Этот маленький город

Еще по дороге из штаба Иноземцев обратил внимание на ствол подрубленного снарядом дуба. Ствол был лишь надрезан, поэтому, не переломленный до конца, он ветвями уперся в землю, образовав нечто, похожее на скамейку.

Здесь-то, возле дуба, и решил отдохнуть Иван. Он увидел немцев, как только прислонился термосом к стволу и почувствовал, что лямки отпускают и сладостное покалывание легонько щекочет плечи. Немцы шли не таясь – шестеро. И автоматы у них торчали над животами, словно колья. От Ивана их отделяло расстояние метров в сто пятьдесят, но никак не двести. Он это легко определил, потому что они спускались с возвышенности, на которой зеленела небольшая, но совершенно ровная площадка – редкость для предгорьев Северного Кавказа.

Заметив Ивана, они остановились, но не залегли. И теперь их уже было не шесть, а девять. Потом из-за кустов показались еще две каски. Отделение, взвод? Видимо, ночью они сумели просочиться в наш тыл. Или, наоборот, возвращались с разведки, не зная, что их прежние позиции уже отбиты русскими.

Слова «сообразил», «подумал», «решил» не выразили бы в тот момент сути мыслительного процесса Ивана Иноземцева. Видимо, его просто осенило: голову прикрывает каска, спину термос, по ногам в лесу, среди кустарников и камней, попасть трудно, Иван нырнул под опрокинутое дерево. И…

Он был готов к треску автоматных очередей, посвисту пуль, к сбитым листьям, расщепленной коре, которые будут обгонять его, забегать вправо, влево.

Но диво! По-прежнему стояла утренняя тишина. И он слышал шум собственных шагов и свое дыхание. Немцы не стреляли.

«Не хотят выдавать себя выстрелами, гады», – подумал Иноземцев. Пробежал метров пятнадцать. И на всякий случай обернулся.

Немцы, как и минуту назад, медленно двигались вперед, развернувшись цепью. Однако трое, здоровых и дюжих, сняв каски, бежали за Иваном.

Все было ясно. Гадать нечего. Они догадались, что русский без оружия. И решили взять его живьем.

Иван не пожалел, что никогда в жизни не занимался спортом. Да и минута для сожалений была не очень подходящая. Вот если бы не мешки и не термос. Тогда бы еще посмотрели, кто кого. Но мысль о том, что можно бросить все и убежать налегке, даже не пришла в голову Ивану. А если б кто-то друг крикнул ему: «Брось и беги!» Он наверняка ответил бы: «Оставить своих без завтрака?! Накось, фашист, выкуси!»

Быстрее побежал Иноземцев. Впрочем, ему это лишь казалось. Он действительно прилагал больше усилий, пытаясь уйти от гнавшихся по пятам фашистов, но гора, на которую он стремился, выгибалась на склоне. И преследователи его еще бежали по относительно ровному участку, в то время как Иван уже лез в гору. Расстояние катастрофически сокращалось.

Самым мучительным и непонятным становилось молчание наших огневых точек. И хотя Иноземцев торопился и ему было не до размышлений, он все же предположил, что взвод охраны штаба не ожидает противника с тыла, не подозревает об опасности.

И тогда он решил закричать. Первое слово, что пришло ему в голову – все по той же гражданской привычке, – было слово «караул!». Он мог выкрикнуть его и мог еще добавить «ратуйте!». Но вдруг споткнулся о труп немца, застрявший в кустах. Труп был при полной форме. При каске и ранце. Две гранаты с желтыми деревянными ручками торчали из сумки. И автомат был целехонек, только немец придавил его телом. И короткий тупорылый ствол выглядывал между бедром и локтем.

Кусты скрыли лежащего на земле Ивана. Он вынул из сумки гранаты. И, не выглядывая из-за кустов, так сказать, неприцельно, бросил одну за другой. Ухнули взрывы. Вот теперь Иноземцев приподнялся. Он снова увидел тех трех немцев. Они не были убиты, но и не бежали, а стояли неподвижно: возможно, дожидаясь команды. Один из них держался руками за лицо, и кровь сочилась у него между ладонями.

Иван опять приник к земле. Решил снять с убитого автомат, но сделать это оказалось непросто. Нужно было перевернуть труп, а он застрял в кустах. Иноземцев же дорожил каждой секундой.

Он догадался разомкнуть застежку ремня и таким образом высвободил оружие. Но в автоматном рожке не было ни одного патрона.

4

Оставив машину у дороги, адмирал Жуков и офицер для поручений из штаба 18-й армии еще четверть часа, если не больше, добирались до КП полка майора Журавлева.

Передовая пролегала близко, за склоном приземистой горы, на которой уцелело совсем мало деревьев, а те, что уцелели, тянулись к небу обгорелые и тонкие, как свечи. Нечастые взрывы снарядов сотрясали воздух жестоко, надрывно. Стон звенел между стволами, точно между струнами. И слышать его было неприятно.

Майор Журавлев кратко доложил адмиралу боевую обстановку.

Адмирал и сам все знал не хуже Журавлева, потому и сказал:

– Трудно.

– Не привыкать, товарищ адмирал. Им тоже не очень сладко. Вот-вот пупок надорвут.

Самый обыкновенный разговор. На всех позициях командиры полков говорили то же самое. Может быть, лишь с большим или меньшим зарядом бодрости. И Жуков понимал, что бодрость – это, конечно, могучая сила. И ему нравилась уверенность в голосе Журавлева. Но он понимал и другое: ни о каком серьезном успехе нечего и думать до тех пор, пока будет превосходство противника в людях и технике. Адмиралу было хорошо от сознания того, что сегодня он приехал не с пустыми руками, что он располагает силами и средствами, которых не имел еще сутки назад.

– Хорошо, сынок, – сказал он Журавлеву. – Я доволен тобой. Я тебе помогу… Мне подбросили восемьдесят первый гаубичный артиллерийский полк резерва Главного Командования. И я думаю придавить им дорогу Индюк – Туапсе и перевал в районе Семашхо. Мы сейчас поколдуем над картой. И наметим огневые позиции…

Да. Не часто, ох как не часто командирам пехотных полков приходилось выслушивать такие сообщения. С посветлевшим лицом майор Журавлев пригласил адмирала Жукова пройти в блиндаж, как вдруг, словно из-под земли, перед ними выросла взволнованная радистка Галя и, нарушая субординацию, обратилась к Журавлеву, не спросив разрешения старшего начальника.

– Товарищ майор. Там Иноземцев… за ним немцы гонятся.

Журавлев побледнел от негодования:

– Рядовая Приходько, кругом марш!

Но Галя даже не пошевелилась. Она смотрела на Журавлева так, точно не понимала языка, на котором он разговаривал.

– Немцы там… В тылу, – наконец пояснила она.

Журавлев повысил голос:

– Я сказал…

– Не горячись, сынок, – вмешался Жуков. – Немцы в тылу полка – это что-то новое в боевой обстановке.

– Виноват, товарищ адмирал. Сейчас разберусь…

5

Пулеметы заслонили его. Но Иноземцев не сразу догадался, что стреляют наши. Вначале он, грешным делом, подумал, что немцы целят по нему, по Ивану, в отместку за те две гранаты, которыми он только и сумел попортить физиономию какому-то фрицу. Но уже через минуту понял: свои, родные!

Вещевой мешок с хлебом и сумка с махоркой и водочным довольствием не позволяли Ивану двигаться на четвереньках. Однако он мог согнуться, и термос, доставляя неудобства, все же не был серьезной помехой для этого. Иноземцев чувствовал, немцы непременно станут стрелять в него, но теперь он не являлся такой легкой, неприкрытой мишенью, как несколько минут назад. Цепляясь за кусты и камни, Иван заспешил к своим, к штабу.

– Ой, братцы, снимите термос! – взмолился он, увидев своих. – Силушки нет, ноги подкашиваются…

Отдышавшись и попив водицы, Иноземцев тотчас же хотел явиться к командиру полка, чтобы доложить о происшествии, не дожидаясь вызова, а, так сказать, перехватив инициативу. Однако радистка Галя добро и между тем с чувством некоего превосходства остановила его:

– Нельзя к майору, черт чудной! Там адмирал… Из Туапсе приехал.

Иван и на этот раз не обиделся на Галю, потому что чувствовал за собой вину. И понимал: приезд адмирала, несомненно, усугубил ее. И гнев майора будет долгим, горячим.

Предчувствия не обманывали Иноземцева. Майор действительно был зол на своего адъютанта, опростоволосившегося в присутствии командующего ТОРом[4]. Но ни взглядом, ни выражением лица Журавлев не выдал своего раздражения. Сосредоточенно и спокойно смотрел, как адмирал ставил на карте черные отметины, подразумевая под ними артиллерийские батареи.

Жукову нравился этот молодой командир полка. Адмирал вообще любил молодежь. Он и в мирные дни, когда орудия стреляли лишь на учениях, настаивал на смелом выдвижении молодежи, на омоложении командных кадров, подчеркивая, что общие интересы защиты Родины всегда выше самых великих индивидуальных заслуг.

– Вот так, сынок! Орудия займут позиции сегодня же после захода солнца.

– Позавтракайте с нами, Гавриил Васильевич.

– Спасибо, я уже завтракал. Надо ехать.

Но сразу уехать в то утро адмиралу не удалось…

Немцы осознали безнадежность прямого штурма и, воспользовавшись направлением ветра, подожгли лес. Скорее всего где-то поблизости у них был склад горюче-смазочных материалов, который русские не успели обнаружить. И вот сейчас, на рассвете, раскупорив цистерны, они спустили их со ската соседней горы, потом пронзили зажигательными пулями. Тяга в лощине была, как в печке. Замысел удался. Лес запылал.

Обогнув гору, фашисты заслонили единственную дорогу, по которой можно было уйти от огня. Прямо на север гора желтела высокой скалой. На юго-восток от склона тянулся ручей, на левую сторону которого перешли немцы. Пусть не очень надежно, но все же ручей защищал их от огня. И, спрятавшись за камнями и кустарниками, они теперь ждали, когда вытесненные огнем русские появятся на открытом северо-восточном скате. Впрочем, они не стали терять времени в пустом ожидании, а начали обстреливать расположение штаба из минометов.

Адмирал вышел из землянки. Полы его шинели были распахнуты, и она сидела на нем не по-военному, а цивильно, точно макинтош. Небо было задернуто дымом, словно шторой. И солнце пряталось за эту штору, прорезаясь сквозь муть большим кроваво-бурым пятном.

Протерев пенсне, Жуков вновь водрузил его на переносицу и пошел вперед, где стояли повозки с двумя впряженными лошадьми.

Взвизгнув, рванула мина. Одна лошадь встала на дыбы, другая же с хрипом рухнула на землю. Повозка покосилась, но не перевернулась. Плащ-палатка, прикрывавшая ее, сползла на землю. И адмирал увидел противотанковые гранаты, лежавшие в повозке, как арбузы, без всякого порядка.

Подбежал майор Журавлев. Сказал:

– Товарищ адмирал, разрешите доложить обстановку.

Жуков кивнул.

– До роты противника сосредоточено у северо-восточного подножия высоты 284,6. Я приказал командиру первого батальона ликвидировать прорыв. Ему нужно полчаса, чтобы подтянуть к месту операции два взвода.

– Через полчаса огонь будет здесь, – сказал адмирал.

– Понимаю, – ответил Журавлев. – Я думаю, не дожидаясь атаки первого батальона, выйти к противнику со взводом охраны и штабом.

– Вариант не лучший, сынок, – возразил адмирал. – Прусская военная школа именно на это и рассчитывает.

– Но ведь другого выхода нет!

Адмирал опять снял пенсне. Дым ел глаза. И адмиралу было неудобно разговаривать с майором, почти не видя его.

– Вы когда-нибудь бывали в тайге?

– Нет, товарищ адмирал.

– В тайге пожары, между прочим, тушат взрывами… Соберите личный состав…

Дым, словно седое облако, уже плыл между землянками штаба. Стволы деревьев таяли в глубине, а макушки исчезли вовсе. Люди кашляли, пытались разогнать дым руками, точно мошкару.

Жуков сказал:

– Я принял решение. Персонал штаба и взвод охраны забирают документы и все имущество. У нас есть двадцать пять противотанковых гранат. Я, майор Журавлев и трое добровольцев будем двигаться впереди отряда и бросать гранаты. Майор будет считать до трех. По команде три все должны лежать. Шинели разрешаю использовать как подстилки. После взрывов гранат, не дожидаясь команды, все вскакивают и бегут за нами. Ориентировать направление будет майор Журавлев. Ответственность за сохранность документов и имущества возлагаю на начальника штаба.

6

Все вышло так, как и задумал адмирал Жуков. Он, конечно, мог не рисковать и вывести штаб на открытый северо-восточный склон, где поддержка первого батальона, вероятно, решила бы исход схватки в нашу пользу. Вот только бы людей полегло много. Полегло бы потому, что командиры не нашли оптимального решения и поступили, как люди, незаслуженно носящие свое высокое звание.

Жуков рискнул. Он слышал, что лесные пожары гасят взрывами. Но он, естественно, не знал, какой силы должны быть взрывы. Он просто подумал, что пять одновременно взорвавшихся противотанковых гранат – это мощь. Пять последовательных взрывов должны обеспечить личному составу штаба выход в зону, свободную от огня.

Он опасался, что люди могут задохнуться, и приказал надеть противогазы. Это было совсем рискованно, потому что резина нагревается очень быстро. И опасность ожогов на лице была велика. Но вместе с тем это грозило, несомненно, меньшей бедой, чем если бы потерявшие сознание люди остались умирать в горящем лесу.

Трещали ветки, ухали взрывы, земля и камни поднимались в воздух. Пламя было впереди, позади, справа, слева. Между тем взрывная волна делала свое дело. И огонь, морщась и как бы удивляясь, расступался перед отрядом. Он не был готов к такой смелости и напору. Он пятился, точно побитая собака.

Черный и большой майор Журавлев бежал впереди отряда. И синее небо, пробиваясь сквозь сети дыма, маяком светило ему. Он ориентировался бог знает по каким приметам, но четко, безошибочно, будто всю свою жизнь готовился к этому броску, И люди следовали за ним. Без паники, без суматохи. Потому что верили в него. Очень…

Выйдя к подножию горы, которое еще дышало жаром, но не было той гудящей, палящей смертельной опасностью, какая бушевала на вершине, Журавлев, по совету адмирала, развернул отряд вдоль ручья.

Они ударили по левому флангу немцев.

Минуту спустя открыли огонь и подразделения первого батальона. Фашистская рота оказалась в ловушке, которую еще час назад сама подготовила штабу Журавлева. У немцев была только одна дорога – в огонь.

Когда солнце выглянуло между горами, бой уже не гремел.

Фашистской роты больше не существовало… Жуков озабоченно спросил:

– Как же я теперь разыщу свою машину?

– Сейчас выясним по рации.

– Добре, сынок… Где бы мне умыться? Я, наверное, такой же черный, как и ты.

– Боюсь, что чернее, Гавриил Васильевич, обмундирование на вас все же темное.

Жуков улыбнулся. И зубы его казались нестерпимо белыми, как пронизанный солнцем первый выпавший снег.

– Давненько не бросал противотанковых гранат. Думал, что уже не придется.

– Война… – ответил Журавлев.

– Потому людям своим категорически накажи всегда иметь при себе оружие.

Журавлев вспомнил про Иноземцева: «Ну я ему!..» – и ответил:

– Слушаюсь!

7

Дождь бил о железо, которое нешироким карнизом тянулось над окном, и темнота льнула к стеклам, целым, с аккуратно наклеенными марлевыми полосками. Постукивание дождевых капель не отличалось обычной монотонностью, а было каким-то неритмичным, нервным и даже злобным.

Дыхание ветра, а точнее – его посвист отчетливо слышался в зале столовой Военфлотторга, погруженном в мрак, точно пещера.

Электрический свет сегодня не поступал, но Жуков не велел зажигать свечей. И два обыкновенных карманных фонарика, зашторенных синей слюдой, лежали на столе, и свет от них держался за потолок двумя синими кругами с желтоватыми оттенками близ центра.

Пирог источал хороший запах свежевыпеченного теста. Но из-за темноты все старания Нины Андреевны и Софьи Павловны оказались во многом напрасными. Пирог смотрелся обыкновенным круглым пятном.

Мужчины, как монументы, возвышались вокруг стола.

Жуков сказал:

– Память!..

– И слава! – ответили офицеры тихо, но дружно.

Это было уже традицией.

Стаканы сверкнули гранями, словно пламя салюта.

Шел сентябрь 1942 года…

Глава пятая

1

Погода в ту пору и в августе, и в сентябре была все-таки сносная, дожди приходили не часто. И виноград одичал и разросся, потому что много, очень много пустырей появилось вместо домов, и сады раскинулись беспризорные. Заборы исчезли. Горные улицы напоминали один большой сад.

Нижний город был разбит еще сильнее. В центре остались считанные дома да деревья с порубленными ветками, которые осколки, прежде всего от зенитных снарядов, срезали очень просто.

За колодцем разбомбило дом. Он был неглубокий, этот колодец, его деревянный сруб потемнел и оброс зеленым мхом. Вода в нем – холодная, прозрачная – едва прикрывала дно. Она не успевала накапливаться, потому что водопровод в городе не работал и к колодцу ходили люди с нескольких улиц.

Невдалеке от колодца, метров на пятьдесят ниже, жил большой парень лет пятнадцати – Васька Соломко. В детстве он упал с дерева, и с тех пор его били припадки. Вообще же он был хорошим малым, только немного заикался. Он охотно выручал малышей из беды – сердце у Васьки стучало доброе и справедливое. Он с увлечением собирал разные штучки, имевшие спрос среди пацанов. С ним всегда можно было обменяться той или иной вещью.

Степка размахивал пустым ведром, и оно издавало крякающий металлический звук: кря-кря, кря-кря!.. Солнце припекало спину. Земля пахла очень хорошо.

Возле дома и на крыльце Васьки не было видно. Степка крикнул:

– Вася!

Потом еще:

– Вася!

И еще:

– Вася!

– Ну чего кричишь? – спокойно спросил Васька Соломко, появляясь из-за угла дома.

Он ступал тихо, словно крадучись. И едва заметно улыбался. Улыбка редко сходила с его лица. Возможно, из-за природной вежливости, а может быть, общение с мальчишками доставляло ему удовольствие.

Степка сказал:

– Здравствуй, Вася!

– Объявился, значит, – ответил Васька и присел на порожек. – Ну рассказывай, рассказывай…

– А чего рассказывать?

– У-у-езжал куда-то?..

– Мать заставила.

– Значит, правильно. Мать нужно слушаться…

Васька почесал затылок, потом вынул из обтрепанных брюк обломок напильника, за ним – сизый, как дым, кремень. Трахнул по кремню напильником, посыпались искры: с десяток сразу. Спросил:

– Сменяем?

– Не на что.

– Так и поверю!

Степан опустился возле ведра на корточки. Пристально, словно гипнотизируя, стал смотреть на Ваську.

– Что я просил, достал?

– Mo-может быть, достал.

– Врешь!

– М-мое дело, значит, – осторожно заметил Васька и даже перестал улыбаться.

– Сам обещал, – Степан поднялся и взял ведро.

– Ракетница устроит? – спросил Васька.

– Ра-ке-тница?.. – недовольно протянул Степан.

– Нет, значит… А ты скажи, зачем тебе пистолет? – Васька вскочил, и глаза его заметались.

– Да ты что, Вася? У нас же договор был – полная тайна!

– Ладно, – вздохнул Васька, – был договор. Но пистолет я еще не достал. Самолет немецкий на Пролетарской улице упал. Пока прибежал туда – народ собрался, милиция. П-пу-лемет снять можно было, а пистолеты ни-икак…

– А если самолет упадет поблизости? Здесь, на улице Красных командиров?..

– Тогда другое дело. Однако они, значит, больше в море падают да в горы.

– Ракетница хорошая? – спросил Степан.

– Хорошая. Только не стреляет.

– Брак? – Степан явно приуныл.

– Курок обломан. Но ручка из кости.

– Покажи.

Васька отрицательно покачал головой:

– Нужно выяснить, на что меняться будем.

– У меня кинолента есть, одна часть. «Боксеры» называется.

– Посмотреть, значит, надо.

– Пожалуйста. Правда, мы с Вандой немного оторвали, там, где надписи. Ух! И горит она, Васька! А запах – удавиться можно.

– Приду, – сказал Васька. – Сегодня перед вечером, значит.

– Договорились, – сказал Степан. И пошел к колодцу.

Прежде чем набрать воды, он решил посмотреть дом, который недавно разбомбили. Бомба скорее всего угодила в трубу, потому что обычно трубы оставались торчать, как кресты на кладбище, а тут двор усеян кирпичной крошкой, и листья виноградные, и лозы были присыпаны розово-желтой пылью. Когда-то виноград оплетал дом со всех сторон, подбираясь, наверное, к самой крыше. Теперь же подмятые рухнувшими стенами лозы прижимались к земле, образуя огромное круглое гнездо с развалинами в центре.

Было что-то тревожное в этой вылазке. Степан подумал: сейчас что-нибудь случится. И ему стало жутко. Ведь если сюда никто не приходил, в подвале или в погребе могут томиться люди. И он услышит их хриплые стоны… И действительно, что-то шевельнулось под обломками. Степка почувствовал дрожь в коленках.

Вылез кот. Старый, пушистый. Дымчатого цвета. Посмотрел на солнце. Прогнул хвост. И медленно потопал в кусты.

Степка перевел дыхание. Вспомнил, что жильцы этого дома эвакуировались еще месяц назад. И конечно, никто не мог здесь погибнуть.

Сделав шаг или два, он внезапно поднял голову вверх и среди широких виноградных листьев увидел ножку ребенка, обутую в красную туфлю.

Ему стало плохо. И он не сразу разглядел, хотя это было очевидно: в винограде застряла кукла. Когда он взял ее в руки, кукла открыла глаза и посмотрела из-под черных изогнутых ресниц голубым взглядом.

– Какая же ты красивая, – сказал он, не в силах преодолеть дрожь в руках.

Он повернул ее, осматривая, а кукла плаксиво сказала: «Ма-ма!»

Он даже вздрогнул. Конечно, Степка знал, что существуют говорящие куклы, но сейчас вздрогнул.

– Ладно, – сказал он. – Не пищи… А тебе все-таки досталось, бедняжка.

Платьице у нее было пробито осколком и одна нога поцарапана.

Он принес куклу домой, сказал Любаше:

– Заштопай.

Любаша лежала на кровати поверх зеленого одеяла, читала газету. Сарафан ее сбился, тронутые ветрогаром ноги были стройными. И Любка знала про это, и знали все, кто не страдал близорукостью.

У Любаши глаза округлились, она бросила на пол газету и присела, подобрав ноги под себя.

– Где ты ее взял?

– Нашел.

– Вот я скажу матери, что ты шныряешь по развалинам.

– Матери и без этого трудно.

– Какой сознательный!

– Заштопай, – повторил Степан.

Любаша вертела куклу. Несколько раз заставила пропищать ее «мама», потом сказала:

– Это мне?

– Держи карман шире! – выпалил он.

Тогда Любаша догадалась:

– Ванде?

Он промолчал.

– Да… – Любаша опять легла. – Что с тобой будет, когда ты вырастешь?

– Стану летчиком.

Любаша не ответила. Смотрела на куклу, но уже без всякого интереса.

Стены стали синеть, и лишь пятно у самого пола продолжало оставаться розовым, потому что дверь в первую комнату была открыта и окно отбрасывало лоскут заката.

Лениво, словно поднимая непомерную тяжесть, Любаша сказала:

– Не знаю… Стоит ли показывать тебе письмо из Архангельска. Девчачий сердцеед!

– Я из твоих волос подушку набью, – пообещал Степан.

Любаша засмеялась:

– Я пошутила. Никакого письма нет. А кукле сошьем новое платье. Дыра слишком велика.

– Степан!!!

Васька кричал с середины улицы. Он всегда кричал, не подходя к забору, и стоял, чуть согнувшись, раздвинув ноги, словно собирался с кем-то бороться. Степан увидел его в окно. Васька не смотрел на дом, а кричал так, будто Степан находился внизу, под горой.

Любаша спросила:

– Что у тебя общего с этим психопатом?

– Не женского ума дело, – буркнул Степка и вышел на крыльцо.

Оно было бетонное, с человеческий рост. Без перил. Вместо них белые широкие ступеньки поджимались массивными гранеными брусьями. Брусья были чуть выше ступенек, и, если не жалеть штаны, можно было бы и не пользоваться ступеньками, а съезжать по брусьям.

Васька по-прежнему глядел в сторону моря и что было сил орал:

– Степа-ан!

– Закрой рот!

Васька закрыл. Степан поманил его рукой:

– Иди во двор.

Васька аккуратно затворил калитку. Приблизился, как всегда, неслышно.

При заборе росли мелкие розы – белые и красные. Они плелись, точно виноград, и лозы у них были очень похожими на виноградные. Степан сел на лозу в таком месте, где не было видно из окон дома. И Ваське предложил сесть.

– Показывай.

– Хи-итренький, – пропел Васька. – А может, у тебя никакого кино и нет?

– Я ракетницу тоже не видел.

– Сколько ни говорить, а с разговору сытому не быть, – сказал Васька, сорвал розочку и принялся вертеть ее, как пропеллер.

«Упрямый осел», – подумал Степка. Но в подвал пришлось идти.

Васька открыл коробку, долго нюхал пленку и даже пытался рассмотреть кадрики, однако ночь вырастала из-за горы и темнота наступала быстро. И Васька разочарованно вздохнул. Степан решил, что он сейчас отмочит какую-нибудь глупость, попытается набить цену своему товару. Но Васька, не говоря ни слова, вынул из кармана ракетницу и положил Степану на ладонь.

– Ну как? – спросил он. Ракетница была хороша.