Надежда Тальконы

Вот сейчас она откроет дверь, и терпковато пахнет хрунтами и душистым сладковатым букетом прессованного сена.

Но сразу, только порог переступила, ей в ноги повалился хрунтер и, чуть отставая от него, незнакомая заплаканная женщина.

– О, Божественная Посланница! Умоляю, спасите моего сына! Врач сказал, что он умрет. Но он еще так мал! Он еще только жить начинает… Спасите его, умоляю! – и все порывался целовать ее ботинки мокрые от росы. Надежда невольно попятилась и только потом спросила:

– Где мальчик?

– Здесь, – заторопился хрунтер. – Жена ночью принесла его. Он простудился, и врач сказал, что все бесполезно, что он обречен. Я уже хотел утром просить Праки Найса, об аудиенции, а Вы сами!… я и не думал, что Вы придете сегодня.

В крайнем слева пустом стойле, на сенных брикетах, покрытых полосатой красно- синей штопаной подстилкой, разметался в жару мальчик от силы лет трех от роду.

Надежда, присев на край импровизированной постели, с минуту смотрела на него. Сочувственно слушала, как дыхание вырывается из тщедушной груди с натуженным свистом, сквозь порытые темной, потресканной коркой полураскрытые губы. Похоже, врач был прав. Ребенок с трудом балансировал на грани небытия. Надежда протянула руку, проводя ладонью по его влажному горячему лбу. И скомандовала, не оборачиваясь:

– Бернет, сбегай за аптечкой. Остальные все – марш отсюда!

И, почти не придавливая, положила ладони на грудь ребенку. Она не вполне верила, что успеет, что еще не поздно. И не открывала глаз, перекачивая свою силу в маленькое тельце. И потеряла счет времени, чувствуя, что ее саму начинает колотить озноб.

В коридор она выбралась, заметно пошатываясь. И хрунтер и его жена ожидали ее, так и не поднимаясь с коленей и все это время, похоже, исступленно молились. Но теперь они, не отрываясь, смотрели ей в лицо, ожидая приговора.

Надежда попыталась улыбнуться:

– Все нормально. Все будет хорошо.

Женщина, вновь заплакав, поползла к ней. А хрунтер вскочил.

– Рэлла Надежда, седлать Бади?

Она отрицательно поводила головой:

– я… спать …

Доплелась до сена, сложенного у стены, свернулась клубком. И, уже закрыв глаза, прошептала всем:

– цыц! Не рыпаться! Я скоро… – и провалилась в тяжелый сон.

Кадав снял куртку, накрыл свою Праки. Альгида испуганно и тихо плакала у ее изголовья, жена хрунтера благодарно молилась, спасенный ребенок тоже спал спокойно и мирно.

Надежда проснулась в прескверном состоянии. И, пока она, стиснув зубы, молча отсчитывала четыре капсулы комплексного антибиотика в протянутую широкую ладонь хрунтера, все вокруг плыло в слоистом тумане. Стараясь выглядеть более-менее бодрой, она поплелась к себе в спальню, оставив Бернета объяснять, как принимать капсулы.

– Покаталась, называется, – думала она, старательно переставляя ноги. – Вот до чего доводит отсутствие привычных тренировок. Еще не хватало начать падать в обмороки, как и положено утонченным придворным дамам! А сегодня я, как никогда, была близка к этому состоянию. Чуть нагрузка побольше и, пожалуйста! С утра тошнит, будто при переходе. Доправилась! Рэлла Тальконы! Божественная Посланница! Только бы дойти побыстрее.

И никогда еще знакомая дорога не была такой длинной.

Аллант даже не проснулся, когда она осторожно скользнула ему под бок, досыпать.

2

Аллант был нежен и предусмотрителен. Он понимал, что клетка, даже такая уютная, тесна его возлюбленной. И ограниченное пространство «ДэБи-14» было в сотни раз просторнее для нее, чем вся Талькона разом. И он, уже перед обедом, предупредил Надежду, что всю вторую половину дня будет вынужден посвятить решению государственных вопросов.

– Тогда, если мое присутствие необязательно, я, пожалуй, поеду в горы. Кадав обещал показать мне красивый водопад. А то у меня уже голова начинает болеть от замкнутого пространства.

– Может быть вызвать врача? – сразу же забеспокоился Аллант.

– Еще чего не хватало! – возмутилась Надежда.

– Люфтер для Рэллы Тальконы! – тут же распорядился Аллант.

– Даже так официально?

– Конечно же! – и улыбнулся ласково и ободряюще.

Снежные вершины скал пиками вздымались над Стекольным. Люфтер посадили далеко за пределами поселка. Бернет выгнал из грузового отсека открытую машину и распахнул дверцу.

Надежда, предусмотрительно надевшая свою неизменную форму Патрульного, вполне могла бы перемахнуть через бортик. Но она поймала себя на мысли, что сегодня ей вовсе не хочется лихачить, и, благодарно кивнув, степенно заняла переднее сиденье. Кадав сел на место водителя, Альгида с Бернетом устроились сзади.

Горная дорога, извилистая и узкая, карабкалась вверх довольно круто, но мощный мотор вполне справлялся с задачей. Кадав не торопился, давая возможность пассажирам любоваться горными красотами.

Непосредственно к водопаду пришлось добираться пешком по узкой тропинке между многочисленных валунов.

Мощный трехкаскадный поток водопада низвергался с ледника в чистейшее горное озеро, из которого в долину срывался бурный речной поток. Над водопадом дрожала, переливаясь, двойная радуга.

Надежда стояла на самом краю, придерживаясь левой рукой за поросший пестрым лишайником скальный обломок. Здесь было чудесно. Только, почему-то, кружилась голова.

– Вот что значит долго никуда не вылезать и пренебрегать постоянными тренировками! Завтра же начну все по полной программе! – думала она, глядя на водопад. – Хорошо хоть форму надела, не нужно стискивать коленями развевающийся подол юбки, как это делала Альгида, стоящая позади всех.

Ее никакими силами не удалось бы подтащить поближе к обрыву.

Отсюда, с узкого козырька над пропастью, было видно почти все ущелье, труднодоступные заснеженные вершины и где-то невероятно далеко, внизу, в сизой дымке вечного смога – поселок Стекольный. И еще дальше городок с таким же названием.

Они пробыли у водопада довольно долго, прежде чем Кадав обратил внимание всех на облака.

– Надо бы уходить, Рэлла Надежда. Похоже, гроза надвигается. А горные грозы непредсказуемы.

С ним пришлось согласиться. Они успели сесть в машину и даже проехать почти две трети дороги вниз, когда резко потемневшее небо с оглушающим треском раскололось над головами. Хлынул такой ливень, что в двух шагах ничего не стало видно за плотной стеной дождя. Комфортней всего чувствовала себя Надежда. Форма не промокала. Но ливневые струи, стекая по неприкрытой голове, заливались за воротник. И Надежда, наклоняясь вперед, прижимала подбородок к груди. Альгиде пришлось хуже всего. Ее одежда от дождя не защищала. Кадав молился про себя, призывая Защитницу, чтоб машина не соскользнула с узкой, сплошь покрытой мутными водяными потоками, дороги. И еще неизвестно, от чего именно он был мокрее, от дождя или от пота.

– Ну, что, Кадав, – окликнула его Надежда, когда машина благополучно выбралась на ровную трассу, ведущую к Стекольному, – давно дома не был? Поехали к тебе в гости. Ты на своих посмотришь,а мы дождь переждем.

Кадав от неожиданности даже остановил машину.

– Но, Рэлла Надежда, у нас ведь рабочий квартал. Вы хоть представляете, что это такое?

– Пока еще не совсем, но вот приедем, буду знать точнее. Там хоть, по крайней мере, сверху лить не будет. Все равно нашего пилота не уговоришь поднять люфтер, пока грозовой фронт не пройдет, А это, я думаю, будет не так уж и скоро.

Кадав подогнал машину почти вплотную к дому. Открыл дверцу и, смущаясь, проговорил:

–Ну, я Вас предупреждал…– и толкнул дверь в темноту подъезда. С улицы духота и вонь канализации показались ему особенно резкими. И не только ему. Надежда с ужасом ощутила, как от первого же вдоха к горлу подступила еле сдерживаемая тошнота. Она зажмурилась, пересиливая позыв, и потрясла головой.

– Рэлла Надежда, если можно, дайте руку, здесь темно и ступеньки, всего восемь, – умоляя, обратился к ней Кадав.

И, осторожно, постоянно предупреждая, наощупь, довел до своей двери. Сзади, ругаясь себе под нос, Бернет вел промокшую до нитки Альгиду.

Дверь открыли почти сразу. Кадав провел всю компанию в сразу ставшую чрезвычайно тесной прихожую. И четко, отчетливо, скорее, для матери, чем для своей Праки, представил:

– Рэлла Надежда, это моя мама.

Невысокая, полноватая женщина на несколько секунд остолбенела, с трудом осознавая происходящее. И когда до нее, наконец, дошло, рухнула Надежде в ноги. Та невольно попятилась, почувствовав, что прижимает Бернета к двери.

– Мама! – Кадав поднял женщину и потащил под руку из прихожей. Одновременно оглядываясь, пригласил гостей: проходите, пожалуйста, не стойте там.

И уже матери, почти на ухо:

– Мама, ради Защитницы, успокойся! Нам нужны полотенца, желательно новые, если есть. И что-нибудь из твоей одежды – Альгиду временно переодеть.

Он осторожно подтолкнул мать к шкафу и, стремительно повернувшись, за руку выдернул из продавленного кресла закаменевшую от испуга и неожиданности сестренку. Кадав наклонился к ее уху и торопливо шепнул:

– Марш в спальню, и не высовывайся ради всего святого, будто тебя совсем нет. – Он суетливо поправил накидку на кресле: Рэлла Надежда, садитесь!

Выхватил из рук подоспевшей матери полотенце:

– Вот. Вам нужно волосы вытереть…, – голос телохранителя требовательно взвился: Альгида!

– Ничего, я сама. – Остановила его Надежда.

Белое полотенце, вероятно, бережно хранимое в глубине шкафа, слежалось на сгибах до желтых полос. Неистребимый резкий запах плесени бросился в нос, едва она поднесла полотенце к лицу. Но это было, скорее всего, лучшее в доме полотенце, и Надежда, не подавая виду, ожесточенно терла меж ладонями волосы, пытаясь хоть немного высушить их, и одновременно оглядывала комнату. На некоторое время она осталась одна: Альгида с матерью Кадава удалились в соседнюю комнату переодеваться, телохранители зачем-то остались в прихожей.

Мрачноватое полуподвальное помещение освещалось двумя горизонтально расположенными узкими окнами почти под самым, довольно высоким потолком, покрытым пестрыми разводами вечной сырости. По углам эти разводы, сливаясь, превращались в сплошную, ничем не истребимую черноту. Слева от входа комнату перегораживала темно-серая плотная, до самого потолка занавесь, сшитая из многочисленных узких полос, образуя нечто вроде кухни.

По занавеси, скрашивая ее изначальную убогость, вразброс были пришпилены крупные пестрые цветы, сшитые из лоскутков. Из мебели в комнате были высокий глухой шкаф с кирпичами вместо ножек, два покрытых лоскутными покрывалами больших дощатых ящика вдоль стен, два же разнотипных продавленных кресла, широкий, выскобленный до желтизны обеденный стол и две скамейки около него.

Да еще, явно отбирая у хозяев часть света, у самого окна висел на проволоке в старой проржавевшей кастрюльке тщедушный цветок с узкими бледно-зелеными листьями. На полу пластиковое покрытие когда-то видимо коричневое, а теперь вытертое, почти белесое, особенно в местах, где часто ходят. По швам оно потрескалось, показывая крошащийся цемент основания. Надежда глянула себе под ноги. С мокрой обуви натекла приличная лужа.

– Еще дополнительная забота хозяйке, – успела подумать она, приподнимая ступни на носочки, и тут же услышала, что Кадав, судя по всему, с кем-то говоривший по инфокому, возмущенно и почти испуганно воскликнул:

– Да вы что! Я же серьезно! Какие шутки? Вы что, совсем не понимаете? Действительно, код 02.

Надежда, ступая на носочках, чтобы меньше наследить, вышла в прихожую.

Кадав, донельзя растерянный, сжимал в руке микрофон старенького, даже без экрана, инфокома. Бернет, не зная, чем ему помочь, бестолково топтался рядом.

– В чем дело?

– Да вот… пожаловался Кадав, – я пытался вызвать по 02 коду патруль для наружной охраны, а начальник местной полиции даже и слушать меня не хочет. Грозится арестовать за хулиганские шуточки.

Надежда сама взяла микрофон.

– С вами говорит Рэлла Тальконы. Пригласите, пожалуйста, к инфокому вашего заместителя.

После нескольких секунд тишины в настенном динамике послышался шорох бумаги, затем кто-то нервно икнул.

– з-заместитель н-начальника полиции Стекольного Истек Ларки слушает.

– Надеюсь, хоть вы знаете, в каких случаях называется код 02?

– Да, Рэлла Тальконы.

–Тогда выполняйте заявку. И вашего бывшего начальника тоже включите в состав патруля рядовым охранником. Адрес, я надеюсь, еще раз вам повторять не нужно? – и отключила инфоком.

Кадав готов был от стыда провалиться на месте.

Надежда разулась, забралась в кресло с ногами и съежилась. Ее начинало знобить. Кадав заметил. Принес одеяло и укутал свою Праки.

– Патруль прибыл. – Тихо сказал он. – На улице все еще льет. Вы отдохните пока, Рэлла Надежда. А мы с Альгидой быстренько съездим в магазин за продуктами. Вам уже пора обедать. Мы купим что-нибудь перекусить. Вы не беспокойтесь, Бернет останется с Вами, а дверь я запру. И поставлю наружную охрану в подъезде.

Надежда приподняла голову:

– А с чего ты взял, что я беспокоюсь? Я просто замерзла.

– Мы быстро!

Мать Кадава тихо побрякивала посудой за занавеской. И слышно было, как снаружи яростно громыхает гроза. Надежда постепенно согрелась и, кажется, все-таки задремала.

Проснулась она от тихого перешептывания Кадава и Альгиды.

Служанка расстроилась:

– Мы разбудили Вас, простите…

Альгида с кастрюлькой теплой воды в руках и синей металлической кружкой, повешенной на большой палец, повела Надежду мыть руки. Вход в санблок – маленькую темноватую комнатку: и душ, и туалет и умывальник вместе, был с кухни. И здесь та же неистребимая чернота на стенах, толстые проржавевшие трубы от потолка до пола, тошнотворный запах плесени и канализации. Надежда непроизвольно отметила, что вода в кастрюльке, явно отсвечивающая голубизной, не иначе покупная, как и только что раскупоренный флакон пенки для рук и новейшее полотенце.

Стол, накрытый белоснежной, еще хранящей складки и запах упаковки, скатертью, сервировался по всем правилам дворцового этикета и только для нее одной. Надежда, естественно, возмутилась и потребовала поставить приборы на всех.

– Мы же не на дипломатическом приеме, в конце концов! Посторонних тут нет.

Остальная посуда и приборы оказались отнюдь не из сервиза, страшноватыми и разнокалиберными.

Телохранители принялись за еду без лишних уговоров.

Мать Кадава сесть за стол отказалась категорически. И Альгида все еще суетилась, подавая на стол. Вот она с радостной улыбкой поставила перед Надеждой нарезку сочной копченой рыбы.

– Вот, Рэлла Надежда, Вы такую любите! Представляете, здесь, в такой глуши!… У нас, ее и то почти месяц не было…

Рыбу Надежда, действительно, любила и поэтому сама не ожидала, что лишь от вида предложенного блюда ей станет плохо. А уж когда ее ноздрей достиг аромат копчености, она стремительно вылетела из-за стола, зажимая ладонью рот.

Она стояла на коленях на мокром выщербленном кафеле. Желудок был пуст, но ее упорно выворачивало наизнанку до резких спазмов, до желчи.

Альгида у нее за спиной чуть не плакала, не зная, что делать.

– Уйди отсюда! – рыкнула на нее Надежда, – и выброси эту гадость!

Альгида, всхлипнув, выскочила вон.

При одном только воспоминании о рыбе Надежду вновь скрутило. И когда, наконец, желудок успокоился, она еще долго стояла, горстями плеща в лицо желтую, резко пахнущую дезинфекцией воду из-под крана и все не могла заставить себя выйти из санблока. Ей было стыдно. И она ругала сама себя:

–– Барышня кисейная! Не размокла бы, наверное, если бы пришлось доехать до люфтера! Причинила людям столько неудобств! Подумаешь, Кадав дома давно не был. Дала бы, в конце концов, парню отпуск на пару дней. Не убили бы и без него. Тем более сейчас, после всех событий в храме… Посланница! Что-то чуть не на уровне местной живой святой, в самом неприглядном виде в чужом вонючем санблоке, и хоть бы причина веская была… Траванулась чем? Докатилась, допрыгалась, милочка! Совсем избаловалась! Все! Завтра же с утра тренировки по полной джанерской программе, и пусть Аллант не обижается! Нельзя же так позволять себе расслабиться! А то, видите ли, то запах резкий, то рыба…

При одном воспоминании о рыбе желудок опять рванулся, было, к горлу. – И как теперь выйти? Позорище!

Когда она, чуть только не сдирая кожу, вытерла рот полотенцем, и, наконец, пересилив себя, медленно вышла в комнату, лица у всех присутствующих были настолько счастливыми, что она в первый момент опешила. – С чего бы это они?

Не то, что есть, даже глядеть на стол она не могла себя заставить. И, бессильно махнув рукой, мол, ешьте сами, побрела в прихожую.

Кадав перехватил ее и, осторожно придерживая за плечи, как тяжелобольную, направил в спальню, где, быстрым жестом, выгнав сестренку, усадил на кровать (больше некуда). Сам присел на корточки у ее ног, смотрел снизу вверх сияющими глазами и улыбался.

– Смешно, да? – чуть не плача, всерьез обиделась Надежда. – Я сама ничего не пойму. Вроде бы и отравиться нечем было… И вы все так сразу и обрадовались! Есть над чем посмеяться… Ну, что, довольны, да?

– Рэлла Надежда, никто не смеялся над Вами.

– А я слепая, значит!

– Рэлла Надежда, – голос Кадава был ласковым, умоляющим. – Мы просто обрадовались…

–Тому, как я опозорилась перед всеми!? – оборвала телохранителя Надежда.

–Ну, нет же! Не мне б говорить… Мама сказала, что так бывает, – Кадав слегка замялся, – у молодых замужних женщин. Когда они ребеночка ждут.

– Какого еще ребеночка?

– Вашего, конечно. Вы уж простите, не мне бы, конечно, объяснять. Но мама Вас стесняется. Она при Вас двух слов не свяжет, наверное. – И попросил, почти умоляя: – Вам бы доктору показаться…

– Какому еще доктору?

– Ну, … женскому, конечно.

До Надежды с трудом начало доходить.

Тенистый сад за ажурной оградой, расположенный на границе официального центра Талькдары и начинающихся у порта рабочих кварталов, многие городские женщины знали по рассказам или собственному опыту. Клиника Праки Милреды в рекламе не нуждалась.

Маленькая, немного склонная к полноте, ее хозяйка пользовалась в Талькдаре давно завоеванным авторитетом. Причем не только в кругу состоятельных дам Талькдары.

Если подойти к двухэтажному зданию клиники со стороны порта, то у задней двери почти всегда можно было заметить кучку женщин из рабочих кварталов, которые за вполне умеренную плату могли получить помощь, связанную с женскими проблемами и рождением детей.

Персонал клиники Праки Милреды был приучен не гнушаться любой нищенкой, пришедшей на прием. Иногда даже сама Праки Милреда проводила эти консультации, чем отвадила от себя некоторых богатых и особо брезгливых клиенток. Но она просто не обращала на это внимания.

Те, кто действительно нуждался в квалифицированной помощи были вынуждены мириться со странностями доктора, тем более что прием богатых посетительниц велся совершенно в другом месте – на первом этаже небольшого особняка, стоящего в конце тенистой аллеи. На втором этаже Праки Милреда жила. Для удобства посетительниц автостоянка, удобный, весь в зелени, холл с двумя большими аквариумами и уютными креслами, чтобы можно было, если нужно, подождать приема. Очередей здесь не было. Прием обычно расписывался и согласовывался заранее.

Посетительницы встречались самые разные. Вот, только что вышла, волоча за собой за руку, третью сноху единственного сына, вдова владельца крупного торгового центра на юге Талькдары. Властная, очень напористая, старательно молодящаяся полная женщина. С первой женой, не сумевшей подарить наследника, она заставила сына развестись. Вторая тоже не смогла забеременеть. И Праки Милреда начинала подозревать, что вина в том была вовсе не с женской стороны.

Третья жена, взятая младшей супругой, что было сейчас редким случаем, совсем молоденькая, запуганная, но не по годам развитая, с пышной грудью и широкими бедрами, судя по выговору, была деревенской. Она, видимо, старательно подбиралась свекровью именно для рождения драгоценного внука.

И вот, наконец, сегодня, после года напряженного ожидания, Праки Милреда подтвердила наличие беременности. Свекровь осталась довольна. И записала сноху на курс занятий для беременных, здесь же, при клинике. А сама виновница торжества так и не перестала стесняться и вновь густо краснела. Праки Милреда смотрела им вслед. Ей определенно была симпатична эта клиентка. Может быть еще и потому, что младшую жену звали Мелита, и это имя некоторым образом было созвучно с ее собственным.

На стоянку изящно вырулила темно-серая «Сарнетта», незнакомая Милреде машина с тонированными стеклами.

Из нее вышла и быстрым шагом направилась к дверям клиники, девушка в светло-кремовом головном уборе и платье такого же цвета с узким синим пояском.

Поравнявшись с Мелитой, она была вынуждена отступить почти на кромку отнюдь не узкой дорожки. Счастливая вдова, продолжая волочь за руку сноху, давать дорогу не собиралась. Тем более, какой-то служанке. Хотя, пожалуй, ей стоило бы это сделать, ибо синий поясок на платье девушки недвусмысленно говорил о том, что она работает во дворце.

Тем временем девушка, тихо постучавшись, переступила порог кабинета.

– Я Вас слушаю.

– Праки Милреда, Рэлла Тальконы поручила мне спросить, не смогли бы Вы ее проконсультировать?

На несколько секунд Милреда замешкалась, потеряв дар речи.

– Рэлла Тальконы! Посланница! – Она опомнилась и засуетилась. – Да, да, конечно, я сейчас соберусь, и мы поедем.

– Праки Милреда, – осторожно улыбаясь, остановила ее девушка. – Не нужно никуда ехать. Рэлла Надежда здесь, в машине.

Милреда заставила себя успокоиться и спросила:

– Вы не могли бы в двух словах объяснить, что именно беспокоит Посланницу. Когда она заболела?

– Нет, Праки Надежда, храни ее Небо, здорова. Просто, кажется, у Рэллы Надежды будет ребеночек. И Рэлла Надежда хотела уточнить срок.

– Ну, так что же ты! Приглашай, я буду рада принять саму Рэллу Тальконы. Это большая честь для меня.

Уже в дверях девушка обернулась.

– Только, пожалуйста, Праки Милреда, не называйте Рэллу Тальконы Посланницей. И добавила доверительным полушепотом. – Рэлла Надежда нена-ви-и-дит, когда к ней так обращаются.

Милреда смотрела на удаляющуюся машину. И думала, что вот как оно, оказывается, бывает. Что эта молодая женщина, только что вышедшая из ее клиники и обладающая двойной, по сути дела безграничной, светской и религиозной властью, на деле оказалась значительно менее амбициозной и заносчивой, чем та же владелица торгового центра.

Рэлла Тальконы, еще не полностью осознавшая будущее материнство, нормально, без гонора, отвечала на необходимые вопросы, внимательно слушала рекомендации. Они договорились о повторном визите через 10 дней.

На предложение Милреды приехать во дворец, Рэлла Тальконы, прикрыв глаза, отрицательно покачала головой и тут же пояснила.

– У моего окружения слишком длинные языки. Пока будет возможно, я постараюсь, чтоб никто ничего не знал. Так спокойнее.

3

Влажная жара настойчиво плавила воздух, но мощный кондиционер темно-серой ''Сарнетты'', которая уже довольно давно петляла по улицам Талькдары, поддерживал в салоне комфортный режим. Надежде нравились эти выезды. Благодаря им она довольно легко ориентировалась в столице и при нужде могла сама, без водителя, уехать в любую нужную точку. Но сейчас водитель присутствовал. Коренастого парнишку с родинкой над верхней губой Надежда выделяла за искусное вождение и отсутствие открытого заискивания и попыток лебезить.

Аллант подшучивал над этими выездами:

– Что, опять Патруль Контроля, бесполетная смена? И не надоело тебе? Ведь каждый раз во что-нибудь ввязываешься. Тебе это надо?

– Надо. Должна же я достоверно знать, что у нас в столице делается. Тем более, не так часто я вмешиваюсь в чужие проблемы.

– Ага. Поверил.

Принадлежность ''Сарнетты'' в открытую не афишировалась, но, видимо Найс постарался, вся полиция города легко узнавала в автомобильном потоке машину Рэллы Тальконы и незаметно передавала ее с поста на пост. В первый такой выезд они пытались, было, организовать сопровождение, но ''Сарнетта'', обнаружив преследование, весьма ловко ушла от патрульной машины, а Надежда с браслета в довольно жестких выражениях отчитала начальника полиции за несанкционированный эскорт. Сопровождение было немедленно снято и больше никогда без приказа не ставилось.

У ''Сарнетты'' спинки передних сидений предельно низкие, почти не закрывающие обзор, тем более что Бернет предусмотрительно прижимался правым боком к дверце. Он, как всегда, был еще и секретарем.

Жилой дом по дороге в космопорт сгорел больше месяца назад, но до сих пор его черные руины пугали проезжающих полуразрушенными провалами оконных проемов.