Город, что стоит на окраине континента

Герман Фон Эверик

Город, что стоит на окраине континента

 «Звезды расплылись, и тут же их великое множество соединилось в одно целое».

Юкио Мисима «Жизнь на продажу».

Вольный город. Предисловие

Время есть самый жестокий из всех процессов – человек не способен обернуть его вспять, воспрепятствовать его ходу. Каждый человек норовит его обмануть, оставаясь в дураках. Тем не менее, есть на свете места, которых не коснулись временные потоки и исторические процессы, жизнь здесь ощущается совершенно иначе.

Город, который стал свидетелем многочисленных трагедий и праздников, странных событий и радостных мгновений, расположен на самом краю мирового континента. Никакому государству он не принадлежит, является вольным. С одной стороны он омывается морем, с другой стороны рекой, покинуть город или переехать сюда возможности не представляется. На протяжении всего существования этого города его преследует наиудивительнейшее явление: в городе никогда не бывает светло, круглые сутки его окружает непроглядный мрак ночи. Некоторые склонны считать, что ночь является следствием не самого выгодного географического положения города, другие верят, что само солнце уже давно покинуло это место. Однако, как известно, тяга человека к выживанию не знает границ, так что жители города смогли адаптироваться, круглые сутки улицы освещаются фонарями, коих тут бесчисленное множество, свет их не тускнеет, тепло их иллюзорно. Вечная темнота научила местных обывателей многим вещам, а самое главное – лишила большинство из них всякого желания потакать своему индивидуализму в ущерб другим. Никто из местной ребятни не осмелится кидаться камнями в фонари во имя демонстрации своей непокорности, ведь они прекрасно знают, нет света – нет жизни, никто из мечтателей всех возрастов не грезит здесь о революциях и переворотах, о создании нового, неприлично гуманного государственного строя, который послужит всем и каждому, о собственной коронации. Темнота есть спутник страха, страх заставляет забыть о короне на голове, скипетре в руке, родовых перстнях на пальцах. Это отнюдь не означает, что все горожане живут идеями о взаимопомощи и совестливом сосуществовании, если абстрагироваться от вышеописанных повадок местного населения, то в остальном это совершенно обычные люди, общество которых ничем не отличается от нам привычного. Они не делят мученическую участь, их единственное утешение не лежит в загробной жизни – они вполне себе обычные, смеющиеся и плачущие, горюющие и радующиеся, мирящиеся и воинствующие.

Свободный город может похвастаться обилием различных увеселительных заведений, двери которых никогда не закрываются. В центре расположен исполинский шатерный цирк, в честь которого была названа главная площадь. Улицы пестрят различными культурными заведениями: театрами, музыкальными домами, в которых играются концерты и исполняются оперы, библиотеками. Для тех, кто предпочитает забыться в более приземленных местах, существуют кухонные дома, где готовят свои шедевры лучшие повара, кабаре и трактиры в множественных экземплярах. Такое разнообразие злачных мест, открытых для всех посетителей в любое время, приводит к постоянным происшествиям и приключением. Этим занимается городская жандармерия, состоящая из пеших и конных отрядов. Жандармы находятся в особом положении: получают повышенное жалование, обладают неприкосновенностью, их слова приравнены к закону. Каждый жандарм носит железную маску, полностью закрывающую лицо, сделано это то ли с целью устрашения, то ли чтобы отрешить их от простого населения. Власть в городе принадлежит герцогу, который избирается однажды и до конца жизни. В управлении делами герцогу помогают чинный совет, задача которого реагировать на сиюминутные проблемы города и составлять указы, призванные их решать, суд благодетели, решающий тяжбы жителей друг с другом и жителей с городом, вышеупомянутая жандармерия, следящая за порядком. Отдельного упоминания заслуживает церковный аппарат. Церковь стоит особняком, ее члены подчиняются ее юрисдикции и законам, которые, в свою очередь, хоть и были согласованы с законами города, но имеют существенные отличия. Наказываются служители за свои проступки и преступления исключительно самой церковью, которая и определяет карательную меру. Верования, которые здесь исповедаются будет сложно подвести под рамки какой-либо конфессии даже самому выдающемуся религиоведу. Местная паства не верит в монотеистическое божество, равно как и не поклоняется очередному пантеону. Служители и верующие возносят свои молитвы различным добродетелям, таким как, например, честность или милосердие. Эти качества в какой-то степени одушевлены, но не обладают божественной природы. Люди возносят руки в надежде, что эти качества снизойдут на них. Паству в церкви направляют викарии, которые делятся на младших и старших. Каждый старший викарий, положивший свою жизнь на поддержание веры, записан в церковных скрижалях, самые старые из них изображены на церковных гравюрах, они считаются примером для подражания и благоговения.

История города уходит корнями в далекое прошлое, связанное с божественным снисхождением. Если засесть в какой-нибудь из местных библиотек, то можно узнать про человека, объявившим себя божественным наследником и основавшим это странное место. Не мне судить о том, насколько это правдиво.

Путь, который проходит человек, родившийся в этом месте, не покажется читателю интересным. Новорожденные появляются в акушерских домах, спустя неделю покидают их, до 5 лет находятся на домашнем обучении, после чего отправляются в школы, дети из знатных семей, в свою очередь, в академии. После окончания 12 классов образования, юноша волен сам творить свою судьбу, многочисленные профессиональные училища этому способствуют. Гражданин волен пойти в академию искусств, дабы стать актером, музыкантом, оперным певцом, может пойти по стезе послушника закона, записав себя в ряды жандармов, разумеется, для людей с более высоким положением дверей открыто намного больше, они могут закончить университеты при высших руководящих органах и начать строить карьеру государственника. В общем и целом, любое дальнейшее образование после школы обязательным не является, гражданин может смело пропустить этот неприятный жизненный этап и посвятить себя тому, что он считает наиболее подходящим своей, несомненно, выдающейся натуре.

Если не пожалеть себя и заглянуть в историю совершенно любого города или поселения, то в ней можно обнаружить немало удивительных людей и еще более удивительных вещей, которые с ними происходили. Такие личности могут выделяться среди своих современников по разным причинам, будь то их невероятная глупость, поражающий талант, обостренный ум или бесконечная доброта. Именно такие граждане и станут фигурантами историй, о которых я бы хотел поведать читателю. Каждый из этих людей делал то, что считал необходимым, был ведом эмоциями, умозаключениями и обстоятельствами, которые мы с вами не в силах постичь до конца. Вне всяких сомнений, читатель имеет полное право осудить их поступки или, наоборот, от всего сердца им сопереживать, это не возымеет никакой разницы, ибо ни один сторонний наблюдатель не в силах повлиять на то, что твердо впечатано в пергамент. Лучшее, что мы может сделать – выводы.

Бродя в потемках, вольный город остается верен самому себе.

Ноктюрн Фонарщика. Год 900.

Движения людей, танцующих на балу, начали терять свою грацию, а их одежды уже вдоль и поперек изрешетили помятости; напитки, потеряв свой первозданный вид, продолжали висеть в воздухе; пианист давно исчерпал свой репертуар и лишь благодаря умелой импровизации еще мог высекать из клавиш новые мелодии, что так искусно обволакивали зал; дамы артистично утирали несуществующие слезы и прощались с кавалерами, которые, расплываясь в улыбке, спешили воссоединиться со своими друзьями и обсудить праздничные подвиги. На улице подвывал ветер. Бал, стараясь не подавать виду, подходил к концу.

Хозяин поместья стоял подле входной двери, время от времени поглаживая свою очередь. Гости уже спешили покинуть, но этикет не позволял им выстраиваться в очередь, а потому раз в несколько минут скромный бальный зал терял одного или двух гостей. Хозяин на прощанье жал и целовал руки гостей и гостий, не забывая пожелать им удачной дороги. Последние уходящие вскользь поинтересовались, почему у него такой усталый вид, на что получили вымученную улыбку с претензией на легкомысленность. Все экипажи покинули постоялый двор, оставив после себя истерзанную колесами сухую землю.

Хозяин оглянул опустевший дом, ужаснулся оставленному гостями беспорядку и глубоко вздохнул. На лестнице раздались приглушенные шаги, напоминавшие легкие постукивания пальцем по деревянному столу. Женщина, только что преодолевшая последнюю ступеньку, приходилась супругой хозяину поместья. Она аккуратно поправила шаль и нежно улыбнулась, после чего протянула руку своему мужу. Она что-то сказала, воздушным движением произвела на месте некое подобие тура, села за пианино, перелистнула несколько страниц нотной тетради и принялась играть.

Ненавязчивое мечтательное пианиссимо тонким ручьем струилось из-под ее костлявых пальцев. Хозяин поместья попытался было о чем-то с ней заговорить, о чем-то настолько незначительном и отвлеченном, что его слова как будто составляли либретто звучащей мелодии. Его меланхоличный взгляд, впалые щеки и исхудавшее тело делали из него превосходного актера для этой постановки.

Когда музыка прекратилась, и крышка аккуратно легла поверх клавиш, хозяин взбодрился и подозвал к себе слугу, тощего мальчишку лет пятнадцати. За несколько секунд ему была изложена суть дела, после чего он, отвесив неумелый поклон, накинул на плечи явно великоватый на него бушлат и вышел на улицу. Быстро перебирая своими маленькими ногами, он добрался до деревянного флигеля, стоявшего по левую сторону от поместья. Он точь-в-точь передал слова хозяина и, плотно закутавшись, вновь отправился в усадьбу, где незамедлительно доложил о выполненном поручении, убедился в отсутствии новых наказов и отправился в свою комнату дописывать любовное послание кухарке. В его раболепном взгляде читалось явное желание услышать похвалу в свой адрес.

Жителем того флигеля был человек невысокого роста в перекосившихся круглых очках, носивший грязные черные брюки и старое пальто поверх рубашки – местный фонарщик. Считанные годы, лежавшие в копилке его жизни, обошлись с ним слишком жестоко, оставив преждевременные морщины на его лице и несколько седых волос на макушке. За толщиной линз скрывались усталые глаза, один из которых постоянно смотрел куда-то вправо; за пазухой у него всегда лежала одна и та же книга с потертой обложкой.

Фонарщик тяжело вздохнул и поднялся со своего места. Он снял потертую шляпу, висевшую возле двери, и надел на голову, после чего проследовал в угол пристройки и поднял с пола деревянную лестницу. Облокотив ее на стену, он взял со стола небольшой сосуд с маслом, проверил, достаточно ли его для предстоящего обхода, и следом захватил небольшой зажигательный фонарь, ржавые ножницы и несколько фитилей, которые упаковал в висящий на поясе подсумок.

Он взял под руку, державшую фонарь, лестницу и кое-как подпер ее локтем, затем открыл дверь и вышел на улицу. Морозный ветер шептал о приближавшемся снеге и изредка завывал от одиночества. Черные тучи – похитители луны и звезд, нависшие над усадьбой, угрожающе смотрели на каждого, кто еще не успел спрятаться между теплых стен. Воздух был очень сырым и обжигал горло при каждом вздохе.

Первый фонарь находился в пределах нескольких десятков шагов, и путь к нему змеился вымощенной тропинкой. Серые, местами раскрошившиеся от времени камни были отделены друг от друга небольшими углублениями, в которых долгие годы скапливались грязь и пыль; тропинку окружала мерзлая земля, ступать по которой лишний раз не хотелось.

Фонарщик сгорбился и переложил емкость с маслом в правую руку, а левой перехватил фонарь, после чего поднял его на уровень груди. Освещая себе путь, он стал размеренным шагом идти в сторону уличного светила. Из-за сильного ветра он вынужден был уткнуться носом в плечо. На полпути он остановился и принялся разглядывать небольшую статую, стоявшую по правую сторону от дороги.

Мраморная женщина с застывшей на лице великодушной улыбкой была супругой хозяина поместья. Она была одета в бальное платье, подол которого уже изрядно почернел от времени. Ее неподвижные глаза, из-за ошибки скульптора казавшиеся слегка прищуренными, смотрели на проходящих мимо. Руки были подняты над головой таким образом, что локти оставались округлыми, а между кистями оставался небольшой зазор. Носок правой ноги был расположен около пятки левой, а ступни были приставлены друг к другу.

Фонарщик аккуратно положил лестницу на землю и пару раз обошел статую, уделяя особое внимание каждой детали. На ее кистях, пальцах и шее скульптор потрудился высечь украшения, а каждая часть ее тела идеально сочеталась с остальными. Перед тем, как он снова поднял лестницу и ушел прочь, фонарщик еще раз посмотрел на женщину, что всегда танцует под луной и звездами, и улыбнулся. Она была неотличима от настоящей.

Дойдя до первого фонаря, который, казалось, вот-вот потухнет, фонарщик облокотил на него лестницу и начал по ней взбираться. Каждая новая ступенька отдавалась затяжным скрипом. Забравшись достаточно высоко, фонарщик аккуратно снял светильную камеру, протер ее со всех сторон, выудил почти потухший фитиль и заменил его на новый, после чего поднес к нему зажигательный фонарь. В конце он долил немного масла и поставил светильную камеру на свое место.

Свет от только что обслуженного фонаря простирался намного дальше. Он освещал каждую неровность и трещину на земле, а также краем доставал до одиноко стоящей скамейки. Завидев ее, фонарщик тут же поспешил сесть. Посмотрев на фонарь и обрадовавшись своей работе, он встал, забрал лестницу и отправился дальше.

Следующий фонарь находился недалеко, но ввиду того, что он окончательно потух, фонарщик вынужден был идти по памяти. Ветер по-прежнему завывал, а потому шел он медленно. Шаги давались тяжело. Примерно на половине пути фонарщик остановился. Ему резко стало плохо. В глазах начало темнеть, а тело вдруг перестало слушаться. Около минуты он боролся со жгучим желанием закрыть глаза и пустить все на самотек и, наконец победив его и придя в норму, продолжил свой путь.

Фонарь, подле которого остановился фонарщик, стоял не так далеко – их разделял десяток шагов – от другого, все еще светившего. Фонарщик по своему обыкновению облокотил лестницу и стал по ней взбираться. Он снял круглую светильную камеру, отличавшеюся от камер остальных фонарей, из цельного стекла и стал протирать ее. Это был трудоемкий процесс – камеру необходимо было протереть с каждой стороны так, чтобы очистить ее от всей скопившейся грязи и вернуть ей былую прозрачность.

С неба мелкими точками начал срываться снег, и ветер слегка поутих. Завывания сменились тихой песней, легонько щекочущей лицо. Фонарщик уже почти закончил чистить камеру, когда услышал вдалеке незнакомые голоса. Поначалу он не стал обращать на них внимания, но голоса постепенно становились все отчетливее и отчетливее. Он поставил камеру на место и слез с лестницы. В придачу ко всему его руки сильно устали, и им нужен был отдых.

В свете соседнего фонаря медленно вырисовывались три фигуры: две мужских и одна женская. Одна из мужских была заметно шире и выше другой, шедшей позади. Фонарщик протер рукавом запотевшие очки и, прислонившись к лестнице, принялся с любопытством наблюдать за происходящим.

Крупный мужчина шел рядом с молодой, удивительно некрасивой барышней с крупными чертами лица, а позади них плелся их приятель, низкий худощавый юноша аккуратного вида. Мужчина с женщиной непрестанно о чем-то разговаривали, широко открывали рты, смеялись и размахивали руками, а их спутник безжизненно шагал рядом с ними. Пройдя чуть дальше фонаря, мужчина и женщина взялись за руки и посмотрели друг в другу глаза, после чего мужчина встал справа от нее. Сначала он сделал полный тур, обойдя свою партнершу, совершил поворот и поменялся с ней местами, женщина после этого выполнила то же самое, но гораздо топорнее. Они вновь встали друг на против друга и, сцепив руки, повернулись телами в разные стороны. Оба после этого залились громким смехом.

Их приятель подошел к ним, и они, вставши в круг, быстро что-то обсудили. Мужчины пожали друг другу руки, а женщина, уходя со своим кавалером как-то по-особенному пошло отвесила на прощание воздушный поцелуй. Юноша пожал плечами и прислонился спиной к фонарному столбу, устремив взгляд прямо.

Фонарщик, слегка замявшись, прошел чуть дальше и оказался на свету. Он пересекся взглядом с безымянным приятелем и начал бегло его рассматривать. У того были грустные потупившиеся глаза и поджатые уголки губ. Какое-то время они неподвижно смотрели друг другу в глаза, после чего юноша опустил голову. Фонарщик же, напротив, обратил свой взгляд к небу и попытался придумать в своей голове образ, что вмещал бы печаль юноши и его самого. Он простоял так около минуты. Когда он снова посмотрел прямо, то обнаружил, что его друг куда-то пропал, оставив его наедине с идущим снегом, каменной дорожкой и двумя фонарями, что по странному стечению обстоятельств стоят совсем рядом.

Фонарщик поспешил вернуться к своей работе. Он вновь снял светильную камеру и протер ее на скорую руку, сменил фитиль, зажег его и подлил достаточное количество масла. Еще раз бегло протерев камеру со всех сторон, он вернул ее на место, сошел с лестницы и отошел на несколько шагов.

Свет этого фонаря был необычайно ярким, намного ярче того, что стоял рядом. Фонарщик улыбнулся во весь рост и даже позволил себе потянуться от удовольствия. Он достал из-за пазухи книжку и тут же открыл ее на нужной странице. На ней был изображен фонарь, внешне похожий на этот. Ногтем большого пальца он стал продавливать лучи света, идущие от фонаря. Их было порядка восьми. Они были нарисованы неравномерно – некоторые были длиннее остальных. Фонарщик закрыл книгу и убрал ее обратно, забрал лестницу и пошел к перекрестку, на котором не так давно происходила наблюдаемая им сцена.

Он миновал стоявший на нем фонарь и пошел в сторону, откуда пришли трое людей. На тонком слое снега были видны их следы. Они были неполноценными – достаточно четкий контур обуви, но без каких-либо отпечатков подошвы. Фонарщик старался идти по другому краю дороги, и когда следы вставали на его пути, он аккуратно через них переступал.

Он продолжал идти, пока не наткнулся на еще один потухший фонарь. Дорога здесь переставала идти прямо и уходила направо длинным полукругом. Она вела обратно к усадьбе. Фонарщик принялся проделывать то же самое, что и предыдущие оба раза: ставить лестницу, взбираться по ней, чистить светильную камеру, менять фитиль и подливать масло. Каждое из этих действий он выполнял достаточно тщательно, чтобы получать удовольствие.

Когда работа была закончена, и фонарщик убедился в полной исправности фонаря, он забрал лестницу и пошел обратно к перекрестку. Снег усилился и теперь опадал с неба крупными снежинками. Они опадали на пальто и исчезали, становясь каплями воды. Фонарщик сильно ускорил шаг.

Уже на самом перекрестке он заметил, что ветер снова усиливается. Он кружил белые хлопья и с силой ударял их о землю. Из-за сильной метели идти было практически невозможно, а уже лежавший снег хищно кусал за ноги. Прикрыв рукой зажигательную лампу, фонарщик стал с силой продираться через ветренный фронт. Чтобы хоть как-то видеть, он вынужден был смотреть поверх запотевших очков.

Уже на следующем фонаре ветер завыл с такой силой, что фонарщик едва мог стоять на лестнице. Фонарщик, даже не сняв светильную камеру, слез с лестницы и поспешил удалиться – бессмысленно что-либо делать в такую погоду, даже фитиль и тот не зажжется. Вьюга была слишком сильна. Каждый порыв ветра приносил с собой крупные снежинки, прилипавшие к лицу.

Фонарщик добежал до перекрестка и ринулся к своему флигелю. По дороге он обронил свой подсумок, который уже вряд ли удастся откопать под таким слоем снега. Сейчас он думал только о том, как бы поскорее добежать до своего укрытия, не попавшись в руки изголодавшихся призраков зимы. Каменную тропинку совсем замело, и ему казалось, что он дрейфует в бесконечно глубоком море с на редкость скрипучими водами.

Фонари на обратной дороге светили по-прежнему ярко, и им совершенно не было никакого дела до того хаоса, что происходил вокруг них. Их свет, теплый и успокаивающий, разливался по заснеженной улице, и пробегавший мимо каждого из них фонарщик чувствовал, как его уставшее тело на долю секунды обволакивает спокойствие.

Фонарщик забежал в дом и хлопнул дверью с такой силой, что снег осыпался с крыши. Он сел на стул и обнял плечи руками, пытаясь унять дрожь. Сквозь стиснутые зубы белыми нитями выходил пар. Он просидел неподвижно около пятнадцати минут, затем протер очки, растопил камин и скинул промокшее пальто, из которого выпала книжка. Он украдкой вздохнул, поднял ее и принялся листать ее, дабы убедиться, что она не промокла. На одном из разворотов он обнаружил пожелтевший лист бумаги, сложенный пополам. Фонарщик взял его в руки, и в его глазах на секунду промелькнула жгучая тоска. Он развернул и принялся уже в далеко не первый раз читать слегка потертые временем буквы:

«Дорогой брат, на днях мне все же удалось на днях поговорить с отцом. Он совсем болен и иногда забывает, что только что сказал или услышал. Ждет смерти. Я попыталась рассказать ему про тебя, но он только небрежно отмахнулся. Не желаю, мол, слышать про это. Честно говоря, я и сама удивилась. Так ты теперь живешь? Не подумай, я не пытаюсь тебя принизить или пристыдить, но мне почему-то грустно от этого. Работа явно не для тебя. С другой стороны, ты всегда был человеком странным. Быть может, ты видишь в этом нечто благородное и возвышенное – давать людям свет. Да и судя по тем зарисовкам, что ты мне отправлял в прошлых письмах, тебе это действительно нравится. Я побывала на чердаке, на котором мы часто играли в детстве. Отец после смерти матери, должно быть, ни разу так туда и не заглянул. Помнишь, как ты сидел на нем во время дождя? Тебе казалось, что там ты спрячешься надежнее всего. Как бы то ни было, тебе правда стоит съездить к отцу и поговорить с ним, ему осталось недолго. Он всегда любил тебя больше, и ты это прекрасно не знаешь. Помни, что ты уже не тот мальчик, каким был, когда мама ушла, а по твоим плечам стучит уже совсем другая вода. Береги себя!».

Фонарщик вышел на улицу. Снег прекратился, но тучи, почти неотделимые друг от друга, все еще продолжали висеть, закрывая собой луну и звезды. Он посмотрел на них, и они представились ему большим куполом, что накрыл всех крыс в городе, одиночку-мать, держащую на руках сына возле окна, огромное здание министерства со всеми его кабинетами, дом сестры, весь город. Где-то вдалеке светили фонари, и ждали своей очереди все незажженные. Мириады звезд терпеливо ждали своей очереди посмотреть на город чудных людей. Клавиши пианино тихо перешёптывались под крышкой.

По щеке фонарщика прокатилась слеза и по пути к земле, должно быть, замерзла, тихо упала в сугроб и затерялась.

Призрак. Год 1099.

Конец 1099-го года, новое столетие уже спешит войти в свои законные владения, бесцеремонно вышвырнув оттуда предыдущее. Люди в такое время всегда необычайно взбудоражены и энергичны, человек полагает, что со сменой такого значительного временного отрезка, поменяется и его жизнь, все его ошибки как бы уйдут с прошлым веком, а все его великие свершения, непременно ему предначертанные, поджидают его в грядущем. В городе царила атмосфера сдержанного и покорного ожидания надвигающихся перемен, волнение нарастало с каждым днем, приближающим сие событие. В церквях было необычайно много прихожан, во всех театрах и музыкальных домах исполнялись оды векам. Казалось, все сбрасывали с себя оковы переживаний и сожалений, подставляя лицо новым веяниям, но человек, о котором пойдет речь, был не из всех, на сердце его было тягостно.

Андреас, так зовут нашего возмутителя собственного спокойствия, был родом из семьи среднего достатка. Школьные годы провел, как их проводят все обыкновенные дети, завел какое-то количество друзей, половина из которых затерялись в потоках взрослой жизни, имел среднюю успеваемость по всем предметам, особого интереса к которым он не питал, бегал за школьными девицами, надо отметить, весьма безуспешно. О будущем своем он никогда не задумывался, считал, что нужно жить сегодняшним днем. Еще с первых классов было понятно, что человек этот достаточно мелкий, как, впрочем, и большинство здешних жителей. В полисе, знаете ли, гораздо проще, а, может быть, даже почетнее быть человеком мелким. После школы Андреас по указанию отца поступил в университет при финансовой палате, после окончания которого он должен был стать мелким счетоводом с надеждами на дальнейшее карабканье по карьерной лестнице.