Полная версия
Продана криминальному боссу
Глава 8
Воскресенскому нравилось подниматься до рассвета. Окна его квартиры выходили на парк, и ему нравилось смотреть, как солнце вставало над ним. В этот самый парк он выходил на ежеутреннюю пробежку, глубоко надвинув на голову капюшон толстовки и невзирая на погоду – летом дожди шли едва ли не через день. После шёл в свою минималистичную ванную и принимал душ в кабинке, похожей на простую усеченную пирамиду из стекла. Домработница, проходящая трижды в неделю, по его просьбе натирала её до блеска. Стенки кабинки становились настолько прозрачными, что чужой, ранее никогда не бывавший в квартире гость, легко мог с налёту вписаться в них.
Стекло и белый мрамор – Александру нравилось дизайнерское решение этой части квартиры. Спальня, кухня и гостиная – дерево, металл и каменная кладка; ничего лишнего, голые стены, функциональная мебель, минимум декора; единственным исключением был барельеф в спальне над кроватью с лицом печальной женщины.
Воскресенскому здесь легко дышалось. Здесь всё было чисто, честно, выпукло и даже как-то голо, но именно здесь ощущал себя самим собой. Родительский дом был похож на музей: роскошь снаружи – дряхлый, совершенно непригодный для жизни хлам внутри. В их семье никогда не было поддержки, ощущения сопричастности, искренности – каждый носил маску, отрабатывал свой долг, пытался соответствовать роли, отведённой каждому из них отцом. Даже братья порой смотрели друг на друга с недоверием, словно пытались просчитать, кто кого подставит перед отцом за грешки и промахи. Со временем это ушло, и не потому, что братья стали друг другу ближе, а потому что дистанция увеличилась.
Александр становился жёстче, бескомпромисснее, он становился Искандером, иначе семью было не вытянуть. Даже в Демиде он не видел родственной души, хотя тот всегда был к нему расположен и ни разу не заставил его сомневаться в своей искренности. Одному было проще, и со временем одиночество стало частью его существа. Срослось с ним, как вторая кожа.
После душа Александр медитативно варил себе кофе, сам готовил себе завтрак, мыл и вытирал посуду, выбирал костюм, рубашку, подбирал к ним галстук, часы и запонки – педантично, не спеша, в тишине и молчании. Так он набирался сил для долгого рабочего дня.
Иногда он спускался в барбершоп, расположенный на первом этаже соседнего дома, освежал стрижку, глядел, как его буйно разросшаяся щетина превращалась в снобистскую бородку, с которой он сразу же становился на пяток лет старше. Здесь, в этой квартире его уединение никто не нарушал. Вход в его квартиру был закрыт даже для жены. Только Данил, мелкий, плевать хотел на его заскоки.
Он завалился к нему в шесть утра, в беговых кроссовках и с сигаретой в зубах – младший брат всегда состоял из одних противоречий – бросив короткое «Привет» он без спроса плюхнулся в его любимое серое кресло и сцапал с подноса стакан для виски, чтобы использовать в качестве пепельницы. Вчера Александр так и не явился в отцовский особняк.
До боли в стиснутых зубах не хотел снова получать тычки и укоры от отца. До отвращения, до протеста не хотел снова видеть его надменный взгляд. Воспоминания о пощёчине всё ещё были свежи. Поэтому младший брат явился к нему сам.
– Дела не очень, если честно, – с ходу начал Данил. – Мой иск отклонили. На Романова клепают дело. Мы стараемся повернуть всё так, чтобы о его тесных связях с нами никто не пронюхал.
Повеяло табачным дымом. Александр с брезгливостью подумал, что ему придётся сутки выветривать эту навязчивую вонь, но промолчал. Иск Фёдору выдвинула администрация города, а конкретно Департамент землепользования города Москва. В этом Департаменте у Калинских были крепкие дружеские связи. Александр не нравилась линия, которую выстраивал брат – он подала на администрацию встречный иск. Нагло, по-хамски, он дразнила злую собаку, тыча её палкой в морду вместо того, чтобы бросить ей кость. Он неоднократно говорил об этом брату. Но брат упрямо гнул своё.
– Зато мне нравится, как идут дела с прокурором. Ему грозит лишение лицензии за взятку. Он сейчас, как уж на сковородке. Если я докажу, что иск против Романова проплачен, дело примет другой оборот.
– Откуда информация?
Имя прокурора, сказанное в таком контексте, разбудило хищный азарт, взбудоражило. Шанс подложить свиноподобному Осиповичу свинью покрупнее, чем он сам, здорово бы потешил самолюбие, но Александр знал по опыту, что у всего есть цена.
– Один доброжелатель подкинул компромат. Лиля занимается.
– Будь осторожнее с доброжелателями, – Александр нахмурил брови, обойдя кресло, он стряхнул с обивки невидимые пылинки. Ему не нравилось, с каким хамским нахрапом брат взялся за это дело.
Никто не думал, что Данил Воскресенский – циничный, свободолюбивый раздолбай – женится так рано, никто не думал, что он так скоро заделает двоих детей и станет так ревностно оберегать свою семейную идиллию. Что после своих дебильных увлечений – то автогонками, то скайдайвингом, то путешествиями автостопом без цента в кармане к черту на рога – вернётся к учёбе и станет высококлассным юристом, ведущим юристом «Воскресенский Консалтинг». И что однажды он принесёт заявление на увольнение, заявив, что открывает свою фирму. Бизнес-процессы Воскресенских он взял на аутсорсинг, но скрывать то, что в принципе желает отойти от нелегальных дел, не стал. Искандер, что удивительно, не имел мнения на этот счёт, а если и имел, то не озвучивал. Наверное, ему было достаточно крепко привязанного к семье старшего сына и Демида, их главного финансиста, да и слова Данил пока ещё оставались словами. «Выход из семьи возможен только через смерть», старое правило, стоявшее у истоков еще с 90-х, по прошествии времени теряло силу, но всё ещё изрядно действовало на нервы.
– Саш. Пообещай мне одну вещь, – Данил вдруг взглянул ему прямо в глаза. Серьёзно и пристально, как никогда раньше не делал. Александр увидел в его глазах тревогу. – Что бы ни случилось, мы будем заодно. И против друг друга не встанем. И с Лилей ничего не случится.
Александр молча кивнул. Поганое чувство. Как будто он дал обещание, которое не сможет сдержать.
Глава 9
Александр всегда приходил на работу раньше всех. Каждое утро он отслеживал по внутренней программе, во сколько система отщелкивает пропуска сотрудников на входе в здание. Демид приходил за сорок-сорок пять минут до начала рабочего дня, руководитель отдела безопасности – за полчаса, главный программист – за три минуты. Секретарша Алёна всегда опаздывала ровно на пятнадцать минут, уверенная в том, что босс либо не замечает, либо не придает значения – ведь что такое пятнадцать минут для дамы, которая едва ли не каждый час поправляет на рабочем месте макияж? В свете множества гораздо более серьёзных проблем Александр не придавал значения этим ничтожным цифрам, но они почему-то упорно откладывались в голове, словно там у него – бездонная чёрная дыра, жадно поглощавшая любую информацию.
Воскресенский выходил ровно в шесть тридцать утра, чтобы в семь уже быть на рабочем месте, но сегодня что-то пошло не так. Он застегивал кожаный браслет часов, когда экран его смартфона вспыхнул и следом взорвался пронзительной, непривычной трелью – так ему приходили звонки с неизвестных номеров.
– Воскресенский, – резко охватил Александр, напряжённо вслушиваясь в трубку.
Ему ответила тишина.
Александр посчитал про себя до трёх и сбросил звонок, положил телефон на столик. Досадная, не вписывающаяся в привычный ритм мелочь. Он ощутил лёгкое раздражение не то от звонка, не то от намертво застрявшего в карабине ремешка часов. Как всё вовремя!
Через мгновение звонок раздался снова.
– Говорите, иначе я вычислю вас, и мы встретимся лично…
– Извините…
Александр оторвал трубку от уха и взглянул на экран, будто на нём вместо бессмысленного, неизвестного набора цифр надеялся увидеть звонившую. Этот низкий, царапающий нервы и слух голос невозможно было спутать ни с каким другим.
– Простите. Я…
– Эмилия?
Она профессионально умела заставать врасплох. Александр подошёл к окну, взглянул на парк, смахнул пальцем невидимую пылинку с панорамного стекла, прозрачного изнутри, но абсолютно непроницаемого снаружи. Взял паузу, словно готовился нырнуть на неизведанную глубину.
– Что-то случилось?
– Нет-нет! – Ему почудилось, что она виновато улыбается. Александру живо представилось её покрасневшее лицо, стыдливо опущенные ресницы, изогнутая линия чуть подрагивающих в нерешительности губ. В деталях. Как на том злополучном балу. – Мне просто… просто совсем не с кем поговорить.
– Он вас обидел? – Александр прекрасно помнил, зачем дал ей свой номер. Ему казалось, что Эмилия лишь тянет время, пытаясь подобрать слова.
– Нет! – Эмилия вскрикнула. – Нет, – добавила мягче, но Воскресенский услышал, что она врёт. – Он просто… Просто у него проблемы на работе. И он разозлился. Он запер меня в комнате, запретил выходить, забрал телефон, звоню с номера моей горничной, и уехал.
Александр был почти уверен в том, какие именно проблемы преследовали господина прокурора и что эти проблемы – дело его рук, рук Воскресенских. Он готов был проклинать своё богатое воображение, которое подкидывало ему неприятнейшие из картин. Он будто бы своими глазами видел, как чёртов прокурор волочет её за локоть по лестнице, как швыряет её – такую тонкую и хрупкую – в комнату и запирает дверь, плюя на её плач и протесты. Это из-за него. И определённо ещё и из-за того, что она тогда села к нему в машину…
– У меня есть надежные люди в полиции.
– Пожалуйста, не надо, – она взмолилась. Александр почудилось что он видит, как она трепетно прижимает руки к груди, подаётся вперёд, смотрит на него снизу вверх, полными слёз глазами…
– Если хотите, я пришлю за вами своего человека.
– Это будет вторжение на частную территорию. У вашего человека и у вас будут проблемы. Пожалуйста, Александр. Просто поговорите со мной…
Она просила. Не с гонором, не с пренебрежением, как Лена просила пополнить кредитку, вкладывая между строк «ты мне должен» одним лишь взглядом. Она просила, как просит слабая женщина сильного мужчину. Просила так, что невозможно было сказать «нет».
– И как часто он предлагает вас своим друзьям? – съязвил Александр в последней попытке скинуть с себя путы.
– Ни разу, никогда. Понимаете, он очень жаден… жаден до таких вещей. Мы вместе уже три года, и за эти три года… – она сделала паузу, словно раздумывая, и наконец, словно бы уговорила сама себя. – Он просто напился.
Отчего-то всплыла в памяти фраза «Любовь живёт три года». Наверное, очередной модный романчик, которые Лена читала перед сном. Так ли это на самом деле, Александру узнать так и не удалось – их отношения с женой были такими же ровными и безжизненными, как кусок пустыни.
Отношения Данила и Лили напоминали американские горки: они могли всерьёз поцапаться даже на семейном обеде, однако, спустя час Данил выходил с красной, довольной рожей и сбитой набок бабочкой откуда-нибудь из библиотеки или гостевой ванной. Демид на работе порой мечтательно улыбался и посылал кому-то цветы. Александру порой казалось, что в своих личных отношениях его младшие братья за свои двадцать восемь и тридцать один пережили по отношению к женщинам весь спектр эмоций, кроме равнодушия.
Равнодушие, видимо, осталось для старшего брата.
Да, черт возьми, он был чудовищно одинок и несчастлив в своём браке, почему-то только сейчас Александр признался в этом самому себе.
– Вы ему надоели.
Эмилия, казалось, не слышала в его словах издевки – она отвечала прямо, честно и просто, словно ребёнок, ещё не научившийся лгать по-взрослому. Отвращение, недоумение, злость и чёрт знает откуда взявшаяся ревность – эти чувства, словно градины, навязчиво барабанящие по жестяной крыше, пробивали брешь в его броне. Александр привык воспринимать всё с холодной головой, сдержанно и отстранённо. Привык жить, мыслить и действовать по давно обкатанному алгоритму, а сейчас он блуждал в собственных ощущениях, терялся, словно слепой.
Её голос хотелось слушать.
Хотелось бросить трубку и не слышать, не воспринимать ужасающий смысл слов, этим голосом сказанных.
Он не хотел ничего знать о ней и хотел знать всё одновременно.
– Знаете, ведь я на самом деле хотела уехать в ту ночь. Тогда, когда вы встретили меня на дороге. Но я вернулась. Сама. Потому что однажды я уже уходила и, Паша… он нашёл меня… сказал, что куда бы я ни ушла, он всегда найдёт… и тогда… тогда я пожалею, что родилась на свет. Поэтому я не стала дожидаться, когда он вернёт меня сам. Я, правда, надеялась, что меня собьёт машина…
– Чего вы хотите? – устало произнёс Александр. Он вдруг ощутил себя измотанным, словно Эмилия только что переложила на его плечи часть своего груза.
Александр никогда не задумывался, каково живётся в их мире женщинам. Каково быть безвольным объектом чужих желаний, безропотным исполнителем чужих прихотей. Каково это потерять себя в угоду другим. Взгляд Лены, полный ненависти, тот взгляд, которым она смотрела на него во время «суда» – тревожный звонок, превратившийся вдруг в пожарный набат. До сегодняшней минуты ему было плевать…
– Не знаю. Я уже ничего не хочу. Ничего. Я уже забыла, каково это, что-то хотеть…
Она подтвердила его мысли.
– Вы потеряли жену. Мне очень жаль. Наверное, вам очень одиноко…
– Моя личная жизнь не обсуждается, – он резко осадил её.
Этот внезапный переход, как ведро ледяной воды, остудил его, вернул в реальность. Он был свободен. А женщина, сидя в заложниках в собственной комнате, пыталась ему сочувствовать. Какая глупая ирония.
– Простите меня. Александр, простите, – она снова взмолилась. Александр услышал, как в её голосе дрожат слёзы. Почувствовал себя последней тварью. – Можно я вам просто спою?
Не дожидаясь ответа, она тихо затянула. Александр узнал эту песню с первых слов.
«Не уходи, побудь со мною, Здесь так отрадно, так светло. Я поцелуями покрою
Уста, и очи, и чело»
У Эмилии был удивительный тембр, очень низкий, грудной. Она была рождена, чтобы петь романсы или блюз. Рождена, чтобы её слушали, чтобы ею восхищались. Эмилия казалась ему певчей птицей, запертой в высокой башне, там, где её пение больше никто никогда не услышит. Её голос удивительно правильно скользил по нотам, лишь на верхних он срывался на шёпот – Эмилия плакала или старалась не шуметь.
«Не уходи, побудь со мною. Я так давно тебя люблю. Тебя я лаской огневою
И обожгу, и утомлю».
Слишком пронзительно. Слишком чувственно. Становилось жарко, корпус телефона раскалялся в ладонях, Александр уткнулся лбом в прохладное стекло окна. Он был не в силах нажать на отбой.
«Восторг любви нас ждет с тобою…
Не уходи, не уходи!»
Он впервые опоздал на работу.
Глава 10
Когда он явился в приёмную, секретарша подскочила со стула и, звонко пропев «Доброе утро, Александр Искандерович!», бросилась к кофемашине.
После голоса Эмилии её голос показался ему гудением газонокосилки.
Сосредоточиться не выходило – Александр включил ноутбук и тут же захлопнул крышку. Письма на столе оставил нетронутыми. Вести о скоропостижной смерти его супруги от удара током расползлись быстро, но его не интересовали десятки одинаковых соболезнований.
– Александр Искандерович, ваш кофе.
Секретарша вошла без стука. Поставила поднос. Проходя мимо, как бы невзначай коснулась бедром его плеча. Александр повернулся, посмотрел на неё – её блузка была расстёгнута уже на три пуговицы, а не на две, в чёрном кружеве прозрачного бюстгальтера читался призыв к действию. Алёна тоже, вероятно, очень желала посочувствовать его утрате.
Ощутив на себе его взгляд, она задержалась. Улыбнувшись, притворно стыдливо опустила глаза в пол, красноречиво взглянула на дверь, которую она предусмотрительно закрыла за собой. Алёна молчала, но гудение в голове лишь усиливалось, в ушах застучала кровь. Александр подался вперёд, взял её за руку и дёрнул на себя; охнув, секретарша упала ему на колени. Она первая вцепилась ему в губы и перед этим – Александр услышал отчётливо – победоносно ухмыльнулась. Она ждала секса с ним почти год, с самого первого её рабочего дня. И с прошлого раза она, видимо, сделала для себя вывод, что теперь это будет на регулярной основе.
Воскресенский бесцеремонно расправился с её блузкой – чёрный кружевной бюстгальтер, почти прозрачный, едва скрывавший полные, крупные полукружия сосков, предстал во всей своей соблазнительной откровенности. Александр не стал его трогать, оставляя себе место для фантазии. Он не стал ни ласкать её, ни целовать в губы – сработала внутренняя брезгливость к дешёвым женщинам. Ей этого было и не нужно – секретарша мечтала скорее насадиться на член, словно исходила возбуждением от одного только его вида и ни в каких дополнительных стимуляциях не нуждалась.
Александру даже ничего не пришлось делать, она сама ловко расстегнула ему брюки и сползла вниз, пристраивая свою ярко-рыжую голову ему между ног. Она делала это с таким усердием и с такой преданностью заглядывала в глаза, словно этот акт – всё, к чему она в этой жизни готовилась. Апофеоз всего её существования – сидеть скрюченной на полу с нелепым, почти смешным выражением лица, с раздутыми щеками, издавая гнусные звуки крайнего удовольствия и истекая слюной, пытаясь протолкнуть его член глубже в глотку. Александр не хотел смотреть на это лицо – он резко поднял её за подмышки, развернул к себе спиной, уложил на стол и задрал ей юбку. Под юбкой обнаружились кружевные чулки – ну как же иначе? Белья на ней не было – ещё одно подтверждение тому, что секретарша готовилась именно к этому. Не хуже, чем к международной конференции.
Он взял её прямо на рабочем столе. Толкался в неё грубо, быстро, ничуть не заботясь о её удовольствии и стараясь при этом не запачкать полы рубашки – Воскресенский не радовала перспектива пахнуть кислой женской смазкой до конца рабочего дня. Едва растянув процесс на две минуты, он кончил ей на ягодицы и скрылся в небольшой туалетной комнате, спрятанной в нише своего кабинета, оставив её разбираться со своим внешним видом самостоятельно.
После, в обеденный перерыв, она явилась снова, чтобы повторить.
– Вы уволены.
Александр не собирался превращать свой рабочий кабинет в траходром.
– Простите?
Присевшая на краешек стола, в довольно фривольной позе, она казалась ему дешевой шлюхой. Он больше не видел в ней сотрудника «Воскресенский Консалтинг».
– Суммарное время ваших опозданий составило шестьдесят шесть рабочих часов. Это неприемлемо.
Причина была более чем неоспоримой. Он плевать хотел на возможные обвинения в домогательствах – видео- и аудиофиксация всего, что происходило в его кабинете при случае докажет обратное, а нет – пара миллионов денег способны заткнуть любой рот. И вряд ли эта девчонка что-то сунется доказывать Воскресенским.
Он больше не желал видеть её, она стала ему омерзительна. Он сам себе стал омерзителен.
Секс с секретаршей принёс лишь физическую разрядку, а пустота внутри свалилась ещё глубже. Воскресенский старался не допускать эту мысль, заталкивал её на самое дно подсознания, туда, где гниёт бессмысленный хлам из непозволительных эмоций – эмоций, которые так тщательно выбивал из него отец – но мысль эта лезла наружу, как убегающий из турки кофе. Мысль о том, что пустоту эту могла заполнить только женщина с медовым голосом. Чёртова Эмилия Салимова.
Глава 11
Она позвонила ему снова в пятницу, поздним вечером, спустя два дня после их первого телефонного разговора. Всё тот же номер – номер её горничной, значит, Эмилия всё ещё наказана.
Воскресенский всё ещё был на работе, и его новая секретарша – Ирина Константиновна, полноватая женщина средних лет, аккуратная и исполнительная – спешила собраться домой. Ирина Константиновна, так он её и называл, и так ему было комфортно. У неё было отличное резюме: она работала и в муниципальных предприятиях, и с бизнесом, знала делопроизводство, этика была на высоте.
Она боялась уйти вовремя, хотела, чтобы новый начальник оценил её рвение. Воскресенские всегда предлагали сотрудникам полный соцпакет, ДМС, высокие зарплаты с ежеквартальной индексацией и всяческую поддержку. Многие хотели получить место в фирме, а те, кто получали, держались за него. Александр её рвение ценил, потому что оно касалось исключительно работы и не было частью хитрого плана по поиску доступа к его ширинке – он чувствовал такие вещи за километр. Увидев её вопросительный взгляд сквозь стеклянное полотно двери, он кивнул – иди.
– Я могу ещё спеть вам?
Воскресенский молчал. Молчал и стискивал зубы так плотно, что, казалось, их скрежет слышен на том конце провода. Двое суток взаперти. Дело прокурора Осиповича застопорилось – обвинению оказалось мало улик. Сколько ещё она так просидит? Сколько ещё он будет издеваться над ней?
– Меня больше некому слушать, – сухо, обречённо произнесла она.
Александр вдруг отчётливо понял, что ему не всё равно. Его должен волновать лишь скользкий, как уж, адвокат Осиповича, щедро оплаченный из кармана Калинских, но его беспокоит Эмилия Салимова, будь она трижды неладна. Она и её сладкий, густой, как мёд, голос. Его изматывало чувство вины за то, что в этом противостоянии Воскресенский-Калинских она оказалась девочкой для битья – прокурор просто вымещал на ней злобу. Не мужчина – подобие… Яйценосец вонючий.
– Что вам спеть?
– «Летняя пора». Луи Армстронг, Элла Фицжеральд. Английский знаете?
В трубке послышался лёгкий вздох. Этот вздох прошёлся невесомой дрожью вдоль позвоночного столба, поднял волосы на загривке. Ладонь, державшая телефон, вспотела, и сам аппарат, казалось бы, нагрелся от возбуждения, когда Эмилия запела.
На высоких нотах её голос был лёгким, как вуаль, а на низких опускался, словно тяжёлый, меховой плед Александру на плечи. Это было похоже на спуск с горнолыжного трамплина: сначала плавный, а потом всё ускоряющийся до свиста в ушах. Это было похоже на погружение к коралловым рифам – давящая сверху глубина и невероятная красота иной реальности, непригодной для человеческой жизни. Когда-то давно Александр играл на фортепьяно – отец заставлял, утверждая, что через пальцы развиваются мозги – но у него не было ни слуха, ни голоса. А сейчас ему захотелось вдруг аккомпанировать ей, чтобы отвлечься от горячего желания залезть самому себе в трусы. Нет, это чёрт возьми, было чудовищное испытание. Надо либо заканчивать, либо…
– Эмилия! Миля…
В трубке зазвенел голос её прислуги, а следом послышался грохот и вскрик.
– О, боже, – шепнула Эмилия. – Паша вернулся. Он понял про телефон. Простите меня, простите.
Она отключилась, и Александр вскочил с кресла. Тайна мобильника служанки перестала быть тайной – наверное ушлые охранники просекли.
Воскресенский не выпускал из рук нагретый аппарат. Он подошёл к панорамному окну, прислонился к прохладному стеклу лбом. Москву-реку словно обсыпало ржавчиной – закатное солнце касалось её безмятежной воды, окрашивая в рыжий глубокую тёмно-серую гладь и бедную узкую полоску моста. Эта удивительная гармония природы больше не успокаивала Александр. «И это пройдёт» растеряло свой волшебный эффект. Нужно принимать какое-то решение, и Александр уже знал, каким оно будет. Набирая номер Лёни Багирова, Воскресенский полностью отдавал себе отчёт в том, что его поступок потянет за собой последствия…
Лёня Багиров был мастером своего дела. Пятнадцать лет он отдал войскам спецназначения. После была частная военная компания, где он получил обширный опыт подготовки операций захвата, легальных и не очень, а после – официальная должность начальника службы безопасности в «Воскресенский Консалтинг» с теми же функциями, разумеется, неофициальными. Леониду Багирову не составило труда найти план особняка прокурора города Москвы Павла Осиповича в Жуковке, как и не составило труда выяснить состав охраны и расположение видеокамер, и пусть при этом паре человек пришлось пожертвовать здоровьем. Лёня Багиров был верен Воскресенским и лично Искандеру Борисовичу долгих пятнадцать лет и никогда не осмеливался ставить под сомнение приказы её членов. Даже сейчас.
Его парни на гражданских автомобилях бизнес-класса (чтобы не слишком выделяться среди местных Роллс-ройсов и Ламборгини) прибыли в Жуковку ранним утром. Дождавшись, когда прокурор в сопровождение водителя и телохранителя уедет на работу, они без лишнего шума, словно тени, пробрались в особняк, заглушили по пути всю электронику, уложили всю охрану и домашнюю прислугу, взломали дверь, где сидела, забившись в угол, испуганная девушка в длинном атласном халате. Она была измотана страхом и ожиданием нового страха – эта девушка с огромными раскосыми глазами, полными слёз, даже не закричала, когда в её комнату ворвались четверо вооруженных мужчин в балаклавах. Она не сопротивлялась, когда к ней подошли двое из них и взяли её под руки. Она упала в обморок, спускаясь по лестнице. Один из ребят, забросив её тело себе на плечо, хмыкнул в переговорное устройство, что, мол, от голода, наверное, на ногах не держится, лёгкая, как пушинка. Когда его парни сгрузили Салимову Эмилию на заднее сиденье его винтажного «Кадиллака Фаэтон», Леонид, лично возглавлявший столь щекотливую операцию, взглянул на неё и понял всё.
