Живые игрушки для маньяка

Он погладил её вздувшийся живот, наблюдая, как она бьётся в цепях и как ее выворачивает от боли.

– Я тоже хочу почувствовать этот жар… – его голос стал низким, хриплым от возбуждения. Он расстегнул ширинку, высвобождая свой член – уже напряжённый, покрытый каплями смазки.

Он начал дрочить медленно, наблюдая, как она корчится перед ним, её живот всё ещё неестественно раздут от раствора. Его пальцы скользили по венам, собирая влагу, затем он резко приподнял её бёдра, вгоняя себя в её вагину одним движением.

Её лоно было сухим, воспалённым от предыдущих пыток – он вошёл с трудом, но это, кажется, только усилило его удовольствие. Она была повернута лицом к стене, но он повернул её лицо к себе, а потом начал кусать ее щеку. Девушка продолжала кричать. Её зрачки были расширены, губы дрожали, слёзы смешивались с потом. Каждый толчок заставлял анальную пробку глубже входить в неё, а живот – болезненно пульсировать.

Я видела, как её пальцы царапают стену, пытаясь найти хоть какую-то опору, но наручники не давали ей пошевелиться.

– Чувствуешь, как жжёт? – он наклонился к её уху, ускоряя движения. – Это я… и огонь внутри тебя… мы вместе…

Его бёдра бились о её ягодицы с мокрыми шлепками. Он то ускорялся, то замедлялся, наблюдая, как её лицо искажается от боли.

– Ты должна благодарить меня… – он стиснул её челюсть. – Я делаю тебя чище…

Потом он резко вошёл в последний раз, его член напрягся, выплёскивая сперму в неё. Она застонала – не от удовольствия, а от боли и отвращения, от ощущения, что теперь он тоже стал частью этого кошмара внутри неё.

Он вытащил себя, провёл пальцем по её промежности, собирая смесь жидкостей, затем засунул палец ей в рот.

– На вкус… как твоё будущее.

Он ушел, оставив несчастную ощущать, как жидкость прожигает ее кишки. Через несколько часов она уже не кричала. Она была без сознания. Потом пришли двое, открепили ее от стены и унесли куда-то. Она так и не пришла в себя.

Глава 8. Ты не виновата, что родилась грязной

Он пришёл в тишине. Не громко. Без звуков шагов. Просто появился – как всегда. И будто бы на этот раз – стал выше. Тень от него шла по полу, как от дерева, под которым никто не хочет стоять.

В руке – фонарь. В другой – связка ремней. А за ним – двое. Один из них в чёрной униформе, с закрытым лицом, второй – с каталкой. На каталке – она. Лиза.

Мы узнали её только по волосам. Лицо было в ссадинах, губы порваны, на одной щеке – гематома в форме ботинка. Она не дышала – вернее, дышала, но так, будто каждый вдох был ошибкой. Он развернулся к нам:

– Сегодня очищение. Вы хотели знать, что будет с нечистыми. Смотрите.

Мы не хотели. Но никто не отвёл глаз. Это было как смотреть на приближающийся поезд, зная, что стоишь на рельсах.

Он усадил её в кресло. Сам. Осторожно. Пристегнул каждую руку, каждую ногу. Даже голову – через металлическую дугу, что фиксировала шею.

Подошёл к столу. Положил перчатки. Надел. Щёлкнули резиновые края. Достал лезвие. Острое, узкое, хирургическое. Каждое движение – как в операционной. Но мы знали, это не операция. Это спектакль. Жестокий. На одного зрителя. То есть, на нас. Он встал рядом с Лизой и положил руку ей на плечо.

– Ты не виновата, что родилась грязной, – проговорил он. – Но ты виновата, что осталась такой.

Она хрипела, пыталась что-то сказать, но голос не слушался. Из уголка рта потекла слюна, перемешанная с кровью.

– Посмотри на меня, – сказал он. Она посмотрела.

Он провёл пальцем по её шее. Медленно. Потом достал из кармана фломастер и начал рисовать на её коже.– Сегодня я вырежу из тебя ложь. Вырежу с корнем. Как сорняк.

Мы с Алинкой переглянулись. У неё уже тряслись руки, у меня же – отошли пальцы. Они онемели от страха. Я гладила стену, как будто она могла спрятать меня. На теле Лизы появились тонкие синие линии. Одна вдоль ключицы. Другая – от лопатки вниз. Третья – по внутренней стороне бедра.

– Здесь, – он ткнул в ключицу, – ты хранишь стыд. Здесь – страх. А вот тут… – он коснулся живота, – ложь.

Он взял лезвие. Я чуть не закричала, когда оно коснулось кожи. Разрез был тонким. Почти красивым. Она вздрогнула, закусила губу до крови. Он не спешил. Каждое движение было точным, выверенным. Как будто он рисовал. Или вырезал по дереву.

– Не бойся, – сказал он. – Это не боль. Это путь.

Он продолжал. Слой за слоем. Кровь текла тонкими ручейками. Она шептала что-то – бессвязное, неразборчивое. Он прижал палец к её губам.

– Молчи. Чистка не терпит лжи даже в мыслях.

Затем он взял зажим. И вставил его в свежий надрез. Она взвыла. Запрокинула голову. Изо рта хлынула пена. Её тело дёрнулось – но ремни держали крепко. Он снял перчатки. Достал маленькое зеркальце.

– Посмотри, – сказал он. – Это ты. Настоящая. Без масок.

Она не смотрела. Плакала. Или просто вытекала – уже не слезами, а всем телом. Он взял ледяную воду и окатил её с головы. Она закашлялась.

– Я не чувствую рук… – прошептала. – Пожалуйста… пожалуйста…

Он не ответил. Развернулся к нам.

– Очищение – не для всех. – Он заглянул мне в глаза. – Завтра вы увидите финал. Если останется, что показывать.

Он ушёл. А она осталась. Кровавая. Тихая. Лишённая даже крика. Алина вжалась в угол. Вера – спала сидя. Или притворялась. А я… я сидела и повторяла про себя:

“Только не моё тело. Только не мою кожу. Только не мои тайны.”

Но я знала – он уже смотрит на меня.

Лизу принесли утром. Не в кресле. На каталке. Сложенная, как тряпичная кукла. Кожа – сероватая, с синеватым оттенком. Я подумала, что она умерла уже. Что он просто пришёл показать нам тело.

Но она дышала. Едва. Рвано. Тихо. Как будто внутри остался последний огонёк, и она сама не знала, почему он ещё горит.

Он открыл дверь. Каталка вкатились сама. Один толчок. Тело остановилось прямо напротив камеры Веры, где мы были втроем.

– Сегодня финал, – сказал он. – Мы с вами посмотрим, что бывает, когда душа отказывается очищаться.

Я сглотнула. Горло было сухим. Воздух в комнате будто стал гуще, липким. Пахло кровью. Старой. Подсохшей.

Он не ждал. Подошёл к столу, снял с него прозрачную ткань. Под ней – инструменты. Новые. Незнакомые. Что-то вроде шприца. Иглы. Зажимы. Тюбики с прозрачной жидкостью. И маленький мешочек, похожий на органайзер ювелира. Он говорил спокойно.

– Мы даём шанс каждому. Но если человек не хочет стать лучше – его нужно… отпустить. Он вытащил шприц.

– Не наказать. Не уничтожить. Просто… освободить от искажённого Я.

Он взял её руку. Она вздрогнула. Значит – всё ещё была с нами. Я слышала, как Алина что-то шептала. Молилась. Слёзы капали на пол. Вера – не реагировала. Она уже была где-то в другом мире. Он ввёл иглу в вену.

– Эта смесь отключает боль. Мы не хотим боли. Мы хотим правды.

Потом он взял лезвие. Не то, что раньше. Больше. Изогнутое. Провёл по внутренней стороне предплечья. Ровно. Медленно. Словно писал буквы. Кровь не текла. Только выделялась тонкой розовой полоской. Он промокал её салфеткой. Каждое движение – как ритуал.

– Теперь я вырежу ложь. – Разрез по животу. Горизонтальный. Как у операционного вмешательства.

Я вскинулась. Захотелось кричать, но изо рта не вышло ни звука. Он остановился, посмотрел на нас.

– Вы видите, как легко тело освобождается от грязи? Как оно поддаётся, когда перестаёт сопротивляться?

Он склонился к её уху.

– Скажи мне спасибо, Лиза.

Она открыла рот. Я увидела – язык распухший, синий. Она ничего не сказала. Только… моргнула. Один раз. Он кивнул.

– Принято.

И вонзил иглу прямо в сердце. Она не вздрогнула. Не зажалась. Только глаза остались открытыми. Он проверил пульс. Положил руку ей на лоб. Закрыл веки.

– Мы проводили её. Теперь ей не больно. – Он обернулся. Смотрел только на меня. – Ты будешь умнее, да?

Я не ответила. Только сжала кулак. Под ногтями – кожа. Моя. Кровь. Моя. Пока – моя. Он ушёл. Оставил тело. Оставил нас. Я не спала. Никто не спал. Алина дрожала. Вера снова стала пустой.

Я сидела в углу и смотрела на гвоздь. Ржавый. Он казался мне теперь оружием. Единственным. Пусть даже против стен. Если он придёт снова – я выберу: быть мёртвой или быть ею. Третьего он не оставляет.

Глава 9. Его секс – это тоже пытка

Он снова вошёл. Как будто это помещение – его спальня. Как будто мы – просто часть интерьера. На полу всё ещё лежало тело Лизы. Он прошёл мимо него, как будто это обычный мешок с мусором. И остановился у двери в нашу камеру.

Он не открывал. Просто смотрел. На меня. Я подняла взгляд. И пожалела об этом. Потому что в его глазах не было злобы. Там была… теплота.

– Привет, – сказал он. – Ты ведь умная. Это сразу видно.

Я промолчала. Алина, кажется, перестала дышать. Вера не отреагировала вообще. Как будто её тут не было. Он наклонился ближе. Говорил тихо, спокойно, будто мы с ним сидим на кухне и пьем чай за непринужденной беседой.

– Мне грустно. Ты знаешь? Вы всегда ждёте от меня чего-то плохого. Думаете, что я чудовище. И считаете, что я получаю удовольствие от боли. А я просто… Он развёл руками. – Убираю лишнее. Помогаю. Спасаю.

Я чувствовала, как кулак сжимает гвоздь. Остриё впилось в кожу – до мяса. Отлично. Я – жива. Я – ещё не его.

– С тобой будет по-другому, – сказал он. – Ты ведь слушаешь. Я видел, как ты смотрела на неё. Ты понимала. Ты уже понимаешь.

Я дёрнула плечом. Не знаю зачем. Просто… чтобы доказать себе, что я не застывшая. Он продолжил:

– Я не сразу решился. Не хотел пугать. Хотел, чтобы ты сама подошла. Но, знаешь, время идёт. А ты всё молчишь. Он подошёл ближе к двери. Положил ладонь на стекло.

– Завтра ты выйдешь со мной. Мы поговорим. Без ремней. Без кресла. Просто поговорим.

Я хотела сказать: пошёл ты. Но язык будто приклеился к нёбу. А он – всё знал. Всё видел.

Он приблизил свое лицо так близко, что я ощущала его дыхание на своей коже, и воздух как будто стал слишком густым от его тесного присутствия. Я вжалась в стену, но он не торопился. Вдох. Выдох. Его тень накрыла меня целиком, и я почувствовала, как внутри всё сжимается в ледяной ком.

– Ты дрожишь, – сказал он мягко, как будто утешая.

Его пальцы коснулись моего лица. Я не отвела взгляд – не потому что была смелой, а потому что не могла пошевелиться. Как кролик перед удавом.

– Какая ты хрупкая, – прошептал он, проводя большим пальцем по моей губе.

Потом резко прижался ртом к моей шее. Губы были горячими, влажными. Я замерла, стараясь не дышать.

– Не бойся, – он обнял меня одной рукой, другой схватил за запястье и прижал к стене. – Я не сделаю тебе больно.

Ложь. Его зубы впились в кожу у ключицы – н сильно, но достаточно, чтобы я вскрикнула. Он засмеялся тихо, довольный, и снова провел языком по тому месту.

– Ты вкусная.

Его руки скользнули по моему телу под одежду. Грубые ладони, шершавые от мозолей. Они обжигали, будто оставляли следы на коже. Я сжала зубы, но не сопротивлялась. Бесполезно. Он разорвал ткань – резко, без церемоний. Я почувствовала, как по спине побежали мурашки.

– Красивая, – пробормотал он, сжимая грудь так, что боль пронзила до рёбер.

Я не издала ни звука. Он прижался всем телом, вдавливая меня в стену. Его дыхание было горячим и тяжёлым.

– Почему ты не смотришь на меня? – он схватил за подбородок и заставил поднять голову.

Я посмотрела. В его глазах не было страсти. Только холодный, расчётливый интерес. Как у ребёнка, который отрывает крылья мухе. Он прижал губы к моим. Жёстко. Настойчиво. Я не отвечала. Мои зубы были стиснуты, тело – одеревеневшим.

– Открой рот, – прошептал он.

Я не послушалась. Он укусил меня за губу – резко, до крови. Я вскрикнула, и он воспользовался этим, проникнув языком внутрь. Горький вкус металла разлился по рту. Его руки опустились ниже, к поясу. Я зажмурилась.

– Смотри, – приказал он.

Я открыла глаза. Он расстегнул ремень. Я не дышала. Он достал член и потряс им передо мной. Он хотел, чтобы я видела. Я не боялась секса с этим монстром, после того, что он тут вытворял с нами, близость с ним – это не так страшно. Меня пугало другое, что он всегда знает, как тебя удивить болью. Он может преподнести ее так изощренно, что ты никогда не знаешь, чего от него ждать.

Когда он вошёл в меня, было только жутко и больно. Никакого предательского тепла, никакой постыдной реакции – только страх, только отвращение.

– Какая ты… тугая, – он застонал, впиваясь пальцами в мои бёдра.

Я смотрела в потолок. Считала трещины в бетоне. Один. Два. Три. Он двигался резко, грубо, будто не мной пользовался, а просто чем-то.

– Почему ты не плачешь? – прошептал он на ухо.

Я не ответила. Он схватил за волосы и дёрнул голову назад.

– Плачь.

Но я не заплакала. Только сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Кровь. Боль. Счёт. Четыре. Пять. Шесть. Он вышел из меня с тихим стоном, обмяк на мне, потом отстранился и начал дрочить. Его пальцы впились в мои бёдра, оставляя синяки. Он двигался резко, грубо, но вдруг остановился – будто вспомнил что-то.

– Ты слишком тихая, – прошептал он, и в его голосе была опасная игривость.

Потом его зубы сомкнулись на моём соске – не укус, нет, сначала просто сжатие, пробование на вкус. А потом – резкая боль, когда он рванул головой назад, будто хотел оторвать. Я вскрикнула, тело дёрнулось, пытаясь бежать, но он прижал меня ещё сильнее.

– Так-то лучше, – он засмеялся, и его язык скользнул по ранке, чувствуя солоноватый вкус крови.

Я пребывала в состоянии болевого шока. Его член двигался во мне не переставая, словно поршень, а сосок болел так, словно часть его реально откусили. И я не знала, так ли это. Я чувствовала, как теплая кровь течет по телу. А еще я видела его окровавленный рот, словно хищник только что свежую добычу.

Его рука схватила мои волосы, дёрнула так, что шея хрустнула. Губы прижались к уху – сначала просто горячее дыхание, потом влажный язык, скользящий по раковине.

– А если я… – его голос был притворно-задумчивым, – откушу тебе ушко?

И прежде чем я успела среагировать – его зубы впились в мочку. Не просто укус – а медленное, методичное сдавливание, будто он и правда пробовал, сможет ли оторвать. Я закричала, но он тут же заткнул мне рот ладонью.

– Тише, тише… – прошептал он, не отпуская ухо. – Ты же не хочешь, чтобы все услышали, как я с тобой играю?

Он отпустил ухо, оставив его горячим и пульсирующим, и снова двинулся внутри меня. Но теперь – не просто толчки. Он изменил угол, намеренно, чтобы каждый раз было больно.

– Вот так, – он дышал мне в лицо. – Чувствуешь, как твоё тело рвётся?

Я чувствовала. Остро, отчётливо. Его пальцы обвили моё горло – не для того, чтобы задушить, нет. Он пытался сдавливать ровно настолько, чтобы в висках застучало, чтобы мир начал терять чёткость.

– Ты сейчас вся… краснеешь, – он улыбнулся, наблюдая, как у меня темнеет в глазах. – Красиво.

Я уже почти не чувствовала тела – только боль, только его хриплое дыхание в ухо, только то, как он играет мной, как экспериментирует с моими пределами.

– Ты ещё не сломалась, – он прикусил мою нижнюю губу, пока она не лопнула. – Но это вопрос времени. И тогда я поняла – он не кончит. Не сегодня. Потому что для него это не про секс. Это про контроль.

Он резко встал и куда-то пошел. Я облегченно вздохнула, но он вернулся через пять минут. И он вернулся с иглами. Тонкие, блестящие на тусклом свете лампы. Разложил их передо мной на листе чистой бумаги – аккуратно, как хирург перед операцией.

– Ты боишься уколов? – спросил он, проводя пальцем по моей дрожащей руке. – Я не ответила.

– Неважно. – бросил он деловито. Первая игла вошла под ноготь безымянного пальца. Медленно, почти нежно, пока не уперлась в нервы. Я закусила губу. Молчи. Молчи.

– Ой, – он наклонил голову, – Кажется, не туда.

Вытащил. Вставил снова, под другим углом. На этот раз мир вспыхнул белым. Он ввел еще пять – между пальцами, в запястье, в нежную кожу внутренней стороны локтя. Моя рука теперь напоминала изделие вуду.

– Дергаться не советую, – предупредил он, проводя языком по моей шее.

Потом взял соль. Горсть крупных кристаллов, которые он втер в свежие ранки от укусов на груди. Я зажмурилась. Один. Два. Три.

– Открой глаза, – он шлепнул меня по щеке. – Я хочу видеть.

Слезы текли сами, предательски горячие. Он собирал их пальцем, подносил к моим губам.

– Попробуй. На вкус – как море.

Я плюнула ему в лицо. Он засмеялся.

– Наконец-то реакция.

Его пальцы впились в мои бедра, ногти оставляли кровавые полосы. Он вошел в меня снова, и иглы в руке сместились, пронзая плоть изнутри.

– Считай, – прошептал он, втирая новую горсть соли между наших тел.

Четыре. Пять. Шесть. Боль стала абстрактной – пульсирующей волной, отливами и приливами. Я плыла над ней, глядя в потолок. Он кончил со стоном, но не в меня – на окровавленные иглы в моей руке.

– Завтра, – вытерся о мою кожу, – мы попробуем раскаленные.

Глава 10. Пытка раскаленными спицами

Когда дверь закрылась, я вытащила иглы одну за другой. Кровь была теплой. Семь. Восемь. Девять. В углу своей камеры Алина тихо рыдала. Я поднесла окровавленные пальцы к губам.

Он пришёл на рассвете, когда в камеру сочился холодный серый свет из общего зала сквозь решётку. В руках у него была металлическая спица – длинная, тонкая, с заострённым концом. Он не торопился. Поставил на пол переносное устройство для нагрева, похожее на большую свечу – с языком живого пламени, потрескивающим в тишине.

Сел на корточки, словно устраивался поудобнее, и поднёс спицу к огню. Я наблюдала, как металл сначала приобрёл жёлтовато-красный оттенок, потом стал оранжевым, и, наконец, начал белеть – как кость, доведённая до кипения. Запах жжёного металла тут же смешался с сыростью камеры, пробирая до горла.

Он нагревал её медленно, с наслаждением, глядя не только на процесс, но и на мою реакцию. Это был спектакль. Его любимая прелюдия. Мой желудок сжался. Он делал это демонстративно – чтобы я видела, как всё начинается. Чтобы я ждала. И боялась заранее.

– Ты знаешь, что будет, – сказал он, поводя спицей перед моими глазами, чтобы я видела, как воздух дрожит над раскаленным металлом.

Я знала. И всё равно сердце застучало чаще, как только он произнёс:

– Прости, красавица, но ты знаешь – мне придётся тебя связать. Это ради твоей же безопасности. Я должен убедиться, что "процедура" пройдёт как следует.

Он схватил меня за руку и повёл в общий зал – туда, где стены впитали больше криков, чем воздух способен вынести. В центре стоял тот самый металлический стол. Я видела, как на нём умирали. Теперь – должна была лечь сама.

Он заставил меня лечь на холодную поверхность, жестом приказал не дёргаться. Я подчинилась. И в этот момент в голове возникла мысль: почему я не сопротивляюсь? Я ведь знаю, что он собирается делать. Знаю, что он будет мучить меня. Делать больно. Издеваться. Но я не двинулась. Не сказала "нет". Не дёрнулась.

Я просто лежала и ждала. Потому что боялась. Потому что он был сильнее. Потому что он уже сломал меня настолько, что тело знало своё место. Я ненавидела себя за это – за послушание, за тишину, за покорность.

Он начал привязывать меня – сначала запястья, потом лодыжки. Ремни были крепкие, впивались в кожу, не оставляя ни малейшей возможности пошевелиться. Я оказалась распятой, беспомощной, как насекомое на игле. Он проверил каждую застёжку и кивнул с удовлетворением. Всё готово. Я – готова. Для него.

Первое прикосновение было к внутренней стороне предплечья – неглубокое, почти небрежное. Кожа зашипела, запахло горелым мясом. Я не закричала сразу. Сначала только напряглась, затаила дыхание. Потом из горла вырвался протяжный, низкий стон – он вырвался сам, помимо воли, как будто выдавленный из груди огнём.

Глаза зажмурились сами собой. Голова закружилась. Воздух вокруг словно начал вращаться – то ли от боли, то ли от паники. Мне показалось, что стены начали плавать, а мир крутится с бешеной скоростью, как в карусели, с которой невозможно спрыгнуть.

Меня чуть не вырвало – вкус рвоты поднялся к горлу, горло сжалось, как будто внутри всё начало выворачиваться. Всё тело моментально покрылось испариной, липкой, ледяной, будто изнутри меня полыхнуло пекло.

Голова закружилась еще больше, в ушах зазвенело. Мир вокруг пошёл кругами – стены, потолок, даже воздух будто крутился. Я зажмурилась, вцепилась зубами в губу, пытаясь не закричать. Но внутри всё уже трещало, гулко пульсировало.

И тогда пришли мысли. Беспомощные, истеричные: За что? Почему я? Как же так получилось? Неужели это всё реально? Словно сама реальность треснула, и я упала сквозь неё в чужой ад, придуманный кем-то, кто ненавидит жизнь. И в этом аду теперь была я.

– А-а, – он улыбнулся, – вот оно.

Он любил эти моменты, когда мое тело предавало меня, когда инстинкты брали верх.

Вторая спица вошла глубже – в мягкую часть плеча, где мышцы были нежными и уязвимыми. На этот раз я услышала звук – короткое шипение, будто жареный бекон на сковороде. Мои нервы взорвались сигналами, мозг захлебывался в белом шуме.

– Ты сейчас вся… дрожишь, – он провел пальцем по моей щеке, собирая пот. – Как мышка в капкане.

Я пыталась отключиться, уйти в себя, но боль не отпускала. Она была слишком живой, слишком навязчивой. Краем глаза заметила, что этот гад перевозбудился. Он начал тихонько поглаживать пах, а потом расстегнул ширинку и выпустил свою восставшую плоть.

Я понимала, что его заводит моя боль, и если я буду более стойкой, то он, возможно, потеряет ко мне интерес. А может, наоборот… Будет больше пытать. В такие моменты правда тяжело соображать. Когда от боли скручивает все внутри, мозг просто отказывается работать.

Третье касание – к бедру. Медленное, мучительно ласковое, будто он выводил по моей коже имя собственной боли. Кожа сначала наливалась красным, затем темнела, пузырилась, как будто собиралась взорваться изнутри. Я чувствовала, как ткань плоти послушно поддаётся, трескается, расступается перед раскалённым металлом. Запах – плотный, удушающий – смесь сгоревшего мяса и металла – ударил в нос, и меня стошнило бы, если бы желудок уже не был пуст. Я сглотнула слюну, подступающую к горлу, стиснула зубы так, что в ушах зазвенело.

– Интересно, – протянул он, склонившись чуть ближе, – если я воткну это тебе в живот… ты умрёшь сразу? Или будешь долго истекать кишками?

Он не ждал ответа. Это была риторика. Но в его глазах я увидела не просто безумие. Там было жуткое, детское любопытство. Он действительно хотел узнать. Проверить. Эксперимент ради знания. Как ребёнок, втыкающий палочку в муравейник – не из злобы, а из тяги к пониманию. Только вместо палочки – раскалённая спица. И вместо муравейника – я.

Впервые за всё это время я испугалась по-настоящему. Не боли. Не унижения. А осознания: он не остановится. Никогда. У него нет границ. Нет предела. Ему интересно, как я устроена внутри – и он найдёт способ это проверить.

Он поднёс спицу к моему животу. Я инстинктивно напряглась, мышцы пресса сжались, пытаясь защитить внутренности. Бесполезно, конечно. Какая защита у распятого тела?

– Нет? – он нахмурился, как ребёнок, у которого вырвали игрушку. – Ладно. Сегодня ты и так хорошо поработала.

Он неторопливо повернулся к ведру и погрузил спицу в воду. Металл зашипел, пар с громким звуком рванул вверх, будто духи боли вырывались наружу.

– Завтра, – бросил он, не оборачиваясь, – мы попробуем что-то новенькое.

Он освободил меня от оков и пальцем показал, что я могу идти в свою камеру. Потом он пошел быстро к лестнице. Дверь закрылась. И только тогда я позволила себе задрожать. Ломко, беззвучно. Плечи мелко тряслись, кожа горела, глаза были сухими, как будто все слёзы уже сожгло изнутри. Я хотела прижаться ладонями к ожогам – найти хоть каплю утешения в прикосновении – но не посмела. Не трогай. Будет хуже. Из угла донёсся кашель. Хриплый, с надрывом.

– Держись, – прошептала Вера.

Я закрыла глаза. Держаться… но за что? За надежду? Её тут давно нет. За память? Она стирается вместе с кожей. Осталось только счёт. Один. Два. Три. Пока я считаю – я жива. Пока я считаю – я ещё не он.

Глава 11. Упрямая и сильная

Он пришёл утром. Медленно, как тень, как запах, от которого хочется закрыться, но ты не можешь – он уже внутри. Дверь открылась. Он заглянул. В глазах – никакой спешки. Он смотрел прямо на меня. И сказал:

– Пойдём.

Так, будто у меня был выбор. Будто я могла сказать «нет». Но мы все знали: это риторика. Это маска. Если бы я осталась – он бы вернулся. И забрал бы меня иначе.

Я поднялась. Словно тело отдельно от сознания. Алина тихо коснулась моего локтя. Её пальцы были ледяные.