
Полная версия
Кавказская слава России. Время героев
Тысячи и тысячи воинов заполнили улицы аула, выходили на открытое место, становясь в виду крепости. От башни до ворот оставалось саженей сто, но даже самому быстрому и ловкому человеку вряд ли удалось бы избежать сотни пуль, выпущенных разом. Ждать подмоги тоже не приходилось. На месте капитана Овечкина Щербина и сам не решился бы класть десятки солдат, чтобы выручить пятерых.
Ему вдруг сделалось страшно жалко себя самого, так жалко, так страшно, что он чуть ли не всхлипнул. Но удержался, вытер глаза и крикнул вниз, стараясь звучать резко и твердо:
– Унтер! Корнеев! А пришли-ка мне человека с двумя ружьями. Отсюда мы никого просто так к воротам не пустим. Ты же приглядывай там, за дверью…
К полудню солдат Наливайко лежал мертвый под самой стеной, разбросав ноги и руки по обе стороны застывшего тела. Николай прикрыл его скаткой, не разворачивая шинель, только набросил на голову, чтобы не видеть посеченного каменной крошкой лица. Сам же сидел, скрючившись, под окном, чутко слушая, что творится за стенами. Все минувшие часы четверо русских удерживали казикумухцев от немедленного штурма крепости. Чтобы пройти к воротам, горцам надо было оказаться на дистанции ружейного выстрела от минарета. Однако стоять ровно под прицельным огнем, теряя людей с каждым залпом, но все-таки не теряя строй, способна была одна регулярная армия, а не ополчение вольных стрелков. Джигиты могли броситься энергично, приступить и, получив отпор, тут же отхлынуть, подобно морской волне. На их нестойкость и рассчитывал прапорщик, когда уверял ночью солдат, что не пропустят они мимо себя к крепости нападающих. Теперь он видел, что расчет его был правилен, но понимал также, что долго им не продержаться.
Рашид-бек раз за разом посылал своих людей к башне, последний приступ повел и сам, но кому-то удалось свалить под ним лошадь. Горцы опять отбежали, остановились поодаль, ожидая невесть чего. Щербина предположил, что они постараются достичь их ночью, но унтер прокричал снизу, что осталось у них зарядов полтора на брата, а Хоркину прострелили плечо, и теперь они выпалят в толпу, а дальше будут дожидаться конца, хорошо, если скорого.
Николай сам остался с двумя заряженными ружьями, остальные же пули они с Наливайко уже расстреляли. Оставалось в самом деле ждать, сидеть в одиночестве и неизвестности. Ружья у горцев били точнее и дальше, а потому лишний раз выглядывать в бойницу было совсем неразумно.
– Ползут, кажись, нехристи! – поднялся по лестнице хриплый голос Корнеева. – Прощайте, ваше благородие. Чую – на этот раз все!.. Ну, держи!..
Он заругался матерно, выпалил, и тут же Николай вскочил на ноги и сам разрядил ружье в кучку горцев, бежавших к подножию башни. Так и не понял – попал или же промахнулся, – потому как мигом отпрянул в сторону, прижался к стене, спасаясь от чужих пуль. Полдесятка их, злобно визжа, влетело в бойницы, ударилось в камень, высекая мелкую крошку. Щербина схватил второе ружье, перекатился к другой стене и тут услышал, как в дверь забухали чем-то тяжелее прикладов. Должно быть, бревном. Он выпалил вниз, отставил ружье и принялся бросать в окно камни, что подготовил заранее для подобного случая. Но все было уже напрасно. Он слышал, как затрещала дверь, уступая тарану, а после в ушах смешался дикий визг ворвавшихся воинов и трубный рев унтера, которого крошили кинжалами. Затем все стихло, и чужой голос окликнул Щербину:
– Русский! Ходи вниз! Живой будешь…
Николай промолчал и медленно, тихо потянул саблю из ножен. Подумал и – застонал, тонко, противно.
Заскрипели ступени, кто-то тяжелый осторожно поднимался наверх, останавливаясь на каждом шаге и вслушиваясь в грозную тишину. Николай простонал снова, на этот раз коротко. Скоро из проема высунулось лезвие кинжала, а за ним серая большая папаха. Человек постоял пару секунд, готовый соскочить вниз при малейшем намеке на опасность, втянуть голову под пол, как черепаха под панцырь. Николай задержал дыхание, но только горец решился подняться по плечи, резко, на выдохе махнул саблей наотмашь. Папаха слетела в сторону, обнажив бритую голову, которую тут же залила кровь из рубленой раны. Джигит даже не охнул, только сорвался вниз, стуча по ступеням. Зато закричали другие, и несколько выстрелов ударили тут же. Но Щербина уже отскочил от лестницы, а перекрытия казались достаточно мощными, чтобы задержать даже картечь.
Абдул-бек верхом подъехал к башне. Дауд с шашкой в руке ожидал его у разломанной двери и, когда бек приблизился, швырнул под ноги коню отрубленную голову. Усатая, щекастая, безносая, безобразно загаженная пылью, схватившейся с запекшейся кровью, она подкатилась к передним копытам, и жеребец захрапел, попятился. Всадник хлестнул его равнодушно нагайкой и сильно сдавил коленями.
– Один остался наверху. Думали – ранен, оказалось, живой. Я посылал троих, двое уже никогда не сядут в седло. Стрелять опасно – одного задело своей же пулей, отлетела от потолка. Хорошие бревна, хорошие камни.
Бек, не отвечая, поехал шагом вокруг башни. Дауд без видимых усилий держался у стремени.
– Можно оставить его наверху, – сказал наконец Абдул-бек. – Захочет пить – слезет. Или подохнет. Но все равно нам ждать здесь до ночи. Попробуйте раскатать камни у самой земли. Может быть, они не такие крепкие, как этот русский.
Прапорщик Николай Щербина сидел на полу верхнего этажа башни и беззвучно плакал. Ему было жалко себя, жалко мать и сестру, жалко товарищей по полку, жаль яблоневые сады, кипевшие весной около их дома, жаль белоснежные горы, поднимавшиеся с трех сторон аула, где ему суждено было умереть очень скоро и тяжело. Ему жалко было весь мир, который он так и не успел узнать за неполные свои двадцать два года. Он привалился к стене, подобрав под себя ноги. Правая саднила отчаянно: последний джигит все-таки успел достать его кинжалом. Ткнул острием в голень, прежде чем вторым ударом Николай все-таки вогнал лезвие прямо в ощерившийся рот. Ударил и едва успел выдернуть саблю, чтобы убитый не обезоружил его тяжестью мертвого тела. Это случилось больше часа назад, и с тех пор никто не осмелился подняться наверх. Он знал, что на первом этаже люди стерегут каждое его движение, надеясь, что русский неосторожно промелькнет над проемом хотя бы только рукой. Он знал, что и вокруг башни стоят десятки стрелков, держа на прицеле каждое из четырех окон. Он чувствовал странную гордость оттого, что столько храбрых людей готовы убить его, а значит, считают его достойным пули или удара. Он знал, что умрет, только не мог догадаться, как именно. Дважды ему предлагали спуститься, обещая жизнь, воду, мясо, но он даже не отвечал. Про себя Николай давно считал себя мертвым, а что толку умершему обмениваться словами с живыми.
Он слышал странный шум у стены, словно бы несколько человек долбили кирками каменистую землю, но долго не мог понять, чего добиваются горцы. А когда понял, выбора в смерти у него уже не было. Закричали внизу люди, убегая от башни, пол накренился, Николай попытался схватить лежащую рядом саблю, но промахнулся, упал на бок и заскользил в проем, внезапно открывшийся под правой бойницей.
Абдул-бек подъехал к развалинам минарета. Люди его с остервенением ворочали тяжелые камни, расчищая небольшую площадку.
– Мы нашли русского, – крикнул ему Дауд, разгибаясь. – Он удачлив также, как крепок. Ему придавило ноги выше колен, но он еще дышит.
Бек усмехнулся.
– Он был бы удачлив, если бы умер сразу. Отдаю его в твои руки. Вспомни погибшего брата Тагира, потрогай свое лицо и постарайся, чтобы он не умер чересчур быстро…
Глава вторая
IДвенадцать всадников гуськом въехали в узкие ворота. Два стражника, напрягая ноги и плечи, свели створки и навесили тяжелые засовы, вырубленные из бука и окованные железом. Полтора десятка их товарищей стояли у стен, наблюдая внимательно за гостями. Новицкий был уверен, что еще столько же лежит сию минуту на крышах и сторожит каждое движение пришельцев.
Он сошел с коня и огляделся.
– Доложи генерал-майору Мадатову, что коллежский асессор [8] Новицкий приехал к нему с поручением из Тифлиса! – крикнул Сергей невысокому пожилому армянину, угадав в нем старшего. Тот единственный был без ружья, только рукояти двух пистолетов торчали из-за широкого пояса.
– Его сиятельства нет дома, – ответил старший, приблизившись и поклонившись. – Ее сиятельство княгиня хочет видеть вас немедленно.
– Мы пойдем вдвоем с офицером. Драгун разместите и покормите.
– Уже приказано, – еще раз поклонился старший; он был, видимо, недоволен тем, что приезжий напоминает ему о его собственных обязанностях.
Сергей чуть слышно вздохнул, сокрушаясь об очередной своей ошибке. Выучить чужой язык оказалось куда проще, чем усвоить правильные манеры иного народа.
– Дон Хуан, пойдемте! – позвал он Ван-Галена.
Тот легко соскочил с лошади, и Новицкий опять вздохнул, поражаясь и завидуя почти мальчишеской повадке испанца, своего сверстника. Сам Сергей тщательно оберегал правую ногу от толчков и ударов.
По деревянным галереям, по узким каменным переходам их провели на второй этаж главного дома. Проводник, молодой парень, быстро шагал, почти бежал впереди, придерживая свисавшую с плеча шашку. Дон Хуан, заметил Новицкий, с любопытством оглядывался, пробовал заглянуть в окна, мимо которых тянулся открытый проход, засматривался вниз, через балюстраду. Несколько раз он почти останавливался, и тотчас же застывали на месте двое стражников, мрачных, широких, усатых, которые сопровождали их со двора. Проводник оборачивался и подавал рукой знаки, понятные без перевода: «За мной!.. Быстрее!..»
У последней двери он также жестом показал приезжим остаться на месте и, чуть приоткрыв створку, проскользнул внутрь. Два сумрачных великана, почувствовал Сергей, подобрались; еще двое выскользнули из-за ковров, висевших по стенам, и стали у двери. И сколько еще, подумал Новицкий, остались невидимы. Ван-Гален вопросительно покосился на спутника, тот лишь улыбнулся в ответ.
Внезапно обе половинки двери повернулись бесшумно, и в проеме Сергей увидел Мадатову. В свободном голубом платье, с темно-синей шалью, накинутой на полные плечи, Софья Александровна словно выплыла навстречу. За ее спиной Сергей увидел стол черного дерева, заставленный блюдами и кувшинами, кресла такого же материала, но блестевшие медными скрепами. Задником, фоном, оказался расшитый золотом гобелен, изображавший фруктовый сад осенью. Сцена была так неожиданна, столь искусно оформлена, что у Новицкого перехватило на миг дыхание. Дон Хуан, заметил он уголком глаза, еще более вытянулся и чуть слышно звякнул шпорами.
– Сергей Александрович, дорогой мой! – Мадатова протянула обе руки, Сергей наклонился и едва прикоснулся губами к прохладной коже. – Как же я вас ждала! Входите скорее. Здравствуйте! И вы здравствуйте…
Она запнулась, не зная, как же обратиться к незнакомому ей офицеру. Новицкий поспешил представить товарища.
– Ваше сиятельство! – перешел он сразу на французский язык. – Позвольте представить вам майора Ван-Галена. Дон Хуан урожденный испанец и прирожденный наездник. Добровольно вступил в ряды Кавказского корпуса, в Нижегородский драгунский полк майором. Что чуть ниже его чина в испанской армии, но он уже успел проявить себя в двух сражениях, и теперь, мы все уверены, его производство не за горами. Во всяком случае, не за Кавказскими.
– Сражения? – вежливо возразил Ван-Гален. – О нет, дон Серхио, вы слишком добры. Я только, как говорят у вас – переведался…
Мадатова с веселым изумлением оглядывала обоих кабальеро.
– Входите же, майор, и вы, Новицкий, не вздумайте уклониться. Господи, как давно я не говорила ни с кем по-французски…
Только они зашли, двери затворились плотно и без лишнего шума. Но юноша-проводник остался в комнате и стал у стены.
– Вас охраняют надежней, чем главнокомандующего, – заметил Новицкий, устраиваясь в кресле.
– Я уже говорила на эту тему с князем, но он ответил, что Алексей Петрович в Тифлисе, а мы здесь вдали от основных сил. Я подумала и решила, что он, как всегда, прав.
– Приятно слышать. – Ван-Гален подался вперед. – Приятно слышать, что жена так полагается на здравый смысл своего мужа.
– Не только на здравый смысл, дон Хуан. На его знание местных обычаев, его ум, его воинский опыт. Вас это удивляет?
– На родине я бы принял такие чувства как должные. Но здесь, в России, успел заметить, что многие жены не слишком высоко ставят своих мужей.
– Согласитесь, господа, что – не у многих, но у некоторых – есть на то основания. Я же могу с полным правом считать себя одной из самых удачливых женщин.
– Вы хотели сказать – счастливых? – предположил Новицкий, улыбаясь, словно бы простодушно.
– Ах, Сергей Александрович, я даже опасаюсь узнать однажды – что же у вас острее: ваш язык или же ваш кинжал. Нет, отвечу вам прямо, я не так счастлива, как мне хотелось бы. Я слишком редко вижу своего мужа. Вы, должно быть, слышали, господа, у нас здесь идет война.
– Да, – беззаботно отозвался Новицкий, пытаясь дотянуться до приглянувшейся ему виноградной кисти. – Помнится, мне рассказывали что-то такое на весеннем приеме у Алексея Петровича.
Ван-Гален недоуменно переводил взгляд с Мадатовой на Новицкого и обратно.
– Не тревожьтесь, дон Хуан, – рассмеялась княгиня. – Мы с господином Новицком в полном уме и здравии. Только пытаемся соревноваться в остроумии. Фехтуем словами с первой же нашей встречи, еще там, в столице, на севере.
Ван-Гален чуть подровнял завитые усы и учтиво наклонил голову.
– На месте дона Серхио я бы давно уже выпустил из рук саблю.
– Что вы, дон Хуан, – бурно запротестовал Новицкий. – Вы слишком легко сдаетесь. Я уверен, что смогу еще продержаться… Хотя бы минуты две.
Все трое расхохотались легко и свободно. Мадатова и Новицкий радовались очередной встрече, Ван-Гален был тоже счастлив, попав в дом, где может поразить красивую женщину, блеснув манерами, отточенными в гостиных Мадрида.
Новицкий похвалил дом. Ван-Гален поддержал товарища, добавив, что имение Мадатовых напомнило ему фамильную hasienda. И спросил в свою очередь, что за коней прогуливают по лугу, слева, метрах в двухстах от ворот.
– Наши кони. Страсть моего мужа. Князь держит конский завод в три сотни голов. Карабахские жеребцы и так известны соседям. А Валериан все хочет вывести особенного – совершенно черного с белой звездой на лбу… Что с вами, Сергей Александрович?
Новицкий сам не заметил, как вцепился в подлокотники кресла. На фоне стены, на месте яркого гобелена он вдруг увидал совсем иную картину – молодой ротмистр на своем «черном дьяволе», как звали мадатовского коня в полку. Проб идет не спеша, чуть избочась, высоко поднимая копыта, словно бы разминаясь перед затяжной скачкой. А за Мадатовым его эскадрон – и поручик Буткевич, и Фома Чернявский, тогда еще вахмистр, и остальные, похороненные потом: кто под Шумлой, кто под Рущуком[9], а большинство – под Борисовом…
– Задумался, извините, княгиня. Так говорите – черного жеребца? Уверен – это будет замечательный конь. Под стать самому наезднику…
Не желая отставать от товарища, Ван-Гален еще раз похвалил дом. Мадатова объяснила, что селение Аветараноц – давнее родовое гнездо семьи ее мужа. Шахназаровы живут здесь уже более века. Тут дон Хуан постарался укрыть улыбку, вспоминая давность своего рода, который он уверенно выводил от соратников самого Сида Кампеадора [10]. Но дальше разговор пошел куда живей и интересней.
– Здесь живут не одни армяне. Мусульман становится все больше и больше. Они пришли сюда в середине прошлого века и не хотят уходить. Муж считает, что дядя его, которому он обязан многим, рад был бы видеть их по ту сторону гор.
– Вы говорите о племени Джеваншир? – Новицкий аккуратно вставил свой вопрос в паузу.
– Да, Сергей Александрович. Их пустил сюда отец мелика Джимшида. Шахназар Второй выделил им небольшой клочочек земли, чтобы они могли отгородиться от преследовавших их врагов. А теперь крепость Шуша нависает над всем Карабахом.
– Эти Джеваншир – мусульмане? – спросил Ван-Гален и, когда княгиня кивнула, заговорил оживленнее. – То есть у вас тоже была конкиста, завоевание. Арабы пришли в Гранаду, переплыв Гибралтар, укрепились там, а после оттеснили нас под самые Пиренеи. Два века Испания собирала силы, чтобы потом погнать нечестивцев на юг. Я понимаю, вы тоже устроили свою реконкисту. Я знал, что приехал в нужную мне страну. Я был уверен, что двигаюсь в правильном направлении…
Он оборвался, увидев, как переглянулись Мадатова и Новицкий.
– Я, наверное, говорю слишком много, – Ван-Гален постарался закруглить свою пылкую речь.
– Мы слушаем вас с интересом, майор, – сказала Софья Александровна и вспыхнула замечательною улыбкой. – Вам бы побеседовать с меликом Джимшидом, дядей моего мужа, увы, ныне покойным. Уверена, вы бы поняли друг друга, даже если бы вы говорили по-испански, он по-армянски. Но сейчас события разыгрываются иначе.
– Однако вы, русские, двигаетесь на юг, точно так же, как мои кастильские предки.
– Это большая страна, дон Хуан, – повернулся к нему Новицкий. – Пространство между двумя морями, Каспийским и Черным, от Кавказских гор и до Аракса – наверное, больше половины целой Испании. И заселено очень плотно. Куда же двинутся люди, если мы выгоним их с обжитых мест?
– Там, у нас, на запад отсюда, те мусульмане, те евреи, что хотели остаться в Испании, приняли христианскую веру. Остальные же… кого затоптали кони испанских рыцарей, кто успел – перебрался назад в Марокко… Извините, ваше сиятельство.
– Ну что вы, дон Хуан. Я уже говорила вам – здесь идет война. Потому и охрана в доме, потому и я сижу в своих комнатах пленницей и выезжаю прокатиться только в сопровождении мужа. Это бывает редко, но я успеваю заметить и мертвые, изуродованные тела, и разрушенные жилища. Слушаю вопли обесчещенных женщин, пытаюсь помочь несчастным сиротам. Думаю, меня мало чем уже можно испугать или ошеломить. Дело в другом. Я не уверена, что император Александр… Напротив, я могу утверждать искренне, что он совершенно не хочет завоевывать эти земли. Его Величество готов – принять их вместе с народом их населяющим.
– Да. И кто спросит народ, когда ему и так предлагают самое лучшее, – не удержался Новицкий.
– Фу, Сергей Александрович! Вы всегда ухитряетесь вывернуть чужие слова и намерения. Разве мелики Джимшид и Фридон не приезжали к императору Павлу? А еще раньше в Петербург наведывался грузинский царь Ираклий Второй. Да не единожды. И даже Панас-хан джеванширский отправлял посольство к императрице Екатерине.
– Но если они все так страстно желали сделаться русскими, – заговорил Ван-Гален, тщательно подбирая слова. – Почему же тогда так сопротивляются их соплеменники?
– У нас большая страна, дон Хуан. Дон Серхио, – Софья Александровна лукаво улыбнулась Новицкому, – уже напоминал нам об этом. Нельзя сказать, что она населена народом, но только – народами! Десятками, а может быть, сотнями, если судить по языкам, на которых они общаются. Каждый народ хочет оставаться самим собой. Каждый народ пробует выбрать свой особенный путь.
– Причем пути эти, господа, весьма и весьма извилисты.
Новицкий потянулся к столу, и тут же невесть откуда выскочивший слуга схватил кувшин, спеша наполнить чашу напитком, освежающим рот и горло.
– Пути эти поворачивают к России, когда их заграждают другие страны, скажем, Турция или Персия. Но тут же уходят прочь, как только горизонт очищается.
– Замечу, дон Серхио, что все народы мира стараются избрать для себя путь, который принесет им одну только выгоду. За исключением, может быть…
Испанец не успел договорить, как во дворе закричали, забегали люди. Юноша, охранявший дверь, выхватил шашку и стал лицом к створкам. У слуги, угощавшего Новицкого, вместо кувшина в руке уже был пистолет. Еще двое мужчин появились из-за ковров, держа наготове мушкеты. Ван-Гален беспокойно глянул вокруг себя и потянул саблю, стоявшую между колен. Даже Новицкий ощупал кинжал, висевший поверх черкески.
В дверь постучали три раза. Два удара прозвучали один за другим, особенно грозно, с третьим помедлили. Юноша прокричал по-армянски высоким, не устоявшимся еще голосом. Софья Александровна наблюдала за сценой с мягкой улыбкой. Сергей ухмыльнулся и убрал руку с кинжала.
Наконец, створки раскрылись настежь, и в проем быстрым широким шагом вошел генерал Мадатов. Новицкий и Ван-Гален взлетели из кресел.
Князь кивнул обоим, но прежде прошел к жене, наклонился и поцеловал в голову.
– Все ли было спокойно? – спросил он, выпрямившись.
– Почти всю неделю – да. Но вчера ночью стреляли неподалеку.
– Знаю. Петрос уже успел рассказать. Их было немного – десяток, может, чуть больше. Но они успели ограбить два дома, убить мужчину и увезти девочку.
– Тогда это мы их встретили по пути. Увидели, что люди из-за хребта, окликнули, попытались догнать, но они дали залп и поскакали прочь. Майор приказал преследовать, но у них лошади куда лучше.
– Майор? – Мадатов повернулся к Ван-Галену.
Тот еще более вытянулся и выпалил разом почти все русские слова, который успел выучить:
– Ваши превосходительство! Майор Ван-Гален, Нижегородский полк драгунский…
Продолжал он уже по-французски.
Мадатов слушал спокойно, только чуть сжав губы и сузив глаза. Новицкий же знал, что князь понимает вряд ли чуть более половины. Притом не беспокоится, а пытается оценить: что же за человек этот свалившийся невесть откуда драгунский офицер, да еще явно не русский подданный.
– Майор дон Хуан Ван-Гален докладывает, что послан его превосходительством генерал-лейтенантом Ермоловым с целью участия в походе в составе отряда генерал-майора Мадатова, – быстро заговорил Новицкий, не давая образоваться неловкой паузе. – Майор имеет опыт боевых действий в Европе, прежде всего на Пиренейском полуострове, и хочет составить насколько возможно полное представление о методах войны на Кавказе. Он знает, что князь Мадатов владеет ими в совершенстве, и счастлив, что будет служить под командой столь славного генерала.
Последние слова Новицкий добавил уже от себя, рассудив, что лесть лишней никогда не бывает. Лицо Мадатова разгладилось, он протянул Ван-Галену руку.
– Vous déjà été confronté à ces gens de la montagne? [11]
Дон Хуан снова взорвался быстрой картавящей речью, и Новицкий передавал его слова без промедления.
– Майор говорит, что, к сожалению, только в стычках он и участвовал. Последняя была именно день назад. Но опять лишь обменялись выстрелами без ущерба для обеих сторон… Жаль, не знали, что с ними девочка, – добавил Новицкий. – А то бы гнались усерднее. Может быть, и отбили бы.
– Нет, – отрезал Мадатов. – Если бы вдруг начали догонять, они ее кинжалом по горлу и бросили бы у дороги.
Он так жестко и коротко показал убийственное движение большим пальцем, что Мадатова, и Новицкий, и Ван-Гален замерли на секунду.
– А так, может, и выживет. В горах или Турции, но будет жива… Софья! Я поручаю тебе дона Хуана. Пока майор еще не мой подчиненный, я хочу, чтобы он оценил гостеприимство дома Мадатовых. А ты, Новицкий, пройди со мной, хочу тебя кое о чем спросить. À plus tard, monsieur Juan! [12]
Он коротко кивнул Ван-Галену, снова поцеловал жену и направился к двери. Сергей в нескольких словах обрисовал майору содержание ближайшего часа и кинулся следом за генералом…
IIЗа дверью Мадатов ждали солдаты, но он нетерпеливым жестом отослал поручика и мушкетеров прочь. Сам же, еще более убыстрив шаги, повел Новицкого по каким-то переходам, лестницам и впустил в узкую комнату, единственным украшением которой было висевшее по стенам оружие. Среди шашек, кинжалов, мушкетонов и пистолетов Сергей углядел памятные ему еще с гусарских времен золотые шпагу и саблю.
Пожилой солдат лет пятидесяти, с русским круглым лицом и усами, светлыми, как пшеничное поле, принял от князя шашку и бесшумно исчез.
– Садись, Новицкий.
Мадатов показал Сергею на узкую тахту, аккуратно накрытую расправленной солдатской шинелью, а сам опустился на стул с высокой спинкой. Из мебели в комнате был еще один грубо сколоченный стол, стоявший у окна. Узкий пучок света падал на столешницу, которая была, впрочем, совершенно пуста; только у правого края лежала невысокая стопка бумаг, исписанных затейливым писарским почерком.
Князь перехватил взгляд Новицкого.
– Не люблю! Принесут, прочитаю и подпишу. Самому же возиться – лучше под ядра. Ты-то, знаю, каждый листок до последней строчки выучиваешь. Я бы тебя к себе перетянул, да Алексей Петрович никогда не отдаст.
– Я же, вы знаете, князь, служу в канцелярии, у Андрея Ивановича Рыхлевского…
Мадатов коротким жестом, ребром широкой ладони, отбросил ненужные совершенно слова.
– Давай о деле, Новицкий. Времени мало. Ты же знаешь – на Сурхая иду. Совсем распустился разбойник. Здесь, впрочем, тоже не очень спокойно. Не хочется Софью одну оставлять. Тем более в ее положении. Понимаешь, Новицкий, сына ведь ждем!