В руинах иллюзий танцует пустота

В брачную ночь Хедера не почувствовала ничего, кроме отвращения, как ни пыталась убедить себя в важности этого ритуала, в необходимости этого акта. Она думала о долге, о продолжении рода, о будущем Олеандра, но слова звучали как пустой звук. На Хедеру, словно обвал в шахте, обрушилась страшная мысль: зачатие в грязи породит лишь грязь, а значит, ребенок, если он вообще появится на свет, будет проклят с рождения. «Я не позволю этому случиться,» – прошептала она, ощущая, как внутри нее рождается темная решимость.

Дождавшись, когда его дыхание станет ровным и тяжелым, искалеченная духовно и физически, Хедера подошла к окну, словно лунатик, и посмотрела вниз. Мир ждал ее, но это был уже не ее мир. Не тот светлый, идеальный Олеандр, в который она когда-то верила, а мир, полный лжи, насилия и отчаяния. Бежать было некуда.

Долго вглядываясь во тьму внизу, Хедера поняла, что смерть невыход. Высота была слишком мала, и она выживет, но что потом? Она не хотела стать калекой, обузой, узницей собственного тела. Она хотела свободы. Разум прояснился, и в этот момент Хедера осознала, что должна сделать, чтобы действительно спастись, чтобы навсегда покинуть этот проклятый мир.

Одевая свое привычное изумрудное платье, – символ надежды, которую она вновь обрела. Хедера бесшумно сбежала из поместья, оставив позади свою прежнюю жизнь. Бежала вперед, сквозь пасеку и пастбище, через реку и предгорье, в глубь темного леса, к черте, за которой, как она верила, ждала настоящая свобода, или хотя бы шанс на нее. Она пересекла черту Олеандра, чтобы начать новую жизнь, чтобы найти свой собственный путь, даже если этот путь ведет в никуда. Ведь ничто не могло быть страшнее той тьмы, в которой она жила раньше.

Витис

Многоуровневый амфитеатр – центр этого мира. Запах гари, ладана, засохшей крови и вина пропитал это место. Дымная пелена застилает глаза. Скрипачи играют, отбивая ритм ногами создавая липкую и такую сладкую атмосферу средневекового карнавала. Тела музыкантов облачены в черные мантии, касающиеся пола. Лица скрывают маски в виде человеческих черепов, полностью покрывающие головы музыкантов. Принадлежность к людям выдает только открытые запястья и длинные тонкие пальцы. На фоне сочащейся черноты в одеяниях, происходящем и мотивах запястья кажутся белыми, как молоко.

Главное событие каждого месяца здесь – публичная смерть. Выбрать могут любого и именно в этом и интерес. Каждый может сегодня умереть так же, как и наблюдать за смертью любого другого.

В центре на сцене расположились небольшой эшафот служащий вариантом гуманной кончины и арена для пыток, для тех, кому повезло меньше. Какой вид смерти будет выбран, как и всегда, зависит от жребия, который любезно предлагают каждому смертнику. Иллюзия выбора и переложенная ответственность с общества на пойманного.

Скрипичный квартер обнажает сердцевину бытия безумных. Музыканты кружатся в ритмичном танце разрезая смычками воздух. Музыка не замолкает и мотив повторяется снова. Снова и снова без пауз. Восходящая и нисходящая спираль контраста не тревожит. Ноги отбивают ритм по бетонному полу. Движения отточены до автоматизма. Умиротворение и наслаждение моментом чувствовались сквозь маски.

Зрители постепенно собирались и совсем скоро не осталось ни одного свободного места. Хоть и амфитеатр располагался под открытым небом дышать было тяжело из-за смоли, витающей в воздухе. Маски закрывающие лица присутствующих частично решали эту проблему, не давая пеплу попадать в дыхательные пути. Возгласы толпы смешивались с музыкой. Трескания костров смешивались со смехом предвкушая.

– Мы начинаем! – громкий женский голос прервал любой шум. Вмиг затихли музыканты, взгляды всех присутствующих метнулись в центр сцены. Женщина средних лет, облаченная в длинное черное платье, держалась стойко и непоколебимо. Длинные волосы цвета вороньего крыла заплетены в небрежные косы. В пальцы впивались многочисленные кольца, выточенные из костей умерших. Ее бледное лицо не скрывала маска; она выглядела вызывающе, слишком открыто перед всеми. Ее внутренняя тьма переплелась с внешним миром, теперь это одно тело, живущее в ней, соединенное намертво воедино. Это правительница Витиса – Статура.

– Сейчас… сейчас мы выберем… гость для смерти! Какой сюрприз! «Кому повезет?» – сказала она и улыбнулась так, что сердце могло удариться еще раз и пробить грудную клетку. Но еще один удар – и ничего. Удар за ударом.

На каждом месте в зале был порядковый номер. Всего лишь забава, придуманная Статурой. Молодой мальчик подбегает к правительнице и протягивает ей крупный мешок. Статура просовывает руку, касаясь дна мешка, и перебирает скрученные свитки пергамента с порядковыми номерами. Улыбаясь, она осматривает зал, стараясь посмотреть на каждого предугадать. Глаза безумно вращаются, обводя взглядом толпу. Секунды замедляются. Выбрав крошечный свиток, она поднимает руку.

– Номер 684, пришел и твой момент славы. Тебе сегодня особенно повезло – голос полон едкой насмешкой.

С аплодисментами на сцену вывели мужчину средних лет и подвели его к Статуре. Он снял свою маску черного солнца и бросил к ее ногам. Сквозь шум он что-то повторял. Жена, стоя на месте 685, затаила дыхание. "Все это только сон," – убеждала она себя.

– Твое последнее право – выбрать, как именно ты закончишь свою жизнь. Вытянешь короткую – и смерть твоя будет быстрая и безболезненная. Почти. – И лицо ее не выражает ничего. – Вытянешь длинную – и я сама выберу, как ты будешь мучаться, – с жадностью облизнув верхнюю губу, Статура протягивает избранному жребии.

– Я не готов. У меня еще есть причины жить. Выберите другого, – он шепчет, беря ее руки в свои.

– Наша жизнь бессмысленна, и все это знают. Ты выберешь сам, или это сделаю я, – не двигаясь, сообщает она эту простую истину.

– Я не могу. Моя жена здесь. Я не думал, что это буду я. Не хочу, чтобы она видела.

– ТЫ ДОЛЖЕН ВЫТЯНУТЬ ЖРЕБИЙ! ВСТРЕЧАЙ СМЕРТЬ ДОСТОЙНО, БЕЗ СЛЕЗ, ТРЯПКА! – голос Статуры переходит на рев, лицо искажено яростью, она хватает мужчину за волосы и трясет.

Он дрожит, и руки его более ему не повинуются. Случайно или нарочно один жребий выпадает из рук Статуры. Подняв руку с зажатым между пальцами коротким жребием, толпа ликует. Значит, будет шоу, для которого все и собрались. Слышатся крики:

– Ножом! Режьте его по кусочкам!

– Подвесьте его вниз головой и спускайте кровь, как с оленя!

Статура медленно поднимает руку и проводит по толпе, пока избранный кричит. И, как обычно, толпа повинуется этой женщине. Становится тихо.

– Забивайте его до смерти! Все, кто хочет! – она отбрасывает мужчину, разводит руки в стороны, словно предлагая угощение, и безумно хохочет. – Развлекитесь! Мне тоже нужно развлечься! – Статура отходит от сцены, пока десятки желающих бегут по лестнице вниз. Когда все окружили жертву, она произносит: – Начинайте.

Начинается избиение. Ногами и руками. Кто-то плюется и смеется над криками жертвы. Раздирающие крики агонии и заливной женский смех заполняют пространство, как гуталин. На черной одежде появляются пятна чернее и расплываются. Скрипачи снова играют вальс. Запах свежей крови в воздухе затмевает гарь. Статура смотрит на представление, закрывая глаза, двигая шеей по кругу, облизывая губы. Взгляд ее из садистского становится мягче с каждым ударом, с каждой капелькой пролитой крови.

С минутами избиения хватка рук избранного, крепко охватывающих голову, слабеет. Удары наносятся четче по голове и шее. Прыжки по груди ломают ребра. Коленные чашечки выгнуты в обратную сторону. Крики превращаются в предсмертное кряхтение.

– Вы сгорите в аду! Все вы! – он лежал на полу, кашляя кровью.

– Ты веришь в эту чушь? – лица Статуры не было видно, но ухмылку можно было почувствовать. Статура подошла к центру события, возвышаясь над жертвой с поднятой высоко головой.

– Вы устроили ад на земле… – прошептал он.

– Ты чувствуешь ад? – зачем-то она продолжает разговаривать с ним вместо того, чтобы подарить встречу с неизбежным. Медленной, грациозной походкой она продолжала ходить вокруг него, как хищник, играющий со своей жертвой. – Чувство и ощущение ада… это… религиозный ад, ах, как это точно называется? Инферно! – Произносит слово с наслаждением, как будто пробует его на вкус. – Инферно… С итальянского "инферно" означает ад! Пекло! Преисподняя! Сказочник Данте! Этот сказочник Данте назвал "Инферно" первую главу "Божественной комедии"… Божественная! Какая ирония! – Статура разворачивается с безумным хохотом больше не обращая внимание на жертву. – Заканчивайте с ним.

Статура особенно любила всматриваться в последние короткие вдохи, смакуя каждый. Выжидая последний и стараясь что-то разглядеть, но кроме безжизненного тела и стеклянных глаз ничего не видела.

Свиток с номером 684 вернулся в мешок.

Вечный смог бил в глаза, отражаясь от окровавленных фартуков и блестящих лезвий. Вокруг пахло железом, смертью и чем-то еще, тошнотворно сладким, напоминающим разложение. На помосте, словно на алтаре жертвоприношения, лежали безжизненные тела оленей. Их когда-то грациозные шеи неестественно вывернуты, глаза застыли в немом укоре.

Пятеро стояли вокруг, каждый с ножом в руке. Это представление встречается в Витисе регулярно. Собравшаяся толпа зрителей, с лицами, не выражающими ничего, кроме скуки, мятежно переводили взгляды от одного мясоруба к другому.

Первым начал здоровяк. Он ухмыльнулся, словно предвкушая удовольствие, и вонзил нож в живот оленя. Кровь хлынула на помост, окрашивая дерево в багровый цвет. Его движения были грубыми, быстрыми, лишенными всякого сострадания. Он комментировал каждое движение, хвастаясь своей "эффективностью" и "беспощадностью".

Рядом с ним орудовала женщина. Ее лицо оставалось непроницаемым, но глаза горели каким-то странным, болезненным огнем. Она работала методично, словно робот, расчленяя тело оленя с холодной, расчетливой точностью. Она молчала, но ее молчание было страшнее криков здоровяка.

Двое других, мужчина и женщина средних лет, старались не отставать. Они увлеченно резали, дергали, вырывали, словно стремясь доказать свою принадлежность к этому кругу.

И вот настал черед молодого парня. Ему досталась самая маленькая олениха, с тонкими ножками и нежной шерстью. Он посмотрел на ее безжизненное тело, и в его глазах отразился ужас. Он взял нож, но рука его дрожала. Он попытался сделать надрез, но лезвие скользнуло, лишь слегка поцарапав шкуру.

Кускута отшатнулся. Он уронил нож на окровавленное дерево, и он упал со звоном. Он смотрел на олениху, на ее безжизненные глаза, и его затошнило.

– Я не могу, – прошептал он, его голос дрожал. – Я не могу этого делать.

Повисла тишина. Затем раздался громкий, грубый смех здоровяка.

– Что, слабак? Не можешь смотреть на кровь? – прорычал он, вытирая кровь с лица грязным рукавом. – Тогда тебе здесь не место. Ты позоришь Витис своей слабостью!

Женщина презрительно фыркнула: – Нежный лепесточек. В этом мире нет места нежности.

Остальные двое ухмыльнулись, присоединяясь к насмешкам. Даже зрители оторвались от своих скучных занятий, чтобы высмеять мягкосердечного парня.

Но парень стоял твердо. Слезы текли по его щекам, но в его глазах появилась сталь.

– Вы можете смеяться, – сказал он, его голос теперь звучал громче и увереннее.

– Но я не буду частью этого. Это мерзко. Это неправильно. Это… жестоко. Мы обречены на вечное забвение, для чего эта неоправданная жестокость?!

Он спрыгнул с помоста, его ноги подкосились от нервного напряжения. Холодный ветер обжег лицо, словно плевок в душу. Насмешки и оскорбления неслись ему вслед, точно стая злобных пчел, жалящих его за каждый шаг.

– Тряпка! Слюнтяй! Ничтожество! – вопил здоровяк, перекрывая шум толпы. Его голос звучал как удар хлыста. – Нечего тебе делать среди нас сильных духом! Иди плачь в подушку!

Охрана Витиса, до этого безучастно наблюдавшие за представлением, преградили ему путь к выходу. Их лица были каменными, глаза пустыми. Они схватили его за руки, грубо сжимая запястья.

– Куда это ты собрался? – прорычал один из них, его дыхание пахло дешевым табаком и потом.

– Я ухожу, – ответил парень, стараясь говорить спокойно, несмотря на дрожь в голосе. – Я не хочу больше здесь находиться. Я не сделал ничего плохого.

– Не сделал ничего плохого? – захохотал охранник. – Ты нарушил правила. Ты опозорил наш дом. Ты показал слабость. За это нужно отвечать.

Парня грубо поволокли в сторону темного сарая, стоявшего в стороне от основной площадки. Внутри пахло сыростью, гнилью и кровью. На полу валялись окровавленные инструменты, обрывки веревок и клочки шерсти. В углу сидел мрачный человек, точивший нож. Его лицо было скрыто тенью.

– Поговорите с ним, – сказал один из охранников, толкая паренька в сарай. – Он объяснит тебе, как следует себя вести.

Оставшись один на один с этим человеком, парень почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он знал, что сейчас его будут унижать, возможно, даже пытать, но самое страшное – его могли отдать Стратуре. Но в глубине души он чувствовал странное спокойствие. Он знал, что поступил правильно, и это знание давало ему силы.

– Зачем ты отказался? – спросил человек, не поднимая головы. Его голос был хриплым, как скрип старой двери.

– Это неправильно, – ответил парень. – Издеваться над животными… это нечестно. Они не могут себя защитить.

Человек усмехнулся: – Нечестно? В этом мире нет справедливости. Есть только сила. И ты показал, что у тебя нет силы.

– Может быть – ответил парень. – Но у меня есть совесть. И я не могу ее предать.

Человек поднял голову. В его глазах мелькнуло что-то похожее на удивление. Он рассматривал парня, словно видя его впервые.

– Ты глупец, – сказал он наконец. – Но в твоей глупости есть какая-то сила. Жаль, что таких, как ты, осталось так мало.

Он поднялся и подошел к парню. Тот ожидал удара, но человек лишь молча посмотрел ему в глаза.

– Уходи, – сказал он. – И никогда больше не возвращайся. Этот мир не для тебя. Но не меняйся. Не позволяй им сломать тебя. И если за пределами тебя поймают не говори, что я тебя отпустил, иначе я пойду на убой, как свинья.

–

Охранники вытолкали парня за магическую черту Витиса. Он шел по грязной дороге, не чувствуя ни боли, ни усталости. Он чувствовал только облегчение и уверенность в том, что поступил правильно.

Он понимал, что его жизнь изменилась навсегда. Он знал, что его будут презирать, высмеивать, возможно, даже преследовать. Но он не боялся. Он знал, что он не один. Где-то там, в этом жестоком мире, есть другие люди, которые думают и чувствуют так же, как он. И вместе они смогут изменить этот мир к лучшему.

Он шел вперед, в будущее, полное неопределенности, но его сердце было полно надежды. Он был сломлен этим опытом, но не сломлен духом. Он был верен своим идеалам, даже в этом жестоком обществе. И это было самое главное. Он был героем, даже если никто об этом не знал. Его настоящая битва только начиналась.

Темнота провалилась в Витис город, вечно горящий под ногами, но это не касалось площади, пульсирующей жизнью карнавала. Огромные костры вздымались в небо, глаза режет от дыма, языки пламени плясали, освещая яркие одеяния жителей. Запах жареного мяса, сладкой выпечки, терпких вин витал в воздухе опьяняя не хуже самого вина.

Громкая бешеная музыка заполняла каждый уголок площади. Скрипки визжали в экстазе, барабаны били в безумном ритме, флейты добавляли игривые нотки хаоса. Все сливалось и ноги сами начинали приплясывать, а тело преисполнялось необъяснимой энергией.

Сами костры в этом море безумства становились центрами притяжения. Вокруг них кружились танцоры, их силуэты искажались в дрожащем свете пламени. Женщины в длинных черных платьях, открывающие руки и ключицы, мужчины в мантиях, покрывающие все тело. Лица скрыты под масками: тонкий разрисованный фарфор со свирепыми зверями, изящными птицами с блестками и перьями. Маски снимали любые ограничения позволяя людям проживать карнавал, как свой последний.

Правая рука Статуры, Датур, по силе огня едва ли уступал ей самой. Преданный интересам Статуры, он никогда ее не подводил, а порой даже забавлял необычными подходами к пыткам и убийствам.

Датур, пьяный, хохотал так громко, что мог бы заглушить всю карнавальную музыку. Его взгляд зацепила молодая женщина в маске золотой луны. Датур любил карнавалы так же сильно, как пытать и убивать во славу Статуры. Датур танцует с молодой девушкой в маске золотой луны.

– Вы двигаетесь так, словно предугадываете каждую мою мысль и каждое мое движение, – робко произнесла девушка.

Датур смеется громко, искренне.

– В этом мире нужно уметь предвидеть. Иначе… иначе можно не дожить до следующего карнавала, – сказал он.

– Но сейчас мы свободны и можем забыть обо всем… О ней, – сказала она.

Взгляд Датура становится холодным. Говорит он, медленно и четко произнося каждое слово:

– О ней забыть невозможно. Она – основа нашего мира. Она дала нам порядок из хаоса. Она подарила нам смысл нашей короткой и никчемной жизни. Мы можем делать все.

– Но порядок может быть… скучным. Разве вам не хочется чего-то большего? Чего-то… более живого? – девушка с нежностью держит руку Датура.

Датур резко останавливается и берет лицо девушки руками, грубее, чем мог бы:

– Не обольщайся, искорка. Ты красива, и мне нравится твой юный пыл. Но я не могу предложить тебе ничего, кроме этих танцев, этих минут куража. Ты для меня развлечение, не более.

– Но… я вижу… в вас…

Датур перебивает, голос становится тише, почти угрожающим:

– Не нужно видеть того, чего нет. Моя преданность принадлежит другой. Все мои мысли, все мои действия направлены на служение ей. Она мой учитель, мой… маяк. Она показала мне, как превратить слабость в силу.

– Вы говорите о Статуре? – спрашивает девушка, отступая назад.

Услышав имя Статуры, в глазах Датура появляется безумный блеск:

– Она сделала этот мир идеальным! Она выжгла всю скверну, оставив только сталь и волю. И я… я готов отдать свою жизнь, чтобы сохранить этот идеал!

– Но что насчет любви? – в голосе девушки звучала едва уловимая надежда.

Лицо Датура искривилось в отвращении:

– Любовь – это слабость. Иллюзия, созданная для того, чтобы порабощать. Мы выше этого. Нам дано служить высшей цели.

Желая закончить этот разговор Датур, берет девушку за руку и ведет в центр карнавала. Кружа. Кружа. Кружа.

Свет в центре тьмы

Хедера долго шла, глядя перед собой в зачарованный лес. Оказавшись на опушке Зачарованного леса, там, где солнечные лучи пробивались сквозь густую листву, словно сквозь изумрудное стекло, раскинулось поле. Но не поле цветов и трав, а поле сломанных крыльев.

Это было место, пропитанное скорбью и магической тишиной. Трава здесь росла не зеленая, а приглушенно-серая, будто покрытая пеплом. Вместо цветов, из земли торчали обломки перьев: лазурные, огненные, угольно-черные, некогда принадлежавшие существам, взмывавшим в небеса.

Крылья были разбросаны хаотично, словно их сбросили с высоты неведомые силы. Некоторые были целыми, но неестественно скрученными, другие – раздроблены в мелкую пыль, рассыпающуюся при малейшем прикосновении. Они шептали еле слышимые истории о полетах и падениях, о надеждах и разочарованиях.

В воздухе витали едва заметные мерцающие огоньки, похожие на души птиц, потерявших свои крылья. Они кружились вокруг обломков перьев, словно оплакивая свою утраченную свободу. Иногда, в лунные ночи, здесь можно было услышать тихие, жалобные стоны – эхо птичьих песен, оборванных на полуслове.

Хедера не знала, почему здесь оказываются сломанные крылья. Может быть, это место проклято, и любая птица, пролетающая над ним, обречена на падение. Может быть, это кладбище мечтаний, где похоронены несбывшиеся надежды. А может быть, это просто место, где птицы, уставшие от полетов, добровольно сбрасывают свои крылья, чтобы обрести покой на земле.

Но одно было ясно: это поле сломанных крыльев – место силы, место печали и место надежды. Здесь можно было увидеть, как даже из самых трагичных событий может родиться что-то новое, как из обломков мечты может вырасти новая, более сильная мечта. Но для этого нужно было обладать мужеством взглянуть в лицо своим страхам и принять свою уязвимость. И только тогда можно было услышать тихий шепот сломанных крыльев, который говорил о том, что даже после падения всегда есть шанс взлететь снова.

В зачарованном лесу, где солнечные лучи играли в хрустальных листьях, а тишина звенела мелодией ручьев, брела Хедера. Сердце ее было чище горного хрусталя, а душа светла, как рассветное небо.

И вот, среди сплетения серебряных берез и плакучих ив, ее слух уловил дивную песнь. Она была столь сладка и пленительна, что Хедера, словно зачарованная, двинулась на ее зов.

Вскоре она вышел на поляну, усыпанную самоцветами и освещенную мягким сиянием лунных грибов. Там, на ветви старой яблони, усыпанной цветами, восседала диковинная птица. Тело ее было словно сплетено из золотых нитей, крылья переливались всеми цветами радуги, а вместо головы – лицо девы неземной красоты, с глазами, полными мудрости и печали. Это была Сирин.

Хедера, привыкшая к красоте природы, но не знакомая с подобными чудесами, замерла в изумлении. Песня Сирин проникала в ее душу, словно мягкий ветер, шевеля не только добрые помыслы, но и тайные уголки, где таились сомнения и нерешительность.

"Здравствуй, Хедера, дочь света," – промолвила Сирин голосом, звучавшим словно звон колокольчиков и шелест листвы одновременно. "Я знаю о твоей доброте. Но знай, что мир переменчив, и даже самое чистое сердце должно уметь адаптироваться."

Хедера, смущенная, склонила голову. "Я всегда старалась следовать пути добра, хоть это и не имеет смысла, но иногда мне кажется, что мир вокруг меня будто раскололся на две ровные части. Как скорлупа от грецкого ореха."

Сирин расправила свои крылья, и поляна озарилась еще более ярким светом. "Доброта – это великая сила, но она должна быть мудрой. Адаптация – это не отказ от своих принципов, а умение применять их в меняющихся обстоятельствах. Смотри, Хедера, на мир глазами не только сердца, но и разума. Будь милосердна, но не наивна. Будь справедлива, но не жестока. И тогда ты сможешь принести настоящую пользу миру."

Сирин замолчала, и в ее глазах Хедера увидела отражение своего собственного лица, но уже не безупречно доброго, а исполненного размышлений и понимания. Она почувствовал, как в ее сердце зарождается новое чувство – не страх, но предвкушение перемен.

Птица взмахнула крыльями, и поляна наполнилась изумрудной пылью. "Я дарю тебе эту пыльцу, Хедера. Она поможет тебе видеть истинную суть вещей и адаптироваться к любым испытаниям. Но помни, что истинная сила – внутри тебя. Используй ее мудро."

С этими словами Сирин взмыла в небо, оставив за собой лишь эхо дивной песни и поляну, осыпанную самоцветами. Хедера завороженно наблюдала, как пыльца медленно поднялась с почвы и направилась прямо к ней окружив вокруг. Хедера почувствовала, как кончики пальцев покалывает. На одно мгновение тело Хедеры засветилось, и пыльца исчезла.

Спустя долгие часы пути, Хедера наткнулась на переплетенные вековые деревья, свет едва попадал сквозь высокие корни. С трудом протиснувшись через корни Хедера наткнулась на странное сооружение. Оно возвышалось над лесным массивом, словно кость, торчащая из плоти земли – огромное, угловатое и совершенно чуждое лесной гармонии.

Материал, из которого оно было построено, напоминал застывшую лаву, но был обработан с нечеловеческой точностью. Серые, гладкие плиты, сложенные в строгие геометрические формы, образовали стены, лишенные каких-либо украшений или окон. В целом, здание выглядело как огромный, лишенный жизни камень, поставленный кем-то на лесную поляну.

У входа зияла огромная арка, пропуская в себя мрак и тишину. Хедера, привыкшая к ярким краскам и живым звукам леса, ощутил странный дискомфорт, ступив под этот каменный свод.

Внутри было еще более странно. Огромное пространство, освещенное лишь редкими лучами света, пробивавшимися сквозь трещины в стенах, казалось бесконечным. Воздух был тяжелым и неподвижным, словно застоялся здесь на века.

Посреди этого пространства стояли ряды одинаковых, высоких конструкций, сделанных из того же серого камня. Они напоминали грубые, необработанные деревья, выросшие неестественно ровно и близко друг к другу. Между ними было достаточно места, чтобы пройти, но Хедере казалось, что эти конструкции словно нарочно созданы, чтобы сдерживать движение и ограничивать свободу.

Стены были абсолютно пустыми. Ни рисунков, ни надписей, ни каких-либо признаков жизни. Лишь редкие пятна плесени и паутина намекали на то, что здесь давно никого не было. Пол был покрыт слоем пыли и щебня, и каждый шаг Хедеры отдавался громким эхом, нарушавшим мертвую тишину.