Собиратель воды

Звук шагов на улице перерос в гомон множества голосов. Расул выглянул в окно и увидел необычное движение – люди спешили к центру города. Неужели опять новый указ храма? Или, не дай боги, публичное наказание?

– Эй, почтенный Фазиль! – окликнул он проходящего мимо торговца тканями. – Что стряслось?

Грузный торговец остановился, утирая пот с багрового лица краем тюрбана.

– Ты не слышал? Назир исчез! – выпалил он. – Халид отправил храмовую стражу арестовать его на рассвете, но дом пуст! Ни следа! А теперь объявили награду за его поимку! Объявили его еретиком!

– И народ поверил Халиду? – Расул не мог скрыть недоверия. – После всего, что сказал Назир о кристалле?

– Ещё как поверил! – кивнул Фазиль. – Ты бы видел, как толпа слушала его. Он говорил, и люди впитывали каждое слово. "Мы пройдём это испытание вместе", "Боги проверяют нашу веру", "Кристалл восстановится, как и прежде". Даже моя жена вернулась домой умиротворённая. "Халид не стал бы нам лгать", – сказала она. И таких, как она, много.

Фазиль поспешил дальше, а Расул остался стоять у окна, обдумывая услышанное. Мысли вихрем кружились в его голове. Если Назир сбежал, значит, он действительно верил, что кристалл умирает. Достаточно верил, чтобы рискнуть жизнью.

Скрип двери цирюльни заставил его обернуться.

– Мир этому дому и его хозяину, – произнёс вошедший, снимая запылённый тюрбан.

Перед Расулом стоял Муса, караванщик, водивший торговые обозы через западную пустыню. Его кожа, истерзанная ветрами и солнцем, напоминала древний пергамент, а в чёрной бороде серебрилась седина.

– Муса, старый разбойник! – расплылся в улыбке Расул. – Не ожидал тебя увидеть до осени!

– Времена меняются, друг мой, – Муса тяжело опустился в кресло для клиентов. – Караваны больше не ходят через западный тракт. Слишком опасно.

Расул накинул чистое полотенце на плечи караванщика.

– Как обычно? Подровнять бороду и освежить кожу?

– Да, и расскажи, что тут происходит, – Муса подозрительно осмотрелся. – Иду через рынок, а там ни души – все сбежались к Храмовой площади, как мухи на мёд. Даже торговцы побросали товар!

– О-о-о, – протянул Расул, берясь за ножницы, – тебя ждёт захватывающая история, мой друг.

Он быстро пересказал события последних дней, не упуская ни одной детали, наслаждаясь вниманием слушателя. Рассказчик из Расула был не хуже, чем цирюльник.

– Так этот молодой инженер прямо в лицо великому Халиду сказал, что кристалл умирает? – недоверчиво переспросил Муса. – Бедняга. И что с нами будет, если это правда?

Расул пожал плечами, осторожно работая ножницами вокруг уха клиента.

– Жрецы уверяют, что это лишь временное испытание, посланное богами за недостаточное рвение в молитвах. Великий Ритуал Очищения всё исправит.

– А ты сам-то веришь в это? – Муса пристально посмотрел на цирюльника.

Расул огляделся по сторонам, хотя они были одни в лавке, и ответил тихо:

– Поверю, когда увижу полные фонтаны. А пока… смотри сам.

Он указал на кувшин с мутной водой, в котором плавали частицы песка.

– Знаешь, как в караванах говорят? – сказал Муса. – Доверяй верблюду, а не карте. Животное чует воду, а карта может лгать.

– К чему ты это?

– К тому, что люди могут верить словам Халида, но их глаза видят другое, – караванщик многозначительно поднял бровь. – В пустынных поселениях уже шепчутся о конце Аль-Мадира. Говорят, скоро великий город станет ещё одной легендой, которую рассказывают у ночных костров.

Внезапно дверь распахнулась, и в цирюльню ввалился запыхавшийся Тарик. Кувшин в его руках был наполнен лишь на треть.

– Господин! – выдохнул мальчик. – На площади такое творится! Жрецы объявили Назира еретиком! А ещё… – он перевёл дыхание, – теперь воду выдают только после молитвы. Вот, – он поднял кувшин, – это всё, что я смог получить после часа стояния на коленях.

– Часа молитв за несколько глотков воды? – нахмурился Расул. – Дожили.

– Это не всё, – продолжил Тарик, понизив голос. – Люди говорят разное. Большинство верит Халиду, славит его мудрость. Толпа даже чуть не побила беднягу, который усомнился в словах верховного жреца.

– А что думают в очереди за водой? – спросил Расул, возвращаясь к стрижке Мусы.

– Там странные вещи происходят, – глаза мальчика заблестели. – Зависит от того, кто рядом. Когда поблизости храмовые стражники, все восхваляют мудрость жрецов. Но я слышал, как одна женщина шептала подруге: "Мой муж работает на водоподъёмнике. Говорит, что все плохо, а жрецы запретили ему говорить об этом".

Расул и Муса обменялись многозначительными взглядами.

В дверь снова постучали. На этот раз вошёл Хамид, помощник городского казначея, – маленький нервный человек с аккуратно подстриженной бородкой.

– Мир тебе, Расул, – поприветствовал он цирюльника. – Можно я тут присяду, переведу дух? Весь город как в лихорадке, один ты работаешь спокойно, будто ничего не случилось.

– Мир и тебе, почтенный Хамид, – ответил Расул, указывая на свободное кресло. – Присаживайся. Я закончу с достопочтенным Мусой, и примусь за тебя. А пока расскажи, что слышно во дворце правителя? Как наш благословенный эмир реагирует на происходящее?

Хамид опустился в кресло и понизил голос:

– Да что этот эмир. Кто вообще помнит, что у нас есть эмир? Эмир болен. Уже неделю не покидает своих покоев. Уже месяц или два не выходит из дома. Некоторые шепчутся, что это не болезнь, а нежелание принимать решения.

– Или нежелание противоречить Халиду, – заметил Муса, пока Тарик смачивал его бороду маслом.

– Именно так, – кивнул Хамид, нервно теребя край своего одеяния. – Власть фактически перешла к Храму, и уже давно. А тем временем в сокровищнице странные вещи творятся. Вчера под покровом ночи вынесли три сундука с драгоценностями. Я видел это собственными глазами, но когда спросил главного казначея, тот сделал вид, что ничего не знает.

Расул замер с ножницами в руке.

– Ты уверен, что это были сокровища? – спросил он тихо.

– Тише! – Хамид испуганно оглянулся. – Давай не будем развивать тему. За такое можно лишиться языка. Но… да, я уверен. Сундуки были из тех, что хранятся в дальней комнате сокровищницы, куда даже главный казначей заходит только в особых случаях.

Муса хмыкнул.

– Значит, жрецы готовятся к худшему, – он покачал головой. – Заметьте, не к спасению города, а к спасению сокровищ.

– Если храм уносит ценности, – медленно произнёс Расул, – значит, они не верят, что кристалл восстановится.

– А народу рассказывают о великом испытании веры, – кивнул Хамид. – И что самое удивительное – люди верят. Моя собственная жена сегодня сказала мне: "Всё будет хорошо, ведь Халид обещал".

– Верят или нет, но они опечатали два зернохранилища, – добавил Хамид, переходя на шёпот. – Официально – для учёта запасов. Но стражники там не городские, а храмовые. И внутрь никого не пускают.

– Это возмутительно! – не сдержался Расул. – Использовать общие запасы как личную собственность!

– Осторожнее со словами, друг мой, – предупредил Муса.

Дверь снова распахнулась. На пороге стоял Фазиль, тот самый торговец тканями, который недавно спешил на площадь.

– Новости с площади! – выпалил он с порога. – Халид только что объявил, что Назир не просто еретик – он вор! Якобы украл какой-то священный артефакт из Храма! Награду за его поимку увеличили до ста серебряных монет!

– Чего именно он якобы украл? – спросил Хамид, приподнимая бровь.

– Какую-то реликвию, – ответил Фазиль, переводя дыхание. – Точно не сказали, но намекнули, что это что-то, что могло бы помочь в восстановлении кристалла.

Хамид фыркнул.

– Какая наглая ложь. Каждый, кто знал Назира, скажет, что он – последний человек в городе, способный на воровство.

– Но теперь Халид знает что сказать, если кристалл не заработает. А еще есть повод отправить храмовую стражу в любой дом под предлогом поиска этой штуки,– заметил Муса.

– И толпа охотно ему поверила, – добавил Фазиль с горечью. – Моя собственная дочь пришла с площади в слезах: "Как мог Назир предать нас? Украсть наше спасение?". Я пытался объяснить ей, что это, скорее всего, неправда, но она смотрела на меня как на безумца. "Почему тогда он сбежал?", – спрашивала она. И что я мог ответить?

Расул отложил ножницы и погладил свою собственную бороду, как делал всегда, когда глубоко задумывался.

– Что-то не сходится в этой истории, – произнёс он. – Если кристалл действительно умирает, почему Халид просто не скажет об этом? Почему бы не начать готовить город к неизбежному?

– Потому что тогда рухнет вся система, – тихо ответил Хамид. – Власть жрецов держится на вере в то, что они – единственные, кому боги даровали силу поддерживать кристалл. Если люди узнают, что жрецы бессильны перед угасанием кристалла, вся их власть, всё их положение в обществе, всё их богатство – всё исчезнет в один миг.

Он не закончил фразу, но все поняли смысл.

Мастерская цирюльника постепенно наполнялась людьми. Один за другим заходили горожане – кто-то действительно нуждался в услугах брадобрея, но большинство приходило за новостями и возможностью свободно обсудить происходящее. Расул едва успевал обслуживать клиентов, одновременно поддерживая разговор.

– Говорят, Халид приказал заковать Назира в кандалы для публичного покаяния, – шептал он, нанося масло на бороду очередного клиента. – Но тот каким-то образом узнал и сбежал! Теперь жрецы перекрыли все колодцы – воду выдают только после молитв. Как по мне, так с каждым днём всё больше разумных людей начинают сомневаться, хотя вслух никто не осмеливается это признать…

К полудню лавка цирюльника превратилась в настоящий базар. Здесь были и убеждённые сторонники жрецов, и скептики, сомневающиеся в словах Халида, и просто напуганные люди, не знающие, что думать.

– Мой зять – истинно верующий, – рассказывал один из купцов, пока Расул подравнивал его усы. – Стоит на коленях часами, славит мудрость Халида. Говорит, что мы не должны сомневаться ни на миг. А я смотрю, как моя лавка пустеет, как прилавки на рынке становятся всё беднее, и думаю: может, стоит готовиться к худшему?

– Если бы кристалл действительно умирал, разве стал бы Назир бежать? – горячился другой спорщик. – Он бы остался и боролся за правду!

– Ты бы тоже бежал, если бы за твою голову предлагали сто серебряных, – парировал третий.

– А что, если он ищет другой кристалл? – предположил четвёртый. – Говорят, древние тексты упоминают целые месторождения кристаллов где-то в глубинах пустыни.

– Бабьи сказки, – отмахнулся пятый. – Никаких других кристаллов нет и никогда не было. Халид прав – нам нужно просто молиться усерднее, и боги смилостивятся.

– Может, он и прав, этот Назир, – вмешался седобородый ткач, дожидавшийся своей очереди. – Может, кристалл и правда умирает. Только вот… кто ж так разговаривает с народом?Он смахнул с колена пёрышко и продолжил:– Говорит про свои диаграммы, про числа, как будто мы тут все Академии заканчивали. А Халид вышел, руки к небу, да сказал: «Испытание! Надо верить!» – вот народ и закивал. Простенько, душевно. Понять можно.

Расул внимательно слушал, не вмешиваясь, только изредка подкидывая в разговор новую информацию, как масло в огонь. Он давно заметил удивительную особенность – люди охотнее делились секретами с тем, кто держал острый инструмент у их горла.

К вечеру, когда последние клиенты разошлись, Расул сел записывать события дня в свой дневник – маленькую кожаную книжечку, которую хранил в потайном ящике стола. Он не знал, зачем ведёт эти записи. Может быть, чтобы когда-нибудь рассказать внукам, как изменился Аль-Мадир в дни великого кризиса. Если, конечно, у города будет будущее…

"14-й день месяца Сафар, год 478 от Великого Дара," – написал он.

_"Город похож на человека, внезапно осознавшего собственную смертность. Одни впадают в отчаяние, другие цепляются за любую надежду, третьи делают вид, что ничего не происходит.

_Что удивительно – после выступления Халида большинство обычных людей поверили ему, а не Назиру.

_Но образованные, думающие люди – те, кто приходят в мою лавку, – всё чаще задают неудобные вопросы.

_Халид, конечно, искусный оратор. Он знает, как управлять толпой. Но даже его красноречие не может заполнить пустые фонтаны или накормить голодных детей.

_Интересно, куда направился Назир?

Что меня больше всего тревожит – это тайные приготовления жрецов. Зачем опечатывать зернохранилища? Куда исчезают сокровища из казны? Почему эмир молчит? Слишком много вопросов и слишком мало ответов.

Завтра, говорят, Халид проведёт великий ритуал очищения. Все жители должны присутствовать. Я схожу. Буду внимательно смотреть на лица жрецов во время ритуала. Их глаза скажут больше, чем все их речи"._

Расул закрыл дневник и спрятал его. Затем медленно обошёл мастерскую, гася масляные лампы. В последней, которую он оставил гореть возле своей постели, пламя было слабым, почти прозрачным – масло заканчивалось.

"Как символично," – подумал он. – "Всё угасает в нашем городе – свет, вода…"

Город засыпал, постепенно успокаиваясь после бурного дня. Завтра всё вернётся в привычное русло – люди будут молиться о возрождении кристалла, стоять в очередях за водой, шептаться о беглом еретике. Жизнь продолжится, пусть и под тенью неизбежного.

Глава 3 Цена воды

На седьмой день странствия Назир понял, что умирает.

Запас воды, который Лейла успела собрать перед его бегством, иссяк три дня назад. Последние капли он растягивал по строгой системе – тридцать капель каждые четыре часа. Смачивал губы. Считал. Глотал. Глупо. Смехотворно. Как будто смерть можно было задержать уравнением.

Тридцать капель. Пятичасовой переход. Двадцать капель. Падение. Десять капель…

В конце пятого дня песчаная буря повредила компас. Песчинки забились в механизм, стрелка начала вращаться хаотично. Он пытался очистить прибор, но пальцы не слушались. Слишком сухие. Слишком неловкие. Мозг, изнуренный жаждой, отказывался мыслить четко.

"Отец был бы разочарован", – мелькнуло в голове. Хуже, чем жажда – мысль, что ты умрешь, не завершив начатое. Недостойно фамилии Аль-Рашид, пяти поколений инженеров.

Теперь он брел без направления. Кожа натянулась на скулах как пергамент. Губы потрескались до мяса. Соль собственного пота разъедала глаза. Каждый шаг требовал усилия воли – ноги увязали в песке, словно тот превратился в расплавленный металл.

"Назир, ты ведь умрёшь один, понимаешь?" – шептал внутренний голос. "Даже Лейла не узнает, где искать твои кости".

При мысли о Лейле что-то сжалось внутри. Он вспомнил её испуганные глаза в ту последнюю ночь. "Беги, Назир. Халид приказал страже арестовать тебя на рассвете". Её пальцы, торопливо упаковывающие склянки с водой. Её губы на его щеке – прощальный поцелуй, торопливый, необъяснимый.

Назир поднял взгляд к солнцу. В зените. Мир тонул в белом свете. Или это был мираж? Восприятие уже подводило его. Несколько раз за последние сутки ему казалось, что он видит темную линию на горизонте – гряду гор или деревья оазиса. Но видения рассеивались, стоило приблизиться.

"Так глупо умирать. Даже не построив ничего стоящего". Сколько проектов осталось в его голове? Всё умрёт вместе с ним.

Волна головокружения накатила внезапно. Назир рухнул на колени. Песок обжег ладони. Он закрыл глаза, и на мгновение оказался в прохладной лаборатории Храма Вод, под мерное гудение кристалла. Странное спокойствие охватило его – если это конец, то не такой уж и страшный. По крайней мере, он действовал. Не сидел сложа руки, не принимал неизбежность как данность. Как Халид.

Образ первосвященника вызвал вспышку ярости. Последняя вспышка энергии. "Если я встану с колен, я…" – но мысль ускользнула. Что он мог сделать? Проклясть солнце? Побороть песок голыми руками? Умереть – не страшно. Страшно, что расчёт был неверным.

Холодная сталь кинжала прижалась к горлу.

«Ты на земле Детей Пустыни, чужак», – произнес хриплый женский голос. – «Твоя жизнь теперь принадлежит нам».

Назир издал сухой скрипящий звук. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять – это был смех. Угроза смерти, когда он уже мирился с её неизбежностью, казалась абсурдно комичной.

"Боги, если вы есть," – мелькнула последняя мысль, – "ваше чувство юмора оставляет желать лучшего".

– Он дышит, – произнес голос, кажущийся далеким, словно сквозь толщу воды.

– И что с того? – ответил другой, ниже и резче. – Еще один рот. Лишний рот.

– Подожди, – вмешался женский голос. – Его одежда. Этот знак на плече… знакомый.

Назир пытался сфокусировать взгляд, но перед глазами всё плыло. Тени двигались, сливались, распадались на части. "Я умираю или уже умер?" Он чувствовал, как чьи-то руки переворачивают его, ощупывают вещи. Прикосновения вызывали боль – каждый нерв кричал от истощения.

Сознание мерцало, как свеча на ветру. Голоса то приближались, то отдалялись.

– Книги, странные инструменты… Не похож на обычного путника.

– И что? Ничего ценного, – настаивал мужской голос. – Оставим его здесь. Зачем тратить воду?

"Да, зачем?" – согласился Назир мысленно. Его рот не слушался. Язык был сухим комком плоти, бесполезным как песок. "Оставьте меня. Я уже сделал всё, что мог".

Пауза. Затем женский голос – с сухой насмешкой:

– Забираем. Самира захочет взглянуть.

"Самира", – имя отпечаталось в сознании. Последнее, что запомнил Назир – ощущение, как его поднимают и перебрасывают через что-то твёрдое и тёплое. Верблюжье седло. Потом была темнота. И, вопреки всем его расчетам – облегчение. Словно его тело сдалось раньше, чем разум осознал неизбежность.

Влага на потрескавшихся губах. Благословенная, невозможная, священная влага. Кто-то прикладывал к его рту мокрую тряпку. Он жадно всосал каждую каплю, чувствуя боль в потрескавшихся уголках рта и одновременно – восхитительное, почти сексуальное наслаждение от прикосновения воды.

– Не торопись, водяной, – сказал женский голос. – Умрешь от перенапряжения.

Он мог бы умереть счастливым с этой мокрой тряпкой на губах. Назир с трудом разлепил веки. Сумерки. Он лежал на земле, присыпанной чем-то вроде соломы, голова на свёрнутой ткани. Рядом на корточках сидела молодая женщина с резкими чертами лица. Множество косичек, каждая украшена металлической бусиной, позвякивающей при каждом движении.

Часть его сознания, отстраненная и аналитическая, отметила детали – хорошая кожа, несмотря на жизнь в пустыне; сильные руки; шрам, пересекающий правую бровь; глаза, привыкшие к настороженности.

Другая часть, ослабленная и отчаянная, видела только источник воды.

– Где я? – слова царапали горло.

– В лагере Детей Пустыни, – женщина смочила тряпку и снова поднесла к его губам. Он вцепился в неё как дикое животное, вызвав смешок. – Тебе повезло, что мы тебя нашли. Или не повезло – это как Самира решит.

"Самира". Снова это имя. Оно пробудило смутное воспоминание.

– Самира?

– Наш вожак. Я Майсара. А ты?

– Назир из Аль-Мадира. – Он хотел сказать больше, объяснить, но слова застревали в пересохшем горле. – Инженер… из храма.

Почему он это сказал? В пустыне его должность ничего не значила. Глупая гордость. Но плевать. Он всё еще был Назиром из Аль-Мадира, из династии храмовых инженеров, даже если умирал на соломе посреди пустыни.

– Храмовый инженер? – Майсара хмыкнула. – Никогда такого не видела. Что вы там в храме строите? Молитвенные колёса?

В её тоне было столько насмешки, что даже в его ослабленном состоянии это задело какую-то жилку гордости. Конечно, для жителей пустыни храмы были сказками, а их обитатели – изнеженными паразитами.

– Воду, – прошептал Назир. Ирония не ускользнула от него. – Я отвечаю за систему водоснабжения.

"Отвечал", – поправил он себя мысленно.

– Системы водоснабжения? – Майсара рассмеялась громче. – Эй! – крикнула она кому-то. – У нас тут волшебник воды!

– Не волшебство… – начал Назир, но голова кружилась, мысли путались. Возмущение бессильно царапало изнутри, не находя выхода. Он хотел объяснить – сложные системы труб, распределение давления, фильтрация, дозировка. Инженерное искусство, оттачиваемое веками! Но все эти знания были бесполезны здесь, в песках, где он чуть не умер от жажды.

К ним приблизилась высокая женщина лет сорока с властной осанкой и пристальным взглядом темных глаз. Каштановые волосы собраны в простую, но аккуратную прическу. Потрепанная, но качественная одежда: привыкла к пустыне, но не пренебрегает собственным комфортом.

– Это и есть ваш выживший? – спросила она, рассматривая Назира.

Взгляд. Этот взгляд был тяжелее, острее, чем у любого храмового надзирателя. Он словно проникал под кожу, мгновенно считывая все слабости и ложь.

– Говорит, что водяной инженер из храма, – доложила Майсара. – Делает системы для воды.

– Храмовый инженер? – в голосе женщины мелькнул интерес. – Из какого города?

– Аль-Мадир.

– Город с кристаллом, – кивнула она. – И что храмовый инженер делает один в пустыне? Решил изучить воду в естественной среде?

Что-то в ее тоне заставило Назира собраться. Через туман истощения пробивалась мысль: от его ответа может зависеть, получит ли он еще одну порцию воды. Или даже больше – жизнь.

– Мне пришлось бежать.

– Конечно, – женщина усмехнулась, и на мгновение Назир увидел линии усталости в уголках её глаз. Сколько таких, как он, она уже встречала? – Почему-то все, кого мы находим полумертвыми в песках, «вынуждены были бежать». Никто не говорит: «Я был идиотом и пошел туда, куда не следовало».

Она присела рядом, изучая его лицо. Назир почувствовал странную смесь страха и стыда. Недостойно для мужчины его положения – лежать беспомощным, пока чужаки решают его судьбу. Если бы отец видел его сейчас…

– Я Самира. Это мой лагерь и мои люди. Дети Пустыни подчиняются мне.

Голос не оставлял сомнений в правдивости этих слов. Даже в своем положении Назир заметил, как расправились плечи Майсары при этом представлении – гордость за своего лидера.

Назир кивнул, стараясь выглядеть спокойным. Не показывать слабость, даже сейчас.

– Спасибо, что спасли меня, – тихо сказал он. Во рту снова пересыхало, с каждым словом всё сильнее. – Я бы погиб без вашей помощи. Если отправите меня к ближайшему караванному пути, я смогу заплатить. У меня есть немного серебра.

Внутренне он морщился от наивности собственных слов. Как будто в пустыне действовали законы городов. Как будто его серебро всё еще принадлежало ему.

Самира рассмеялась, но не очень весело. В её смехе Назир услышал не злобу, а усталость. Как у человека, объясняющего очевидное ребенку.

– У тебя «было» серебро, водяной. Теперь оно моё. Как и всё, что при тебе. В пустыне другие правила.

Она поднялась, глядя на него сверху вниз. Расстановка сил была предельно ясна.

– Ты думаешь, что спасся. Но твоя судьба всё еще висит на волоске. Пустыня не делает подарков. И мы тоже. За всё нужно платить.

Внезапно Назир ощутил знакомый холодок – тот же, что пронизывал его в храмовом совете, когда политики уклонялись от прямых ответов. Ситуация совершенно другая, но механика та же. Нужно предложить что-то ценное. Быстро.

– Я могу помочь, – сказал он, стараясь говорить увереннее, хотя его подташнивало от слабости. – Я знаю о воде, о том, как её сохранять и…

– Нет, не знаешь, – перебила Самира, и в её голосе Назир услышал не насмешку, а странную горечь, будто она оплакивала его невежество. – Иначе мы бы не нашли тебя умирающим от жажды. Твои городские умения здесь бесполезны, инженер. У нас нет кристаллов, нет водопроводов. Только песок, камни и ровно столько воды, сколько мы смогли добыть или отобрать.

Майсара сказала:

– А он хоть копать умеет? Или в храме за вас это рабы делают?

Назир почувствовал, как щеки загорелись. Не от смущения – от злости. Она принимала его за бесполезного жреца, изнеженного годами легкой жизни. Если бы она видела мозоли на его руках! Дни и ночи, проведенные в подземных коллекторах, по колено в зловонной жиже! Расчеты, требующие такой концентрации, что к концу дня болели глаза и немели пальцы!

Но они видели только рубашку из тонкой ткани и кожаные сандалии, хотя и те уже были потрепаны пустыней.

В этот момент он поклялся себе, что докажет – он не изнеженный мечтатель. Не жрец, живущий в башне из слоновой кости. Здесь его статус и знания ничего не стоили. Но он все еще мог быть полезен. Все еще мог применить свой ум.

– Я умею копать, – сказал он, пытаясь сесть, хотя каждая мышца протестовала против этого. – И работать руками. Но могу предложить больше, если дадите шанс.

Самира окинула его оценивающим взглядом.

– По крайней мере, ты не скулишь, как другие городские, которых мы находили. Это уже что-то.