Живые игрушки для маньяка

Как его яйца болтались в такт движений, влажные и тугие; как головка члена каждый раз на секунду показывалась у её губ, блестящая от слюны, прежде чем он снова вгонял себя внутрь; как её ноги дёргались по полу, будто она бежала в никуда.

Он ускорился, его дыхание стало прерывистым. Одна рука держала Алину за волосы, другая упёрлась в стену над ней.

– Глотай, – прошипел он, и её горло сжалось вокруг него в последний раз.

Потом он отшвырнул её. Она рухнула на бок, давясь, сипя, слюна и слёзы текли по её подбородку. А он поправил брюки и довольно ухмыльнулся.

Он ушёл, и тишина за ним показалась оглушительной. Я бросилась к Алине. Она дрожала, будто выжатая тряпка, и отплёвывалась слизью и кровью.

Она лежала на боку, сгорбившись, как будто её тело пыталось свернуться в клубок, чтобы защититься от мира. Я помогла ей подняться, и она тут же закашлялась – резко, надрывно, будто пыталась выплюнуть не только его сперму, но и само воспоминание о его прикосновениях.

– Дай мне воду… – прохрипела она, не глядя на меня.

Я помогла ей подняться. Она покачнулась, но удержалась на ногах. Глаза – красные, распухшие, лицо испачкано в слизи и слезах, но она всё ещё дышала. Это уже было чудом.

Я кивнула, но она уже метнулась к раковине, встроенной в стену камеры. Такие были в каждой – вместе с унитазом, чтобы мы могли справлять нужду и мыться. Он не любил грязь. Часто повторял, что мы «грязные не только снаружи, но и внутри».

Она включила воду, сразу окунула рот под струю, полоскала, отплёвывалась, снова пила – с жадностью, будто хотела вымыть из себя всё, что только что произошло. Вода пахла тухлым железом и чем-то болотным. Мы знали, что пить её нельзя. Она шла по старым трубам, насыщенная ржавчиной и черт знает чем ещё.

Но в тот момент, казалось, что Алина не думала об этом. Или, наоборот, думала слишком много – и потому хотела вымыться изнутри. Я схватила бутылку, которую принесли его помощники – одну из тех, что нам оставляли каждый день, аккуратно, без слов, словно по инструкции. Подала ей.

– Вот. Пей нормальную. Эта – чистая.

Алина обернулась на меня. В глазах – благодарность, стыд и страх. Она взяла бутылку, жадно отпила, села прямо на пол и разрыдалась в голос. Беззвучно. Тихо. Словно боялась, что он ещё рядом и услышит.

А я стояла рядом и держала её за плечи. Потому что это было единственное, что я могла сейчас дать.

Потому что иногда, когда боль уже ушла – остаётся только вода. И руки, которые не отпускают.

Алина плескала её в лицо, полоскала рот, выплёвывая розоватую жидкость, затем начала пить – жадно, отчаянно. И вдруг её тело содрогнулось – её вырвало прямо на пол. Я отвернулась, но не из-за отвращения. Просто потому, что не хотела, чтобы она видела мои слёзы.

***

Вера лежала, не двигаясь. Ей тоже было плохо. Мы с Алиной по очереди пытались напоить её из крышки от бутылки, но губы почти не размыкались. Я видела, как у неё дрожат веки – она была где-то внутри, за закрытыми дверями собственного сознания.