ЭГО

– Виктор, это, конечно, хорошо, – начал он, с лёгким нажимом на слова, – но ты опять влезаешь в опасные территории. Здесь слишком много прямоты, понимаешь? У нас не любят, когда писатель указывает на очевидное. Ты либо облечёшь это в метафору, либо вычеркнешь.

Его голос был ровным, без намёка на эмоциональный отклик, как будто он читал список покупок. В этот момент мне показалось, что всё, что я написал, он видел не больше чем череду слов, которые нужно подогнать под стандарт.

– Но тогда текст потеряет свой смысл, – начал я, чувствуя, как голос дрожит от подавленного гнева. Слова казались нелепыми, почти детскими перед его холодной уверенностью.

Он поднял взгляд, впервые за всё время встречи, и в этих глазах читалась только усталость, как будто ему приходилось объяснять очевидное.

– А кто сказал, что смысл кому-то нужен? Людям важнее, чтобы было красиво, – его слова прозвучали как приговор, не резкий, но неизбежный, как тихое закрытие двери. – Красота цепляет сразу, Виктор. Она продаётся, она остаётся в памяти. Смысл же требует времени и усилий, а кто сейчас готов тратить на это своё драгоценное время? Вот почему это работает – красиво, но безопасно.

Эти слова пронзили меня, заставив замереть. В них не было злобы, только холодная, безразличная деловитость, как у хирурга, без сожаления отсекающего лишнее. Не сказав больше ни слова, я медленно забрал рукопись, ощущая, как пальцы едва удерживают её, и вышел, хлопнув дверью так, чтобы в коридоре затих даже приглушённый шёпот.

На улице я остановился, пытаясь перевести дыхание. И тут я услышал знакомый голос.

– Ну здравствуй, Кильвейн. Давненько не виделись.

Ронин. Его улыбка была всё той же – наглой, уверенной, но теперь с привкусом чего-то большего, чем просто воспоминания из академии. В его взгляде читалось что-то новое – расчётливое, почти хищное, как у человека, знающего больше, чем готов сказать. Он выглядел так, будто уже знал, как закончится этот разговор, и наслаждался каждой секундой моего замешательства. Он стоял под козырьком магазина и курил, как будто всё это время просто ждал меня.

– И что же привело тебя к этим краям? – сухо спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

– Работа, друг мой, работа. Ты, я вижу, всё ещё пытаешься обыграть систему? Это похвально, но, увы, бесполезно. – Он выпустил струю дыма, посмотрел на меня оценивающе и продолжил: – Слушай, у меня тут есть предложение. Работа для тебя. Ничего сложного, но… прибыльное.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи, Ронин, – отрезал я, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Подумай, – его голос стал мягче, но я чувствовал в нём что-то опасное. – Считай это шансом расплатиться со своими долгами. Включая Прасковью Эдуардовну.

Его слова заставили меня остановиться. Он знал о долгах? Или просто угадал? Обернувшись, я увидел его взгляд – уверенный и слегка насмешливый. Он ждал моего ответа. И в этот момент я понял, что Петербург сегодня не отпустит меня так просто.

"А что, если принять его предложение?" – мысль вспыхнула неожиданно, как искра в сухом лесу, осветив в сознании тёмные углы. Ронин всегда был человеком, которому доверять означало подписать чек с пустой строкой суммы. Его слова, как обёрнутые в золотую фольгу конфеты, манили, но оставляли горечь. И всё же долг перед Прасковьей Эдуардовной, пустой карман и ощущение, что я стою на краю пропасти… Может, именно это заставляет рассматривать такие шаги?

"Где та грань, переступив которую, я перестану узнавать себя в собственных отражениях и мыслях? Может быть, я уже давно за ней?" – внутренний голос звучал едва слышно, как шёпот, затерянный в завываниях ветра. Я огляделся. Петербург, равнодушный и неизменно величественный, будто смотрел на меня сверху вниз. Город, который пережил сотни таких, как я, не подаст руки и не предложит выход.

Морось усилилась, будто природа пыталась стереть следы сомнений, но лишь делала их глубже, словно невыводимое пятно на мокром стекле. Я застыл, не в силах принять решение, словно эта остановка – последний остров перед тем, как течение унесёт меня в неизведанное.

И тут я почувствовал. Кто-то наблюдает.

Не с улицы, не с окна, не из-за спины. Изнутри.

Легкий толчок в грудную клетку – будто сердце вспомнило чужой ритм.

Я обернулся – никого.

Но там, на витрине заброшенной антикварной лавки, запотевшее стекло было исцарапано. Буквы, начертанные изнутри, едва различимые сквозь плёнку влаги:

"Он врёт."

IX

Вета

Твой взгляд такой холодный, а лицо не выражает ровным счётом почти ничего. Невозможно определить, о чём ты думаешь и что ты намереваешься сделать. В тебе кроется тайна, которую пока никто не в силах разгадать… На всех смотришь одинаково, лишь изредка давая понять твои истинные чувства и отношения. Но… Этот взгляд, который я почувствовала через объектив камеры, что это был за взгляд?

Я понимаю, ты просто играл свою роль и отыгрывал по сценарию, но именно этот герой в исполнении тебя заставил мое тело пронзиться эскадрильей мурашек, которые спешно парализовали неравные окончания. Думаю, в тот момент многие девушки на площадке готовы были потерять голову. Но почему мне показалось, что через объектив ты смотрел на меня?

Нет, я знаю, ты просто смотрел в камеру и играл свою роль, но попробуй теперь объяснить это моей душе, которая то и делает, что волнуется при виде тебя. Но я молчу и снова навожу на тебя объектив, ведь именно так я могу рассмотреть тебя подетально, жаль, что нельзя фотографировать глазами. Но что мне мешает сделать это камерой?

Щелк. И я держу на руках маленькую копию тебя, которую можно повесить на стену, засунуть в альбом, но… Я просто положу фото рядом, сяду и буду рисовать. Конечно, было бы гораздо лучше, если бы ты мне позировал лично, но я знаю, что ты вряд ли согласишься, поэтому я просто вывожу линию за линией, пытаясь повторить все твои изгибы и черты. И спустя пару минут у меня на столе лежит новая копия. Ты, но в миниатюре, Ты, но нарисованный карандашом, Ты, который был создан всего лишь мановением музы и фантазии. Но это был Ты.

Я отложу карандаш в сторону. Стеркой уберу лишние линии. Ничто не должно испортить этот рисунок. В последний раз посмотрю на него, поцелую, прижму к груди, сверну пополам и ещё раз, и тихонько положу в карман твоего пиджака, стремясь остаться незамеченной.

И ты найдешь его, посмотришь, улыбнешься, но так и не узнаешь автора, и я тоже улыбнусь, хоть и буду понимать, что ты навсегда останешься чем-то недостижимым для меня.

***

Женя долго сидел на кухне своей квартиры, сжимая в руке пустой стакан. Мысли крутились, как ржавые шестерёнки: Вета в больничной палате, её напряжённое лицо, упрямая защита Валеры, её фраза "ты просто его не знаешь". Он знал. И знал больше, чем хотел бы.

Перед ним стояла не сестра – ребёнок, с которым они когда-то строили шалаши под столом. Теперь это была взрослая женщина, но такая же сломанная, как и тогда, когда в темноте плакала из-за деда, кричавшего на мать. И теперь – снова кто-то влез в её жизнь, кто-то, кто снова делает ей больно, а она, как всегда, держится. В одиночку.

– Так больше не пойдёт, – прошептал он, и стакан с глухим стуком оказался в раковине.

Он достал телефон и набрал номер. Гудки тянулись раздражающе долго, пока наконец не раздался знакомый, холодный голос:

– Да?

– Нам нужно поговорить. Лично, – голос Жени был ровным, но внутри уже всё пульсировало от напряжения.

– О чём? – Валера не стал делать вид, что не понимает. Просто тянул время.

– О Вете. – Тон стал твёрже. Бескомпромиссный. Так Женя говорил, когда кто-то переходил черту.

Они встретились через час на пустынной парковке у сквера. Сумерки уже накрыли город, моросящий дождь стекал по капюшонам прохожих, и в этом мокром, сером пейзаже двое мужчин стояли напротив друг друга, будто на дуэли.

Женя стоял уверенно, руки в карманах, взгляд прямой. Валера – расслабленно, но взгляд его нервно бегал, как у человека, привыкшего просчитывать каждый шаг.

– Скажи честно, – начал Женя, – зачем ты вокруг неё вьёшься? Что тебе от неё нужно?

– Я её друг. Мы выросли вместе. Это тебя так бесит? – Валера усмехнулся, но усмешка вышла слишком натянутой. Внутри всё уже полыхало.

– Друг? Ты пропадал, когда она была в полуразрушенной машине. Пропадал, когда она не могла встать с кровати от истощения. А теперь ты рядом. Слишком рядом. – Женя сделал шаг вперёд. Его голос оставался спокойным, но в нём звучало что-то ледяное. – И мне это не нравится.

– Ты просто ревнуешь, – бросил Валера. – Ты не контролируешь её, и это тебя бесит. А она… она взрослая. Ей не нужен нянька.

– Может, и не нужен. Но точно не нужен и сталкер. Я нашёл в её квартире вещи, которые ты туда не приносил официально. Твои бумажки, твои отпечатки в тех местах, где ты не должен был быть. – Женя подошёл вплотную. Его лицо теперь было в нескольких сантиметрах от лица Валеры. – Ты следишь за ней.

Валера замер. Несколько секунд он просто смотрел в глаза Жени. Он пытался соорудить ложь, но впервые за долгое время она не шла.

– Это… ты всё не так понял. Я…

– Не оправдывайся, – перебил Женя. – Если ещё раз подойдёшь к ней в том состоянии, в каком я видел тебя у её дома… я не стану просто разговаривать.

Он сказал это тихо. Без угрозы. Без крика. Но его слова прозвучали как приговор.

Валера сжал кулаки. Он чувствовал, как лицо заливает жар, как всё внутри вскипает от унижения. Он хотел крикнуть, ударить, закричать: "Ты ничего не знаешь! Она МОЯ!"

Но Женя уже повернулся и пошёл прочь, оставив его одного. Одинокого. Под затихающим дождём и гулом города, который казался сейчас чужим.

И тогда Валера понял: началась война.

***

После беседы с Валерой, Женя сидел в темноте своей квартиры, освещаемой лишь холодным светом монитора. Его пальцы пробегали по клавишам, как музыкант по струнам гитары, создавая симфонию из строк кода. Ему нужно было узнать всё о Валере, разоблачить его и показать Вете, что рядом с ней скрывается не друг, а угроза.

Женя начал с самого простого – социальных сетей. Он устроился за столом, поставил рядом чашку остывшего кофе и открыл ноутбук. Его лицо было сосредоточенным, почти холодным, как у следователя, выслушивающего показания подозреваемого. Страницы одна за другой открывались: профиль Валеры в Instagram, старая страница во «ВКонтакте», свежезаведённый Telegram-канал с пафосным названием «Мужской взгляд».

На первый взгляд – всё чисто. Фотографии с мероприятий, нейтральные посты про работу, лайки на безобидные сторис, редкие комментарии. Женя даже отметил, что визуально всё выглядело слишком выверено. Слишком идеально. Словно Валера старался продумать образ.

– Ты стараешься быть нормальным, да? – пробормотал Женя, щёлкая по очередной публикации.

Он запустил программу для анализа метаданных. Инструмент, который когда-то помогал ему вытаскивать информацию из рабочих дел, теперь стал орудием в личной войне. Он начал прогонять изображения Валеры через скрипт, проверяя время съёмки, координаты, модель телефона.

И вскоре получил то, чего опасался.

Некоторые фото, выложенные с подписью «по дороге домой» или «утро начинается с кофе», были сделаны в радиусе ста метров от дома Веты. Причём в странные часы – 6:47 утра, 22:36 вечером. И это повторялось. Не один раз.

Женя откинулся на спинку стула, чувствуя, как внутри растёт ледяное давление.

– Начинается, – тихо сказал он, взглянув в окно, будто ища в темноте подтверждение собственным догадкам.

Он знал, что этого мало. Всё можно объяснить совпадением. Нужно было копать глубже.

Женя достал свой внешний накопитель и подключил старую машину с инструментарием, который использовал ещё во времена работы с информационной безопасностью. Теперь дело касалось семьи, и он не собирался церемониться. Он ввёл логины, активировал доступ к архиву паролей и запустил подбор. Двухфакторная защита у Валеры была не из простых – но Женя подготовился.

Час. Потом два. Алгоритм перебирал варианты, отсеивал неактивные сеансы, обходил защитные триггеры. На третьем часу – вход. Электронная почта Валеры открылась перед ним, как запертый сейф с треском поддался отмычке.

Женя не спешил. Он читал, скроллил, отслеживал цепочки. Большинство переписок были банальны – рассылки, реклама, пара сообщений от коллег. Но затем он увидел письмо без адресата. Черновик. И в теме – всего два слова: «Мои наблюдения».

Женя кликнул. И застыл.

Перед ним открылась таблица. Плотная, аккуратная. Колонки с датами, временем, улицами. Комментарии вроде: «вышла из дома в 7:42, пошла налево – скорее всего, в кофейню». Или: «смотрела в окно, сидя на подоконнике, пила чай». Даже это: «не взяла пальто – возможно, торопилась». И финальное: «когда с ней говорит Максим, она слушает слишком внимательно. Надо что-то с этим делать».

Женя отодвинул ноутбук и встал, будто боялся, что экран может его обжечь.

– С ума сошёл… – выдохнул он.

Но в голосе не было удивления. Было что-то другое. Подтверждение. Чувство, что худшие подозрения оказались правдой. Теперь у него были не догадки. А доказательства.

Он взглянул на окно. Там, за стеклом, снова начинался дождь. Медленный, вязкий, как всё, что окружало его сестру в последнее время.

«Это уже ненормально, зачем это пересылать самому себе?», – подумал Женя, чувствуя, как его руки холодеют.

Однако настоящая находка ждала впереди. Женя обнаружил электронный дневник Валеры, защищённый сложным паролем. Это был его последний барьер. Женя начал с подбора вариантов, используя информацию из соцсетей Валеры. Спустя еще один час упорного труда он наконец вошёл.

Страницы дневника открывались одна за другой. Они были полны тревожных записей.

«Сегодня она улыбнулась мне. Не мне лично, но я почувствовал, что это знак. Она понимает меня. Ещё немного, и мы будем вместе».

«Максим снова был рядом с ней. Я видел, как она смотрела на него. Она не понимает, что он не тот, кто ей нужен. Это временно. Она вернётся ко мне, она просто должна понять, что я её судьба».

«Её слабости такие очевидные. Она пытается выглядеть сильной, но я знаю, как она ненавидит одиночество. Я стану тем, кто заполнит её пустоту».

Дальше шли детализированные описания её взаимодействий с другими людьми, особенно с Максимом. Валера называл его «помехой» и «проблемой», которая «рано или поздно исчезнет, любой ценой».

Последней каплей стали фотографии. Среди них были снимки, сделанные сквозь окно квартиры Веты с помощью увеличивающего объектива, а также скриншоты всех их переписок.

«Сегодня я был так близко к ней. Ближе, чем когда-либо. Она ещё не знает, но этот момент изменил всё».

«Если бы только она знала, сколько ночей я провожу, наблюдая за её окнами. Я не могу перестать. Это сильнее меня».

«Она моя. Только моя. Никто больше не сможет забрать её у меня».

Женя чувствовал, как его руки дрожат от злости. Это не было просто одержимостью – это было что-то гораздо более тревожное, несущее угрозу.

Собрав все материалы, Женя закрыл файлы, но перед этим сделал их копии. В его голове уже созрел план: рассказать обо всём Вете и, если потребуется, привлечь полицию. Он понимал, что шагнул на путь, с которого уже нельзя свернуть.

Поздним вечером дверь палаты резко распахнулась. Без стука. Без предупреждения. Женя влетел внутрь, будто гнался за собственными мыслями, и с порога бросил тяжёлую, раздутую папку на прикроватный столик. Документы внутри вздрогнули и едва не рассыпались, глухо грохнувшись о деревянную поверхность.

– Вета, – выдохнул он, будто пробежал полгорода, – это серьёзно.

Его лицо было бледным, глаза покраснели от усталости, но горели решимостью. Щетина за день превратилась в колючий отпечаток тревоги. Он прошёл вперёд, дыхание сбивалось, но в движениях чувствовалась энергия, близкая к отчаянию.

Вета, бледная и слабая, едва приподнялась на локтях. Сердце кольнуло от боли, а ещё больше – от внезапного вторжения.

– Что это? – прошептала она, переводя взгляд с брата на папку.

Женя не ответил. Он сел рядом, открыл застёжку и начал выкладывать содержимое: листы с заметками, скриншоты писем, фотографии. Бумаги разлетелись веером – как свидетельства чужого одержимого мира. На одной из фотографий – Вета, снятая со спины в кофейне. На другой – вход в её подъезд. Где-то рядом даже был кадр, снятый через щель в жалюзи.

– Что это, чёрт возьми? – её голос дрогнул, но не от боли, а от ужаса.

– Это Валера, – спокойно, но с жёсткой интонацией сказал Женя. – Он следил за тобой. Системно. Долго.

Вета схватила одну из распечаток. Почерк, немного кривоватый, мужской. Заметка:

«Ушла в 8:11. Вчера – 8:06. Поведение меняется в зависимости от сна. Улыбалась прохожему у витрины. Исправить».

– Это больной бред, – прошептала она, чувствуя, как внутри начинает подниматься паника.

Женя достал следующую страницу. На ней – таблица. Её маршрут на всю прошлую неделю. Время, остановки, места, даже кафе, где она брала кофе, – с примечаниями:

«Слишком долго задержалась – отвлекается», «С кем разговаривала – неизвестно. Проверить».

– Как он… – Вета вцепилась в простыню, ногти белели. – Женя… он… это уже не забота.

– Это мания, – отрезал он. – Это нездорово. Он построил из тебя целый культ. Ты для него не человек. А идея. Образ, за которым он гонится, и который он не позволит разрушить.

Она замерла. Всё внутри будто остановилось. Шум палаты, капельница, тихий писк монитора – всё отошло на второй план. Перед глазами – та же фотография из кафе, на которой она казалась счастливой. Беззаботной. Случайный момент. Украденный.

– Почему я этого не видела? – прошептала она. – Почему верила ему?

– Потому что ты хорошая, Вет, – голос Жени стал тише, но твёрже. – Потому что ты привыкла искать в людях лучшее. Даже когда они перестают быть безопасными.

Она подняла на него глаза – в них теперь был не только страх, но и гнев.

– И что теперь?

Женя встал. Он собрал бумаги в папку, резким движением застегнул её и выпрямился.

– Теперь ты отдыхаешь. А я – займусь этим. Он больше к тебе не подойдёт. Обещаю.

– Женя, подожди. Что ты собираешься делать? – её голос стал тревожным, дрожащим.

Он посмотрел на неё через плечо. Лицо его было твёрдым, взгляд – ледяным.

– Я разберусь. По-мужски. Он не уйдёт от этого.

Он вышел, прикрыв за собой дверь. Осталась тишина. Вета опустила взгляд на один из забытых листов – почерк Валеры, размашистый, болезненно откровенный:

«Если она не поймёт, значит, нужно объяснить. Не словами – действиями. Главное – быть рядом. Постоянно. Без пауз.»

Она сжала лист, почти разрывая его в дрожащих пальцах.

Теперь она знала: всё стало по-настоящему опасно.

***

Максим сидел в своём кабинете, почти не двигаясь, глядя в гущу чёрного кофе, который давно остыл. Кружка стояла на столе, как одинокий часовой среди хаоса мыслей. Он снова и снова возвращался к её лицу – бледному, уставшему, но всё ещё цепляющемуся за жизнь. Вета. Даже в больнице она пыталась улыбнуться. Даже в этом состоянии она держалась. И от этого было только хуже.

Он чувствовал злость на себя. На бессилие. На то, что допустил это. Что не заметил вовремя, как она уходит – не телом, а душой. Он всегда считал себя наблюдателем, аналитиком, холодным умом в горячем мире. Но теперь этот хладнокровный наблюдатель хотел рвать стены.

Он вспомнил, как стоял у её кровати, держа в руках книгу. Как не мог решиться оставить её. Как дурак колебался. Это был не просто жест – это было признание. Без слов. И она поняла. Он видел это в её глазах.

Стук в дверь.

Максим не обернулся.

– Войдите, – коротко.

Дверь отворилась, и в проёме возник Владислав Андреевич. Сдержанный, элегантный, как всегда. Только сегодня в его осанке была незаметная, едва уловимая тяжесть. Он вошёл неспешно, закрыв дверь за собой, как человек, привыкший входить туда, где его не ждут.

– Я слышал, ты был у неё, – сказал он. – Это неожиданно. Ты редко позволяешь себе подобное.

Максим медленно поднял глаза. Его голос был ровным, но за ним прятался ураган:

– Удивительно? Потому что ты всегда считал меня машиной? "Смотришь на людей сквозь стекло", помнишь?

– Не удивительно. Знаково, – спокойно ответил Владислав, подходя ближе. – Я вижу, что она для тебя важна.

– Забавно слышать это от человека, который бросил свою семью, – Максим встал, его голос стал резче. – Который исчез тогда, когда я был ребёнком. Который позволил исчезнуть ей… И теперь ты пришёл поучать меня?

Владислав не отступил.

– Я не пришёл учить. Я пришёл напомнить. Мы с тобой похожи. И ты на распутье. Я знаю, куда ведёт дорога без чувств. Я был на ней.

Максим нервно усмехнулся:

– Дорога без чувств? Ты называл это "стратегией". Ты называл боль – "опытом". Ты учил меня отстраняться. Быть сильным. А теперь вдруг решил: нет, сынок, будь живым?

Он сделал шаг к отцу. Глаза в глаза.

– Вета лежит в больнице, потому что люди вроде тебя создают такие условия, где выживают только те, кто способен ломать других. Ты называешь это шансом, а я называю это провалом.

Тишина.

Владислав ответил не сразу.

– Ты ошибаешься. Я не прошу тебя быть добрым. Я прошу быть честным. С ней. С собой. Не повторяй моих ошибок.

Максим отвёл взгляд. Сердце стучало глухо, не находя покоя. Он увидел перед собой не своего отца, а тень – тень того, кем он мог стать. Но ещё не стал.

Он прошептал, почти беззвучно:

– Если ты хочешь мне помочь, уходи. Исчезни. Дай мне самому понять, кто я.

Владислав постоял, не двигаясь. Потом молча кивнул, развернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.

Максим остался один. Тишина, будто глухой вакуум, тут же окутала кабинет. Он опустился в кресло, закрыв лицо руками. И впервые позволил себе почувствовать всё – боль, вину, растерянность.

Он не знал, каким будет следующий шаг. Но знал одно – в этот раз он не уйдёт.

Он остался один. Дверь чуть покачнулась за спиной отца, будто и сама не решалась закрыться – словно давала шанс передумать. Но он не собирался звать обратно. Ни его. Ни себя прежнего.

Максим медленно провёл рукой по лицу. Всё внутри него было как после взрыва: пыль, грохот, тишина. Вета… её образ не уходил. Это лицо – бледное, но живое. В котором – несмотря ни на что – всё ещё оставалась она.

А теперь… теперь он не может заснуть, не вспоминая, как её пальцы дрожали на простыне. Как её голос ломался. Как она всё равно держалась.

«Почему мне не всё равно?» Он задавал себе этот вопрос уже много дней. До неё он всегда знал ответы – точные, расчётливые. Холод – это стабильность. Отстранённость – это контроль. Эмоции? Привилегия тех, кто может позволить себе слабость.

«Я не должен был приходить. Но пришёл. Я не должен был оставлять книгу. Но оставил. Чёрт… что со мной не так?»

Он встал, сделал пару шагов, остановился у окна. Серый город, стекло, свет фар – всё казалось плоским, как декорации к чужому спектаклю. Только вот боль – настоящая. Непрошеная. Съедающая изнутри.

«Ты хотел быть в стороне. Ты думал, что сможешь просто наблюдать. Но теперь ты внутри. И выхода нет.»

Максим опустил взгляд на свою руку. Та самая, что держала её книгу. Та, что так и не смогла коснуться её – по-настоящему. Потому что всегда было страшно. Не за неё. За себя. За то, что если он позволит себе быть рядом, придётся снять доспехи. Остаться голым перед кем-то, кто может не принять. Или хуже – увидеть и исчезнуть.

«А если я опоздаю? Если ещё один человек, который мне был дорог… исчезнет? И я опять ничего не сделаю?»

Молчание было ответом. Но в этом молчании родилась мысль. Прямая, как лезвие:

«Если она нужна мне живой – я должен стать живым рядом с ней. Иначе я потеряю её не потому, что кто-то сильнее. А потому что сам испугался быть человеком.»

Он глубоко вдохнул. И впервые за долгое время – не для того, чтобы подавить эмоции. А чтобы позволить им пройти сквозь него.

***Виктор

Во сне я снова оказался в редакции. Всё было как обычно: тусклый свет настольной лампы, запах выкуренного табака, тяжёлые шторы, не пропускающие даже сон. Только воздух был гуще – будто надышан чужими словами. Мой редактор сидел ко мне спиной, склонившись над чем-то, что я не мог разглядеть. Его движения были медленными, словно в воде. Стул скрипел, но не поддавался времени.

– Присаживайся, – сказал он, не оборачиваясь.

Я сел. Только тогда заметил: в руках дрожат бумаги. Их было много, и они были незнакомыми. Слова плыли, то обретая форму, то исчезая, как будто не хотели быть прочитанными.

Редактор молчал. Пальцы его продолжали неспешно переворачивать страницы. Потом он остановился. Тишина повисла, как занавес перед чем-то важным.