Продана криминальному боссу

– Как ваше имя?

– Эмилия. Эмилия Салимова.

Казалось, ее голос охрип ещё сильнее. Она отвернулась к окну и украдкой смахнула со щеки слезу. Воскресенскому захотелось извиниться, но он не мог подобрать слов. Остановившись возле больницы, он снял с манжеты платиновую запонку и протянул ей.

– Вот, закрепите платье.

Эмилия приняла её, чуть задев его палец острым кончиком ногтя, торопливо оттянула несколько нитей с каждого края, вставила в них кончики запонки и застегнула её. Вышло вполне сносно.

– Спасибо, – оно кротко улыбнулась одними уголками губ. Глаза её остались печальными.

Она сбежала из больницы, когда Александр отошёл к кофейному автомату. Вместе с запонкой стоимостью три тысячи долларов. Наверное, её «бриллианты» были не настоящими, разве разглядишь в темноте? Он не стал заявлять в полицию, три тысячи – не слишком большая потеря, но он запомнил. Её большие влажные глаза и имя, сладко-пряное, как ореховый ликёр. Эмилия Салимова.

Глава 4

Воскресенский встретил её снова на ежегодном мэрском балу. Ровно через месяц.

На ней было платье цвета шампанского, оно сияло, искрилось в свете тысяч свечей, оттеняя её загорелую кожу. И она сама сияла. Совсем не похожа была на ту себя плачущую и изломанную. Рядом с ней был низкорослый мужик лет за пятьдесят. С залысиной, лоснящимся от пота лицом и огромным брюхом. Прокурор Осипович, ну надо же. Александр вспомнил, что Ленка в шутку называла его помесью бладхаунда и старого, разжиревшего мопса, но тогда Воскресенский не придавал значения его внешности.

Потому что тогда он не знал, с кем прокурор спит.

Эмилия скромно держала руку у него на плече. На своих огромных шпильках она была выше его на голову, наверное, поэтому господину прокурору удобнее было держать её за зад, а не за талию. Его вполне можно было представить с плетью в руке – Павел Василич был заядлым охотником и любителем необычных экспериментов, но этим слухам Александр ровно так же не придавал значения.

Потому что тогда он не знал, с кем прокурор спит.

Осипович находился на прикорме у Калинских, но в группировках не состоял. Берёг репутацию. Мир оказался чертовски тесен.

Наверное, Воскресенский слишком долго её разглядывал – Эмилия почувствовала, что на неё смотрят, повернулась. И замерла, когда увидела Александра. Пристально глядя ей в глаза и криво улыбаясь, Воскресенский отсалютовал ей полупустым бокалом шампанского. Эмилия смущённо отвернулась. Ему показалось, что она покраснела, даже несмотря на толстый слой косметики.

– Надеюсь, ты не собираешься просить моей руки вместо моей сесты?

Александру пришлось сфокусировать взгляд – перед ним, закрыв собой Эмилию, стояла Даша Калинских, младшая сестра его покойной жены. У неё было круглое лицо, лоб сердечком и вздернутый, маленький нос. Даша всегда напоминала ему поросёнка. В ярко-розовом платье с юбкой-пачкой она походила на свинью ещё больше несмотря на то, что была тощей, как плеть. Характером она вышла куда мерзее Лены – Воскресенский никогда не мог найти с ней общего языка. Даже простое обсуждение погоды порой перерастало в обмен колкостями. Следуя этикету, она приятно улыбалась (насколько могла быть приятна улыбка на её неприятном лице), но глаза её горели злобой. Она ненавидела его за то, что он выбрал Елену. И, конечно же, за то, что убил её.

– Нет, я не совершу такой ошибки.

Его ответная улыбка была похожа на оскал. Александр покинул зал, оставив розовое облако, состоящее из многих метров ткани и одной Дарьи Калинских, наедине со своей ненавистью. Не было секретом, что эта взбалмошная девка втюрилась в него еще до свадьбы с сестрой. Но в ней не было той породы, которая была в Елене, будто Дашка вообще была рождена от другой женщины. Даша Калинских была совершенно не в его вкусе, и этого она ему не простила.

Он вышел на балкон, поставил бокал на парапет, ослабил бабочку и вдохнул свежего вечернего воздуха.

Балы в последнее время проводились в Царицыно, в Большом дворце. Его лес. К тонко выкованным воротам высотой в два человеческих роста выстроили изящный мост. Богато украшенные кареты с ряжеными лакеями довозили прямо до парадного входа. Царство пафоса.

На мэрский бал обычно приглашали крупных чиновников и видных бизнесменов. Члены самых влиятельных группировок – Самарины, Воскресенские, Калинских и Борисовские – а так же их приближенные, давно и крепко внедрившиеся в официальные структуры, были как среди тех, так и среди других. Отец по понятным причинам присутствовать не мог, Данил не хотел, Демид опаздывал, общаться с кем-либо из «друзей» Семьи – судьёй Малинской, начальником таможенной службы Патричевым, управляющим банка «РосАгро» Николаевым – у него не было никакого желания. Он жутко разочаровался, увидев Эмилию с тем, кто её бил. И из-за этого более-менее стабильное настроение улетучилось.

– Я должна вернуть вам это.

Со спины раздался тяжелый, хриплый голос. Александр ощутил горьковатые нотки аромата мандарина. Он повернул голову. Возле бокала блестела его запонка. Эмилия стояла у парапета, всматриваясь вдаль.

– Я вижу, далеко вы не ушли, госпожа Салимова, – криво ухмыльнувшись, Воскресенский взял бокал и выпил его до дна. Запонку он спрятал в карман брюк. Она всё ещё хранила тепло её пальцев.

– Всё не так просто.

Она так и не посмотрела в его сторону. Ресницы у нее дрогнули, но голос остался ровным – казалось, его слова задели её, но она старалась сохранить лицо. Решительно сказанное ею тогда в машине «Я уже ушла» оказалось пустым трёпом. Ненадолго её хватило. Александр бросил на неё короткий, оценивающий взгляд – платье, прическа, бриллианты в ушах. От красивой жизни так легко не отказываются. Ради красивой жизни можно и собакой полаять, верно, Эмилия?

– Ваш мужчина – эта свинья?! – сам не зная почему, повысил голос. Это ещё он мягко выразился в сторону прокурора. Цензурно.

– Я надеялась полюбить его не за внешность.

– А за кошелёк? Или за новшества в постели?!

Воображение рисовало красочную сцену: эта нимфа грациозно скачущая на члене, точнее на брюхе этого пса; утопающая в жировых складах и паховых зарослях; кричащая какую-нибудь пошлость. Мерзость.

«Мой пухленький котик».

«Возьми свою собачку на поводок».

Да какое ему, собственно, дело?! Сплошь и рядом здесь такая «любовь», отчего его так заедает? Тут каждая вторая эскортница на этом приёме.

– Послушайте! – Эмилия дёрнулась, резко развернулась к нему, подошла поближе. Вышла из образа светской львицы, разозлилась, сверкнула глазами. Аромат мандарина стал густым, почти удушливым. Слишком близко подошла. Александра словно схватили за шею и сдавили – и это лишь один её взгляд. В котором слишком много боли злости и отчаяния. – Это мой крест, и я несу его, и вас это не касается!

Она не сказала – прорычала, и тут же будто бы смутилась своего порыва. Её на мгновение ожившее лицо вновь окаменело, превратилось в маску благочестивой дамы. Она сделала шаг назад и нервно замотала головой в поисках выхода.

– Сань! Я тебя везде ищу.

На балконе появился как всегда лучезарный братец Демид, и Эмилия, пользуясь моментом, проскользнула за его спину и растворилась в толпе.

– Все в библиотеке. Пойдём.

Брат кивнул в сторону выхода.

«Все» означало, что представители всех четырёх главных группировок собрались в библиотеке для обсуждения текущей ситуации и решения наболевших вопросов. Сегодня ему предстояло увидеться с бывшим тестем впервые после смерти Лены. Александр сорвал бабочку и сунул её в карман, ослабил ворот рубашки и нырнул в толпу следом за братом. В горле стояла навязчивая цитрусовая горечь.

Глава 5

Темой вечера стали вездесущие китайцы, которые были либо слишком смелы, либо слишком глупы, без спроса влезая в подконтрольный Семьям бизнес. Их нужно было поставить на место. Эта перспектива выливалась если не в проблему, то, как минимум, в череду лишних и весьма нудных действий. Девяностые давно прошли. «Бизнес» теперь был легализован. Приходилось играть по новым правилам. Настали времена, когда необходимо тщательнее убирать за собой – так часто любил повторять отец.

Александр поймал себя на мысли, что стал чаще думать об отце в прошедшем времени – подтачиваемый болезнью, его мозг медленно умирал, а характер безвозвратно портился. Конец был близок, но Александр пугала не столько ответственность перед кланом, которая уже и так лежала на нем в полной мере, сколько то, что Искандер Борисовича никогда не был и уже не станет для него настоящим отцом. Александр стремился заслужить похвалу или хотя бы добрый взгляд за свои успехи, но вместо них получал лишь вновь возрастающие требования. Но Саша не мог его ненавидеть, наверное, потому что всё же любил. Болезнь и осознание близости смерти не сделала Искандера Борисовича мягче, отец не собирался меняться, глупо было на что-то надеяться, но Александр надеялся. Вопреки здравому смыслу, наивно, по-мальчишески. Он давно вырос, но это жалкое, гадкое чувство недолюбленности, казалось, преследовало его по пятам. Может, Ленка была права, он не умел любить, потому что просто не знал, как это бывает?

– Как здоровье уважаемого Искандера Борисовича? – язвительно раздалось где-то сбоку.

– Вашими молитвами, Владимир Юрьевич, – ответил в тон Воскресенский.

Владимир Калинских – крепко сложенный мужчина за шестьдесят с белыми, курчавыми волосами, уложенными на пробор, всегда казался Александру моложе, чем есть на самом деле. Калинских подошёл к нему сбоку и, тронув за локоть, увёл чуть в сторону, к столику с батареей разносортных сигар. Александр, следуя негласному закону старшинства, откусил ножничками кончик у одной и, поднеся огня, помог бывшему тестю прикурить. Прикурил сам. Глоток крепкого дыма, следом два глотка шотландского виски в полнейшем молчании. Александр знал, о чём это молчание, но не спешил нарушать его первым.

Он огляделся. Цельные деревянные панели на стенах, музейные фолианты на полках, старинные витражи в створках книжных шкафов, зеркала в массивных серебряных оправах, зелёное сукно на столах, где играли партию-другую в покер или блэкджэк с чисто символическими ставками – антикварным перстнем, небольшой яхтой или парой бутылок «Шато Лафит». Веяло духом царской России, упакованным в современную атрибутику.

– Нельзя просто так брать и убивать публичных людей, Саша. Мог бы вернуть мне мою дочь.

Лена, кажется, числилась руководителем каких-то благотворительных фондов, через которые Калинских часто перегоняли деньги. Она никогда фондами всерьёз не занималась, потому Воскресенский забыл об этом. Да и что бы изменилось? Приговор никто не отменил бы. Но он услышал, как при слове «дочь» у Володи Калинских дрогнул голос. Он любил её.

Любил.

А как это вообще?

– Не мог. Она предала мою семью, не вашу, – бесстрастно ответил Воскресенский.

Александр был упрям, как отец. Даже если бы мог вернуться в прошлое, поступил бы так же. В его семье не разводятся, хотя многие меняют жен на молодых, и это давно нормально. Время идет, но что-то должно оставаться постоянным. Он не собирался нарушать правила, которым его учили с детства. Иначе его жизнь потеряла бы смысл.

– Методы твоего отца устарели. Ты делаешь то же самое. Это выйдет тебе боком, Саш, рано или поздно.

Воскресенский вдруг ощутил странное покалывание в груди – раскаленные спицы, вонзающиеся в пространства между рёбер. Что-то закипало внутри. Эйфория? Гордость? Его наконец-то сравнили с отцом. Неужели это всё, к чему он стремился в жизни?!

– Я знаю тебя десять лет, Саш. Этого хватило, чтобы хорошо тебя понять. В тебе нет ничего сложного. Ты – глупый щенок. Раб своего отца. Рано тебе в большие дела. Искандер – не истина в последней инстанции. Он может ошибаться. Вырастай из коротких штанов. Это последнее, что я скажу тебе, как твой тесть. Как твой почти отец.

Калинских произнёс это медленно, чётко, словно вворачивая в мозг свёрла, проговорил каждое слово с ненавистью. Сделал затяжку. Его лицо на мгновение исчезло за густыми, белыми хлопьями дыма.

– Я бы убил тебя прямо здесь. Но сам понимаешь, время другое… – продолжил Владимир. – Наши давнишние соглашения аннулируются. Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Я хочу, чтобы ты убрал своих людей с западных железнодорожных линий. Считай, это ультиматум.

– Не могу вам этого обещать, Владимир Юрьевич.

Александр устало потёр лицо и плеснул себе ещё виски. Круглые шарики льда с плеском отправились в стакан – Воскресенский взял их прямо руками, без щипцов. Пальцы закололо от холода. Боль была приятной, отрезвляющей.

– На другое я и не рассчитывал, – ответил Калинских.

Это означало войну.

Глава 6

Он снова увидел Эмилию на выходе из библиотеки. Она спускалась по лестнице. Её изящные, тонкие, музыкальные пальцы скользили по мраморным перилам. Они словно ласкали камень. Александр подумал, что под такими пальцами ожил бы любой…

Нет, он просто пьян. В груди всё ещё пекло, а сердце стучало в висках – после разговора с Калинских адреналин зашкаливал не на шутку, эмоции требовали выхода. Воскресенскому вдруг захотелось дать кому-нибудь по роже. Или заняться сексом. И после, с пустой, свежей головой, подумать, что теперь делать. За десять лет мира с семьёй Калинских он успел расслабиться, растерять хватку и сосредоточиться на развитии легального бизнеса, ведь тылы были прикрыты. У него не было плана на подобный исход. Нужно обратиться к отцу за советом. Испоганить ему и без того вечно поганое настроение, получить обвинение в недальновидности…

Нет, фигура у Эмилии просто божественная. Таких вообще не существует, она ему кажется.

– Что, понравилась? Я видел, вы уже успели почирикать? Доброго вечера, Александр Искандерович.

Прокурор Осипович тёрся у дверей библиотеки, словно пёс, которому хозяева сколотили будку на улице и не пускали в дом, чтобы не наследил грязными лапами. Осипович ожидал новостей, как объедков со стола. Он улыбнулся, уцепившись короткими, округлыми, как сосиски, пальцами за край смокинга в раздумьях – подавать руку или нет. Александр посмотрел на него так, что прокурор понял – руку подавать не стоит, не пожмут, и будет неловко. Но Воскресенский задержался, вместо того чтобы пройти мимо. Ведь речь шла о госпоже Салимовой.

– Девчонка хороша, даже слишком, – щелкнув языком, добавил прокурор.

Они оба смотрели, как она сходит с лестницы, едва касаясь пола, лишь с той разницей что Воскресенский смотрел с восхищением, а Осборн – с предвкушением. С предвкушением того, что вечером свалит её лицом в подушку и…

– И поэтому вы её избили? – невозмутимо уточнил Александр, с удовлетворением наблюдая, как на его толстой, блестящей от пота, изрытой ямами от оспин шее расцветают красные пятна. Воскресенский явно застал его врасплох, но прокурор, очевидно, не страдал муками совести.

– Ох, птичка успела разболтать наши секреты? – сунув нос в пузатый бокал с виски, усмехнулся Павел Васильевич. Сделал глоток, причмокнул губами, гаденько осклабился. – Вы знаете, Александр Искандерович, она ведь шлюха. Эскортница. Я серьёзно. Не для красного словца говорю. Я подобрал её с улицы. Она была тощая, вечно голодная. Я её за руку поймал, когда она на моей кухне объедки жевала. Как кошка бродячая. Зато смотрите, какая она сейчас! Это я сделал её такой. Она моя. Я имею на неё полное право собственности. Хотите, дам вам её в аренду? На ночь, на недельку? Обкатаете, потом поделитесь впечатлениями.

– Котик. Тебе, кажется, хватит.

Котик. Черт, надо же, угадал!

Эмилия подошла к прокурору со спины, положила ему на плечи обе руки, красноречиво заглянула в его бокал. Она слышала весь разговор – Воскресенский видел, как она побледнела. Она пыталась сдвинуть Осборна с места, увести подальше, но не получилось. Она спрятала глаза и не поднимала их. Ей было стыдно. Ей было страшно, что он согласится.

Александр зло усмехнулся, не сдерживаясь, не прячась. Неловкость от предложения Осиповича сменилась отвращением к этой сцене – сцене, где нимфоподобная Эмилия, пинком под зад спущенная на грешную землю, изо всех сил старалась соблюсти приличия. Отвращение сменилось яростью. Захотелось ударить. Ощутить, как кулак входит в мягкую, обрюзгшую щёку этой старой свиньи. Как лопается кожа на чужой скуле. Ощутить, как сила инерции гонит его вперёд, а потом вниз, следом за опавшей на пол прокурорской тушей. Замахнуться для нового удара…

– Милечка, не лезь в мужские беседы. Сходи, скушай ещё бутербродик.

– Котик…

– Нет, ну а что? Посмотри, какой красавчик! Неужели не нравится?!

Но кто он такой, чтобы осуждать её выбор?

Воскресенский развернулся и ушёл. Поискал глазами брата, сделал знак, что пора бы закруглиться. Формальности соблюдены, пища для размышления получена, пьяные выверты и чужие женщины его не интересуют. Глухой, журчащий, как водопад, голос Эмилии растворился среди других голосов. Александр попытался не обернуться, и у него получилось.

Глава 7

Служащий вывел его машину из «конюшни» особняка, припарковал её возле выхода и с поклоном протянул ему ключи. Александр на автомате сунул ему в ладонь тысячу.

Последние минут двадцать он всё делал на автомате: перебрасывался с кем-то не обремененными смыслом любезностями. Улыбался, пробираясь к выходу. Пил мимоходом виски. Осознал, что садится за руль сильно подшофе – и всё на автомате. Усмехнулся – у Воскресенских не бывает проблем с полицией. Он воткнул рычаг передач и собрался было гнать с места да так, чтобы шины визжали погромче.

Но пассажирская дверь распахнулась в последний момент. В салон влетело создание в искрящемся платье цвета шампанского.

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, но у него, кажется, получилось – Эмилия снова, как в ту ночь, сидела у него в машине.

– Послушайте, я – шлюха, ясно?! Он вам не солгал.

Она сказала это ему в лицо с вызовом. С отчаянием. Словно она разочаровала его и сейчас пытается оправдаться. Глупо и истерично. Как будто ему есть до этого дела. Ведь нет?

– Скажу вам по секрету, Эмилия, все женщины в этом зале за редчайшим исключением – шлюхи. Но ни одна из них в этом не признается, напротив, будет страшно оскорблена. У вас хватает силы духа и честности называть вещи своими именами. Браво. Что-то ещё?

Сарказм. Он старался сохранять бесстрастность, но внутри колючим комом ворочались ярость, отвращение и влечение – низменное, животное чувство к этой женщине. Прежде он не испытывал ничего подобного, наверное, потому что почти всю сознательную взрослую жизнь был женат. Ошибки юности, мимолетные интрижки – всё то, что было до Лены – стёрлось из памяти. Он вдруг почувствовал себя чудовищно старым. Стариком, так и не успевшим пожить.

– Я хочу, чтобы вы знали мою историю. Выслушайте! – она перебила его, заметив, что Воскресенский пытается возразить. – У моего отца был бизнес, а моя мать была довольно успешной певицей. Она научила меня петь и играть на фортепиано. В старших классах я даже играла на сцене. Потом я поступила в университет, собиралась стать дизайнером одежды, мечтала открыть сеть магазинов. Через год мама умерла, отец потерял бизнес и покончил с собой. У меня ничего не осталось, ничего, даже вшивой тысячи рублей, которые вы с лёгкостью швыряете швейцарам! Мне пришлось бросить учёбу. У меня больше не было будущего, мне негде было жить. Я работала официанткой, мыла по ночам посуду, но мне еле хватало на комнату, понимаете?! Я жутко, я всё время жутко хотела есть!

Эмилия перевела дыхание. Воскресенский услышал, как рвано она хватала воздух, словно пыталась сдержать слёзы. Он не выносил на дух женских истерик, но здесь он ничего не мог поделать. Не выкидывать же её из машины? К тому же – Александр с неохотой себе в этом признался – ему было любопытно.

– Я познакомилась с ещё одной такой же неудачницей. Её взяли официанткой на вечернюю смену. Она подрабатывала – оказывала «небольшие услуги» проезжим водилам. Уговаривала меня. Один раз я согласилась сделать одному клиенту минет за завтрак. Самое обидное, что потом я этот завтрак выблевала. Кто знал, что надо было делать минет до, а не после? – она горько усмехнулась, шмыгнула носом. – Она говорила, ты привыкнешь, а я умереть хотела, понимаете?! Потом мне повезло. Сменщица рассказала, что для выездного обслуживания требуются официантки с опытом. Это был дом в Жуковке. Район престижный, безопасный, оплата хорошая. Я отработала смену, и да, я съела пару закусок на кухне. Паша засёк меня. Он вообще всегда всё видит, всё замечает, даже сейчас он знает – я уверена, знает! – что я здесь, с вами! Это был его дом. Вместо того, чтобы уволить… – она замолкла, закусив верхнюю губу, задумалась о чём-то своём. Опомнившись, провела языком по зубам, убирая с них отпечатки кофейного цвета помады. – В общем, так всё и началось. Я подумала, что он один лучше, чем десяток разных каждый день. Чем мытьё посуды по ночам. Чем адская боль в ногах после двенадцатичасовой смены с подносом в руках. Можете считать меня слабачкой, дурой, кем угодно. Но я больше не хочу голодать.

Александр провел рукой по лицу, потёр подбородок с наметившейся вечерней щетиной, приоткрыл окно. В салон ворвался свежий вечерний воздух с ароматом хвои и приближающегося дождя. Его машина стояла на узкой подъездной дорожке, среди густых голубых елей, клёнов и посаженных в ряд кустов мелких диких роз и туи.

Александр расслышал чей-то приглушенный смех и далекие отзвуки музыки – на террасе, под открытым небом играл джаз-оркестр. Послышался рокот мотора. Автомобиль Демида поравнялся с его. Брат нахмурился, жестом руки и выражением лица спросил, всё ли нормально. Александр ровно так же молча, жестом руки ответил, что всё в норме и указал ему пальцем вперёд, на дорогу. «Встретимся дома». Демид кивнул и двинулся дальше. Средний брат всегда понимал его без слов. Чего не сказать о младшем.

– Зачем вы всё это мне рассказали?

Он взглянул на неё. Она сидела, обняв себя руками и вжавшись в кресло. Её взгляд потух, и сама она словно сдулась, притихла. Его вопрос смутил её.

– Не знаю. Я не знаю, – она затрясла головой, потёрла виски. На запястье звякнул золотой браслет с подвеской. – Вы помогли мне тогда. Я вам обязана…

– Не стоит. Вы мне ничем не обязаны.

– Я обязана, как минимум, быть с вами честной, – твёрдо завершила она, прямо и откровенно взглянув на него. Её кошачьи глаза были густо подведены чёрным, в них плескался скотч со льдом. Алек вдруг отчётливо вспомнил, как держал её на руках – жаркую, дрожащую, невероятно тонкую и хрупкую – и отвёл взгляд.

– Эмилия, люди такого типа имеют неприятную особенность. Они быстро пресыщаются. Вы ему наскучите, и он вас просто выбросит. Или убьёт. Вы понимаете это?

– Да. Пусть так. Я устала бороться.

Она отвернулась к окну, закинула ногу на ногу. Тонкая искрящаяся ткань натянулась на её сочном бедре, обняла крепче стройную, длинную ногу. Блеснули тончайшие ремешки босоножек. Из-под шлейфа платья показался высокий, как ножка фужера, каблук. У Александра помутился рассудок – захотелось дотронуться до её узкой ступни, провести ладонью вверх до колена, огладить бедро… Предложение прокурора показалось ему чертовски заманчивым.

Зазвонил мобильный.

– Прошу прощения.

Алек не сразу попал по кнопке ответа. Это был младший, Данил. Его голос звучал напряжённо.

– Час назад в доме Романова провели обыск. Ничего не нашли, но нервы попортили знатно. Ордер выдал Осипович, значит, Калинских уже начали рыть под нас. Готовлю встречный иск.

Фёдор Романов был одним из ближайших друзей семьи – успешный бизнесмен, владеющий сетью логистических компаний, благодаря поддержке Воскресенского почти монополист в железнодорожном бизнесе. Услугами его транспортных компаний Воскресенские пользовались при перевозках вещей и средств, которые нельзя было декларировать, а также людей, которые находились на территории страны нелегально. И порой тех, кто отправлялся в своё последнее путешествие в чёрных пластиковых мешках. Это был весомый риск. Калинских продумал всё задолго до их сегодняшнего разговора. Но Александр не предполагал, что те самые пресловутые последствия, о которых говорил отец, начнутся ещё до того, как он покинет мэрский бал. Александр вспомнил фальшивую улыбочку господина прокурора.

Вот же тварь.

– Я понял.

Его ждали дома. Он положил телефон и повернул голову. Эмилия так и не покинула его машину. Она словно бы ждала чего-то, какого-то логического завершения разговора.

– Черт! – он выругался, осознавая и одновременно не осознавая, что собирается делать. – Если он снова будет бить вас, звоните. В любое время.

Сейчас, здесь, в салоне его авто творилась какая-то магия. Он достал визитку и протянул ей. Их ладони соприкоснулись, когда она нерешительно взялась за чёрный, гладкий кусок пластика. Эмилия робко взглянула на него из-под густых, чёрных ресниц. Александр понял, что она чувствует к нему то же самое…