне. Жесткие листья кустов шелестели тревожно, вторя разыгравшейся непогоде. Я, прихрамывая, шел с тренировки и ежился от задувающего за воротник ветра с песком. Настроение было подстать сгущающимся зимним сумеркам. В горле будто что-то застряло, а в смятенной голове толкался вопрос: что же случилось? Теплые, сильные ладони. Надежные. Такие, наверное, были у отца…

Я брел, пиная упавшие на дорожку обломки ветвей, и думал, думал. Что мы вообще знаем о Риго? Папаша Зум, вон, намекал-намекал, присмотрись, мол, а я? Предпочел привычно увидеть все в черном цвете. Ежели рассудить, Сантана правильно все делает: чтобы заставить учиться сотню оболтусов, нужны сильные меры. Меня теперь среди ночи разбуди, я отбарабаню формулу расчета плотности гравиполя. А выйдет аппаратура из строя – и придется вручную? Вот тут-то все и пригодится. Прав он, как ни крути, а что жесткий…ну, похоже, жизнь заставила. Ведь он, кажется, воевал. Какой бы я, спрашивается, был, пройдя через войну?

Впрочем, назавтра куратор благополучно засыпал меня на зачете по теории Зеймана-Мальцева, и робкий росток сочувствия в душе незамедлительно увял.

*****

В самом начале весны у нас начались долгожданные практические занятия по пилотированию малого десантного катера. Мальчишки с душевным трепетом забирались в спаренный ложемент учебной машины и делали неловкие попытки подняться в воздух. Занятия проходили под чутким руководством и иногда рукоприкладством инструктора, капитана Перри Део. Ну, рукоприкладство – это я так, сгущаю. Ну, подумаешь, один раз подзатыльник Томасу отвесил, когда тот умудрился экран альтиметра продавить. И второй, после того, как тот чуть в пике не сорвался.

Я всю зиму до изнеможения крутил джойстики тренажера, отрабатывая действия пилота. И видимо, поэтому у меня все получилось сразу. Перри даже присвистнул: ты, мол, парень, прирожденный летун. С самого первого дня уроки пилотажа стали для меня почти как наркотик. Я с нетерпением ждал каждого нового занятия и скоро освоился настолько, что преподаватель разрешил мне, самому первому из группы, самостоятельные вылеты. Вы бы знали, какое это счастье – быть там, наверху, где только солнце, пронзительная синева и свобода!

*****

Это случилось в конце последнего весеннего месяца Квинта[2]. Оллик вихрем ворвался в казарму, едва не выбив дверь:

– Ой, пацаны, кого я сейчас видел! К Део сестра приехала в гости! Красивая, просто отпад!

Новость распространилась с быстротой пожара, и до вечера вокруг преподавательских коттеджей наблюдалось очень оживленное движение. Парни находили любой предлог, чтобы оказаться в том месте в надежде увидеть таинственную незнакомку. Я в этом не участвовал – ну подумаешь, девчонка какая-то. Что, я их не видел, что ли? Тем более, завтра в расписании стоял очередной пилотаж и голова моя была занята совсем другими мыслями.

Наутро, первым прибежав на взлетную площадку, я обнаружил, что один из учебных катеров отсутствует на стапелях. Перри был уже на поле и переговаривался с кем-то по карманному коммуникатору. Я расслышал что-то вроде «возвращайся, и я…». Инструктор обернулся ко мне:

– О! Алекс! Ну-ка, посмотри! – Он указал рукой куда-то высоко в разбавленную восходящим светилом синеву.

Я прищурился и вскоре различил в небе блескучую точку, которая быстро приближалась. Да это же катер! А пилотирует-то кто? Кто бы то ни был, делал он это лихо: заложил несколько виражей, выполнил идеальный выход из пикирования, скользнув всего в паре метров от земли, и снова умчался ввысь, чтобы прокрутить каскад фигур высшего пилотажа.

Я зачарованно наблюдал за машиной, словно танцующей в воздухе, слыша за спиной восхищенный шепот собравшихся одногруппников. Вскоре неизвестному асу, похоже, надоело вертеться в небесах. Каплевидный золотистый аппарат пошел на снижение, чиркнул траву выпущенными опорами, чуть прокатился, гася инерцию, и встал. Полупрозрачный пластиковый верхний колпак с глухим шелестом отъехал назад, и из кабины катера показалась тоненькая невысокая фигурка. Пилот спрыгнул со стабилизатора, стащил с головы шлем…

Девушка! Так вот она какая – хрупкая, светловолосая, совсем не похожая на здоровяка-брата Перри, который уже спешил к ней через летное поле.

– Молодец, сестренка! Считай, квалификационное удостоверение у тебя в кармане. – Брат обнял ее за плечи и повел к нам:

– Знакомьтесь – Ийя Део, курсант женской летной школы. Сдала досрочно экзамены и прилетела на побывку к старому медведю.

Ийя фыркнула:

– Ну, уж старый! Намного ли старше меня? Это что, в двадцать пять я уже бабкой считаться буду? А! Это и есть твои орлы? Что-то вид у них не очень. Хоть машину-то в воздух поднять смогут?

– Ты моих парней не конфузь, они ж только третий месяц летают. Но кое-что умеют. Да вот, хотя бы, Алекс. Ну-ка покажи, Ал, не опозорь наставника!

Я бегом кинулся к катеру, скользнул в ложемент, захлопнул колпак. Шутка ли – после такого представления в небе не ударить в грязь лицом. Ну и ладно, я тоже могу, да все получится! Я уговаривал себя не волноваться, но ладони на рукоятях управления были мокрые, а в животе угнездился неприятный холодок. Может быть, поэтому все было не как всегда. Скованно и нервно. И вираж ложился не так чисто, и заход на посадку вышел грубоватый, и… В общем, я был не в ударе. Поэтому после приземления постарался бочком-бочком ускользнуть с площадки за спины курсантов. А птица-сестрица бросила лениво вдогонку:

– Зеленоват. Ну ничего, через пару десятков лет научится.

Как ни убеждали меня друзья, что я вел катер не хуже, но я-то знал о своем провале. И чем больше я об этом думал, тем тревожнее и тревожнее билось сердце. Весь последующий день я не мог сосредоточиться ни на чем: перед глазами у меня так и стоял насмешливый взгляд под светло-русой озорной челкой. Я должен ей доказать, должен!

Ночью она мне приснилась. Мы летали, взявшись за руки, просто парили в открытом космосе безо всяких скафандров, и я срывал звезды, и бросал ей, словно цветы…

Цветы! Мысль, яркая, как вспышка от старта фотонного звездолета, пронзила сон, вытолкнув меня на поверхность. Я резко сел в кровати. Ну конечно, цветы! Высоко в горах, там, где напитывает почву хрустальная влага от тающих ледников, весной цветут фризусы. Белые, нежные, как облака, и такие же, как облака в небе Тарса, редкие. Провести катер между горных круч очень тяжело и опасно, но я должен найти эти цветы и принести Ийе. И тогда она поймет, что я летаю хорошо, что я достоин улыбки, блеска ее странных, словно бы серебрящихся глаз. А потом я приглашу ее в воскресенье в Вельилль, потанцевать в клубе, погулять в искусственном оазисе-парке или… что-нибудь еще придумается. Она… она согласится, конечно же, согласится!

На следующий день я тайком скачал в электронной библиотеке файл с картами горного массива Карай и надежно спрятал маленький инфокристалл в летном комбинезоне. Теперь предстояло незамеченным пробраться на статовую площадку и угнать катер. Я понимал, что такая выходка может мне очень дорого стоить. Победителей не судят, но порой наказывают.

Мне пока везло. Део как раз отправился на совещание к Маузи, в ангаре остались только парни-техники, но и они, как обычно, тут же улизнули, прихватив бутылочку холодной шипучки, в сторону коттеджей, в тенек.

Я столкнул машину с подъемника, забрался в кабину и запустил двигатели. Очень хорошо, что современная тяга практически бесшумна. Цилиндрик кристалла с сухим щелчком вошел в гнездо бортового компьютера.

Я быстро набрал высоту и лег на курс. Коммуникатор на приборной панели на всякий случай сразу выключил: и без него засекут, конечно, но не так скоро.

Через два часа под стабилизаторами катера вздыбились Карайские предгорья – те самые зазубренные вершины, что виднелись из окна автобуса, когда мы ехали в академию. Я начал искать зеленые проплешины между камнями, где, по моим понятиям могли расти горные цветы. Всматривался, кружил между откосами, но пока безуспешно.

Я забирался все дальше и дальше на север. Постепенно довольно пологие, покрытые кое-какой травой склоны сменились на возносящиеся к небу острые каменные пики, между которыми приходилось лавировать. Местами заблестели на солнце белые пятна ледников.

Я петлял в ущельях, совершенно потеряв счет времени, забыв, что приближается вечер, и опомнился, только когда каменные осыпи смазались в синем мареве закатных теней. Цветов нигде не было. То ли уже успели отцвести, то ли вообще здесь никогда не росли.

Солнце стремительно упало за чернеющий хребет. Надо было выбираться. Я попытался развернуть машину и вдруг, холодея, услышал характерные щелчки в работе двигателей. Еще не до конца веря в случившееся, опустил глаза на топливный индикатор. Глазок счетчика наливался аварийно-красным. Взвыл зуммер сигнала уровня топлива.

Идиот! Запас «горючки» не был рассчитан на столько часов полета. Отправляясь в далекий путь, пилоты всегда берут запасные энергокассеты. Я же сейчас грохнусь! Остается одно – садиться, пока не поздно, и попытаться подать сигнал бедствия. Меня услышат, должны услышать. Ночь в горах, при минусовой температуре, без огня и теплой одежды мне не перенести.

Но приземлиться нормально я не успел. Двигатели заглохли один за другим, катер клюнул носом, не дотянув каких-то десяти метров до более-менее ровной площадки на склоне горы, которую я наметил для посадки. Спланировать, используя восходящие потоки, было нельзя за отсутствием таковых: быстро остывающий воздух – не помощник.

Машина косо чиркнула по острым камням, оторвав напрочь стабилизатор, пропахала в щебне рытвину и застряла носом вниз между двумя огромными обломками скалы. Меня спасло только прочное аварийное крепление в ложементе, которое в момент катастрофы охватывает пилота мягким коконом.

Кое-как освободившись из объятий пилотского кресла, я еще десять минут сидел, тупо уставившись на приборную доску. В голове шумело. Я протянул дрожащую руку к коммуникатору, молясь в душе. Щелкнул клавишей раз, другой, третий… ну, включись же!

Чудес не бывает. Не работала вообще вся аппаратура. Видимо, при падении был поврежден центральный энергопровод. Значит, даже о минимальном обогреве кабины придется забыть. Выжить ночь на морозе представлялось сомнительным. Я сунул руку в ящик для личных вещей, что находится под приборной доской. Может быть, там есть хотя бы зажигалка. Но ее не было. Зато мои пальцы наткнулись на округлый пластмассовый бок.

Карманный коммуникатор! Наверное, Перри забыл случайно. Вот оно, спасение! Трясущимися пальцами я пролистал список номеров. Единственный подходящий код – приемная полковника Маузи. Там круглые сутки дежурят офицеры. Мой палец торопливо мазнул по сенсору, вызывая абонента.

Но в динамике устройства была тишина. Ах, да! Склоны гор наверняка экранируют сигнал. Надо подняться повыше. Я с трудом выбрался из покореженной машины, спрыгнул на камни и полез вверх, цепляясь тут же замерзшими, негнущимися пальцами за скальные выступы. забрался, насколько хватило сил, и едва различая в густеющих сумерках свои руки, повторил вызов. Надо было подниматься еще и еще, пока, наконец, динамик не ожил голосом:

– Приемная полковника Маузи…

Сбиваясь и захлебываясь, я прокричал, кто я и что со мной случилось.

– Слава богу, нашелся! – Мужской голос был полон тревоги. – Ты ранен? Нет? Уже лучше. Не выключай коммуникатор, мы возьмем пеленг. В кабине под сидением пилота аварийные факелы. Достань и зажги. Черт возьми! Тут все из-за тебя на ушах стоят!

Спускаться вниз, к катеру оказалось трудней, чем карабкаться к вершине. Светить себе коммуникатором я не рискнул – вдруг потеряю или разобью. Пару раз ноги соскальзывали, и я съезжал по каменной осыпи, обдирая кожу, еще раз – попал в темноте в трещину, заполненную снегом, и вывалялся по уши. Снег на одежде тут же начал таять от моего тела. Плохо. Мокрый комбинезон – не лучшая защита от холода, который уже начал существенно донимать.

Температура сейчас где-то около нуля, как мне кажется, и продолжает падать. Остается надеяться, что спасатели прилетят чуть раньше, чем я врежу дуба. Проклиная себя за дурость, я наконец-то добрался до разбитого аппарата, ввинтился в кабину и принялся шарить по полу. Ага! Вот они! На свет божий (это так, образно, потому что света как раз и не было) выкатилась цилиндрическая упаковка. Факелы в количестве шести штук, время горения – сорок минут. Ни секунды не медля, я распотрошил хрупкую пластиковую коробку и переломил запальную трубку на одном из них.

Химическая реакция затеплила слабое фиолетовое свечение, которое, по мере соединения реагентов, становилось все ярче и ярче. Огонь! Даже показалось, что стало теплее, хотя, конечно, пламя внутри прозрачного стержня не способно было согреть. Разве что ладони. Я воткнул факел между камней, и, приплясывая, чтобы совсем не окоченеть, принялся ждать.

Мне пришлось зажигать еще один факел, и он успел сгореть почти до половины, когда уши различили что-то иное, чем завывание ветра по ущелью. Кажется или нет, что катятся камешки? Так и есть, в темноте послышались торопливые шаги справа поперек склона, мелькнул качающийся огонек. Спустя несколько секунд в маленьком кругу неверного лилового света возник … Риго. Кинулся ко мне, схватил за плечи:

– Цел?!

– Д-д-а, з-з-м-мер-з т-т-о-льк-ко… – губы прыгали, зуб на зуб не попадал. Риго тут же сорвал с себя меховую куртку, натянул на мое негнущееся тело и потащил меня куда-то вбок по горе, подсвечивая путь маленьким фонариком. Я почти бежал за ним, настолько, насколько вообще мог быстро переставлять задубевшие конечности, оступался, но упасть Сантана не давал, держа железной хваткой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем впереди черной тушей сквозь темноту проступил катер куратора. Но на самом деле все уложилось от силы минут в пять.

Командир, оказывается, посадил машину на довольно-таки ровный склон. Как он его выбрал во тьме – непостижимо! Но решать ребусы сейчас отнюдь не хотелось, тем более что сильная рука чуть не за шкирку зашвырнула меня позади пилотского кресла. Риго следом упал в ложемент, захлопнул колпак и рванул машину с места. До сих пор я считал, что знаю, какую скорость может развить малый катер.

Мы приземлились не на летном поле, а прямо на маленькой площадке перед санчастью. Сантана вытащил меня из кабины и стремительно втолкнул в двери приемной медблока, яростно прошипев в спину:

– Мальчишка, щенок, чуть не угробился ведь! – и выскочил, хлопнув дверью.

Но я не обиделся. Я вдруг понял – Риго испугался за меня, «до последней крайности», как говорили в интернате, где я рос. Никакой он не снежный человек, не ледяной и не железный. Хороший он. И не злой – горький. Я был так ошеломлен открывшейся мне истиной, что не среагировал на вопросы Зуммеля, заставив его заподозрить у меня травматический шок.

*****

На всякий случай медик оставил меня в санчасти на сутки. Ему было, наверное, просто скучно. Здоровые до безобразия парни явно не обеспечивали врачу фронта работ, разве что покалечится кто-нибудь. Но сейчас шестиместная палата пустовала, и можно было до одурения валяться на кровати, с тоской думая о будущем и сильно подозревая, что в академии я нахожусь последние дни. Утром приходил Маузи и та-ак на меня наорал!

Зуммель зашел ко мне просто поболтать. Он работал здесь давно, не один десяток лет, и знал про академию и преподавателей массу интересного. Врач застал Маузи еще рядовым инструктором, в чине капитана. Кстати, вел тогда нынешний глава школы тоже навигацию. Доктор рассказывал и про Риго. Если верить воспоминаниям Папаши Зума, Сантана считался одним из самых шебутных и предприимчивых курсантов, и редкая неделя обходилась без приключений с его участием. Но закончил академию юный шалопай с отличием, по распределению попав служить в Дальнюю разведку.

– Лет семь он болтался по задворкам космоса. Вот уж где приключений хватало на его неугомонную душу, – рассказывал Зум, – пока как-то на планете Ови наш сорви-голова не встретил девушку. Ровно через пять месяцев Риго женился и перестал уходить в дальние поиски, нашел работу поближе к дому. У них родился сын.

Зум тяжело вздохнул:

– Но спустя два года случился…

– Овийский мятеж?

– Да.

Овийский мятеж… Мы проходили его по новейшей истории Галактики. На Ови к власти военным путем пришел самый беспринципный из князей-аборигенов, который объявил колонистов-людей захватчиками. Это нас-то! Мы им, считай, технологии подарили, промышленность на их отсталой планетке наладили, учили…на свою голову. Из всего арсенала техники овирес интересовало только оружие. Дикими были, дикими и остались.

Кликой нового правителя все, кто не выглядел, как вставшая на задние ноги чешуйчатая жаба, просто физически уничтожались. С Ови началось бегство людей. Колония, в которой, как оказалось, жила семья Сантаны, эвакуировалась на трех небольших звездолетах. Корабли были набиты пассажирами втрое против расчетной вместимости, как банки шпротами. Сам Риго, как и другие космонавты, шел на одиночном боевом шлюпе охранения. Но тихо покинуть пределы Системы не удалось. Они нарвались на эскадру овирес. Сражения практически не было: ну что могла поделать горстка шюпов и три старых пассажирских корабля против оснащенных мощными – нашими же – лазерными орудиями овирийских линкоров.

Беженцев расстреляли практически в упор. Парни-пилоты, уцелевшие там, потом рассказывали, как с ужасом увидели яркую, ярче звездной фотосферы, иглу, перечеркнувшую один из кораблей. Сотни людей – женщин, детей, превратились вместе со своим звездолетом в слепящий огненный шар. На этом корабле летели жена и сын Риго. Сантана был рядом, но не успел, физически не мог успеть подставить под удар свой шлюп, прикрыв пассажирский корабль. Но он винит себя в этом и не может простить.

В информ-учебнике упоминалось, что как раз в момент уничтожения беженцев флот Совета Галактики вышел из гипера рядом с Ови, и аборигенам пришлось туго. Два других корабля землян спаслись.

Я спросил у Зума:

– Капитан был ранен там, в этом сражении?

– Нет, после случившегося Риго снова метался по всему известному космосу, встревая в любые заварушки. Все смерти искал… Однажды чуть не нашел. Вытащить-то его с того света вытащили, да вот из флота списали вчистую. По здоровью, якобы. А потом капитана отыскал Маузи и уговорил вернуться в родную академию в качестве преподавателя.

Вот оно, значит, как. А мы-то, дурни – Снежный Человек, гад и все такое… ох!

*****

– Алька! Ал?! Ну, спишь, что ли? В дверь палаты ввалилась делегация: Майк, Томас и, конечно, вездесущий Оллик.

– Ты как, сильно побился? Ничего не сломал? – Парни были искренне встревожены. А я пребывал в аморфном состоянии тупого безразличия. Даже приход друзей не смог вытрясти из души ватные обрывки серого тумана. Мне все равно. Скоро я улечу и никогда больше с ними не встречусь.

– А, привет. Все нормально. Сломал только катер. Выгонят. – Даже говорить мне было лениво.

Оллик склонился к моему уху:

– Алька, я тут… шел, короче, в канцелярию, ну и – в кабинете Маузи окно было приоткрыто. В общем, они там про тебя решают. Школьным Советом. Сатана за тебя насмерть сражается! Бирма, говорит, не растерялся, вел себя в экстемальных условиях как следует, грамотно. Из таких, мол, хорошие космонавты и получаются. Может, обойдется…

Я, услыхав такое, несколько оживился. Вот уж не ожидал – думал, Риго первым будет за мое исключение. Надо же!

– Пацаны! Такое дело… – Я вкратце пересказал им то, что узнал от Зума, вкупе со своими соображениями и объяснил, что надо сделать. Удивительно, но со мной согласились все трое.

Даже если я вылечу из академии с треском – оставаться неблагодарной свиньей не намерен! Считайте это моим политическим завещанием.

Оллик вздохнул:

– А Ийя улетела утром…

*****

Вечером в санчасть пожаловал сам куратор. Я быстренько принял вертикальное положение и даже попытался по-строевому одернуть пижаму. Рефлекс.

– Курсант Бирма, – голос Риго был усталым. – Совет Академии принял решение не исключать тебя. Ограничились трудовым направлением сроком на месяц. Будешь вечерами помогать техникам в ангаре. И не сомневайся, – добавил он уже ехидно, – они на тебя повесят всю самую грязную работу.

Я не мог поверить своим ушам: разве это наказание – провести месяц рядом с катерами, пусть даже и отмывая вечно загаженный смазочными материалами пол! Все, что звалось Алексом Бирмой, застыло, боясь спугнуть это мгновение: вдруг я чего-то не так расслышал, вдруг все это неправда!

Капитан пошел было к выходу, но с полдороги развернулся ко мне:

– Ал, между нами – какого черта тебя туда понесло?

Тихо так спросил, вроде бы и не сердился. Поэтому я во всем сознался. Риго долго молчал. Потом вздохнул горько.

– Балбес. Выдрать бы тебя…

Странно. Он мне вроде бы порку посулил, а я… Я порывисто шагнул к нему, уткнулся лицом в сильное, такое надежное плечо и… позорно разревелся. Сантана не стал меня ни ругать, ни утешать, вообще ни слова не сказал. Только обхватил неловко за плечи и прижался щекой к моим спутанным волосам.

*****

За час до отбоя я вернулся «домой». Мальчишки обступили меня плотным

кольцом.

– Алька! Ну?!

Я молча поднял вверх большой палец. Что на языке жестов космодесантников означало – оставить в живых. Стены казармы качнулись от громового «ура».

Куратор появился как обычно, с ритуальной фразой:

– Вопросы, просьбы, жалобы?

И на этот раз вместо стандартного ответа дежурного по казарме: «происшествий нет, заболевших нет, жалоб нет» послышался несмелый мальчишечий голос:

– Капитан Сантана, если вы не слишком устали… побудьте с нами чуть-чуть. Мы давно хотели попросить Вас рассказать о Космосе.

Курсанты подхватили хором:

– Расскажите, пожалуйста!

– Расскажите!

Риго несколько секунд ошарашенно водил по нам взглядом – и таял, исчезал в темных глазах всегдашний лед. Потом среди мальчишек он отыскал меня. И вся группа тихонько ахнула: мы впервые видели его улыбку.

*****

С тех пор прошло уже полгода. Мы теперь больше не салаги, а серьезные второкурсники. И десять километров пробегаем не так тяжело. Риго по-прежнему носится по утрам вместе с нами по горкам-пригоркам, но группа больше на него не ропщет (почти). Наш Снежный Человек помаленьку оттаял – уж парни постарались. И не пожалели: Риго просто классный мужик! Нет, он не перестал тиранить нас на зачетах и спрашивает все так же строго. Только мы и сами теперь понимаем, что к чему, и если не получается – не стесняемся у него же просить помощи и совета. Капитан никогда никому в них не отказывает.

А еще с куратором можно в свободное время и в волейбол сразиться, и на вылазку в Виль отправиться – он там такие места знает! А можно просто повозиться в матраснике, выспрашивая тот или иной заковыристый прием из чуть ли не всех единоборств, известных в Галактике. Завершается такое внештатное занятие рукопашкой, когда все намаются и улягутся на маты, разумеется, историями о космических походах. Сантана – рассказчик, каких поискать! А еще – т-с-с! Это секрет! Маузи проговорился кому-то, и Оллик, как всегда, подслушал: Риго подал прошение на мое усыновление. Если задуманное получится, обещаю, что буду самым примерным сыном во всей Вселенной!

Вот такая история. Но она еще не закончена, потому что впереди целых четыре года учебы. И вышло почти так, как мечталось: рядом верные друзья, а куча приключений…

Куча приключений, как оказалось, была не за горами.

– – – –

[1] Маваши<-гери> чу-дан-< барае> – удар в каратэ, выполняется ногой по среднему уровню тела: грудная клетка, печень и т.д. Юй – готовностъ (япон.). Риго демонстрирует суггестивную технику «кольчуга», основанную на трансовом погружении. Она позволяет изменять параметры тела, делая его неуязвимым для ударов противника, но, к сожалению, неэффективна против лазерного оружия.