Наследство последнего императора. том 4

Он взялся за кофейник.

– Изволите еще одну?

– Нет сил отказаться, даже если захочу! – с жаром заверила Новосильцева.

Теперь Грондейс наполнил чашки только до половины. И снова доверху налил коньяку. Новосильцева решила было возразить, но раздумала. Коньяк пополам с кофе ей пробовать еще не приходилось.

– Тоже по-явански? – поинтересовалась она.

– Нет, – засмеялся Грондейс. – Мой собственный рецепт.

– Коньяк, конечно, тоже от ваших интервентов. Французский?

– Вы не поверите, – сказал Грондейс. – Во-первых, не от моих. Во-вторых, местный. Больше того – деревенский.

– В Сибири растет виноград? В деревнях? – удивилась Новосильцева, сделала большой глоток и закашлялась.

– Нет, конечно! Сначала русские гонят спирт из разных ягод – черники, брусники, добавляют облепиху. Потом настаивают. Только не в дубовых бочках, а в липовых. И кладут туда дубовые листья. Представляете?

– Тогда это не коньяк. По крайней мере, не по-французски.

– Разумеется, не коньяк. Только бутылка. А назвать можно, как угодно. Главное – чудо как хорош.

Он продолжал говорить, однако Новосильцева уже начала таять изнутри и скоро уехала далеко-далеко, так что почти не воспринимала слов, только интонацию. Речь Грондейса лилась, проплывала мимо, как проплывали за окном поля и деревья. Шипели, иногда повизгивая, рельсы под колесами шестиосного вагона, редко и деликатно постукивали на стыках. Иногда экспресс нагонял чешские эшелоны. Тогда «Русский пасифик» резко снижал скорость и тоскливо тащился за чехами до ближайшего разъезда. И как только путь освобождался, снова смело нырял в туннели, зависал над бездонными обрывами, притормаживал на спусках и чуть ни не вскачь взбирался на подъемы. Ехать бы так без остановки. Без конечной цели, без тревог и страхов, без станций. «Интересно, – вдруг рассеянно подумала она. – Вагон сделан по системе Полонсо?»32

Встрепенулась, услышав знакомую фамилию.

– И в этот, прямо-таки убийственный момент Троцкий заявляет…

– Простите, – смутилась Новосильцева. – Вы о ком? И о чём?

Грондейс молча вытаращился и даже отставил чашку. Спросил укоризненно:

– Не понимаю, вы шутите? Полчаса рассказываю вам, как обстояли дела на переговорах в Брест-Литовске, стараюсь изо всех сил, а вы даже не слушаете.

– Это все ваш коньяк… Еще раз прошу простить великодушно легкомысленную дамочку. И на чем же вы остановились?

– На Троцком… Когда он заявил: «Ни мира, ни войны, а армию распускаем», немцы с австрийцами натурально всполошились. В Германии, да и в Австрии тоже, продовольствия оставалось на десять-пятнадцать дней. По утрам полиция Вены и Берлина убирала на улицах трупы умерших с голода. Австро-германцам требовался хлеб сейчас, немедленно! А делегация большевиков во главе с Троцким избрала тактику затягивания. Троцкий, конечно, рассчитывал, что противник перед угрозой голода будет сговорчивее. Правда, Ленин был не настолько наивен. Коль скоро русскую армию кадеты с эсерами уничтожили, а новую быстро не создать, то подписывать мирный договор все равно придется. И чем раньше, тем мягче будут условия. А тогда один только генерал Гофман не потерял присутствия духа. В ответ на эскападу Троцкого он положил на стол переговоров ноги в сапогах со шпорами и объявил:

– Мой ответ товарищу Троцкому!

– Каков наглец! – возмутилась Новосильцева.

– Умный наглец. Потому что именно ему пришло в голову: переговоры с большевиками вообще не нужны. Красная Россия немцам и австрийцам совсем ни к чему. Им нужна лишь её южная часть – Малороссия с ее углем, хлебом и салом. И немцы тут же связались с малороссийскими сепаратистами, которые под австро-немецкую дудку объявили «независимую Украину». И хоть Троцкий кричал, что никакой Украины не существует, а Малороссия – часть России, ничего ему не помогло. Эту «независимую Украинскую народную республику» Центральные державы немедленно признали и подписали с ней договор о дружбе и военном союзе. Мало того, «самостийники», даже не изучив толком договор, стали умолять немцев как можно скорее ввести в Малороссию войска для защиты от красной России и от собственного населения, подавляющая часть которого – те же русские. А чтобы у большевиков не оставалось иллюзий, немцы двинулись на Петроград. 23 февраля остановились у Пскова, но своего добились: теперь большевики подписали договор на совершенно унизительных условиях. Много пришлось отдать. Правда, тут как посмотреть. Немцы, к примеру, потребовали уйти из Польши, Лифляндии с Курляндией, из Финляндии, дать свободу всей «Украине». Так ведь от прибалтийских территорий с Финляндией отказалось еще Временное правительство. И «автономную Украину» оно же признало еще в марте семнадцатого года. Малороссию красные и без того не контролировали. Но Ленин выиграл время, которое большевики потратили с величайшей пользой: сегодня они создают сильную дисциплинированную армию, и мощь ее растет с каждым днем.

– Такое чувство, что вы, Людовик, большевиками восхищаетесь, – с укором сказала Новосильцева. – Тоже продались за немецкие марки, как Ленин? – она пьяненько усмехнулась.

– Просто отдаю им должное. И я знаю, что говорю, – заметил Грондейс. – Для того мне, как репортеру, и даны глаза, чтобы видеть жизнь такой, как она есть. Тем я и отличаюсь от деникинских и колчаковских пропагандистов. И от красных тоже.

– Все равно, – упрямо сказала Новосильцева. – Капитулировать, когда победа так близка, – предательство. Какие тут оправдания?

Делегация украинских сепаратистов-предателей в Брест-Литовске

Грондейс посмотрел на нее с сочувствием и даже с жалостью. Потом махнул рукой и предложил еще по глотку. Раскурив черную сигариллу, сказал:

– Надеюсь, вы прекрасно знаете и без меня: вещи, очевидные и простые, часто используются для того, чтобы скрыть настоящую правду, неудобную и даже позорную. Победа была близка? Если так, то Россия победила бы. И никакой малоизвестный политический эмигрант, пусть он даже семи пядей во лбу… – так, кажется, у вас говорят?

– Да, говорят.

– Так вот, даже гений заговоров, революций и переворотов не способен вот так, в два дня, развалить гигантскую империю. Пусть даже ему отвалили три миллиарда немецких марок. Или сто миллиардов. Между тем, еще царское правительство было готово заключить с немцами сепаратный мир. И немцы делали царю намеки на сей счет. Но у Николая просто не хватило духу надуть своих фантастически верных союзников. Его, представителя Гольштейн-Готторпской династии, которая присвоила имя Романовых, и без того обвиняли в тайной любви к немцам. У меня есть основания утверждать, что в шестнадцатом году, летом, в Петрограде тайно побывал великий герцог Эрнст Гессенский, родной брат императрицы. От имени кайзера приезжал.

– Зачем же? Да еще тайно.

– Да за тем же! – нетерпеливо притопнул ногой Грондейс. – Мир просить! Сепаратный!

– И почему же не выпросил? – снисходительно повела плечом Новосильцева.

– Я же сказал вам, Николай Романов испугался: подпишет мир – Антанта немедленно скинет его с трона.

– И без того скинула, – ворчливо сказала Новосильцева.

– И без того, – согласился голландец.

И предложил выпить еще.

– Иначе то, что я вам сейчас скажу, вас просто собьет с ног, – предупредил он. – Про Временное правительство. И тот же сепаратный мир.

– А коньяк поможет мне устоять? – не поверила Новосильцева.

– Еще как поможет, – внушительно заверил Грондейс.

– Ох, – печально вздохнула Новосильцева. – Надеюсь, ваша супруга не узнает, как вы тут спаиваете одиноких женщин.

– Все от вас зависит, – обнажил хищные азиатские резцы голландец.

– Тогда по глотку и – довольно.

– … Итак, уже на одном из первых заседаний Временного правительства генерал Маниковский, управляющий военным министерством, заявил: немедленный мир с немцами! Сепаратный, конечно. Иначе его подпишет следующее правительство. Получился небольшой скандалёзус. Но, посовещавшись, члены правительства пришли к выводу: Россия воевать больше не способна. Хотя бы по одной причине: Россия набрала слишком много долгов у союзников, за интересы которых она и воевала. Кажется, в мировой истории не было более идиотской ситуации. Как ни крути, надо подписывать.

– И почему же не подписали?

– Братья-масоны не позволили. Уже через неделю в Петроград примчался французский министр вооружений Альбер Тома. И сначала угрозами, а потом натуральными слезами выдавил из презренной кучки адвокатов обещание воевать до последнего русского солдата. Министр-социалист и крупный масон даже на колени стал перед собратом по масонству Керенским. Вы следите за ходом моих мыслей?

– Еще как слежу! – обиделась Новосильцева. – Никто еще не следил за вашими мыслями так, как я. Только какой вывод?

– Простой, – заявил Грондейс. – Любое правительство России неизбежно пошло бы на сепаратный мир. Кроме самоубийц.

– Допустим, мир, – согласилась Новосильцева. – Но на каких условиях?

– Вот замечательный вопрос! – обрадовался Грондейс. – Прежде чем обсуждать с немцами условия, Ленин обратился к странам Антанты с официальной нотой. Он спросил: могут ли большевики рассчитывать на помощь Антанты, если они согласятся возобновить боевые действия на Восточном фронте.

– И в ответ?

– И в ответ получил какишь… нет, кукиш, как у вас говорят.

– Идиоты! – возмутилась Новосильцева.

– Идиоты, – охотно согласился Грондейс. – Но только на первый взгляд, – добавил он. – Поначалу британский премьер Ллойд-Джордж и американский президент Вудро Вильсон ухватились за идею признать большевиков и заключить с ними военно-политический союз. Но… свои же в правительстве их и смяли.

– Идиоты, – повторила Новосильцева, обнаружив, что язык у нее движется не так свободно, и глупо хихикнула.

– Не говорите так! – возразил Грондейс. – У противной стороны тоже расчет – серьезный. Обоснованный. Большевики, оставшись без армии и союзников, подписывают мир и автоматически становятся врагами Антанты. Теперь их можно на законном основании хорошенько проучить. Точнее, раздавить, а вашу страну рассовать по карманам. Ведь всего пару месяцев назад, 23 декабря 1917 года, после первого предварительного заседания в Брест-Литовске, Британия и Франция заключили договор о разделе России. Англичане претендовали на Кавказ с его нефтью и на Прибалтику, французы захотели угольный Донбасс, Таврический край и Крым.

Он помолчал.

– Знаете, кто такой Роберт Брюс Локкарт? – неожиданно спросил Грондейс.

Новосильцева подумала.

– Британский консул. Шпион из Ми-6. Кажется, чекисты обвинили его в заговоре.

– «Заговор Локкарта-Рейли, или Заговор послов», – подтвердил Грондейс. – На самом деле, никакого заговора поначалу не было, а была провокация председателя чека Якова Петерса, который заменил Дзержинского после 6 июля, то есть после восстания эсеров. Отличная, кстати, была операция! Самого Сиднея Рейли, вашего не коллегу, большевики в дураках оставили! – восхитился голландец. – Но Ленину прыть Петерса не понравилась, он тут же Петерса сместил и вернул Дзержинского. В тот момент нельзя было большевикам портить отношения с Антантой. У них были другие планы. Поэтому Локкарта выпустили из-под ареста и предоставили неслыханную свободу действий. Но он был не послом. Должность его именовалась по-другому: английский дипломатический представитель.

– Все равно шпион.

– Все равно, – согласился Грондейс. – А как же иначе? Должность такая. Он мне много интересного рассказал. Но заговор – это потом, потом… А поначалу Локкарт так подружился с большевиками, что входил без доклада к Ленину и Троцкому, когда хотел. И убеждал своих начальников немедленно признать советское правительство. Дескать, это очень выгодно Англии. Иначе в Советскую Россию влезут немцы. Даже умолял своих руководителей сделать это. И доумолялся до того, пока ему, по заданию британского МИДа, написала жена, чтобы он прекратил стараться: пошли слухи, что Локкарт либо продался большевикам, либо сошел с ума.

– Так-таки продался или сошел? – уточнила Новосильцева.

– Ни то, ни другое. Просто у него оказалось больше здравого смысла. Он убедился, что с большевиками все равно придётся иметь дело, потому что они выражают коренные интересы русского народа. Но в итоге Локкарту приказали молчать и не бегать больше к своим новым друзьям. Тем более что еще раньше, при царе, страны Антанты решили не пускать Россию в компанию победителей. Потому и подарили вам Февральскую революцию. А с какой стати пускать сейчас? Ни в коем случае!

Он замолчал и задумчиво смотрел некоторое время в окно. Продолжил – тихо и медленно.

– Да, Ленин отчаянно пытался договориться с Антантой. Через агента американской разведки Робинса он передал официальную ноту правительству Северо-Американских Штатов. Сейчас… – он потянулся к своему блокноту и стал его перелистывать. – Минутку… А, вот она, у меня сохранилась выписка. Послушайте: «В случае если (а) Всероссийский Съезд Советов откажется ратифицировать мирный договор с Германией или (б) если германское правительство нарушит мирный договор и возобновит разбойничье нападение, то:

1. Может ли советское правительство рассчитывать на поддержку Соединенных Штатов Северной Америки, Великобритании и Франции в своей борьбе против Германии?

2. Какого рода помощь может быть предоставлена в ближайшем будущем, и на каких условиях военное имущество, транспортные средства, предметы первой необходимости?

3. Какого рода помощь могли бы оказать, в частности, Соединенные Штаты?..» Ну и так далее, – он закрыл блокнот.

– Это что-то новое, – удивилась Новосильцева.

– Уже старое, – проворчал Грондейс. – По словам Робинса, Ленин до последней минуты не терял надежды на союз с Антантой. Сам Робинс присутствовал на Всероссийском съезде Советов, который должен был ратифицировать сепаратный мир или отвергнуть его. Голоса разделились, исход казался неясным. Заседали два дня и две ночи. Ожидалось решающее выступление председателя Совнаркома.

Перед выходом на трибуну Ленин тихо спросил у Робинса:

– Спрашиваю вас, Раймонд, в последний раз: можем ли мы рассчитывать на военную помощь Антанты в обмен на восстановление фронта против немцев? Если «да», то съезд проголосует против ратификации. Обещаю.

Робинс – всегда спокойный и непроницаемый, как вождь ирокезов (да он и внешне был похож на индейца, только белого), тяжело вздохнул и ответил чуть ли не со слезой:

– Еще несколько дней назад, Владимир Ильич, я надеялся, что и моё правительство, и британское прислушаются к моим рекомендациям и к мнению моего коллеги сэра Локкарта. Вы даже не знаете, сколько сил мы приложили. Я не просто рекомендовал – я, как и Локкарт, тоже умолял их помочь вам восстановить вашу армию. Скажу вам правду: нет, не надейтесь. Не ждите помощи от Антанты.

– Спасибо за откровенность, друг мой, – ответил Ленин и пожал Робинсу руку. – Сейчас похабный мир будет ратифицирован.

– Вы, похоже, были в тот момент рядом, – съязвила Новосильцева.

Полковник Раймонд Робинс, представитель американского Красного Креста и агент военной разведки

– Был? Да не все ли равно, – невозмутимо отпарировал Грондейс. – Был. Правда, немного в другое время и в другом месте… Главное – факты. Так что маневр Ленина – не предательство, а расчет. Немцы с австрийцами даже догадываться не могли, с каким политическим пройдохой они имеют дело. Мало того: он вел себя с победителями так, словно это они капитулировали перед Россией. Не успели высохнуть чернила на договоре, как Ульянов-Ленин начал их шантажировать. Для начала потребовал от немцев восемьдесят тысяч винтовок якобы для защиты от стран Антанты и, самое удивительное, – получил их! Генерал Гофман страшно возмущался.

– Есть чему удивиться. И возмутиться, – подтвердила Новосильцева.

– Дальше он потребовал пятьсот пулеметов. Но немцы дали только пятьдесят, самим не хватало. Скоро германский поверенный в делах Рицлер вообще потряс свое правительство: большевики желают, чтобы Германия выплачивала русским ежемесячно 30 миллионов марок в золоте, иначе большевики начнут сближаться с Антантой. И хоть такого сближения быть не могло, немцы заволновались: «Как так? Русские должны выплачивать контрибуцию нам, и тоже в золоте, и имеют наглость выдвигать встречные требования!»

– Он их просто сбивал с толку. И не давал передышки. Так?

– Я тоже так думаю, – согласился Грондейс. – Дурачить противника, шантажировать, угрожать – дипломатия по-ленински. Активная. Главное, ни капли страха и нерешительности. Мы с вами должны понимать, почему он так себя вел: большевики чувствовали себя оскорбленными из-за того, что враг хозяйничает на территории их страны, хоть и распавшейся. Это еще что! Ленин наводнил Германию своими агентами, и они спровоцировали революцию. Германию трясет похуже, чем трясло Россию в феврале семнадцатого. Я вам так скажу: не исключаю, что после Советской России на карте мира появится Советская Германия. Можете поверить?33

Новосильцева подумала и покачала головой.

– Нет, не могу. Англия не позволит.

Грондейс неожиданно согласился.

– Да, скорее всего, так и будет. В любом случае, большевики сдаваться не собираются и поставленных целей достигнут.

В. И. Ленин

Новосильцева вздохнула.

– Конечно, если проводить политику зверства… Говорят, чека, будто с цепи сорвалась.

– Чека? Что вы знаете о чека? – снисходительно прищурился Грондейс.

– Не очень много, – осторожно ответила Новосильцева. – Но достаточно, даже кое-что видела изнутри. Красный террор – это всё, на что они оказались способны! Такого в России не было никогда. Даже при Столыпине.

– Зверства? – неожиданно удивился Грондейс. – Красный террор? Мария, дорогая моя, что может быть для революционной власти на данном этапе политической борьбы нужнее и естественнее террора! В катастрофических обстоятельствах спасают только крайние меры. Жесткий и беспощадный террор – это, если хотите знать, своего рода акт милосердия. Только по-другому называется.

– Я вас не понимаю, – озадаченно призналась Новосильцева.

– Такой террор, как правило, кратковременен. Но дает возможность избежать множества ненужных жертв, когда противостояние продолжается. Впрочем, зачем слова? Сейчас я вам покажу один документ. Точнее, выписку из него.

Он, не вставая с кресла, обернулся к столику у окна, взял свою офицерскую полевую сумку и стал в ней рыться.

– Тысяча чертей, – бормотал он, – куда же я ее девал? Ага! Вот – извольте, нежная тургеневская барышня…

И протянул ей листок.

– Французским владеете?

– Вполне, – ответила Новосильцева. – А почему на французском?

– Я же пишу для французских газет в первую очередь, – усмехнулся Грондейс.

Она принялась читать.

«Каждый гражданин имеет право задерживать, хватать и выдавать революционной власти заговорщиков, контрреволюционеров и других врагов народа. Это не только право гражданина, но и его святая обязанность.

Отменяется предварительный допрос обвиняемого. Достаточно того, что он изобличен революционным народом.

Если имеются материальные, а тем более моральные доказательства принадлежности арестованного к заговорщикам и врагам народа, то свидетели вообще не нужны.

Единственный закон для вынесения смертного приговора врагам народа – совесть судей, просветленных любовью к революции.

Никаких адвокатов врагам народа. Закон не предоставляет защиту заговорщикам.

Единственное наказание для врагов народа – смертная казнь. Приговоры революционного суда обжалованию не подлежат».

Дрогнувшей рукой Новосильцева вытерла пот со лба. Хмель мгновенно испарился, все слова куда-то исчезли. Бумажка выпала у нее из рук, но Грондейс ловко подхватил ее и невозмутимо сунул обратно в свою сумку.

– Каково? – усмехнулся он и откинулся на спинку кресла. – Впечатляет? Лично меня особенно умилил пункт о «совести судей, просветленных любовью к революции». И о ненужности защиты для обвиняемых. А вам что понравилось?

Она не ответила, губы ее сжались в две черточки.

– Можно еще кофе? С коньяком? – неожиданно спросила она.

– Не только можно! – воскликнул Грондейс. – Но и очень-очень нужно.

Он разбавил кофе коньяком наполовину.

Осушив свою чашку, Новосильцева еще немного помолчала. Щеки ее у нее раскраснелись.

– Не понимаю… – выговорила она. – Как вы можете восторгаться такой кровожадностью? Да по сравнению с ленинскими чекистами, те же французские якобинцы – дети малые. Значит, большевикам красного террора мало. Им нужна сплошная бойня на месте России. Теперь я окончательно поняла, почему люди бегут из их красного «рая».

– Что вы имеете в виду? – вкрадчиво поинтересовался Грондейс.

– Я была рядом с этими мясниками! – в отчаянии воскликнула Новосильцева. – И даже помогала им! Понимаю, во дни переворотов и напастей, конечно, бывает всё. Но возвести массовое смертоубийство собственных граждан в закон?.. Да еще в столь циничный! А ведь я еще совсем недавно сомневалась, надо ли уезжать из России. Теперь даже мне, человеку не религиозному, ясно: Россией завладело безграничное зло, и поистине она стала добычей Дьявола. Что? – возмутилась она, увидев, что Грондейс едва удерживается от смеха. – И вы еще смеётесь? Как вам не стыдно!

– Ничего, ничего, продолжайте, – махнул он рукой.

– Знала бы раньше, что красные дойдут до такой степени озверения, нашла бы способ прикончить обоих.

– Обоих? – поднял брови голландец и вытер слезы. – Это кого же?

– Приятелей вашего Локкарта – Ленина и Троцкого.

– Как Шарлотта Корде?

– Это кто?

– Молодая и весьма милая парижанка, заколовшая кинжалом важного революционера Жан-Поля Марата. Одного из идеологов и вдохновителей безграничного террора во время Великой французской революции XVIII века. Отвратительная личность. Я уверен, что его революционный зуд был вызван зудом физиологическим: Марат жестоко страдал от псориаза.

– Да он ягненок по сравнению с Дзержинским!

– Ответ неверный, – возразил Грондейс. – То, что я вам дал прочитать, – выписка из знаменитого закона революционной Франции, так называемый «Закон от 22 прериаля»34. Скажу честно: когда я впервые прочитал весь закон, я тоже просто оледенел. И это цивилизованная нация! Так что дети малые и ягнята – именно ваши большевики и чекисты. Ночные сторожа с колотушкой. Не по существу, а в сравнении, – добавил он.

– Так уж сторожа… – фыркнула Новосильцева. – Ночные сторожа красный террор не объявляют и гражданские войны не разжигают.

– Полагаете, Ленин начал гражданскую войну?

– Кто же еще! Или ваша работа? – прищурилась Новосильцева.

– Не моя, – с удовольствием отпарировал Грондейс. – Вот что я вам скажу: я не только журналист, я еще и историк. И кому, как не мне, знать, как уничтожается или искажается история в разные времена по прихоти властей предержащих. Через несколько лет гарантированно будут уродовать и калечить историю России – хоть красные, хоть белые, каждая сторона в своих интересах. Моя цель же пребывания здесь – донести до будущих поколений русских эту часть вашей истории такой, какова она есть на самом деле.

– Так вот, – продолжил он, – на самом же деле, большевики, взяв власть, точнее, подняв ее с панели, проявили поначалу неслыханную терпимость и даже мягкость по отношению к своим противникам и даже к непримиримым врагам. Ни одна буржуазная газета не была закрыта. Арестованных генералов, выступивших против красных, – ну, хоть того же генерала Краснова – освобождали под честное слово, что они не будут воевать против Советской власти. Генералы тут же свои обещания нарушали. Большевики с первых же дней пригласили в правительство своих политических противников, в частности, эсеров. Давали им треть мест в Совнаркоме.

– В еврейском совнаркоме, – съязвила Новосильцева.

– В еврейском? Почему в еврейском? Там только один еврей, Троцкий, да и тот евреем себя не считает.

– А Ленин? – с вызовом поинтересовалась Новосильцева. – Ведь его настоящая фамилия Лившиц. Мне покойный император говорил.

– Чушь он вам говорил, что не удивительно: покойный император умом и знаниями не отличался. Характером тоже. Потому безропотно дал себя свергнуть и расстрелять… Но это не имеет значения, а я продолжу… Пригласил Ленин эсеров в правительство, а они отблагодарили восстанием и покушением на него самого. И не большевики развели по всей России бандитизм, а Временное правительство, выпустившее из тюрем самых неисправимых злодеев. Но с бандитами в дискуссии вступать невозможно – вот и появилась чека, которая безжалостно стала бандитов истреблять. Вслед за ними – заговорщиков, саботажников, контрреволюционеров. Вы можете смеяться, но я поддерживаю лозунг Ленина: всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. При Робеспьере в одном только Париже было шесть-восемь казней в день на протяжении чуть ли не года. Ленин до Робеспьера явно не дорос. Мало того: когда он пришел в себя после ранения, то в первую очередь потребовал немедленно прекратить террор. Я сам не слышал, но Локкарт свидетельствует, а я ему верю.