Собиратель воды

Первые два дня были настоящим испытанием. Мышцы, истощенные жаждой и голодом в пустыне, протестовали против нагрузок. По ночам тело сводило судорогой, и он кусал одеяло, чтобы не кричать от боли. Воду и еду ему давали по минимуму – ровно столько, чтобы выжить и работать. Но даже это было лучше, чем смерть в песках.

"Это только временно, – говорил он себе по ночам, разминая сведенные судорогой икры. – Скоро они увидят, что я могу быть полезен иначе". Но проходили дни, а его положение не менялось. Хуже того – он замечал, как постепенно меняется его собственное восприятие. То, что казалось унизительным в первый день, теперь просто было работой. Границы его достоинства размывались вместе с воспоминаниями о прошлой жизни. Они таяли как утренняя роса под безжалостным солнцем пустыни.

Он не жаловался, не просил пощады, не выказывал усталости. Каждую задачу выполнял тщательно, методично, находя самый эффективный способ. Разбойники наблюдали за ним с растущим интересом. Сначала это была лишь забава – смотреть, как городской житель пачкает руки. Затем – удивление. В конце недели – нечто похожее на уважение.

– Странный он, – говорили они между собой. – Не как другие городские. Не ломается.

Назир слышал эти разговоры и ощущал странное удовлетворение. Он проходил их испытания. Становился частью этого мира, пусть и на самом его дне. Но что-то в нём сопротивлялось полному принятию. Он всё еще был инженером. Всё еще мыслил, анализировал, искал решения. Даже выполняя самую грязную работу, он не переставал замечать детали – как распределяются запасы воды, как организовано хранение еды, как устроены и поддерживаются шатры.

На пятый день Самира лично пришла проверить его работу – Назир чинил прохудившуюся кровлю одного из шатров.

– Ты хорошо работаешь для человека, который должен был умереть в пустыне, – сказала она, наблюдая, как ловко он крепит шкуры. – Большинство городских ломаются гораздо быстрее.

Назир не сразу заметил её присутствие. Он был слишком поглощен работой – единственным, что помогало не думать о прошлом. О городе, медленно умирающем от жажды. Или, может быть, уже умершем за эти дни.

– Я инженер, – ответил Назир, не отрываясь от работы. – Мы решаем проблемы. Не важно, храмовый купол или дырявая крыша шатра.

Самира изучала его движения, оценивая не только работу, но и человека. Назир чувствовал её взгляд почти физически, но продолжал действовать с той же методичностью. Этому его учили с детства – когда работаешь, забудь обо всем остальном. Сосредоточься на задаче.

– Ты ни разу не попросил пощады, – заметила она. – Даже когда Аш-Шариф заставил тебя чистить отхожие ямы голыми руками.

Отхожие ямы. Да. Воспоминание заставило его внутренне содрогнуться. Это был третий день, и Аш-Шариф, раздраженный тем, что Назир всё еще не сломался, придумал особенно унизительное задание. Никаких инструментов – только руки. Назир вспомнил, как сдерживал рвотные позывы, как жжение от нечистот разъедало кожу, как запах, казалось, въедался в само его существо.

– Проблема требовала решения. Я ее решил, – просто ответил Назир.

Он не сказал о том, как плакал той ночью – не от боли, не от унижения даже. От осознания, что его жизнь свелась к этому – к чистке дерьма в лагере разбойников где-то в глубине пустыни. И как потом заставил себя подняться, как сказал себе: "Это просто еще одно испытание. Я его пройду. Как все остальные".

Самира молчала, наблюдая его работу. Затем задала вопрос, который явно обдумывала несколько дней:

– Почему ты бежал из Аль-Мадира?

Назир приостановился, затем продолжил работу. Сердце забилось чаще. Вот оно. Первый настоящий интерес к тому, кто он и откуда. Первый шанс стать чем-то большим, чем просто рабочие руки.

– Я сказал, что кристалл умирает. Что город обречен, если люди не начнут действовать. Верховный жрец объявил меня еретиком. – Он закрепил последнюю полосу кожи и спустился с крыши шатра. – Я выбрал пустыню вместо тюрьмы.

– И ты оказался прав? Кристалл действительно угасает?

– Да, – Назир посмотрел ей в глаза. – Я двадцать лет наблюдал за ним. Составлял графики, измерял силу. Упадок неизбежен.

Самира смотрела на него с новым выражением – не презрением, а чем-то похожим на уважение. Или, может быть, узнаванием. Будто она увидела в нем что-то знакомое.

– Закончишь здесь – приходи к моему шатру, – сказала она. – Возможно, у меня есть работа, более подходящая для твоих… талантов.

Когда она ушла, Назир позволил себе то, чего не делал с момента своего пленения – улыбнуться. Не широко, не открыто. Просто легкое движение губ. Но оно означало надежду.

Глава 5 Водный компас

Когда губы трескаются как земля.Когда язык становится песком.

Ищи знаки братьев-богов.Аль-Мазин оставляет следы невидимые.

Тень от камня глубже.Птица летит ниже.

Насекомые собираются в круг молчания.Аль-Харид говорит через камень.

Прикоснись лбом к скале в полдень.Слушай шепот кристаллов глубоко.

Они помнят, где сокрыты дары богов.Вода не приходит к ждущему.Вода находит идущего.

Когда найдешь влагу в камне.Когда извлечешь жизнь из смерти.

Помни: не тебе она принадлежит.Ты лишь хранитель потока. Скрижаль Странников, Свиток Четвертый

Вечером, закончив с крышей, Назир направился к шатру Самиры – самому большому в лагере, украшенному полосами ткани тёмно-синего цвета. У входа стоял охранник, который молча пропустил его внутрь.

Сердце билось быстрее обычного. Назир не знал, чего ожидать, но понимал: это его шанс изменить своё положение. Стать кем-то большим, чем просто пленником, выполняющим самую грязную работу. По пути он невольно вспомнил своё первое представление Халиду – тот же трепет, та же неопределенность. Но сейчас ставки были выше. Там была карьера. Здесь – сама жизнь.

Внутреннее пространство шатра было разделено занавесями на несколько частей. Самира сидела, перебирая какие-то предметы, разложенные на низком столике. На ней была более простая одежда, чем днём – лишённая знаков отличия, почти домашняя. Но даже так она сохраняла величественность.

– Входи, – сказала она, не поднимая головы. – Ты разобрался с шатром?

– Крыша не протечет даже в самый сильный ливень, – ответил Назир. Он старался говорить уверенно.

Самира кивнула, затем отодвинула часть предметов, лежавших перед ней, и указала на стул.

– Сядь. Я хочу, чтобы ты взглянул на кое-что.

Назир опустился на стул, отметив, насколько он удобнее тех мест, где ему приходилось сидеть последние дни. Маленькая роскошь, которая казалась теперь невероятной. На столе перед ним лежали его собственные вещи – инструменты, записи, книги. И среди них – нечто, вызвавшее у него внезапный интерес. Потускневший металлический прибор с небольшим кристаллом в центре.

Сердце вздрогнуло. Он понял что это устройство мгновенно, хотя никогда прежде не видел именно такого.

Водный компас. Старый, потрепанный, явно давно не использовавшийся. В Аль-Мадире такие хранились только в музее храма – реликвии давно забытого прошлого, почти пустые внутри. Скорее макеты, чем настоящие механизмы. Действующие экземпляры считались утерянными.

– Ты знаешь, что это? – спросила Самира, заметив его взгляд.

– Водный компас, – ответил Назир, не скрывая интереса. Руки непроизвольно потянулись к прибору, но он сдержался. – Редкая вещь за пределами храмов. Где вы его взяли?

"Глупый вопрос," – тут же корил он себя. Конечно, они его украли. Или сняли с тела мёртвого жреца. Или выменяли у других разбойников. Какая разница?

– Какая разница? – пожала плечами Самира, словно прочитав его мысли. – Он мой. Но он не работает. У нас он не работал никогда. – Она внимательно изучила лицо Назира. – Ты говоришь, что знаешь о воде. Докажи. Почини его.

В её голосе была смесь приказа и вызова. Назир понял: вот оно, настоящее испытание. Не навоз, не отхожие места. То, ради чего его держали живым все эти дни – возможность использовать его знания.

Назир осторожно взял компас, ощущая его вес. Ощущая историю, вплетённую в его металл. Он повернул прибор, рассматривая со всех сторон. Явные признаки износа, давнего повреждения. Кристалл потускнел, но не угас полностью – в нем еще теплилась слабая искра. Как в кристалле Аль-Мадира. Умирающем, но еще живом.

По спине пробежал холодок волнения. Хоть что-то знакомое, что-то из его мира. Что-то, в чём он действительно разбирался.

– Мне понадобятся инструменты, – сказал он. – И время.

– Инструменты? – усмехнулась Самира. – Они перед тобой. – Она указала на его собственные вещи, которые он считал утерянными навсегда. – Что до времени… – она задумалась. – Три дня. Если за три дня ты не заставишь эту штуку работать, вернешься к чистке загонов. Или похуже.

Назир понимал, что это испытание. Возможно, самое важное из всех, что ему устраивали здесь. Он посмотрел на компас. На свои инструменты. На ожидающую Самиру. Он мог сказать, что прибор слишком стар, что без храмовой мастерской невозможно его починить. Это была бы правда – частичная. Но правда.

Или он мог рискнуть. И, возможно, обрести что-то большее, чем просто еще один день жизни.

"А если не получится? – шептал голос сомнения. – Что если ты не сможешь его починить? Что тогда?"

"Тогда я умру, пытаясь", – ответил он себе. И эта мысль, странным образом, принесла облегчение.

– Я справлюсь, – сказал он без колебаний.

– Посмотрим, – Самира встала. – Можешь работать здесь, чтобы я видела твои успехи. Но помни – если ты испортишь мой компас, последствия будут… неприятными.

С этими словами она оставила его наедине с прибором. И с его судьбой.

Назир работал над компасом при свете масляной лампы, когда весь лагерь уже погрузился в сон. Самира разрешила ему остаться в ее шатре – «чтобы не тратил время на ходьбу туда-сюда», как она объяснила. Но Назир понимал: она хотела видеть процесс.

Он не возражал против наблюдения. Лампа давала достаточно света, а её тепло согревало пальцы, которые за дни физического труда стали грубее, но и чувствительнее. Привычка к тонкой работе возвращалась, как старый друг. В эти часы тишины он вновь становился собой – не пленником, не чернорабочим, а мастером, делающим то, что умеет лучше всего.

Первым делом он полностью разобрал прибор, аккуратно раскладывая детали на чистой ткани. Каждый винтик, каждая пружинка занимали строго определённое место – старая привычка, позволяющая не путаться при сборке. Механизм был забит песком, многие соединения покрылись окислами, но сама конструкция оставалась прочной. Кто-то дорожил этим прибором, несмотря на его неработоспособность.

"Что ты можешь рассказать?" – мысленно спрашивал Назир, очищая корпус от грязи и окислов. Он всегда разговаривал с механизмами, когда работал. Отец смеялся над этой привычкой, хотя сам делал то же самое. Компас молчал, но постепенно раскрывал свои секреты – особенности конструкции, специфику работы, характер износа.

Назир очищал каждую деталь с предельной осторожностью, используя самодельные инструменты из своего набора. Лопатка, которой он соскребал грязь, была не крупнее ногтя. Игла, которой прочищал тонкие каналы, тоньше волоса. В храме он имел доступ к десяткам специализированных инструментов, но сейчас должен был обходиться минимумом.

– Ты всегда так поздно работаешь? – голос Самиры застал его врасплох.

Она стояла у занавеси, отделявшей ее личные покои от общей части шатра. Её силуэт четко вырисовывался на фоне ткани, подсвеченной лампой. Волосы, обычно собранные в простую прическу, теперь свободно падали на плечи. В этот момент она казалась моложе, уязвимее – просто женщиной, а не предводительницей разбойников.

"Это опасная мысль", – предупредил себя Назир. Нельзя забывать, кто она и кто он.

– Когда задача требует внимания – да, – ответил Назир. – В храме я часто работал до рассвета.

Самира подошла ближе, наблюдая, как его пальцы методично очищают крошечные шестеренки. Она пахла пустыней – смесью песка, костра и чего-то травяного. Травяного? В пустыне? Даже такая мелочь казалась загадкой.

– Не думала, что жрецы позволяют работать над священными предметами по ночам, – заметила она.

Вопрос был невинным, но Назир почувствовал под ним скрытый смысл. Она хотела знать больше о храмовой жизни, о порядках, о том, как всё устроено. Возможно, для будущих набегов?

– Жрецы молятся, – сказал Назир. – Инженеры чинят.

Простой ответ, но в нём была глубокая правда. Жрецы и инженеры – две стороны одной монеты. Одни хранили традиции, другие обеспечивали бесперебойную работу механизмов. Это разделение существовало веками, порождая как сотрудничество, так и напряжение.

– И ты не молишься вовсе?

В её голосе не было осуждения, только любопытство. Искреннее, насколько Назир мог судить.

– Моя работа – это моя молитва, – ответил он, не отрываясь от детали. – Я верю в то, что могу измерить, рассчитать, починить.

Правда, но не вся. Он не сказал о сомнениях, что мучили его последние годы. О вопросах без ответов. О том, как порой он стоял перед огромным кристаллом храма и чувствовал… что-то. Отголосок чего-то большего, чем просто механизм или инструмент.

Самира наблюдала за ним еще некоторое время, затем произнесла:

– Аш-Шариф считает, что ты все еще бесполезен. Что эту штуку невозможно починить, и ты просто тянешь время.

В её тоне было предупреждение. У Назира есть враги в лагере. Враги, которые не хотят, чтобы он преуспел.

– Аш-Шариф не инженер, – спокойно ответил Назир. – Он не видит потенциала в сломанных вещах.

Он хотел добавить: "И в сломанных людях тоже". Но сдержался.

Самира усмехнулась, словно прочитав его мысли.

– А что насчет сломанных людей? – спросила она. – Ты видишь потенциал и в них?

Вопрос застал его врасплох. Личный, почти интимный. Назир на мгновение поднял взгляд от работы, встретившись глазами с Самирой. Что она хотела услышать? Что сама хотела сказать этим вопросом?

– Люди сложнее механизмов, – сказал он, осторожно подбирая слова. – Но принцип тот же. Понять, как они работают. Найти поломку. Восстановить.

В его голове мелькнул образ Аль-Мадира – города, ломающегося изнутри, теряющего свою душу с каждым днём. Могли ли люди там быть спасены? Мог ли он что-то изменить, если бы остался?

– Интересная философия для храмового инженера, – заметила Самира.

В её взгляде было что-то новое. Оценка, переоценка. Как будто он только что прошёл ещё одно испытание, о котором даже не подозревал.

Назир вернулся к работе, а Самира наблюдала за его руками еще какое-то время, затем тихо удалилась. Но даже после её ухода Назир чувствовал напряжение. Их разговор затронул что-то глубже, чем просто обсуждение работы. Границу между пленником и хозяйкой, между долгом и чем-то… иным.

"Сосредоточься на работе", – напомнил он себе. – "Остальное подождёт".

Но даже погружаясь в тонкости механизма, часть его сознания продолжала обдумывать сказанное и несказанное.

Три дня превратились в испытание не только профессиональных навыков, но и выносливости. Назир спал урывками, по нескольку часов, полностью поглощенный задачей. Механизм компаса оказался сложнее, чем он предполагал. Древняя конструкция содержала решения, которые не использовались в современных храмовых приборах.

"Если бы Лейла это видела," – думал он, изучая уникальную систему калибровки. Детали рассказывали историю – компас был создан, когда знания о кристаллах только формировались, когда мастера ещё искали оптимальные решения. Некоторые подходы были наивными, другие – гениальными в своей простоте. Жаль, что такие конструкции больше не делали – храмовые мастера предпочитали идти проверенными путями, не экспериментируя.

Основная проблема заключалась в кристалле. Он был вставлен в сложную оправу, позволявшую улавливать даже самые слабые колебания. Но соединения покрылись окислами, которые приходилось счищать буквально по крупице, используя лишь подручные средства. Это была работа не для грубых рук разбойника, а для точных инструментов храмовой мастерской. И всё же Назир справлялся, пусть и медленнее, чем хотелось бы.

Каждое утро Самира приходила проверить его прогресс. Иногда молча наблюдала, иногда задавала вопросы. Назир чувствовал, как нарастает напряжение в лагере – разбойники разделились на тех, кто верил в его способности, и тех, кто считал его шарлатаном. Аш-Шариф, конечно, возглавлял последних.

"Может, тебе помолиться, храмовник?" – насмехался он, проходя мимо. – "Попроси своих богов вдохнуть жизнь в эту железку".

Назир не отвечал на провокации. Каждый раз, когда Аш-Шариф появлялся, он полностью погружался в работу, словно ничего не слышал. Это раздражало разбойника ещё больше.

На рассвете третьего дня Назир почувствовал, что близок к решению. Он заменил треснувшие соединения, изготовив новые из кусочков металла, подобранных среди запасов разбойников. Очистил все каналы и полости, через которые кристалл взаимодействовал с механизмом стрелки. Теперь оставалось главное – настроить чувствительность.

Это была самая деликатная работа. Излишнее давление на кристалл могло разрушить его структуру окончательно. Недостаточное – и стрелка не будет реагировать на воду. В храме для таких операций использовались специальные инструменты, идеально отшлифованные и выверенные. Здесь у него были только руки и самодельные приспособления.

"Вода находит свой путь," – вспомнил он слова, которые часто повторял его дед. – "И мы должны лишь убрать препятствия".

Руки дрожали от усталости. Глаза болели от напряжения. Несколько раз он ловил себя на том, что начинает засыпать над работой. Но что-то не давало ему остановиться – возможно, страх вернуться к унизительному труду, возможно, жажда доказать свою ценность. Или, может быть, просто инженерное упрямство, стремление решить задачу, какой бы сложной она ни казалась.

Он работал с предельной концентрацией, когда ощутил присутствие Самиры за спиной.

– Время почти вышло, инженер, – сказала она. – Аш-Шариф уже готовит для тебя новую работу. Говорит, что пора очистить выгребные ямы внешнего лагеря. Вручную.

В её словах не было жестокости, только констатация факта. Но они ударили Назира как хлыст. Неужели всё это было зря? Неужели он снова окажется по локоть в грязи и отходах?

Нет. Нет. Он был так близко.

Назир не ответил, полностью сосредоточенный на крошечных регулировочных винтах. Каждый поворот мог быть либо спасением, либо окончательным приговором для компаса. И для него самого.

Наконец, после нескольких минут напряженной работы, он осторожно собрал корпус прибора. Компас выглядел почти как новый – металл блестел, кристалл светился тусклым голубоватым светом. За три дня работы Назир не просто починил его, но и полностью восстановил, вернув первоначальный блеск и достоинство.

– Готово, – сказал он, осторожно кладя компас на стол перед Самирой.

Голос был хриплым от долгого молчания, а в глазах стояли тени от недосыпа. Но в этот момент Назир ощущал странную ясность – то спокойствие, которое приходит после полной самоотдачи.

Она с недоверием посмотрела на прибор.

– И он работает? – спросила Самира.

– Должен, – ответил Назир. – Но надо проверить.

Он поднял компас и медленно повернул его. На секунду – самую долгую в его жизни – ничего не происходило. Затем стрелка дрогнула, потом начала медленно поворачиваться, указывая в сторону бурдюков с водой, висевших у входа в шатер.