Эйр, эсс, онна. Дневники Алекса Бирмы

Елена Карпина

Эйр, эсс, онна. Дневники Алекса Бирмы

Снежный человек

Как все начиналось

…Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох… Кажется, легкие сейчас лопнут, не выдержав такой нагрузки. Бежим уже почти час, ноги подкашиваются – а он даже не запыхался! Вон, маячит впереди, в голубой майке, и не думает сбавлять темп. Ой, мама моя родная, сейчас упаду! Ну почему ему мало положенных пяти километров по стадиону? Чисто, цивильно, камни под ноги не лезут. Нет – гоняет каждый день по десять, по пересеченной местности. Мало того, если подвернешь ногу, не миновать разноса. Говорит, думай, куда ногу ставишь. На кого же нас здесь учат – на звездных штурманов или на скаковых лошадей? На фига такая подготовочка? В рубке спейсера не разбегаешься, а уж в коконе боевой шлюпки – рукой шевельнуть негде, не то что…

Он – это наш курсовой инструктор Риго, преподаватель Академии астронавтики, а мы – курсанты первого года, салаги. Вот и отвязываются на нас все, кому не лень, а этот – в особенности. Вообще-то, он ведет у нашего потока астронавигацию. А бегает с группой несчастных "первоклашек", потому что является этой самой группы, КН-51, куратором. Вот уж свезло нам, так свезло!

В академии принято, что физподготовкой «своих» студентов занимается куратор. Видимо, мудрый начальник академии, полковник Маузи, таким образом не позволяет самим преподавателям растерять форму и отрастить пузо. Но у других групп начальники как начальники, особо не зверствуют, а вот Риго… Мало того, что предмет свой заставляет сдавать-пересдавать, нещадно ставя «неуды», так еще и дополнительные практические занятия вводит, для лучшего усвоения курса. У нас что, головы резиновые, что ли? А в сутках двадцать восемь часов? На Тарсе их всего двадцать три!

Нет, наверное, надо рассказывать все по порядку. Меня зовут Алекс Бирма, мне пятнадцать лет и родился я в две тысячи четыреста тридцать первом году, в колонии людей на планете Цеста. Отца и мать почти не помню, они пропали без вести в космической экпедиции, когда мне едва исполнилось три года. Из всех детских впечатлений остались в памяти только запах лимонного пирога на Рождество, да тихая мамина колыбельная. А потом пришлось сразу взрослеть, потому что в сиротском приюте дети, не избавившиеся от наивности, живут плохо.

В Академию меня взяли согласно Галактической социальной программе помощи детям-сиротам как одного из лучших учеников средней школы. Правда, председатель комиссии по отбору предупредил: физуха там тяжелая, будет трудно. Я ростом и силой не вышел. Но выбора особого не было. Альтернатива – аграрный колледж – не очень-то прельщала. Целую жизнь копаться в навозе – фу!

******

Весь путь до планеты Тарс, где размещалась моя теперешняя «альма-матер», я грезил о будущей жизни. Получалось возвышенно и в духе старых приключенческих фильмов: я, в форме космофлота, с лихо заломленным беретом, сильный и бесстрашный. Конечно же, я стану одним из лучших студентов – учеба всегда давалась легко, тут и думать нечего. А еще – рядом со мной верные и надежные друзья, и у нас куча приключений, и…

Как водится, реальность «приземлила» еще в порту. Тарс оказался песчаной захолустной планеткой. От одного вида простирающейся до самого горизонта полупустыни настроение резко упало. Пейзаж составляли редкие кустики чахлой растительности неопределенного серого цвета, пыльное марево плыло в воздухе. И еще – жара! Она окутала меня плотным душным одеялом, как только я сделал шаг из сервисного транспорта, доставляющего пассажиров от корабля в буферную зону. А дальше по этой жаре метров пятьсот пришлось топать ножками. Отсталая планета…

Даже в тени открытой галереи, ведущей в здание с терминалами и залами ожидания, температура была никак не меньше тридцати пяти градусов. Они что, не могли охлаждающую воздушную завесу сделать? Я, пока тащился со своим нехитрым скарбом, облился потом и ввалился в двери астровокзала, дыша, как вытащенная на берег рыба. С меня текло, рубашку можно было выжимать, на нее и на мокрое лицо тут же налипла вездесущая тарсианская пыль. В общем, видок у меня был тот еще. Я вздохнул и побрел к месту сбора группы, обозначенному табличкой

– О! Еще один. Эй, чумазый, ты в академию? – В углу зала ожидания толкались несколько мальчишек моего возраста и такого же «геройского облика». Я кивнул головой, потому что горло пересохло до полной невозможности выдать хоть один связный звук.

– Подходи, не стесняйся!

– С какой планеты?

– Ты на Тарсе раньше бывал?

– Как тебя зовут?

Вопросы сыпались со скоростью света, я же только ошалело вертел головой во все стороны, силясь разлепить спекшиеся губы.

*****

Представитель Академии возник внезапно, словно материализовался из подпространства.

– Отставить базар! – Голос был такой, что показалось, подуло ветром с ледника. Нет, не ветром. Ураганом. Парни аж подпрыгнули, разинув рты. – И это будущие курсанты? В пыли валялись?! В туалете в кранах полно воды – умыться не судьба? Чтоб впредь не позорили внешним видом звание курсанта, по прибытии в академию каждый получит в качестве взыскания по наряду на работы. Сейчас – за мной. И не отставать, ждать вас никто не будет!

Оба-на! Не успел начать учебу, а уже схлопотал наказание. Или здесь всех новичков встречают подобным образом? Обкатка? Так я размышлял, чуть ли не бегом поспевая за высоким худощавым капитаном в темно-шоколадном комбинезоне. Дальразведчик, судя по униформе и нашивкам.

Офицер размашисто шагал, не оборачиваясь и не снижая темпа. Сзади пыхтели и чертыхались остальные девять новобранцев, покрываясь коркой смешанной с потом пыли. А я удивлялся, глядя в широкую, совершенно сухую и чистую спину астролетчика. Как он умудряется – на такой-то жаре – выглядеть, словно только что этот коричневый комбинезон с вешалки снял, выстиранный и отутюженный.

Капитан остановился у ярко-оранжевого автобуса на гравиподушке. У-у-у, а я-то думал, полетим. Интересно, школа далеко? Сколько пыли еще придется проглотить?

– Стройся!

Толпа измученных и вымазанных до полной однородной неузнаваемости мальчишек кое-как приняла вид шеренги. Офицер вынул из кармашка на груди портативный сканер.

– Приготовить идентификаторы. Названный – шаг вперед, карточку на ладонь.

– Арби Томас!

– Я!

Высокий паренек с кожей темно-желтого цвета уверенно шагнул вперед, предъявляя для считывания электронное удостоверение личности.

– Бирма Алекс!

Я с трудом протолкнул из горла хриплое: «здесь». Да где же эта чертова карточка? Я ее, помнится, после посадки в лайнер сунул в какой-то карман…

Офицер, скептически поджав губы, наблюдал за моими судорожными поисками по всем карманам минуту, другую. Хмыкнул, когда я наконец-то извлек свой документ.

– Рассеянный штурман – стихийное бедствие для космофлота! Бирма, еще один наряд. Дактел Оллик!

– Я…

Перекличка шла своим чередом, а я думал про офицера: вот сволочь, я его уже ненавижу.

Считав сканером паспорт последнего в строю и убрав девайс обратно в карман, астронавт толкнул речь:

– Отныне вы курсанты отделения космической навигации и гиперпространственного пилотирования, группы КН-51. Я – ваш куратор. Зовут меня Риго Сантана. Теперь быстро в автобус. Поскольку вы – последняя прибывшая группа, времени у вас мало. Как приедем, полчаса дается на приведение себя в порядок. Потом будет общее построение.

И за всю дорогу Сантана больше не произнес ни слова.

Я сидел на жестком продавленном сидении видавшего виды школьного «извозчика». Мое состояние являло собой смесь раздражения с крайним унынием. Размечтался, блин! Вот тебе суровая армейская действительность, получи! Но этот-то, этот гусь! Если и дальше так дело пойдет…

Тут я случайно наткнулся на взгляд новоиспеченного командира. Бр-р-р! Аж мороз продрал, по коже мурашки величиной с мышь! Чего это он, ну что я ему сделал? Больше встречаться глазами с Риго я не рисковал, разглядывал куратора исподтишка. Нет, он не обладал зловещей внешностью. Мужчина как мужчина. Таких, наверное, девять на десяток в космофлоте. Подтянутый, тренированный, жилистый, плечи широченные. Наверняка очень силен – ни капли жира, одни сплошные упругие мускулы. Смуглый или очень загорелый, черноволосый, лицо правильное. Можно сказать даже красивое лицо, но глаза, глаза… В них стыла ледяная тьма, которую не в силах было хоть чуть-чуть согреть кипяще-расплавленное солнце Тарса.

Мы ползли и ползли, равнина переходила в предгорья, светило уже скребло краешком зазубренный горизонт. Даже слышался тихий хруст. Хотя, наверное, это пыль на зубах… выпью всю воду, какую найду… только бы из этого проклятого автобуса…

Все, происходящее далее плыло в тумане усталости: я на автопилоте выбрался из машины, куда-то брел, пытался отмыть с кожи липкую грязь, переодевался в новенькую, серую, хрустящую форму курсанта. Попутно опять получил замечание за неправильно затянутые ремни на комбинезоне. А… да шло бы оно все! Минут десять «осматривался» у местного медика и терпел все полагающиеся иньекции – вакцины от местных вирусов и препараты «для акклиматизации». Потом на общем построении пожилой полковник в парадной форме долго бубнил о чести и ответственности, вгоняя в дрему. Я совсем отупел, меня поташнивало. Даже сжевать ужин после всех мытарств сил уже не было. Поковырял вилкой и отодвинул.

Пришел в себя я лишь наутро. И не столько от властной команды: «отделение, подъем!», сколько от зверского холода. На автопилоте выскочив в трико и майке на утреннюю пробежку, я мгновенно задубел и проснулся. Холодина стояла немилосердная.

Так я узнал тарсианские особенности. Днем здесь жарило, как в плавильной печи, но с приходом темноты температура стремительно опускалась, порой до отметки ниже нуля. Обычный климат пустынь, сказал мне сокурсник-землянин Майк. Только здесь пустыня размером почти со всю планету.

А потом были первые в моей жизни десять километров бегом по горкам-пригоркам, камням и колдобинам. Как я выдержал, до сих пор не понимаю. Чуть ноги не отвалились, хотя изнеженным хлюпиком я никогда себя не считал. Но больше половины группы сошли с дистанции, свалившись прямо в пыль. Надо ли говорить, что до конца недели внеплановыми работами они себя обеспечили с лихвой. Я доковылял, видимо, только на чувстве злости, и со мной еще трое отказавшихся сдаться. Риго скривил угол рта, мол, плететесь, ждать надоело, и скомандовал:

– Умыться и на построение!

*****

Вот и начались мои суровые будни. Утром – выматывающая пробежка, потом за пятнадцать минут нужно привести себя в порядок. Куратор перед общешкольным построением всегда сам проверяет, как выглядят его курсанты, и, естественно, щедро раздает налево-направо взыскания. После завтрака в быстром темпе несемся в классы на теоретические занятия, потом практика, физподготовка, самоподготовка. Все с коротким перерывом на обед и отдых, за который всегда приходится то-то доделывать, доучивать, до… Крутишься, как белка в колесе (кстати, а что такое белка? Жаргонное название какой-то детали колеса?), и так до самого вечера. Лишь после ужина остаются два часа личного времени до отбоя, но и эти благословенные часы большинству учащихся приходится тратить на то, чтобы прорубиться через хитросплетения астрономии и методики расчета точек входа-выхода в гиперпространстве.

Хотя, все-таки, настроение вечером уже лучше, чем утром. Можно расслабиться, потрепаться «за жизнь» с пацанами, валяясь в «матраснике». В нашей казарме курсанты еще неведомо каких годов оборудовали место для отдыха оригинально, но вполне согласуясь с потребностями усталого тела: застелили часть общего холла списанными матрасами, прикрыв сверху широким плотным полотнищем маскировочного тента для воздушных катеров. Получилось просто здорово, а поскольку внутренняя «меблировка» жилых помещений по неофициальному распоряжению начальства оставлялась на откуп их обитателям, то вмешиваться никто не стал. А мальчишки из поколения в поколение передавали традицию и менять, естественно, ничего не собирались.

А еще под страшным секретом открывалось младшим местонахождение тайников. По воскресеньям немногие счастливчики, не нахватавшие «хвостов» и наказаний могли прокатиться в увольнительную в городок Вельилль, или в просторечьи Виль, находившийся от нас в шестнадцати километрах. Мы сбрасывались со своей небольшой стипендии, заказывая привезти что-нибудь вкусное. По правилам в казармах не разрешалось хранение пищи, но отказать себе в удовольствии после отбоя вытащить и съесть шоколадку-другую было трудно. Вот для этого и существовали потайные места, тщательно замаскированные, в которые и пряталось все, привезенное из города и не съеденное в первый вечер.

Была попытка пронести контрабандой и спрятать пиво, но провалилась с треском. Сантана, которого за спиной уже перекрестили в Сатану, а также в Снежного Человека за жуткий морозный взгляд, строго соблюдал пункт правил школьного распорядка. Кураторам, согласно этому пункту, полагалось минимум за полчаса до отбоя заходить к своим подопечным, проверяя, все ли в порядке, нет ли больных и т.д. Но делалось это редко и нерегулярно. У большинства инструкторов были либо семьи, либо подружки в городе, и они спешили в Виль – домой или прошвырнуться по клубам. Какое уж тут правило! А вот Риго никуда не торопился: он жил на территории академии, в одном из маленьких коттеджей для несемейных преподавателей, в дальней части школьного городка. Ни семьи, ни подруги у него не было. Видимо, поэтому нам и доставалась вся «забота».

Так вот, как только пиво с величайшими предосторожностями было переброшено через забор в укромном месте, принесено в казарму и опущено в тайник, капитан возник на пороге с ритуальной фразой:

– Вопросы, просьбы, жалобы? (Да кто б ему стал жаловаться, извергу!).

Даже не дожидаясь какого-либо ответа, он воткнул ледяные иглы взгляда в каждого и… шагнул прямо к ухоронке с пластиковыми баночками «Особого Золотистого». Приподняв плашку пола под одной из кроватей, Риго вытащил на свет весь пакет. Мы аж застонали. А этот гад добавил:

– Парни, в своей родной казарме я каждую щёлку знаю. И по глазам вижу, когда пацаны что-то задумали.

Пиво он забрал и унес с собой (пусть бы подавился им!) А мы весь следующий вечер вместо отдыха «драили плац зубными щетками». Но вот что интересно – конфеты и печенье, лежавшие там же, в тайнике, Риго не тронул. Не заметил? Вряд ли.

Здесь, в длинном приземистом здании, где помещалось наше жилище, я впервые ощутил себя почти дома. Может, дело было в том, что в КН-51 подобрались правильные ребята, а ежедневное противостояние трудностям и куратору сплотило. В любом случае, у нас еще ни разу не было между собой серьезных конфликтов. Не то, что в других группах, где уже успели выделиться жесткие лидеры, подминающие под себя остальных.

*****

– Ага, Заморыш, попался! Принес нам башлики? Проиграл – плати. Где денежки, дохлятина?

Опять эта парочка дебилов из КН-43. Черт меня дернул сесть с ними резаться в покер. А ведь приютом битый-перебитый – и купился, как последний лох! Они же явно спелись в мухлевке с картами и наладились обдирать простаков. Мне пришлось дождаться стипендии и почти полностью ее отдать за проигрыш. Однако, все не унимаются.

Я состроил независимый вид. Не отстанут, конечно. Но и нельзя дать им почуять слабину.

– Я вам все отдал! Ничего больше не должен.

– Как это – ничего? А проценты? За каждый день просрочки по десять «зюликов» набежало. – Крепко сбитый, даже полноватый второкурсник издевательски сплюнул мне под ноги. Другой, не менее квадратный и тяжелый, многообещающе ухмыльнулся.

Нет, ну надо же! Такой наглый развод на деньги я стерпеть не мог. Им только позволь себе на шею сесть…

– Это не видал, жирная морда?! – Я скрутил тугой кукиш и ткнул противнику в самые глаза. Зря.

– А за гнилой базар ответишь! – Оплеуха едва не сшибла меня с ног. Удары посыпались, казалось, со всех четырех сторон.

Я, как уже говорилось, был мелкий и щуплый, а эти бандиты со второго курса – чуть не вдвое меня шире. Подкараулили, сволочи, подальше от казарм и, следовательно, от помощи одногруппников. Хоть я и умудрился отбить несколько ударов, иллюзий на этот счет не строил. Перевес в силе на их стороне, рано или поздно меня свалят. В пылу схватки я пропустил момент, когда оба противника вдруг на мгновение оцепенели, а потом бросились бежать так, будто за ними все черти гнались. А на мое плечо опустилась тяжелая рука.

Н-да, черт оказался всего один, но хорошо известный. Уж лучше бы – они добили. Риго крутанул меня, не ослабляя жестокой хватки, лицом к лицу и с минуту молча изучал мою разбитую «приборную панель». Потом изрек:

– Позор! Позволить так разукрасить себе физиономию просто неприлично. Дополнительный час занятий по боевым искусствам ежедневно. Индивидуально со мной. Будешь приходить вечерами в спортзал – после того, как отсидишь на гауптвахте двое суток, естественно. Марш! И – сначала зайди в медпункт.

Удрученный, я поплелся меж аккуратных домиков в сторону школьной больницы, проклиная обормотов из КН-43, мучителя и свою горькую, невезучую долю. Надо же так нарваться! Вместо отдыха каждый вечер меня будут возить по полу носом – и кто! Да «губа» санаторием покажется! Ох, накостылять бы ему… о, грезы, сладкие грезы. Про нашего куратора ходили легенды, хотя он работал в школе всего третий год.

Поясню: кроме отделения навигации, в академии обучались и будущие штурмовики-космодесантники. Здоровяки, как на подбор, а уж выпускной курс, двадцатилетние «шкафы», превзошедшие все хитрости рукопашного и любого другого боя, испугали бы кого угодно. Однажды, будучи в увольнительной в городке, трое «десантур» слегка перебрали, несмотря на запрет. Перебор привел их в состояние крайней готовности к подвигам. Нет, полгорода разнести они не успели – наткнулись на Риго собственной персоной.

Дуроломы спьяну почему-то решили, что втроем им никто не страшен, устав не писан, и можно задраться даже с преподавателем. Так вот, трое амбалов, мускулистых и тренированных, разлетались, как котята, а капитан методично и спокойно лупил их, не забывая давать пояснения по ходу дела. За что, куда и как именно. После этого случая все штурмовое отделение ходило перед нашим куратором на цыпочках. По-моему, и некоторые инструкторы тоже.

В санчасти власть любых офицеров заканчивалась. Потому что там самодержавно правил единственный на территории академии штатский, шестидесятичетырехлетний доктор Герхарт Зуммель, в просторечьи Папаша Зум. Маленький, румяный, улыбчивый землянин был нашей отдушиной. Он обладал невероятным талантом успокаивать боль, телесную и душевную, и не столько таблетками, сколько ласковым словом и пониманием. Пока он промывал мне ссадины на лице, я взахлеб, чуть не со слезами жаловался на свои тридцать три несчастья. Он слушал, качал головой, а вокруг глаз собирались лукавые лучики-морщинки.

– Вот увидишь, больше тебя никто из курсантов не тронет. Для тех двоих дело кончится плачевно. Я Риго знаю.

– В это как раз верится. Зато мне он теперь крови-то попортит! – Я тяжко вздохнул.

– Нет ничего плохого в том, чтобы взять пару-тройку уроков у мастера. Боишься, что ли?

– Ага, попробуй тут не бояться, он только зыркнет – во мне аж все стынет! Откуда он такой выискался?!

– Откуда…– Зум заметно погрустнел, – был парень, славный, открытый – и нет его, сгорел. Никто ничего не смог сделать. Кто знает, вдруг ты…

Последнее он произнес так тихо, будто сам с собой говорил. И замолчал. Я не понял, что доктор имел в виду.

*****

На третий день, отсидев положенное, после ужина я притащился-таки в спортзал. Как непривычно находиться совершенно одному в большом, гулком помещении! Обычно нас здесь занималось человек тридцать, по три группы сразу, а занятия вели двое молодых инструкторов с космодесантного отделения. Они хоть и хмурили брови, стараясь казаться грозными, но всерьез это никто не воспринимал. Во время тренировок настроение царило весьма оживленное, было шумно и весело.

Теперь я сидел на корточках в одиночестве и с тоской ждал начала. Вскоре дверь зала распахнулась, впуская Сантану.

– Уже здесь? Хорошо. Приступим. Разминку сделал?

Риго появился на татами не в традиционном кимоно, а в обычной своей голубой майке. Я вскочил и отвесил ритуальный поклон.

Сантана хлопнул рукой по висевшей в углу до-дзё большой, килограмм на восемьдесят, набитой песком груше-макиваре.

– Ну-ка, дай по ней как следует.

Я и дал. Как учили, стремительно выбросив вперед кисть правой руки с доворотом за мгновение до удара. Кулак с глухим стуком врезался в кожаный грушин бок, я отбил себе костяшки, а макивара лишь едва вздрогнула.

– Медленно! Ты двигаешься очень медленно. Физику учил? Сила удара и скорость взаимосвязаны. И еще – у тебя работает только рука, а в удар нужно вложить всю массу корпуса. Смотри: через ногу и бок ты, как пружина, передаешь энергию толчка от земли…

Он показал. Я даже не успел увидеть его движения, а мешок с песком отлетел чуть не параллельно полу. Ого! Да где ж мне так смочь!

– Сможешь, – Риго словно читал мои мысли, – Постепенно.

В этот вечер я до звездочек в глазах отрабатывал три движения: связку коротких ударов руками. Капитан требовал скорости. Мне ни разу не удалось его достать, хотя я старался вовсю. Очень уж соблазнительно было, придя в казарму, похвастаться пацанам, что я его таки стукнул.

Не тут-то было! Инструктор исчезал с линии атаки, неуловимо смещаясь вправо-влево, и каждый раз успевал несильно, но чувствительно приложить в бок или по спине. Я злился, пытаясь уследить за его танцем и опередить, но куда там! Под конец он поймал меня за руку в захват и отправил кувырком на маты.

– Ну всё, на сегодня хватит. Переодевайся.

Я был мокрый, злой и выжатый, как лимон. Погоди, когда-нибудь все равно тебя достану! Пребывая в мрачном состоянии духа, я стаскивал пропотевшее кимоно, а Снежный в другом конце раздевалки менял свою любимую майку на сухую. Случайно капитан повернулся ко мне голой спиной – ох, мама родная! Досталось ему по жизни. Где же это его так исполосовали? На загорелой до черноты коже выделялись мертвенной белизной жуткие рубцы старых шрамов. Похоже, наш куратор прошел огни и воды. Моё раздражение как-то само собой улетучилось. И, кажется, я начал смутно улавливать смысл слов Папаши Зума.

*****

Из вечера в вечер повторялось одно и то же. Разнились только последовательности ударов, стоек и блоков. Я пыхтел, обливался потом, выкладываясь, но Риго оставался неуловим. Я учился правильно дышать и правильно ставить ноги, концентрировать силу на конце кулака и предугадывать перемещения партнера. Последнее не удавалось почти никогда – уж слишком стремительно двигался мой наставник. Правда, спустя месяц я обнаружил на общих занятиях, что меня практически никто не может достать. А инструктор-десантник как-то двусмысленно на меня поглядывает.

Однажды под конец тренировки капитан объявил:

– Спарринг. Фулл-контакт, но я только защищаюсь.

Ну, спасибо и на том, что не убьет ненароком. Я атаковал, как всегда безуспешно, в пустоту. И вдруг он сменил тактику – очередной удар блокировал. Уй-ё! Я как на столб налетел!

– Думай. Машешь наобум, не стараясь обойти возможное сопротивление, и результат понятен. Пока твое тело не приобрело крепости железа, подставляться следует поменьше. Потом сможешь держать любой удар, но это дается не сразу. Технику «кольчуга» осваивают не в первый год занятий.

Ага, как в том анектоде про каратиста? Спросили круто-поясатого мастера, как он будет защищаться, если его ударят ногой по… ну, в общем, ударят. А он – мол, зачем защищаться? Пусть бьет – ногу об меня сломает… Видимо, на лице у меня явственно отобразилось сомнение.

– Не веришь? Бей. Я снимаю защиту. – И скомандовал: – Маваши чу-дан, юй! [1].

Я вытаращился на него в полном замешательстве. Ногой по грудной клетке, с полуразворота? Я хоть и не силач, но груша и у меня отлетать начала. Не боится?

Он, устав ждать, дернул бровью:

– Чего топчешься, работай, – и добавил ядовито, – ну, вы же все спите и видите во сне эту возможность! Хорошо, ставлю блок. Вперед! – Он прикрылся руками, а в его глазах мелькнул какой-то странный интерес.

Я ударил. Быстро, прочувствованно, с понятием. А он вдруг поднял руки над головой! Остановить летящую ногу я не успевал, только в голове мелькнуло – ребра же ему сломаю, минимум!

– А-ы-ы-ы! – Я брякнулся на пол. Эффект был, как от столкновения со стволом матерого дерева. Щиколотку явно выбил, голень онемела, а в голове прыгали, звеня и стукаясь, металлические шарики. Вот тут меня и прорвало. Я орал: он бессердечный садист, пользуется тем, что взрослый и сильный, и тем, что мы только курсанты. Что это ему некуда деваться по вечерам, а я хочу отдыхать все-таки, и в увольнительной бывать почаще, чем раз в семестр. Я припоминал все обиды и проваленные зачеты, я кричал, что он мог бы быть чуть снисходительнее и не доводить бедных мальчишек до исступления.