Человеческая стая

– Прокалывать уши больно, ты же не хочешь, чтобы Лере было больно? – спросила мать. Поля, конечно, желала ей только хорошего и с радостью заменила булавку на акварель. Бабушка выдала Поле всё необходимое для художества: краски, бумагу и две кисточки – толстую и потоньше. А затем они с матерью вышли на кухню.

Поля нарисовала большие разноцветные бусы, синий кулончик, несколько брошей: две с растительным рисунком, а третья в виде сердечка. На этом закончился лист. Искупав кисточки в стакане с водой, Поля отправилась в ванную – выливать воду и мыть стакан. Она включила свет и выплеснула содержимое стакана в раковину. Белая, вычищенная бабушкой Настей эмаль покрылась разводами синей краски. Стеки они тут же в трубу, Поля бы не задержалась, но они распределились по раковине причудливым узором, медленно сползавшим в сливное отверстие. Поля заворожённо следила за изменениями узора.

– Это из-за тебя твоя сестра уехала и я не вижу, как растут мои внуки, – говорила на кухне бабушка.

– Твоя дочь уехала из-за устаревших предрассудков! – отвечала мать шипящим голосом, и Поля повернула голову, невольно прислушиваясь.

– Твоя сестра не виновата, что ты, влюблённая дура, сделала ошибку!

– Моя дочь – не ошибка! Она ничем не хуже сыновей твоей дочери!

– Только они-то рождены в законном браке! Само собой, Полечка не виновата! Она одна и есть радость моя на старости лет! Но ты-то как опозорила нашу семью! До сих пор мне прохода не дают, за спиной шепчутся! Только ради Полечки с тобой и говорю! А денег я тебе больше не дам, не проси. У меня их нет… Правда, нет! – с Полей бабушка Настя никогда не говорила таким голосом, но в разговорах с матерью часто проскакивала эта злая нетерпимость. Поля каждый раз затыкала уши – не могла слушать, когда спорят бабушка и мама. Не знала, на чью сторону встать. Вот и сейчас поступила так же – рефлекторно, даже зажмурилась. А когда открыла глаза и оторвала пальцы от ушей, на кухне уже говорили шёпотом.

Поля включила воду. Краска мгновенно стекла в трубу, оставив лишь неясный серый след, и девочка ждала, когда и он растворится. Она не поняла, о чём именно спорили на кухне. Только услышала своё имя. И захотелось исчезнуть, чтобы бабушка и мама больше не ссорились. Вдруг они скажут друг другу такие слова, как мама и «другая дочь»? Тогда они больше не будут видеться и Поля не сможет приходить к бабушке на пятый этаж. Но ничего не изменилось. Мама заняла денег у своей подруги, тёти Раи, а Полю продолжила оставлять у бабушки ещё какое-то время.

Скоро наступил тысяча девятьсот девяносто первый. Для Поли этот год ознаменовался тем, что мама стала брать её с собой на работу ежедневно. Бабушка Настя больше не присматривала за ней. Но дело было не в ссорах. Бабушка заболела. Поля допытывалась, когда всё снова будет как раньше, но мать только нервно пожимала плечами.

– Разве можно так долго болеть? – спрашивала Поля и видела в глазах матери тоску. Она была слишком мала, чтобы понять причины этой невероятной грусти, рвущейся из самых глубин души помимо воли матери. Но эмоционально она с лёгкостью считывала, что не нужно говорить о бабушке Насте, и совсем скоро перестала задавать вопросы, когда же жизнь вернётся в привычное русло. В те годы Поля ещё не знала, что значит – никогда. Никогда больше не будет рядом бабушки Насти. Никогда не вернутся прежние их с мамой привычки. Даже город, где родилась Поля, изменит название. Страна станет другой. Нет, ничто не исчезнет: всё будет. Но иначе. Вечное движение – жизнь – подхватит и понесёт всех людей вперёд. Кого-то выбросит на обочину, но большинство пойдут дальше.

Библиотека сделалась привычной для Поли. Здесь она прекрасно ориентировалась: знала, где художественная литература, где научная, где редкие издания, а где популярные писатели. Отлично умела пользоваться алфавитным перечнем и разобралась, как расставлены по шкафам книги.

Поля научилась исчезать. Растворяться между этими стеллажами с пыльными фолиантами. Не попадаться на глаза маминой начальнице, другим сотрудникам и посетителям. Поля достигла совершенства в искусстве быть незаметной, и мать хвалила её за это. От похвалы было сладко и радостно, что мама довольна. Мать объяснила: начальница позволила приводить её с собой всего неделю или две, пока болеет бабушка Настя, а затянулось всё на несколько месяцев. Конечно, начальница не могла не знать о Полином присутствии, но, видимо, входила в положение матери-одиночки. Только Поле в те времена об этом ничего не говорили, чтобы она не мешала работать и не попадалась на глаза и под руку. Иногда под горячую.

Быть незаметной оказалось легко. И интересно. Поля садилась на стул с книгой за самым дальним стеллажом и выпадала из реального мира. Но читала Поля не всегда. Библиотека была взрослая, книг для её возраста здесь не держали, и Поля иногда просто рассматривала обложку и иллюстрации, если они были. Пыталась представить, не читая, что происходит на страницах, и уносилась в неведомые дали. В вымышленных мирах было свободно. Там девочка забывала о том, что она – Поля, могла стать кем-то ещё. Лучше, выше, сильнее, красивее. Она больше не хотела быть мамой или даже тётей Светой из булочной. Быть одной из героинь или героев этих книг – такая возможность теперь открывалась Поле. Глядя на иллюстрации, она представляла себя дамой в красивом платье, мужчиной в чопорном пиджаке, индейцем с луком за спиной, быстрым всадником, смелым воином, говорящим зайцем или огнедышащим змеем с тремя головами. Поля могла стать кем угодно, и не надо было думать об очередях, пустых прилавках и расстроенной матери – новых деталях маленькой жизни шестилетней девочки. Пока Поля читала «Последнего из Могикан», она представляла себя то одной, то другой из двух главных героинь. И когда наиболее полюбившаяся ей погибла, Поля горько рыдала, словно это убили кого-то из её близких.

– Я тебя предупреждала, тебе рано об этом читать, – сказала мама, но пояснила, что смерть – это часть жизни, переход в другой мир. Напомнила, что так произошло с её дедушкой – давно, ещё до рождения Поли. Когда одни люди умирают, другие грустят, потому что больше не смогут видеть их. И Поля успокоилась, погрузившись в новую книгу.

– Знаешь, мы с тобой больше не сможем приходить к бабушке Насте, – сказала однажды мама, и Поле почудилось, что она говорит с усилием. Слова давались матери настолько тяжело, что Поля ощутила холодную каменную стену, отгородившую маму от неё.

Этот разговор между ними случился поздним вечером. Мать и дочь сидели на постели, укрывшись одним ватным одеялом. Горела настольная лампа. Мама читала вслух и отложила книгу, чтобы поговорить.

– Потому что она болеет? – спросила Поля.

– Нет, – мама почему-то разозлилась. Словно прежде не сталкивалась с Полиной непонятливостью. – Она как твой дедушка.

– Но он умер, – Поля пристально посмотрела на мать, пытаясь соотнести её слова и внезапную злость. Поле передалось расстройство матери, и теперь она искала подтверждения, что всё в порядке. Так дети часто ждут от родителей поддержки. Ждала и Поля.

– Да, умер, как и бабушка Настя, – голос матери дрогнул внезапной слезливостью, но тут же приобрёл своё прежнее спокойствие. – Она долго болела и теперь отправилась в другой мир.

Поля кивнула. Для неё смерть пока что выглядела не больше, чем погружением в книгу навечно. Там – другой мир. И в книге – другой мир. Одинаково.

– Там нет очередей? – спросила она. – И талонов на еду нет?

Эти очереди и талоны, вечная спешка и попытки обменять ненужную в их семье водку на сахар или мыло – вот что видела последнее время Поля. Вот чем были лихорадочно заняты мысли матери, её подруг и коллег. Когда проходил слух, что в магазин завезли что-то – что конкретно, значения не имело, – в библиотеке поднимался переполох. Несколько раз Поля наблюдала, как одну из сотрудниц в рабочее время с одобрения начальства снаряжали в магазин отстоять за всех очередь. Занять её надо было сразу, ведь вечером уже ничего не останется. А работу сотрудницы делили на всех. Теперь же на вопрос Поли, есть ли подобное в мире, куда ушла бабушка, мама лишь покачала головой. Непослушная прядка выбилась из высокой строгой причёски, которую она делала на работу и распускала только поздно вечером, когда Поля уже готовилась сладко сопеть, уткнувшись в подушку. Мать нервным движением заправила прядь за ухо, словно та щекотала шею.

– Значит, там лучше? В том мире? – не унималась Поля.

– Может, и лучше, – улыбнулась мама, но почему-то отвернулась и украдкой вытерла предательскую слезу. Поля заметила, но ничего не спросила: эта слеза не принадлежала Поле, она была только мамина.

– Но туда попадают очень пожилые люди, – спохватилась мама. – Таким был твой дедушка, и бабушка Настя тоже состарилась.

Поля не воспринимала бабушку пожилой. Взрослой, но не старой – та всегда лучилась энергией.

На похороны мама Полю не повела. Поэтому первая смерть, с которой та столкнулась, не произвела должного впечатления. Поля не видела бледного, неподвижного лица покойной, не чувствовала запаха ладана, не слышала причитаний родственников, не вздрагивала от их слёз. Бабушка Настя просто вышла в другой мир. Распахнула дверь и шагнула, оставив всех их здесь.

Бабушка Настя не прожила девяносто первый год до конца, умерла в июле. Поле не сказали, как сильно бабушка болела, осознавала ли приближавшиеся перемены. Сама Поля не могла в них разобраться. Ей было всего шесть, а в этом возрасте мир воспринимается проще, у́же. Он ещё видится таким, как будто ты – центр вселенной, и разве может происходить что-то, не связанное с тобой? Поля, изучая своё детство много позже, с трудом отличала воспоминания от чужих рассказов – особенно маминых – или от своих же домыслов. Она далеко не сразу догадалась, что мать в тот год, да и всю жизнь, хотела одного – оградить её от внешнего мира. Уберечь. И Поля легко поддалась, бросившись в мир книг.

А в квартире мамы и Поли скоро появились новые вещи – те, что перенесли с пятого этажа. Был там и холодильник, и радио, и телевизор побольше, чем их нынешний. И, что поразило Полю, та самая табуретка, права на которую предъявлял Толик.

– А квартира? – спросила Поля, когда всё это принесли к ним два соседа по лестничной площадке. – Кто там будет жить?

Мать резко пожала плечами.

– Может, мы?

– Ты помнишь, что у твоей бабушки есть другая дочь? – спросила мать, присев и оказавшись с Полей одного роста. Та кивнула.

– Вот ей и достанется квартира. Она там прописана и мальчики, которые приезжали. Ты их помнишь?

Поля снова кивнула.

– А почему мы там не прописаны?

– У нас же есть квартира, Поля, – мать улыбнулась, но уголок губ подрагивал. – Хорошая квартира, нам ведь здесь хорошо?

– Да! – кивнула Поля. – Но у бабушки Насти мне тоже нравилось!

– Это потому что она там была, Поля. Теперь там, скорее всего, чужие люди поселятся.

Так квартирный вопрос был закрыт. Но перемены в жизни не закончились.

Поле смутно запомнились бесконечные хмурые лица, очереди даже за хлебом и как мать комкала пустой пакет для продуктов, который несколько дней напрасно таскала в сумочке. Бережно откладываемых ко дню рождения в копилочку монет Поле не хватило даже на конфеты. Или это было в другой год? В те времена в её жизни ещё не случалось рубежей, и отсчитывать события было не от чего. Дни переходили в недели, недели – в месяцы, а те – в года. Они длились и тянулись бесконечной непрерывной жизнью. Единственной точкой отсчёта было само рождение.

Но вот теперь умерла бабушка. В июле. А август перевернул бабушкину эпоху. Как раз в августе мама взяла отпуск и они с Полей на две недели уехали к Ладожскому озеру, где у дяди Юры был плохонький домик. Поля толком и не знала, кто такой этот дядя Юра, и предполагала, что это мамин коллега. Он появлялся изредка, но всегда привносил в Полину жизнь нечто новое. Однажды они с мамой и дядей Юрой ездили на море, когда Поля была ещё совсем крошкой. Три или четыре раза мама отводила Полю к бабушке Насте в воскресенье, а сама говорила, что пойдёт на встречу с дядей Юрой. Туда она Полю не брала, в отличие от посиделок с подругами.

В августе девяносто первого они оказались у него на даче. Сам дядя Юра в это время оставался в Ленинграде. Мама то и дело бегала на станцию, в магазин или куда-то ещё, где было радио. Последние новости добирались до Ладоги медленно, и мама звонила с железнодорожной станции в город дяде Юре и коллегам, которые работали в прежнем режиме. Поля слышала, как мать с соседями обсуждали новости. Незнакомое слово «путч» ничего ей не говорило, но слова «переворот», «митинги» и «танки» для Поли были не пустыми, их значение она знала и соединила их с тревожными взглядами взрослых. Тогда Поля и почувствовала, но ещё не осознала, что бабушка Настя ушла вместе с эпохой, словно не выжила бы в новой. Не смогла бы открыться переменам. А остальные, включая Полю, маму и куклу Леру стремительно неслись в новую жизнь. Через эпоху волнений в эпоху возможностей. Это осознавалось так смутно. Обычная маленькая девочка не понимала, что глядит в лицо другому миру. В шесть лет жизнь виделась простой и сужалась до мамы, Леры и книг. Тогда Поля не подозревала, что пройдёт десяток лет и все ценности, которым учила её бабушка Настя, не пригодятся. У новых поколений будут свои ценности. Даже те, что останутся, окажутся вывернуты наизнанку, перевёрнуты с ног на голову, так, что бабушка Настя уже не признала бы их, звучащих на новый лад.

В декабре того сумасшедшего года, когда Поле исполнилось шесть, Советский Союз распался окончательно, отделив её детство чертой, которую девочка в силу своего малолетства и не заметила. А в сентябре следующего года Поле настало время идти в первый класс. Пионерскую организацию отменили, но сновали неподтверждённые слухи, что младших школьников будут принимать в октябрята. А Поле хотелось стать октябрёнком. Для неё это была возможность подружиться со сверстниками, без посторонней помощи у Поли это не получалось. Она читала серии детских книг об октябрятах и думала со свойственной детям простотой, что стоит лишь приколоть красную звёздочку, как у неё появятся друзья. Но узнать, так ли это, не удалось: октябрят тоже упразднили. Поля вступила в школу обыкновенной первоклассницей с двумя белыми лентами на светлых волосах, завязанными в крупные банты.

Часть вторая. Школлинг

Глава первая. Сентябрь

1992 год

Довольная, Поля вертелась перед зеркалом. Коричневое шерстяное платье в складку оказалось как раз впору. Оно благоухало хозяйственным мылом – возможно, чуть больше, чем следовало бы, но Поля понимала, что это от долгого лежания в пакете. Прежние хозяева явно его постирали, пятен не осталось, но мать всё равно собиралась перестирывать. Мама за последний месяц несколько раз объясняла Поле, что школа – это серьёзно и ответственно, но в то же время стать частью класса – большая радость. И Поля ждала первого сентября с вдохновением и надеждой. Дух захватывало оттого, какой взрослой она выглядела в этом платье. И оттого, какие невероятные горизонты откроются перед ней.

Школьную форму маме отдала институтская подруга Рая. Для Поли, конечно, тётя Рая. Её дочь Лена вовремя выросла, и платье сделалось ей слишком коротко, а Поле вышло как раз. Ей часто доставались Ленины вещи. До поступления в первый класс она считала, что все люди так обмениваются одеждой. Для Поли это был признак дружбы или товарищества, но никак не бедности. До этого злополучного года она полагала, что все живут одинаково. Поля помнила из книг, что существуют и богатые, и нищие, но не задумывалась, какое место занимают они с мамой в денежной иерархии.

Поля смотрела в зеркало на красивое шерстяное платье, а мама исподлобья – на Полю. Что-то ей не нравилось, но Поля, фантазируя, как она будет щеголять в новой школьной форме, не сразу заметила этот взгляд.

– Это платье носила третьеклассница, – сказала мать. – А тебе оно подошло.

Поля замерла. Она не понимала, чем заслужила упрёк. Но уловила его в этом ровном голосе, малейшие оттенки которого она различала с самых первых лет своей жизни. Одежда Полю мало интересовала. Новые вещи приносили мимолётную радость. Те, что покупала мать, казались ей красивыми. И не более.

– Ты очень быстро растёшь, – заметила мать, а Поля внутренне сжалась. – Мне приходится слишком часто покупать тебе одежду. А мне не на что, Поля, так что постарайся не вырасти из формы хотя бы год.

Поля обещала, что не будет расти.

– Вот отец бы на тебя посмотрел, сразу узнал бы свою мать, – мама обронила это невольно и тут же вздрогнула, как будто испугалась собственных слов.

А Поля давно знала: она не похожа на маму, потому что пошла в папу, вернее – в его мать. Но её Поля видела лишь несколько раз и плохо помнила свою бабушку по отцовской линии, бабушку Ксюшу. Да и не интересовалась ею. Детская память показывала ей необъятную женщину с огромной грудью – гораздо большей, чем у фигуристой бабушки Насти, и круглым, как яблоко, животом. Эдакую женщину-гору. Поле было комфортно жить с мамой и Лерой, она ни в ком больше не нуждалась. Не задумывалась, хочет ли увидеть бабушку Ксюшу ещё когда-нибудь. То же самое касалось и отца. Мать неохотно говорила, что у него другая семья, а Поля появилась незапланированно. Но у Поли не возникало чувства, что так не должно быть. Все были на месте: и Поля, и мама, и Лера, и книги, которые она любила. Отца она не знала и не печалилась, что его нет. У неё и без него была семья. Лишь тенью в подсознании маячили «другая дочь» и братья, но пока эта тень была неясной, расплывчатой. Такую не разглядишь, если не присматриваться.

К школе мать готовила Полю давно. И это касалось не только знаний. Мать потихоньку покупала вещи, необходимые каждому первокласснику. С одной зарплаты – карандашики, линейку, с другой – пенал, с третьей – кисти, краски и альбом для рисования. Когда стало ясно, в какую именно школу пойдёт Поля, мать приобрела прописи и тетради. Те, что указала учительница. И, наконец, где-то достала передник. Не Ленин и не чей-то ещё, а Полин, совершенно новый, с бирочкой, купленный для Поли. Белый, кружевной. И такие же воротнички с манжетами. На каждый день передник полагался чёрный. Поля об этом отлично знала. Но за счастье было просто обладать этой белой праздничной красотой.

И вот в первый день календарной осени – того самого времени года, когда листья безвольно желтеют, увядают и с отчаянием отрываются от стылых веток, – мама взяла Полю за руку и повела в новый мир. В школу.

Перед выходом из дома мать придирчиво осмотрела Полин школьный наряд и одобрительно кивнула. Затем деловито поинтересовалась:

– Как тебя зовут, девочка?

– Осипова Полина Сергеевна! – уверенно заявила Поля. Потом назвала и домашний адрес, и телефон, и даже рабочий номер матери. Поля давно всё это заучила, но мать проверяла её память, объясняя, что дочь должна это с лёгкостью вспоминать в любой ситуации.

Школа находилась в нескольких кварталах от дома. У неё был, как полагается, номер. Трёхзначный. Но события, случившиеся там, могли произойти в любой школе Красногвардейского района города Санкт-Петербурга или любого другого района и города. Поэтому номер не имел ни малейшего значения. Самая обычная общеобразовательная школа, какие в те времена были если не в каждом дворе, то в каждом микрорайоне. Сначала мама с Полей заглядывали и в школу поближе к дому, но там сразу предупредили о математическом уклоне. А никаких способностей к счёту, в отличие от чтения, Поля не проявляла.

В тумане восхищения Поля увидела в школьном дворе огромную сине-бело-коричневую толпу. Несколькими днями ранее мама привела её сюда, показала школьное крыльцо, стадион, площадку для игр напротив. Но тогда здесь было безлюдно. Теперь вся округа гудела детскими и взрослыми голосами. Поля сжимала обеими руками пышный букет светло-розовых гладиолусов. Мама выбрала именно их, объяснив это благородством цветка. Ещё она упомянула, что само название происходит от слова «гладиус», что значит короткий римский меч. В то время Поля ещё не читала о древнем Риме, не заинтересовалась этим фактом и не могла даже представить себе подобное оружие. Но позже с усмешкой думала, как мать оказалась права. Этот воображаемый меч ей в школе пригодился бы. Но утром первого сентября Поля уверовала в силу красоты своего букета. Гладиолусы и правда были хороши. Ярко-розовые на краях лепестков, к центру они теряли яркость, обретая нежный оттенок, а сердцевину словно кто-то присыпал жёлтой пылью. Мама держала Полю за руку, и они медленно протискивались сквозь ряды детей, родителей и учителей, высматривая табличку с надписью «1В». Поля первая заметила её и потянула маму в ту сторону. И вскоре мать уже подвела её к тучной женщине, а Поля вспомнила, что уже видела её, когда приходила в школу впервые. Тогда несколько взрослых задавали Поле вопросы и очень удивлялись, как бегло она читает. Тучную женщину звали Владлена Дмитриевна. И ей предстояло стать первой Полиной учительницей. По фигуре она немного напоминала бабушку Настю, что вызывало хорошие ассоциации. Владлена Дмитриевна Поле понравилась.

Полю не пугали другие дети, хоть она почти всю свою жизнь провела со взрослыми. Рассматривать тех, кто должен был стать её одноклассниками, оказалось захватывающе. Вот же они, те, кто будет делить с ней интересы, увлечения и устремления. Поля скользила взглядом по девочкам в одинаковых коричневых платьицах, по их маленьким личикам, по огромным белым лентам, венчающим у кого хвостик, у кого косичку. И лишь одна девочка отличалась. Её тёмные густые волосы, гладкие и тяжёлые, ниспадали до поясницы. Только одна прядь была заплетена в косичку, венчавшуюся не обычной лентой, а пышным бантом на резинке. Хозяйка этой красоты, вероятно, ощутив пытливый Полин взгляд, повернулась и осмотрела её с ног до головы. Но это заняло лишь мгновение. Она быстро потеряла всякий интерес к Поле и зашептала что-то на ухо стоявшей рядом кучерявой рыжей девочке. А Поля пришла в восторг от этого уверенного и слегка надменного взгляда.

Мальчиков Поля оглядывала с тревогой: а вдруг она встретит здесь тех, с горки? Это волновало её и накануне: ночью Поля не могла заснуть, мучаясь неизвестностью. Но никого с горки здесь не оказалось: те были старше и, скорее всего, из другой школы. И Поля, успокоенная, улыбнулась сама себе.

Серьёзных уроков, конечно, в первый день не было. Малышей со всей торжественностью посвятили в первоклассники, провели пару вводных занятий и отпустили. Поля летала на крыльях восторга. Пересказывала маме взахлёб, как много детей у них в классе, какие они все нарядные, и как кого зовут. Поля запомнила почти всех: девочку с красивыми волосами, Лину, рыженькую Наташу, Женю, Иру, Кристину, Свету, Валю, Машу, даже мальчишек, самых шумных, Пашу, Даню, Игоря, Рому. Остальных, не таких заметных, тоже запомнила, а в первом «В» было тридцать человек, и маме оставалось только удивляться, откуда у дочери такая хорошая память. А Поля ощутила небывалый внутренний подъём. Осень тысяча девятьсот девяносто второго для неё лучилась счастьем. Недели две. Пока не обнаружилось одно обстоятельство.

Все дети из первого «В» жили в ближайших дворах и ходили в один садик. Они знали друг друга до школы. А Поля не знала никого. Они уже дружили между собой, тогда как она хоть и запомнила, как кого зовут, не понимала, как к ним подступиться. На уроках всё было отлично. Но на переменах никто не подходил к незаметной Поле. Среди остальных она внезапно оказалась тихоней со своими книгами и несуществующими мирами. Поля пыталась подойти к одноклассникам сама, но эти попытки не увенчивались успехом. Поле отвечали. Всегда дружелюбно, но тут же бежали играть как прежде, без неё.

Поля не знала, о чём поговорить с одноклассниками и чем заинтересовать их. Первый «В» поделился на спокойных и шустрых. Одни скромно шушукались за партами во время перемен. Другие носились по рекреации, выкрашенной светло-зелёной краской, призванной успокаивать и настраивать на учёбу. Но судя по первому «В», зелёный цвет не справлялся со своей задачей. Игра, которую обожали младшие в средней общеобразовательной, не была уникальной. Она встречалась во многих дворах и в стены школ пришла оттуда. Называлась она «Сифа» и первашей занимала куда больше, чем необходимость настроиться на урок. Поле были ближе те одноклассники, что поспокойнее, но поскольку она не могла придумать, о чём с ними заговорить, выбрала вторых. С ними оказалось легко. Эти дети тут же приняли Полю в свою игру, стоило лишь попросить. Только вот играть девочка не умела. Правила она выучила, наблюдая за другими, но на практике вышло сложнее.

Поля никогда не играла в догонялки во дворе. Если она и занималась спортом, то только в рамках зарядки, которую проводила для неё бабушка Настя вместе с утренней радиопрограммой. Ещё иногда Поля бегала во дворе в собственном комфортном темпе, а теперь оказалось, что её темп намного медленнее, чем у других мальчиков и девочек.