Живые игрушки для маньяка

Как его яйца болтались в такт движений, влажные и тугие; как головка члена каждый раз на секунду показывалась у её губ, блестящая от слюны, прежде чем он снова вгонял себя внутрь; как её ноги дёргались по полу, будто она бежала в никуда.

Он ускорился, его дыхание стало прерывистым. Одна рука держала Алину за волосы, другая упёрлась в стену над ней.

– Глотай, – прошипел он, и её горло сжалось вокруг него в последний раз.

Потом он отшвырнул её. Она рухнула на бок, давясь, сипя, слюна и слёзы текли по её подбородку. А он поправил брюки и довольно ухмыльнулся.

Он ушёл, и тишина за ним показалась оглушительной. Я бросилась к Алине. Она дрожала, будто выжатая тряпка, и отплёвывалась слизью и кровью.

Она лежала на боку, сгорбившись, как будто её тело пыталось свернуться в клубок, чтобы защититься от мира. Я помогла ей подняться, и она тут же закашлялась – резко, надрывно, будто пыталась выплюнуть не только его сперму, но и само воспоминание о его прикосновениях.

– Дай мне воду… – прохрипела она, не глядя на меня.

Я помогла ей подняться. Она покачнулась, но удержалась на ногах. Глаза – красные, распухшие, лицо испачкано в слизи и слезах, но она всё ещё дышала. Это уже было чудом.

Я кивнула, но она уже метнулась к раковине, встроенной в стену камеры. Такие были в каждой – вместе с унитазом, чтобы мы могли справлять нужду и мыться. Он не любил грязь. Часто повторял, что мы «грязные не только снаружи, но и внутри».

Она включила воду, сразу окунула рот под струю, полоскала, отплёвывалась, снова пила – с жадностью, будто хотела вымыть из себя всё, что только что произошло. Вода пахла тухлым железом и чем-то болотным. Мы знали, что пить её нельзя. Она шла по старым трубам, насыщенная ржавчиной и черт знает чем ещё.

Но в тот момент, казалось, что Алина не думала об этом. Или, наоборот, думала слишком много – и потому хотела вымыться изнутри. Я схватила бутылку, которую принесли его помощники – одну из тех, что нам оставляли каждый день, аккуратно, без слов, словно по инструкции. Подала ей.

– Вот. Пей нормальную. Эта – чистая.

Алина обернулась на меня. В глазах – благодарность, стыд и страх. Она взяла бутылку, жадно отпила, села прямо на пол и разрыдалась в голос. Беззвучно. Тихо. Словно боялась, что он ещё рядом и услышит.

А я стояла рядом и держала её за плечи. Потому что это было единственное, что я могла сейчас дать.

Потому что иногда, когда боль уже ушла – остаётся только вода. И руки, которые не отпускают.

Алина плескала её в лицо, полоскала рот, выплёвывая розоватую жидкость, затем начала пить – жадно, отчаянно. И вдруг её тело содрогнулось – её вырвало прямо на пол. Я отвернулась, но не из-за отвращения. Просто потому, что не хотела, чтобы она видела мои слёзы.

***

Вера лежала, не двигаясь. Ей тоже было плохо. Мы с Алиной по очереди пытались напоить её из крышки от бутылки, но губы почти не размыкались. Я видела, как у неё дрожат веки – она была где-то внутри, за закрытыми дверями собственного сознания.

Ночью я проснулась от шороха. Кто-то дышал. Не рядом. Не за стеной. А тут – в углу. Я приподнялась. Темно. Только свет от вентиляции в щели под потолком.

– Он приходит, когда ты спишь, – прошептала Вера.

Я вздрогнула. Она сидела. Прислонившись к стене. Глаза – в пустоту.

– Что он делает?

– Смотрит. Иногда шепчет. Иногда трогает. Иногда… даёт задания.

– Какие?

Она посмотрела на меня так, будто я задала неправильный вопрос. Не детский. Не взрослый. Просто бессмысленный.

– Молиться. О нём. Чтобы выжить. Или, чтобы стать такой, как он хочет.

Я хотела спросить ещё, но она легла. Как будто батарейка села. Как будто разрешила себе отрубиться. Я слышала её дыхание. Ровное. Как будто ничего не было.

***

Утром Алина начала царапать стену.

– Что ты делаешь?

– Плитка шатается. Здесь, смотри. – Она показала мне кусочек бетона, под которым была щель.

– Думаешь, там что-то есть?

– Хочу узнать. Хочется… хоть что-то сделать. Хоть шаг.

Мы обе по очереди ковыряли бетонной крошкой. Через полчаса я нащупала бумагу. Маленький свернутый лист. «Просто держитесь. Надежда умирает последней.»

– Это кто-то до нас? – шепчу.

– Или одна из нас.

Мы не знали. Но я поняла: кто-то выжил достаточно, чтобы предупредить. Кто-то уже пытался. А значит – мы не первые. И, возможно, не последние.

Запись в уме:

● Вера говорит. Но не всё. Как будто с фильтром.

● Кто-то оставил записку. Это не начало. Это – цикл.

● Алина хочет вырваться. Я тоже. Но пока – мы копаем ногтями по камню.

Глава 5. Голос в бетоне

Через сутки Вера снова заговорила. Но не с нами. Со стеной. Она сидела, повернувшись к холодному бетону, и что-то шептала. Одно и то же, снова и снова – монотонно, будто заведённая кукла:

– Он придёт. Он возьмёт. Он очистит…

Я не сразу поняла, что она говорит. Мы с Алиной переглянулись. Алина попробовала окликнуть её:

– Вера… Эй, Вера, послушай…

Без ответа. Я попыталась закричать. Позвать, остановить. Хотела, чтобы она просто замолчала. Просто снова стала собой. Но горло сжалось, как будто воздух здесь больше не годился для крика. Вера била себя по груди. Не сильно – просто прикасалась, словно проверяла, осталась ли там хоть капля жизни.

– Нам нельзя мешать, – выдохнула она. – Нам надо ждать…

А потом – тишина. Она опустила голову. Заснула? Потеряла сознание? Или… ушла куда-то в себя? Не знаю. Но от той Веры, которая раньше шутила, смеялась, уговаривала нас не сдаваться – осталась только тень. Пустая оболочка с чужими словами во рту.

Я сглотнула. Меня трясло. Потому что я знала – он с ней сделал что-то такое, от чего нельзя вернуться. Он не просто ломал тела. Он забирал людей у самих себя. И я не знала, что страшнее – боль, или то, во что ты превращаешься после неё.

Этой ночью мне не спалось. Мысли ворочались в голове, будто кто-то переворачивал угли в печке. Я встала и начала медленно ходить по камере. Потом вышла – двери, как всегда, не были заперты. Прошла мимо пустых камер. Заглядывала внутрь. Представляла, кто здесь был до меня. Кто может быть после.

Я думала о том, что кто-то будет жить в моей камере, когда я умру. Будет сидеть на том же месте. Смотреть на те же стены. Эта бедная девушка будет, как и я, надеяться, что когда-нибудь выйдет отсюда. Думать, что надежда умирает последней. А меня уже не будет. Он убьёт меня. А она даже не узнает, что до неё была я. Что я тоже страдала. Тоже верила. Что у меня когда-то была жизнь – и он её отнял. Всё забрал. Даже имя, даже голос, даже лицо, которое я больше не узнаю в отражении.

Я ходила по камерам и думала… В одной из камер я остановилась у раковины. Хотела просто проверить, идёт ли вода. Протянула руку, дёрнула кран – и вдруг заметила что-то странное. Между раковиной и унитазом, в самом углу, как будто спрятанное. Гвоздь. Маленький, ржавый, острый. Он лежал так, будто его туда кто-то спрятал. Или он сам туда закатился – и просто ждал, когда его найдут.

Я подняла его. Долго держала в руке. Чувствовала холод металла. Настоящий. Не иллюзия. Я вернулась и пошла в камеру к Алине, чтобы показать свою находку. Та проснулась, посмотрела на гвоздь и только кивнула:

– Уже лучше, чем ничего.

Мы начали ковырять стену. Там, где была щель. Там, где когда-то торчала записка. Или что-то ещё. Всё было лучше, чем просто сидеть и ждать, пока тебе вынесут приговор.

Я слышала, как Вера дышит рядом. Она была в камере Алины. Мы боялись оставлять ее одну… Она дышала мелко, странно. Как будто её грудь сдулась. И вдруг раздался ее голос:

– Если вы выйдете… не зовите меня. Я уже его.

Я посмотрела на неё. Лицо – пустое. Глаза – стеклянные. Мне стало по-настоящему страшно. Потому что её уже не было. Он сделал это с ней. Он уничтожил в ней человека. И я знала – если он дотронется до меня, я могу исчезнуть так же. А я… я не хочу.

Я сжала в ладони гвоздь. Остриё вонзилось в кожу. Пусть. Лучше кровь, чем пустота. Лучше боль, чем тишина.

Он пришёл утром. Мы почувствовали его раньше, чем услышали. Будто воздух стал тяжелее. Как будто комната перестала быть нашей – снова стала его. Он открыл дверь и просто стоял в проёме.

Вера даже не подняла головы. Не шелохнулась. Он прошёл к ней – медленно, будто прогуливался. Остановился между нами. Улыбнулся. Словно знал, что мы не спим. Что слышим каждое его слово, даже если не хотим.

– Сегодня вы будете смотреть, – сказал он. – Урок должен быть усвоен всеми.

И тогда я поняла – он сделает это с ней. При нас. И я не смогу отвернуться. И я не смогу забыть.

Он не торопится. Подходит к креслу, как к алтарю. Тонкие ремни болтаются с боков, как мёртвые змеи. Он наклоняется и поднимает их. Протирает, проверяет, затягивает. Все движения – плавные, чёткие, будто он делает это не в первый раз. И не в сотый.

– Вставай, – говорит он.

Вера не двигается. Он не повторяет. Просто берёт её за плечо, поднимает, как куклу, и усаживает в кресло. Та оседает, голова безвольно повисает.

– Ты должна быть благодарна, – говорит он, пристёгивая её. – Мы ведь хотим, чтобы ты была лучше. Ты же хочешь стать лучше, Вера?

Тишина. Только скрип кожи. Я сжимаюсь в комок. Пытаюсь отвести взгляд. Не могу. Я как загипнотизированная. И одновременно – как мишень. Он делает это для нас. Для меня.

Он берёт скальпель. Медленно. Почти с нежностью. Лезвие блестит под светом – ярким, как в операционной. Лампа гудит.

– Твоя проблема – в гордости, – говорит он, обращаясь не к ней. К нам. – Гордость делает женщину некрасивой. Упрямой. Пустой.

Он проводит лезвием по её щеке. Легко, едва касаясь кожи. По тонкой, нежной. Вера вздрагивает, но не кричит. В этот момент я улавливаю: она не с нами. Она уже где-то там. Внутри себя. Где нет боли.

– Повтори за мной, – его голос – как капли мёда в ушах. Сладкий, противный. – Я благодарна за исправление. Вера молчит.

Я хочу закричать: скажи! Просто скажи! Он тебя убьёт! Но горло – как бетон. Ни звука. Она открывает рот:

– Пошёл… – выдыхает.

И всё рушится. Он нажимает кнопку. Из стены выходит механизм.

Я слышала о таких – в фильмах, в статьях. Никогда не думала, что они настоящие. Клещи. Металлические. Гладкие. Хищные.

Он берёт её левую руку. Без слов. Вставляет средний палец в зажим. Затягивает. Скрип. И треск. Как будто ломается карандаш. Только это кость.

Вера не кричит сразу. Она дёргается. Рвётся. Но ремни держат. И потом – визг. Рваный, пронзительный. Как будто кто-то режет воздух.

Я обхватываю голову руками. Алина – в углу, закрыла лицо. Но я всё равно слышу. Каждый раз, когда он нажимает. Каждый раз, когда она бьётся в ремнях.

– Повтори, – говорит он. – Признай, что это во благо.

Она рыдает. Впервые. Не от боли – от унижения.

И шепчет:

– Я… благодарна… за исправление…

Он отступает. Снимает зажим. Плоть с пальца – красная, вздутая. Кровь капает, и я вижу, как капли падают на пол. На белый кафель. Красные пятна. Как метки. Он смотрит на неё, как на картину.

– Хорошая девочка. Сегодня ты сделала шаг вперёд. Завтра будет второй.

Поворачивается и идёт к двери. Проходя мимо меня, останавливается. На секунду. Смотрит. Глаза в глаза. Я не дышу.

– Ты следующая, – шепчет он.

И выходит. Свет гаснет. Я остаюсь в темноте. С гвоздём в руке. И с ощущением, что кость внутри меня уже тоже треснула.

Глава 6. Испытание первым страхом

Он появился внезапно. Дверь скрипнула – едва слышно, но воздух изменился. Я сразу поняла – что-то не так. Он не просто пришёл. Он принёс кого-то. Я подняла голову. И увидела её.

Молодая. Маленькая. Почти ребёнок. На вид лет восемнадцать, не больше. Тощая, в порванной толстовке, волосы слиплись от грязи и слёз. Она пыталась стоять, но ноги подкашивались. Он держал её за плечо, будто выставлял напоказ.

– Знакомьтесь, – сказал он. Спокойно. Даже с улыбкой. – Это новая. Вы ведь любите, когда я приношу что-то свежее?

Мы молчали. Никто не шевельнулся. Даже Вера – теперь почти статуя, с потухшим взглядом. А я… я чувствовала, как что-то в животе сжалось в узел. Он смотрел на нас – не ждал ответа, просто наслаждался тишиной.

А потом наклонился к девочке и прошептал что-то ей на ухо. Она вжалась в него, как будто он был её отец или спаситель. Слёзы текли по её лицу, но губы шевелились. Молила.

– Пожалуйста… пожалуйста, не надо… я ничего не сделала…

Он кивнул.

– Вот и хорошо. Тогда докажи.

Он подтолкнул её вперёд. Она пошатнулась, упала на колени. Он спокойно зашёл за ширму, и через минуту вернулся… с ведром. Металлическое. В нём – лёд и вода. Настоящий, крупный лёд, который хрустел, как кости.

– Испытание первым страхом, – сказал он. – Вода. Удивительно, как она напоминает утробу. Но большинство из вас – боится вернуться туда, откуда пришли. Он взял её за волосы. Она закричала. Я вскинулась – инстинктивно, бесполезно. Он опустил её голову в ведро. Молча. Без эмоций.

Шорох льда. Бульк. Вода выплеснулась. Девушка дёргалась. Пыталась подняться. Он держал её, как будто это ничего не стоило.

Он считал вслух:

– Раз… два… три… четыре…

На седьмой секунде она вырвалась, захлебнулась воздухом. Захрипела, захлюпала. Он отпустил её.

– Слабовато.

– Пожалуйста… – прошептала она. – Я не понимаю… За что?..

Он склонился к ней, сел на корточки, заглянул в глаза.

– Ты здесь, потому что ты грязная. Но у тебя есть шанс стать чище.

Она всхлипнула. Он снова взял её за волосы. Я закусила губу до крови. Второй раз он держал её дольше. Одиннадцать секунд. Она обмякла, когда он отпустил. Вода стекала с её лица, с волос, с подбородка. Как будто её крестили. Только не в жизнь. А в ад.

– В следующий раз ты побудешь там дольше, – пообещал он. – Главное – постарайся понять, что это всё ради твоего блага.

Его голос звучал почти отечески, пока он затягивал верёвку на её запястьях. Кожа под узлом сразу побелела. Он поставил её на четвереньки перед ведром, где чёрная вода отражала перекошенное лицо несчастной.

– Не дёргайся. Иначе будет хуже.

Его пальцы впились в её бёдра, ногти оставили красные полумесяцы, когда он раздвинул её ноги шире. Оголённая промежность дрожала под его взглядом – влажная от страха, но не от желания.

– Считай секунды. Это научит тебя терпению.

Он вошёл в неё резко, без подготовки, в тот же момент схватив её за волосы и погрузив лицо в воду.

Я видела всё. Её спина выгнулась неестественной дугой, когда он вогнал себя в неё до основания. Его член – толстый, с пульсирующими венами, весь блестящий от её крови и его смазки – исчезал в её покрасневшей промежности, которая уже была припухшей от насилия. Каждый раз, когда он выходил почти полностью, я видела, как её растянутое отверстие на мгновение не смыкалось, обнажая розовую слизистую, прежде чем он снова входил с мерзким хлюпающим звуком.

Пузыри воздуха поднимались к поверхности воды сначала частой цепочкой, потом всё реже. Его мошонка, покрытая каплями пота, тяжело билась о её бёдра при каждом толчке, оставляя влажные отпечатки на её коже. Я видела, как напрягаются его ягодичные мышцы, когда он входит особенно глубоко, как его живот втягивается в момент кульминации.

"Пять… шесть… семь…" – его голос звучал спокойно, будто он читал лекцию, а не насиловал и топил одновременно. Его пальцы в её волосах сжимались сильнее с каждой цифрой, прижимая её лицо ко дну ведра. Вода стала мутной от её слёз и слюны.

Когда он добрался до "десять" и выдернул её голову из воды, её лицо было синюшным, губы дрожали, изо рта хлынула струя воды вместе с хриплым воплем. Но он не остановился – его член, покрасневший от трения, продолжал методично входить и выходить, растягивая её воспалённые складки. Я видела, как её анус судорожно сжимался в такт её рыданиям. Возможно, он до этого уже трахал ее в задний проход. Судя по всему, ему нравилось входить больше через заднее отверстие.

– Повторим? – он улыбнулся, проводя пальцем по её мокрой щеке, затем снова схватил за волосы. Его член всё ещё был твёрдым, покрытым смесью её слёз и его смазки. Он знал – она выдержит ещё несколько циклов. Или не выдержит. Ему было всё равно.

– Нет… пожалуйста, не…

Ее хриплый шёпот оборвался, когда он резко перевернул её, прижав животом к холодному полу. Вода с её волос капала на бетон, смешиваясь с кровью из расцарапанных колен.

– Ты думала, я закончил? – Он провёл головкой члена между её ягодиц, собирая влагу с её кожи. – Ты грязная и внутри, и снаружи. Надо очистить всё.

Он плюнул себе в ладонь, смазал ее анус, который уже был воспалён от предыдущих «уроков». Когда он нажал – она закричала. Он опять повернул ее и поставил раком перед ведром. Все это время она отчаянно кричала.

Крик превратился в бульканье, когда он снова погрузил её лицо в ведро.

А потом он начал входить в ее анальное отверстие. Его член входил в её анус медленно, с противным хрустящим звуком. Её тело билось в конвульсиях, но верёвка впивалась в запястья, не давая вырваться. Вода в ведре забурлила – девушка пыталась держаться, но её лёгкие уже горели. Его яички напряглись, ударяясь о её промежность, когда он вошёл до конца.

– Считай, – он начал двигаться, – Или ты уже забыла цифры?

Она не могла ответить. Только пузыри поднимались к поверхности – сначала часто, потом всё медленнее.

Он ускорился. Её анус растягивался, покрасневший, болезненно-блестящий. Каждый толчок заставлял её тело дёргаться, но он держал её под водой крепче, крепче…

– Десять, – наконец выдохнул он, вытаскивая член.

Когда он отпустил её волосы, она рухнула на бок, выкашливая воду. Её анус остался приоткрытым, пульсирующим.

– Надо будет еще повторить, – он потрепал её по щеке. – Пока не научишься задерживать дыхание как следует.

И ушёл. А она осталась лежать на полу. Мокрая. Холодная. Без имени. Мы не знали, кто она. Но теперь знали, как она умрёт.

Она не спала всю ночь. Мы слышали её всхлипы – негромкие, сдавленные, как будто она боялась разбудить кого-то ещё. Хотя здесь никого нельзя было будить. Здесь не спали вообще.

Она сидела, обняв себя за колени, дрожала. А я – просто смотрела. Смотрела и думала: как скоро он вернётся? И когда придёт снова – к ней… или ко мне?

Глава 7. Жесткий допрос с пытками

Утром дверь открылась. Он вошёл, как будто просто проверяет – живы ли мы. В руке у него была папка. Бумаги. Он сел на стул напротив девушки – аккуратно, на расстоянии.

– Имя, – сказал он.

Она молчала. Лишь глянула на него снизу вверх, взглядом щенка, которого ударили и бросили.

– Имя, – повторил, но уже чуть мягче. Будто предлагает сыграть в игру. – Давай начнём с простого. Как тебя зовут?

Она сглотнула.

– Л… Лиза…

Он кивнул.

– Хорошо. Видишь, это уже шаг вперёд. Теперь – скажи, где ты была вчера в полдень?

– Я… я… шла домой… из колледжа…

Щелчок. Он достаёт что-то из папки. Фото. Папку он держит так, что мы не видим, что на ней. Только она. Только он.

– Ты была в торговом центре. С парнем. Верно?

Она побледнела.

– Это… это было позавчера…

Он качает головой.

– Ты врёшь.

Сигнал. Дверь за его спиной открывается. Заходит механизм – будто выдвигается из стены. Электрошокер. Он не даёт пафоса. Просто берёт её за запястье – и пускает ток. Она задыхается. Изо рта вырывается что-то странное – не крик, не всхлип. Просто звук. Голый. Больной. Как будто боль вырвалась из неё сама. Он отпускает.

– Где ты была?

– В торговом центре! Я не хотела врать, я испугалась! – быстро, сбивчиво. Он улыбается.

– Уже лучше. Теперь скажи… за что тебе стыдно?

Она в замешательстве. Моргает. Трясёт головой.

– Я не… Я не знаю…

– Подумай. У всех есть стыд. Особенно у девушек.

Он смотрит на нас. Я отвожу взгляд. Он делает паузу – потом берёт металлический зажим и щёлкает им в воздухе.

– Хорошо. Тогда я подскажу. Я дам тебе список. А ты выберешь то, что правда. Ладно?

Она кивает. Он зачитывает:

– 5. Издевалась над младшими.– 1. Воровала деньги у матери. – 2. Спала с женатым. – 3. Писала подруге, что её ненавидишь. – 4. Сделала аборт.

Она трясёт головой.

– Ничего из этого… я… клянусь…

Он медленно встаёт.

– Значит, ты – идеальна? – он подходит ближе. – Значит, я – лжец?

– Н-нет… я просто… я боюсь!

Он берёт её руку. Щёлк – зажим захлопывается на ногте. Она вскидывается – дёргается, срывается с голоса. Он не давит – просто держит. Пока она не начинает говорить сама.

– Аборт! Я делала аборт! Я случайно залетала, я не знала, что делать! Он был старше, он обещал…

Она рыдает. Грудь ходит ходуном. Слова слипаются. Он кивает.

– Вот и хорошо. Вот мы и начали. – Он отпускает зажим. – Ты просто почти молодец.

Он отпускает ее. А она остаётся сидеть, согнувшись, как щепка. И всё, что мы слышим – это её шёпот:

– Я не хотела. Я не хотела. Я не хотела…

А я думаю только об одном. Если он спросит меня – я совру. Потому что говорить правду ему – значит дать ключ от себя. А он уже знает, как открывать.

– К стене. – Его приказ прозвучал как щелчок затвора. Девушка, всё ещё дрожащая от предыдущих пыток, попыталась встать, но её ноги подкосились. Он вздохнул, схватил её за волосы и потащил к бетонной стене, где из ржавых креплений торчали кольца для наручников.

Её запястья щёлкнули в холодных манжетах, ноги раздвинули и приковали к полу специальными ремнями. Ягодицы разошлись, обнажив воспалённый, ещё не заживший анус. Он провёл пальцем по её промежности, насмешливо цокнул языком:

– Какая неаккуратность. Надо продезинфицировать.

Из своей чёрной сумки, пропитанной запахом меди и формалина, он извлёк металлический наконечник от клизмы – длинный, с устрашающим блеском хирургической стали, слишком толстый, чтобы восприниматься как что-то медицинское. Он был создан не для лечения. Он был создан для боли.

Эта сумка была его постоянной спутницей. Тяжёлая, надутой формы, будто кожаный мешок для зла. Он приходил с ней снова и снова, и каждый раз вытаскивал нечто новое – инструмент, от одного вида которого хотелось сжаться в угол и забыть, как дышать. Клещи, щипцы, иглы, жгуты, химикаты… Её содержимое менялось, но эффект оставался прежним: ужас и ожидание боли, которая всегда приходила.

Без предупреждения он ввёл его внутрь. Девушка выгнулась, как под током, но крик захлебнулся у неё в горле – только глухой стон, вырвавшийся сквозь закушенные губы. Её пальцы сжались, ногти впились в бетон. Это было начало.

Он достал из сумки прозрачный пакет, наполненный алой, густой субстанцией, напоминающей кровь, но с пузырьками газа, как будто она жила. Поднёс к свету, глаза у него загорелись, как у ребёнка, нашедшего любимую игрушку.

– Специальный раствор… – прошептал он с наслаждением. – Не расплавит кишки, нет… Но будет жечь. Жечь каждую стенку изнутри. Словно ад в тебе начинается с прямой кишки.

Он улыбнулся, будто предвкушая её внутренний пожар, и медленно начал вливать содержимое.

Реакция тела была не моментальной. Сначала – тишина. Лиза замерла, как будто не до конца понимала, что происходит. Потом живот начал раздуваться, кожа натянулась до блеска, как барабан, натянутый слишком туго. Её глаза расширились. Ещё секунда – и всё тело дёрнулось, словно через него пропустили ток.

Через пять секунд она забилась в конвульсиях, судороги сотрясали её от бёдер до плеч. Через десять – из её глотки вырвался визг. Пронзительный, скрежещущий, животный.

– Прошу! Не надо! Жжёт! – голос сорвался на истеричный вопль. – Вытащи! Вытащи ЭТО!

Он подошёл ближе и прижал ладонь к её лицу, перекрывая ей рот, но не глаза. Глаза должны были всё видеть. Он склонился и прошептал:

– Тише, тише… Эта ночка будет жаркой. Но огонь очищает. Помнишь, мы об этом говорили?

Потом он продолжил надавливать на пакет, чтобы остатки быстрее вошли в ее тело. Когда пакет опустел, он вынул наконечник и тут же вставил анальную пробку – массивную, с замком.

Он провёл рукой по её вздувшемуся животу, как будто ласкал что-то священное, любуясь, как под кожей пульсирует ужас. Она продолжала биться в цепях, корчась, захлёбываясь криками и слюной. Её мышцы сводило, суставы выгибались под неестественными углами, а из горла вырывался сдавленный рык боли.

– Отлично. До утра с тобой ничего не случится, – добавил он почти ласково, как будто говорил с ребёнком перед сном.

Он отступил на шаг, наблюдая за тем, как она с каждым вдохом всё сильнее судорожно дёргалась. Его лицо оставалось спокойным, почти умиротворённым. Как у художника, завершившего особенно изощрённую работу.