Кавказская слава России. Время героев

– Пусто! – крикнул Якубович, оборачиваясь в седле, и Ван-Галену почудилось в его голосе разочарование. Дальше он добавил несколько слов по-русски, в которых испанец разобрал только фамилию офицера.

– Дементьев! Вернитесь, поручик, к князю, доложите, что все спокойно и можно спускаться в долину…

Они пересекли плоскость и поехали по узкой тропе, прорезанной вдоль склона, уходящего вверх так круто и высоко, что Ван-Гален, как ни задирал голову, не смог рассмотреть гребень да еще против палящего солнца. Тропа была узка и поката, лошади шли по двое и осторожно приседали на задние ноги. Несколько удальцов, завалив дорогу камнями, вполне могли бы удерживать проход против всего отряда Мадатова. Якубович будто подслушал его размышления.

– Быстрее бы нам отсюда убраться, дон Хуан. А как здесь разгонишься? Только вниз.

Он небрежно махнул рукой в сторону обрыва, падающего на несколько сотен саженей. Даже лошадь его избочилась и подалась влево, прижимаясь к стене.

– С другой стороны: ну поставят они завал. Так мы тоже коней положим. Популяем друг в дружку. А там пушку подтащим, и только брызги… Нет, не ждет нас никто. Носом чую. Внизу будут встречать…

Часа через два отряд спустился в долину, поросшую лесом. Невысокий колючий кустарник, сменился кряжистыми деревьями, перекидывавшими через дорогу мощные сучья. Земля сделалась мягче, воздух прохладнее, лошади подняли головы и зашагали быстрее. Но версты через две всадникам пришлось спешиться.

Разлом разделил долину на две почти равные части. Расщелина саженей четыре-пять шириной пересекала просеку, теряясь в лесу и слева, и справа. Через трещину переброшены были три голых ствола, окоренных временем и почерневших. Комли их, заметил Ван-Гален, уже тронула гниль.

Якубович пнул носком среднее бревно и пробормотал русскую фразу, которую и не подумал переводить. Медленно обвел глаза дальний берег, прищурился, отдал карабину Ван-Галену.

– Прикройте меня, дон Хуан.

Испанец послушно укрепил оба приклада под мышками, но понимал, что, случись на той стороне засада, ни капитану, ни ему не дадут сделать лишнего вздоха.

Между тем Якубович, расставив в стороны руки, довольно ловко пошел, ставя развернутые ступни на два соседних ствола. Спрыгнул на землю, выхватил кинжал, шашку и всмотрелся сквозь плотный подлесок. Пошел к ближним кустам, отогнул пару веток и обернулся.

– Никого! Можно!

Оба слова он произнес сначала по-русски, потом повторил по-французски. Ван-Гален, чувствуя, что на этой стороне он остался за старшего, начал распоряжаться.

– Вы… вы… вы… вы… и вы тоже… – показал он по очереди пальцем. – На ту сторону.

Он знал, что армейские офицеры французского языка не понимают практически вовсе, и постарался, чтобы жесты его были понятны без слов.

Пятеро отобранных с оружием наготове осторожно перешли мост и скрылись в лесу. Якубович же переметнулся обратно.

– Пешие перейдут, это без разговора, – стал размышлять он вслух, все оглядываясь через плечо на узкую подгнившую переправу. – Но лошади! А повозки, орудия… Подождем генерала, пусть решит и прикажет…

Валериан спокойно ехал в середине колонны, почти отпустив поводья, стараясь не мешать жеребцу. Умное животное лучше его знало куда ставить ногу, где собраться, где присесть или, напротив, прыгнуть. Также он не теребил офицеров, вполне доверяя полковникам Ромашину, что командовал передовым батальоном, и Коцебу, следившему за порядком движения. Время от времени он замечал, как мимо строя протискивается молодой, быстроногий поручик или же прапорщик, но не окликал его, зная, что это начальник штаба посылает адъютанта проверить, как шагает пехота, достаточно ли людей у орудий.

О доме он запретил думать с позавчерашнего дня, с того самого часа, как прискакал посланец сообщить о возмущении в Казикумухском ханстве, об осаде Чирагской крепости. Он уверил себя, что Софья здорова, что охрана надежна, и теперь пытался увидеть лишь то, что ожидало его впереди, по ту сторону гор.

С комендантом крепости Овечкиным он не был знаком, но и никогда не слышал о нем худого отзыва. А потому был уверен, что капитан храбрый, распорядительный офицер, такой же, как и многие другие в Кавказском корпусе, от поручика до майора: в потрепанном, латаном-перелатанном пехотном мундире, а скорее даже в купленной или вымененной черкеске, в мягкой, опять же неформенной обуви. Он прочел за свою жизнь, может быть, полторы книжки, знает по-французски не более полудесятка слов, да и те произносит неверно, запинается, докладывая начальству, распинает солдат в выражениях, не прописанных в уставах, но он же будет спокойно раскуривать короткую гнутую трубочку, когда в полуаршине от него мягко шлепаются в земляной бруствер чужие пули.

Валериан был уверен, что неизвестный ему Овечкин сам крепость не сдаст, хоть бы на каждого солдата в его гарнизоне и приходилась сотня воинов Сурхай-хана. По крайней мере такое число сообщил раненый гонец. По опыту Валериан разделил его смело на десять, и все равно выходило, что сын казикумухского хана привел к Чирагу несколько тысяч воинов. Они вполне могли обложить крепость и, не теряя людей на приступах, переморить защитников крепости голодом и особенно жаждой. Потому Валериан и повел пехоту с несколькими орудиями кратчайшим путем, через отроги Кавказских гор, через снежные перевалы, надеясь, что один слух о его скором марше заставит Рашид-бека оставить крепость, очистить аул и подняться вверх, прикрывая Хозрек.

Он помнил, как сумел ошеломить Абдул-бека и всю Табасарань, но на этот раз решил не отбирать лучших, зная, что за него эту задачу выполнили годы войны в горах. Один батальон с казаками, батареями ракет и тяжелых орудий отправил через Ширванское ханство, через Шемаху, увлекая за собой милиционеров из местных. Основные же силы пехоты и присланный ему Ермоловым сборный эскадрон офицеров Мадатов потащил напрямую. Но, как бы ни были подготовлены его люди предыдущими переходами, Кавказский хребет оказался препятствием страшным. Накануне вечером Коцебу, присев на корточки в низкой палатке, прочитал ему, щурясь при неверном свете свечи, список раздавленных камнями, сорвавшихся в пропасть, потерявшихся вовсе, стерших до крови ноги, изнемогших от холода. Боевые потери еще не начались, а санитарные подошли уже к полусотне.

Валериан приказал подполковнику тяжелобольных уложить в санитарные фуры и приставить к каждой полувзвод, чтобы помогали лошадям по необходимости; тех, кто мог еще двигаться сам, – разгрузить, забрать мешки, ружья, но держать их в строю. За весь день он не видел ни одного горца, но всем своим существом чувствовал, что не одна пара глаз следит за русскими из-за скал, выросших на ближайших склонах. И знал доподлинно, что отставших, брошенных без охраны, вырежут в течение получаса. Причем те, кому удастся умереть сразу, будут куда счастливей своих товарищей.

Колонна остановилась, и молодой подпоручик – курносый, лобастый и разрумянившийся на чистом холодном воздухе – вдруг вынырнул перед мордой коня.

– Ваше сиятельство! Провал впереди. Мост…

Валериан знаком приказал ему замолчать. Сам он хорошо понимал, какое препятствие могло остановить авангард, но не желал, чтобы весть эта пролетела по рядам и смутила уставших солдат.

Он толкнул коня, стоящие впереди расступились поспешно, и проехал шагом до самой расщелины. Якубович, уже взмокший и несколько потерявшийся, кинулся было рапортовать, но Мадатов не стал его слушать. Перед самым мостом конь заартачился, попытался было податься в сторону; Валериан стиснул его коленями, и умный зверь тут же перестал своевольничать, покорно и осторожно тронул копытом крайнее справа бревно. Тут же Валериан совсем отпустил поводья и выпрямился в седле, пытаясь точно отыскать центр тяжести, чтобы не помешать животному.

Три ствола, каждое сажени полторы, наверно, в обхвате, лежали так плотно, как только позволяли обрубленные наскоро сучья. Набросанные поперек ветки составляли настил, непрочный, подгнивший и, в общем, казавшийся больше помехой, чем поддержкой. Конь, вытянув шею и словно бы затаив дыхание, медленно и бесшумно опускал ноги, слегка раздвигая копытом мусор, нащупывая безусловно верную опору. Склоны, на которые опирался мост, поросли густым кустарником, уходили далеко вниз, постепенно сближаясь, и там, почти невидимый сверху, грозно рычал поток, прыгал без устали с камня на камень, жадно поджидая очередную жертву.

Ван-Гален остановился, сжимая обеими руками срубленный только что стволик, и неотрывно смотрел на прямую спину князя, не едущего, а точно плывущего над провалом. Генерал сидел ровно, не напрягая ни единый мускул, словно бы это и не его нес над пропастью косматый вороной жеребец. Все в отряде молчали, и даже птицы, казалось, притихли в кронах, нахохлились и, раскрыв клювы, следили за смельчаком.

Где-то на последней трети моста конь вдруг оступился, вздрогнул и замер, удерживая равновесие на трех ногах и нащупывая опору четвертой. Валериан остался сидеть неподвижно, не позволяя себе не то что сблизить колени, но и на миг опустить веки. Он только прищурился, и берег перед ним, только что бывший таким близким, вдруг расплылся и отступил много дальше. Он хорошо понимал, что конь либо выправится сам, либо увлечет его за собой туда, вниз, в страшную тьму провала. Жеребец медленно перенес вес, нагружая передние ноги, чуть качнулся, переступая, и всадник, также не торопясь, небольшими порциями выдохнул запасенный легкими воздух.

Вороной не спеша, аккуратно пробуя почву, одну за другой переставил ноги с моста на берег, и тут, почувствовав себя в безопасности, прыгнул прочь от обрыва. Валериан дал шенкеля, потянул повод, конь сделал резкий вольт [20] и заржал. В ответ ему сотни глоток грянули согласным хором «Ура!». Дон Хуан тоже самозабвенно кричал вместе со всеми, влюбленными глазами пожирая статную фигуру генерала. Только тут Валериан позволил себе расслабиться, чуть нагнулся и оперся на луку локтем, другой рукой охлопывая шею конька.

Первым вспомнил о своих обязанностях Коцебу.

– Егеря! На ту сторону быстро! Развернуть охранение…

– Первый взвод! – подхватил полковник Ромашин. – Побежали, родные!.. Второй взвод следом!..

После того как командир отряда проехал мост верхом, пехотинцам жаться было бы совсем стыдно. Цепочкой, один за другим, егеря пробежали по стволам и так же, «веревкой», скрылись в кустарнике. За ними двинулся второй взвод, взяв правее саженей на двадцать, так, чтобы проверить и перекрыть ущелье по всей его ширине. Следом двинулись офицеры сводного эскадрона. Якубович хотел так же, как и Мадатов, послать коня на мост, оставаясь в седле, но генерал приказал спешиться так повелительно, что драгун и не подумал ослушаться. Ван-Гален этому приказу втайне обрадовался. Лошадь под ним была не своя и чересчур своевольная; иногда чересчур бойко скакала по осыпи и скользила, а то терялась в простой ситуации, и приходилось посылать ее силой. Испанец взял ее двумя руками за повод и осторожно, развернувшись вполоборота, пошел медленно по свежему настилу, который они успели набросать частью до появления генерала, частью после того, как Мадатов форсировал мост. Лошадь всхрапывала, косила огромным лиловым глазом, но все-таки шла. Когда дон Хуан вывел животное на твердую землю, он украдкой, так, чтобы не видели другие офицеры, перекрестился.

Весь отряд перебирался через расщелину более двух часов. Начальник штаба оставался на другом берегу до последнего солдата, сидел верхом и громогласно распоряжался. Валериан, также не оставляя седла, следил, как двигаются его люди, изредка в полный голос подбадривая солдат и кидая распоряжения офицерам.

Обошлось без потерь. Несколько раз особенно неуклюжие или неудачливые рядовые проваливались сквозь ветки настила, но товарищи выдергивали их, ухватив за локти и плечи. Тяжелей всего пришлось артиллерийской прислуге. Лошадей выпрягли и провели поодиночке, передки тоже перевезли не особенно напрягаясь, но сами орудия пришлось снимать со станков и тащить волоком по каткам, подготовленным наспех из сваленных тут же стволов. Пушкари и отряженные в помощь им мушкетеры обвязали стволы веревками, растянули концы и осторожно перетягивали чугунные чудища через скрипящий и стонущий от непомерной нагрузки мост.

Пока собирали орудия, ставили стволы на лафеты, подгоняли зарядные ящики, подводили к дышлу упиравшихся лошадей, Якубович, изнывавший давно от безделья, вынул кинжал и принялся счищать кору с огромного бука, вымахнувшего к небу на опушке прогалины.

– Господа! – крикнул он. – Оставим свои имена потомству в память и в поучение. Когда-то еще кто-нибудь придет в это ущелье по нашим следам. Пусть читает и удивляется тому, что проходили здесь русские и раньше.

Офицеры с охотой доставали ножи, вставленные по горскому обычаю в ножны кинжалов, и, вытянувшись цепочкой, по очереди вырезали инициалы, с трудом продвигая лезвие в необычайно твердой древесине чинары. Ван-Гален подумал, что сама природа не хочет признавать свое поражение. Он спрятал нож и подошел к генералу. После общего напряжения сил ему казалось вполне доступным делом заговорить с командиром отряда первым.

– Ваше превосходительство! Господин генерал-майор! Как вы посоветуете назвать этот мост?

Валериан оглядел испанца, уже не столь щеголеватого, утомленного, испачкавшего мундир клейким древесным соком и кусочками мелкой щепы, и усмехнулся. Он подумал, что Новицкий, кажется, был прав, и он приобрел храброго, расторопного офицера.

– Чертов! – сказал он громко, чтобы его услышали все стоящие рядом, и тут же повторил по-французски: – Чертов! Не думаю, что нам стоит подыскивать для него другое название.

Дон Хуан поблагодарил, откозырял, и отодвинулся в сторону.

– Чертов? – обратился он к Якубовичу. – Немногие бесы решатся пробежать через это сооружение.

Штабс-капитан только махнул рукой.

– У нас, у русских, все мосты чертовы. Так еще с Александра Васильевича, с Суворова повелось. Первый он там, у вас, в Альпах двадцать лет назад отыскал и прошел.

Ван-Гален подумал, что отсюда, из Кавказских ущелий, в самом деле, даже ему уже трудно отличить Альпы от Пиренеев, и согласно покивал головой…

Глава третья

I

Дон Хуан сел и, еще не проснувшись полностью, не разлепив веки, на ощупь нашарил рукоять пистолета. За полотняной стенкой палатки стучали сотни подков, перекликались люди на гортанном клекочущем языке. Якубович в одном исподнем, но уже с кинжалом в руке чуть приоткрыл полог и выглянул.

– Это не Сурхай! – крикнул он через плечо. – Кюринцы подходят. Аслан-хан привел свою конницу.

Из узких улочек Кубы несколькими колоннами вытекали нарядные воины Кюринского ханства и быстро становились на площади, оставленной посреди лагеря.

Когда Ван-Гален, застегивая на ходу воротник мундира, подбежал к плацу, с другой стороны к нему уже подъезжал князь Мадатов с начальником штаба и полудесятком конвойных. Генерал легко спрыгнул с коня и быстрой, летящей походкой пошел навстречу тучному высокому человеку в щегольской, золотыми нитями вышитой черкеске. Поверх нее он носил, как с удивлением отметил испанец, полковничий эполет.

– Сам Аслан-хан, – прокомментировал свистящим шепотом Якубович. – Немного людей у разбойника, но рубаки отменные.

Ван-Гален рассматривал с любопытством роскошные одежды кюринцев, инкрустированные приклады ружей, что торчали из меховых чехлов, подвешенных за спину, сверкающие рукояти кинжалов, шашек и пистолетов. Свирепые усатые лица едва виднелись из-под папах, надвинутых на глаза. Высокие тонконогие кони нервно вскидывали головы, звенели уздечками, обвисавшими под тяжестью пришитых к коже монет, золотых, серебряных, медных. Жаркое июньское солнце освещало сверху плотный пятишереножный строй; быстрые прямые лучи дробились на гранях драгоценных камней.

– Жаль, что я не художник, – проронил дон Хуан. – Мог бы получиться роскошный сюжет для одного из залов Эль-Прадо [21]. Но что они будут делать, когда надо показать холодное лезвие, а не горячие головы?

Якубович пожал плечами.

– Как всякая нерегулярная конница – отважны, жестоки, но совершенно не держат строя. Славно рубятся, когда противник уступает числом, но вряд ли выстоят более двух-трех залпов. Даже не картечных, а просто ружейных.

– Да-да, – подхватил Ван-Гален. – Мне приходилось воевать с берберами в Африке. Отчаянно храбры и безнадежно нестойки. Что делать, капитан, дисци-плина – сугубо европейское изобретение… Вы заметили знакомого, друг мой?

Якубович поднял руку в приветственном жесте и тут же из передней шеренги выехал статный всадник на караковом жеребце. Он был еще совсем молод, лет, наверное, двадцати пяти, если не меньше, но держался с холодной уверенностью зрелого человека. Одет был хотя небрежно и грязновато, но с особенной роскошью. Даже деревянные ножны шашки обтягивал чехол из сафьяновой кожи.

Юноша подскакал к офицерам, лихо осадил коня в двух шагах, так что каменная крошка брызнула из-под копыт, и по восточному обычаю грациозно поклонился, прижимая руку к сердцу. Якубович повторил его жест; Ван-Гален откозырял.

– Рекомендую, майор, – обратился к нему драгун, обменявшись несколькими словами с кюринцем. – Гассан-ага, младший брат Аслан-хана. Храбр, но ужасно жесток.

– Вы сказали, что они все таковы.

– Этот – в двойном размере. Словно постоянно загибает угол, а то и два.[22] Я ходил несколько раз с ними. В любое дело он летит впереди остальных и едва оборачивается посмотреть – поспевают ли нукеры за ним.

Ван-Гален с невольной улыбкой оглядел Гассан-агу от шелкового верха папахи до тонких чувяков, вставленных в стремена.

– Скажите ему: если он так же храбр, как и красив, мы счастливы иметь такого союзника.

Гассан-ага выслушал Якубовича, откинул голову, выщелкнул несколько слов на все том же клекочущем языке, тронул один из пистолетов, что были заткнуты за пояс, стягивающий в несколько оборотов черкеску. Поднял коня «свечой», заставил животное повернуться на задних ногах и, еще более откинувшись в седле, вернулся к строю. Якубович смотрел ему вслед, неодобрительно покачивая головой. Дон Хуан тронул штабс-капитана за локоть.

– Что он сказал? Помните, мой друг, что я и по-русски понимаю одно слово из двадцати.

– Говорит, что если бы вдруг узнал, что есть в мире человек, храбрей, чем он сам, то немедленно покончил бы с собой, недостойным… Глупец! Впрочем, – заключил драгун философски, – женщины его любят, а пули, известное дело, – дуры…

Мадатов беседовал с Аслан-ханом. Он пригласил Кюринского властителя в свою палатку, где денщик Василий уже поставил на стол блюдо с пловом, вазу с фруктами, кувшины с напитками, охлажденными льдом, и две чаши. Хан уселся на сложенные горкой подушки, еще более выпрямил спину, подбоченился левой рукой, а толстыми пальцами правой скатал в комок горсть желтого риса и переправил в рот.

Себе Валериан приказал поставить стул и, откинувшись на спинку, смотрел, как насыщается гость. Подождав несколько минут, он, впрочем, решил, что пора уже переходить к делу.

– Я счастлив видеть в своем лагере храброго Аслан-хана и его испытанных воинов.

Он говорил по-кумыкски, уверенный, что хан знает этот язык. Тот опустил пальцы в таз с водой, стоявший поблизости, и неторопливо отер их о бороду.

– Я привел тебе всех, кто может сидеть в седле. Всего восемь сотен. Кюринское ханство невелико, а крестьяне ненадежны в бою.

– Твои сотни стоят тысяч других. Но Сурхай-хан опасный противник.

Аслан-хан осклабился.

– Старая лиса ловко скрывается в норы. Но я не уверен – сумеет ли он повернуться ко мне лицом, как мужчина к мужчине.

– Думаешь, ему нужно отрубить одну лапу, чтобы он доказал свою храбрость?

Хан помрачнел. Мадатов напомнил ему о деде нынешнего правителя Кази-Кумуха, Чолак-Сурхае, одноруком Сурхае. В молодости, сражаясь за трон, он вызвал на поединок своих двоюродных братьев. Обнажил кинжал, один против семи, и, закружив своих противников по лесной поляне, прикончил всех, хотя и потерял в бою левую кисть. Но и одной рукой он твердо правил страною лаков [23], расширяя ее, сколько мог. Захватил Кюринское ханство, разграбил и Шемаху, перебив при этом русских купцов. Набег на Ширванское ханство, помнил Валериан, как раз сделался поводом для персидского похода Петра Великого.

Внук Чолак-Сурхая, Сурхай Второй, доблесть нередко подменял изворотливостью. Он нападал на небольшие отряды русских, однажды сумел полностью вырезать почти целый батальон. Этим подвигом он гордился до сих пор, хотя случилось дело давным-давно, еще во времена Зубовского похода, при императоре Павле. Но все-таки гораздо чаще Сурхай сам оказывался побитым, вымаливал прощение, отдавал аманатов-заложников, потом, выждав удобный момент, поднимал своих людей снова.

– Мне говорили, – Аслан-хан цедил слова нарочито медленно, старательно сообразуясь с внутренним чувством меры, достоинства, этикета. – Мне говорили, что Ярмул-паша теперь хочет видеть другого человека в Кази-Кумухе.

Валериан знаком показал Василию наполнить чаши себе и гостю. Отпил, пополоскал рот сладкой, холодной жидкостью и проглотил. Он не торопился отвечать, зная, что, чем дольше он выдержит паузу, тем весомее станут его слова.

– Я привез фирман, – заговорил он, поставив чашу, и с удовольствием отметил, как напряглись пальцы хана, стиснувшие столешницу. – Генерал от инфантерии Ермолов не хочет больше терпеть разбои и предательства Сурхай-хана. Он уверен, что… ты – Аслан-хан – станешь верным слугой Белого царя, сидящего далеко на севере, в Петербурге.

Хан медленно огладил широкой кистью бороду, словно бы в замешательстве, но на деле пытаясь скрыть от собеседника улыбку довольства.

– Я уже сидел в Кази-Кумухе при генерале Ртищеве. Но Сурхай-хан вернулся, и неблагодарные лакцы переметнулись на его сторону. Мне пришлось уехать в Кюру, потому что русские не прислали мне ни одного орудия, ни одного батальона. – Валериан наклонился вперед и заговорил еще медленнее, четко отделяя каждое слово: – На этот раз я привел сразу пять. Пять батальонов, четырнадцать пушек, казаков и конницу из ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. С твоими кюринцами у меня будет четыре тысячи всадников. Я хочу, чтобы ты повел в бой всадников. Всех, кроме казачьей сотни.

Аслан-хан тоже приблизил свое лицо, раздул круглые щеки, а маленькие глазки его заблестели свирепой радостью.

– Я обещаю тебе – они будут драться! Мы возьмем Хозрек, мы обложим старую лисицу в Кази-Кумухе, и я сам сдеру с него провонявшую нечистотами, полинявшую от времени шкуру!

– На нем кровь? – спросил Мадатов, хотя и сам заранее знал ответ.

– Он приказал убить моего бедного брата. У нас с Муртазали была одна мать, но, хвала Аллаху, отцы разные. Если бы я узнал, что был зачат от семени Сурхая, оскопил бы себя собственными руками, чтобы прервать жизнь недостойного рода. А брат мой не мог решиться. Он не ушел с Сурхаем, но и не стал рядом со мной. Он разрывался между отцом и братом, хотел сохранить верность обоим. Я ценил его чувство, но тот… Едва вернувшись, он приказал убить своего старшего сына.

– Он убил его чужими руками?

– Даже убийцы боялись взглянуть в лицо моего брата. Один выстрелил в спину, другой зарубил уже падающего с коня. Их я тоже найду, но Сурхай…

Он заскрипел зубами, и Валериан внутренне передернулся, представив, что случится с казикумухским властителем, если он попадет в руки Аслан-хана живым. Лицо, впрочем, он постарался сохранить неподвижным.

– Ты поведешь конницу, и мы одолеем Сурхая.

– Мы одолеем Сурхая, – эхом повторил Аслан-хан. – Но это будет делом нелегким. Отсюда, от Кубы, только одна тропа выведет нас в землю лаков. Мы пойдем узким ущельем, перевалим хребет, выйдем на плоскость и упремся в аул Хозрек. Он закрывает дверь в Казикумухское ханство, и это замок надежный. Его нелегко отпереть, даже тебе, храбрый Мадат-паша, даже твоим пушкам и десяткам сотен тонких и острых штыков…

Вечером Ван-Гален лежал на раскладной койке и при неверном свете шандала проглядывал французский роман. Внезапно пламя свечи заколебалось, и под загнутым пологом дон Хуан увидел лицо Якубовича. Тот таинственно улыбался и, приложив палец к губам, поманил испанца на улицу. Ван-Гален знал страсть драгунского офицера к сомнительным приключениям и показал также знаком, что хочет остаться в палатке. Но капитан настаивал, и дон Хуан неохотно поднялся и, стараясь не потревожить храпящего поручика Тутолмина, третьего их сожителя, осторожно пробрался к выходу.

– Нашли женщину, капитан? – спросил он с улыбкой, натягивая сапоги.

– Женщин здесь нет, – коротко и даже без сожаления отвечал Якубович. – Но Аслан-хан дает ужин перед началом похода и приглашает офицеров свиты Мадатова. В том числе, значит, и вас. Неужели откажетесь?

Ван-Гален тут же забыл о прерванном чтении, быстро оделся и поспешил вслед за Якубовичем.