Пересвет

– Князю Георгию надо преподнести дар, – сказал патриарх. – Особенный. Чтоб он молился ему, почитал. Чтоб силу Византия чуял через него. У меня сейчас епископ Фёдор из Киева, помощник митрополита Микифория. Я при нём отдельно молитву прочту над подарком этим, а ты сам лично вручишь посланнику к русам. Торжественно, красиво надо всё сделать и сказать, что, дескать, кто императорским святым даром владеет, тот и дети его вечно править станут в своей Руси, или как там княжество называется.

Император встал и повёл плечами. Русы были хорошими воинами и лучше, чтоб они были на стороне Византии. А такой подарок, многозначительный, мог и на самом деле помочь. Люди склонны верить всякой сверкающей чепухе больше, чем своим глазам.

– Отлично! – Иоанн кивнул. – Я даже знаю, что им подарю. Мне из Дамаска прислали чудовищно безвкусную вещь, которую и надеть противно, но варварам северных лесов понравится. Они же, как сороки, так и тянутся на блеск фальшивых сущностей.

Через пять месяцев, в киевском соборе святой Софии после венчания великого князя Юрия с византийской принцессой Ольгой патрикий Фока, глава императорского посольства, вручил супругу роскошный золотой пояс, украшенный сотнями неистово сверкающих драгоценных камней.

– Благословен этот дар басилевса Иоанна, освящённый патриархом нашим, – склоняясь перед Юрием, сказал Фока. – Свет империи сияет над тем, кто им обладает и над детьми его. Да правят они вечно!

Тоска и зависть вспыхнули в глазах князей, бывших в соборе. Все они Рюриковичи и все имели право на великокняжеский престол, но Юрий всех сильнее и могущественней. Княжич Андрей, сын первой жены Юрия, бросил быстрый взгляд на принцессу Царьграда. Та надменно, не смотря по сторонам, прямая, как архиерейская свеча, стояла, не двигаясь, у алтаря.

– Для своих выродков приготовила пояс, – подумал Андрей, прославившийся потом постройкой соборов во Владимире, похищением иконы Богородицы, которую сейчас целовали отец и мачеха и возведением боголюбовского замка. – Ничего, всё равно моя сила будет, и пояс императоров Византии на себя надену!

Но хитрая принцесса провела пасынка. Пояс достался любимому её сыну Всеволоду, тому великому князю, чья дружина могла вёслами реки выплескать. Владел византийским подарком и его сын Ярослав. А когда тесть Ярослава князь рязанский Игорь Глебович подарил ему на свадьбе меч императора Священной Римской империи Генриха Чёрного, поняли все, что Русь наследница двух империй.

– У нашего пращура святого князя черниговского Святослава Ярославича жена была императорского рода, Ода из Штадена, – говорил утром, похмеляясь, рязанский князь Ярославу. – Там лихая родня, били всех подряд. А меч этот, как сказано и записано в книгах наших, римский папа Виктор вручил этому Генриху. Хранился он в тайнике святого престола со времён императора Рима Александра Севера. На ножнах имя его написано. Так что, владей Русью, владей Западом и Востоком, дорогой мой зятюшка и внуков мне побольше наплоди. Фрося девка в самом соку, так что ночами то не спи.

Ярослав же разделил дары. Меч отдал старшему сыну Александру, как боевитому и отважному, а пояс достался второму сыну Андрею. И пошли от того беды на Руси, Батухан Киев спалил, да и Москву, да и много горя было.

Меч императора Севера где-то сгинул, а пояс хранился у потомков Андреевых. Так и было, пока один из них, князь нижегородский Дмитрий Константинович, не подарил его своему зятю на свадьбе. Юный князь московский Дмитрий Иванович женился на Евдокии, такой же молоденькой княжне.

– Быть тебе и детям твоим, а моим внукам, правителями на Руси, – сказал тесть. – Меч ещё отыщется и никто уж нашу власть не пошатнёт.

Однако той же ночью пропал золотой пояс. И сыскать его не могли, и пошли разговоры, что не хочет он даваться в руки Дмитрия Ивановича.

Украл пояс тысяцкий Вельяминов. Он считал князя московского молодым да бестолковым, за которого попы всё решали. И к тому же мечта у него была свой род на престол возвести. Вельяминов хотел старшего сына женить на старшей дочери нижегородского князя, да Иван заупрямился, дерзостей наговорил, отказался. Второй сын Микула женился на той девице – Марии, и породнился этим сразу и с московским князем и с нижегородским.

– А внуки мои сами князьями станут, – лелеял мечту Вельяминов. Берёг он пояс, а когда невестка – жена Микулы начала детей рожать, он ей открылся. Самое время, когда у бабы дети появляются. Ничего дороже их нету для неё и только о том, как хорошую жизнь им обеспечить, они и думают. Выслушала Мария Дмитриевна свёкра своего, покивала, пояс византийский приняла, да убрала далеко.

А тысяцкий Вельяминов не выдержал, да когда со старшим сыном Иваном пировал в одной из своих усадеб, похвалился, что внуки у него князьями будут. Иван рукой тогда махнул. А отца вскоре зарезали, кто – так и не дознались.

Только Мария Дмитриевна, жена его сына Микулы, заказала по свёкру богатую память и долго по монастырям ездила, грехи какие то замаливала.

А сейчас Иван Вельяминов, главарь шайки, которого все Рыдаем звали за жестокость и лютость, пробирался лесами в Нижний Новгород, где его брат в гостях у тестя пировал. Пояс он должен был для князя тверского добыть. Тот полагал, что с ним проще будет ярлык на великое княжение у Токтамыша получить.

Идти Светлову никуда не хотелось. Бедные избы, грязь, на реке мелькают лодки. Какое-то убогое прошлое, даже фоткать нечего. Кстати, смартфон зарядился, павербанка ещё на пол-раза хватит и можно будет забыть о гаджетах. Фотки, может, сохранятся. Эх, попал!

С берега нанесло какой-то вонью, где-то что-то сгнило и смердело. Сморщившись, Светлов закурил. Около лодьи зашуршали шаги. Подошли два монаха, Светлов уж знал, что если в чёрных ермолках, то монахи, хотя по одежде истинные бродяги. Воилко сказал ему, что в монахи идут смерды, кому неохота на земле горбатиться. Здесь сытые, в тепле, только работай в огородах, да по хозяйству.

– Привет, боговые! – крикнул им рулевой. – Чего пришли, стражу держать будете?

– Ага, – кивнул один нечёсаной башкой, из-под ермолки выбивались длинные грязные засаленные волосы. – На обход вышли. Отец настоятель велел лодью сторожить, чтоб не украли чего с неё.

Светлов бросил окурок в воду – монахи проводили взглядом полёт дымящегося чебона – и решил обдумать, как ему быть. Но тут Воилко, копавшийся в своих мешках, почесал затылок.

– Александр, приглядишь тут, ладно? – спросил он. – Мне надо сбегать, верёвки найти. А то эти изгнили.

– Валяй, беги, – Светлов растянулся на скамье, кинув под себя пенку. Решил подремать, а потом подумать, чем заняться. Вообще, удивительно, сколько читал о попаданцах, с ними приключения всякие, причём, даже синяков не остаётся после всех сражений. А у него ухо опухло, как стрела ударила вчера, левый бок побаливает – Агашимола всё таки достал слегка. И прохладно, и воняет постоянно. А, ещё красавица должна быть, и денег он как-то получит много, станет богачом. Все попаданцы так попадают.

– Неправильно со мной, – мрачно решил Светлов. – Курево ещё кончится, что делать?

– Боярин, боярин! – завопил кто-то за бортом. Оказалось, парнишка молодой, в лаптях, как и все (Светлов уж знал, что сапоги есть у многих, но их берегут, и потому в лаптях бродят).

– Князь тебя зовёт, и владыка, поспешай скореича, – протараторил парнишка. Монахи-сторожа глядели на него, открыв рты.

– Хайло закройте, а то муха залетит! – засмеялся парнишка и снова Светлову: – Иди, не бойся, князь весёлый, владыка хочет тебя показать ему.

Парнишка сплюнул под ногам монахам и умчался.

– Это кто такой был? – спросил Светлов.

– Федька, бегунец княжий, – ответил один из монахов и почесал голову. – Шустрый какой.

– А ты иди, не мешкай, – сказал другой монах. – Князь ждать не любит, возьмёт, да выпорет.

Разобрав двустволку, Светлов сунул её в чехол – с собой ружьё взять. Патроны, нож, сигареты, зажигалка. Всё.

– Эй, парни, вы тут присматривайте, – сказал он сторожам. – Если чего пропадёт, утоплю. У меня ярлык на это есть.

Монахи снова открыли рты.

Светлов спрыгнул с борта, закинул чехол за спину и зашагал к воротам монастыря.

Только он затерялся среди заборов и сараев, как вернулся Воилко. Он забросил моток верёвок в лодью и подошёл к сторожам, те палили костерок на берегу.

– А где боярин? – спросил он.

– Ушёл к князю, его позвали, – ответили ему.

– Один ушёл? – насторожился Воилко. Монахи кивнули.

– Зачем вы его отпустили?! Идолища тупые! – заорал рулевой. – Его же татары сейчас кончат!

Он метнулся к лодье, зашипел от боли, ударившись раненой рукой о борт, достал свою палицу и помчался к монастырским избам.

Сторожа переглянулись.

– Если татары боярина убьют, его барахло ничейным будет, я слыхал, он один, сам по себе, – сказал один. – Надо прибрать, пока никто не взял.

Второй кивнул и они полезли в лодью.

Светлов плутал среди изб, обходя лужи и мусор, как вдруг правая нога ступила в что-то мягкое.

– Нет, – сказал Светлов, не глядя вниз. – Нет, не надо! Только не оно!

Но это было оно – свежее дерьмо.

– А-а-а! – заорал Светлов так, что несколько прохожих бросились к заборам и там прилегли, вжав головы в плечи, а народ на берегу, у судов, посмотрел в его сторону.

– Ну почему, почему, как только начинаешь идти по России, сразу влазишь в дерьмо!? – орал Светлов. Он вытирал правую берцу о жухлую траву, и морщился, так как растревоженное дерьмо испустило свой поганый аромат.

– Нет, надо успокоиться, это нервный срыв, – забормотал Светлов. – Я устал, переволновался, – но тут же не сдержался и снова заорал: – Дерьмо, всё дерьмо! Почему в России дерьмо!

– Стоп, стоп, – он медленно выдохнул. – Зачем орать? Я же не либерал. И потому всё это классно. Это же нормально.

Отойдя немного, Светлов подумал, что такое ядрёное дерьмо может пропитать его берцу и тогда от него всегда будет вонять. Надо вымыть, спуститься к Волге. И кстати, надо узнать, куда ему идти? Где князь-то живёт?

– Эй, добрый человек, – раздувая ноздри и очень желая дать кому-нибудь по башке, обратился он к одному из тех, что забился под забор. – А где мне князя найти? Дело к нему срочное есть.

Мужичонка в рваном полушубке, рогожных штанах и лаптях махнул рукой.

– Где? – сморщился Светлов.

– В Кремле князь, – просипел мужичонка.

– А, ну логично, – кивнул Светлов. – А то пошёл и дороги не спросил. Где князь, там и Кремль. Точнее, где Кремль, там и князь!

Он быстрым шагом направился к реке, торопясь поскорее помыть берцы. Ему казалось, что остатки дерьма активно впитываются в них.

Среди услышавших вопль Светлова был и рыжий татарин, приходивший утром с Агашимолой. Зоркие глаза степняка сразу углядели обидчика ханского посла.

– Эй, Касим, Шахрух! – он бросился к шатру, где жили посланники Токтамыша. – Наглый урус идёт, айда его резать!

Лежавший на ковре Агашимола начал подниматься, но рыжий положил ему руку на грудь: – Лежи, казак, мы сами его кончим.

Агашимола застонал, еле сел, баюкая правую руку. Её хоть и вправил знахарь, но она опухла и болела.

Послы, схватив сабли, и крикнув с собой слуг, помчались резать уруса, пусть будет другим наука, как беглых рабов укрывать. Да и потешится можно всласть, крови пустить врагу, что может быть веселее!

– Я руку ему отрублю! – ухмыльнулся Шахрух. Касим даже не глянул на него, он знал, что сам отрубит урусу обе руки.

Вбежав на пригорок, татары закрутились на месте, врага не было.

– Куда он пошёл? – припрыгнул к мужичонке в рваном полушубке Шахрух; тот, едва поднявшись, снова упал на землю и выставил перед собой ладони.

– Спрашивал, где князь живёт, – быстро ответил он.

Рыжий татарин, осторожный и внимательный, уточнил, как был одет тот, кто искал дорогу в Кремль.

– Да, это он, – кивнул рыжий. И они побежали в сторону нижегородского кремля.

А Светлов в это время торопился к Волге, он как раз обошёл кривую сарайку без крыши, а татары пробежали у неё с другой стороны.

Нарвав по дороге жухлой травы, Светлов намочил её в реке и начал оттирать берцы. Склонившись как можно ниже, он принюхался, вроде не пахнет, ладно, надо бежать, а то уж неудобно, опаздывать не стоит. Первый раз в Кремль то позвали.

– Стой, боярин! – вдруг раздался чей-то голос. Светлов покрутил головой, оп-па, это же Агашимола! Тот вышел из шатра, и сейчас, глядел оскалившись, на врага.

– Потом поговорим, дружище, – крикнул ему Светлов. – Извини, в Кремле ждут. Сам понимаешь, князь пригласил на пряники.

– Не бойся меня! – презрительно сплюнул Агашимола. – Только трус убегает от врага.

Светлов остановился.

– Достал ты меня, гражданин посол, – он быстро подошёл к нему. Хотя после войны прошло шесть лет, усвоенные там привычки остались. Одна из них – врага не жалеть, врага добивать всегда. Делаем поправку на то, что он посол и …

Агашимола, получив чёткий концентрированный удар основанием ладони в грудь, влетел обратно в шатёр. Упав на повреждённую руку, от приступа острой боли потерял сознание и застыл, скрючившись, на ковре.

– Всё-таки я попаданец, – думал Светлов, взбираясь в гору до Кремля. – Бац-бац, всё круто, со всеми разбираюсь. Прямо балдею от себя. И настроение поднялось заодно.

Неподалёку послышались вопли и крики, он приостановился и глянул, что там. Толпа народу, ермолки, татарские колпаки, палки мелькают. Драка какая то. Некогда смотреть что там, надо обойти стороной. И Светлов оббежал стычку за избами и наконец-то выскочил к стенам нижегородской цитадели.

Некомат, бывший купец, ждал разбойников возле устья небольшой речки. Те пришли к вечеру, запалили костры, отаборились.

– Что узнал? – спросил Рыдай Некомата. Старый приятель только сплюнул.

– Братец твой с женой собираются в Москву, вот-вот поедут, – сказал он. – Может, и сегодня уже поезд собрали.

Рыдай закусил нижнюю губу. Одно дело прийти домой к брату, даже если за твою голову награда от московского князя, и совсем другое повстречать его в лесу. Лесной разговор от городского сильно разнится.

– Придётся в Москву за ним идти, да перехватить где-нибудь, у Владимира, что ли? – оскалил зубы Рыдай. – Да и золотой пояс-то с ним, или нет?!

– Не знаю, – пожал плечами Некомат. – Но без него нам в Твери делать нечего. До зимы надо добыть его или убираться в Астрахань. Шайку тогда распускать придётся, денег-то для них нет.

Разбойники громко болтали, сожрав кулеш, ругались, кто-то чистил сабли, кто осматривал луки, стрелы, короткие копья. С Волги тянуло холодом. Некомат углядел Вадика, тот жался у огня и курил.

– Это кто? – спросил бывший купец. – Вон, курит ртом.

– Прибился по дороге, думал, соглядатай, оказался лекарем, дураковатый слегка, – махнул рукой Рыдай. – Что в Нижнем делается? Расскажи.

Некомат хмыкнул. Послы от Токтамыша идут в Царьград, хотят с императором против генуэзцев договор обсудить. Те греков уже за силу не считают, с венецианцами моря делят и хотят по Волге выйти на Немецкое море, всю торговлю себе взять, новгородцев с Ганзой подвинуть. Токтамыша они не признают, с Мамаем дружат, тот им обещал разрешить беспошлинно продавать везде во всей Орде. По Дону послам спокойно не пройти, генуэзцы дорогу держат там, ждут оказии, с кем бы проскочить. По степи верхом не идут послы, долго, потому на лодьях плывут. Купцов много в Нижнем Новгороде, торопятся до льда уйти в Царьград, или в Астрахань, или в Новгород, или в Крым. Князь в раздумьях, то ли за Токтамыша встать, то ли за Мамая. С рязанским князем Олегом хочет советоваться. Тот хитрый лис. Литовцы в Нижнем ошиваются, зачем, непонятно, дикий народ, их полсотни верховых пришли месяц назад, пьют да гуляют. Вроде бежали от Ягайлы. Князь уже троих выпорол за бесчинства.

– Хорошо, – Рыдай встал, отряхнул штаны. – Пойдём, друг, поедим разбойного варева. Завтра на московскую дорогу пойдём, брата моего ждать.

Стукнула за спиной дверь, это слуга вышел из горницы. Светлов, чуть нахмурясь, огляделся. У окна за столом сидели владыка Гендальф, пардон, Дионисий, и мужик в шитом золотом кафтане, или как такая одежда называется. Пусть кафтаном будет. Справа, тоже у окна, сидят ещё двое, склонились над столиком, фигурки какие-то двигают. Шахматисты, видать.

– Добрый вечер, – культурно поздоровался Светлов. – Кто тут князь? Говорят, просил меня зайти.

Шахматисты подняли головы, глянули на него сурово, мужик в кафтане захохотал, как пьяный конь, Дионисий даже отпрянул и перекрестился от испуга.

– Иди сюда, боярин, – сказал мужик, отсмеявшись. – Ко мне тебя звали.

Он подошёл к Светлову, оглядел, повернулся к Дионисию и кивнул. Владыка хмыкнул.

– Микула! – позвал князь, один из шахматистов поднялся, быстрый, лёгкий, подошёл.

– Тащи шлем, посмотрим боярина, – велел князь.

Светлов глянул на Дионисия, на князя; те молчали. Второй шахматист, невысокий крепыш, как будто литый из чугуна, исподлобья смотрел на Светлова.

Шлем оказался размером с небольшое ведро, только сверху круглый. Князь велел надеть его. Пожав плечами, Светлов снял свою камуфляжную кепку и надел.

И сразу же дала знать о себе давняя, полученная на войне, контузия. Обычно она не проявлялась, только иногда, при смене погоды, жутко болела голова. А тут в ушах загудело, аж с подсвистом. Наморщившись, Светлов снял шлем и помотал головой.

– В ушах шумит? – спросил князь, глядя в глаза.

– Ага, невозможно, – кивнул Светлов. – Видно, от железа гул идёт.

Князь засмеялся, махнул рукой Микуле, тот забрал шлем.

– Понятно всё с этим боярином, – князь уселся рядом с Дионисием. – Ошеломлённый он. Получил когда-то крепко по башке. Способ проверенный: кого крепко ошеломят, тот шлемы железные на голове носить не может, в ушах гудёж идёт. Вот и не помнит почти ничего. Будешь такого брать? А то я к себе его возьму.

Он вдруг засмеялся.

– Агашимоле руку попортил! – вытирая слёзы, сказал князь. – Самому отчаянному казаку Токтамыша. А если бы тот послом не был, так и закопали бы уже татарина.

Дионисий посмотрел на Светлова и рукой поманил к себе.

– Пойдёшь ко мне в бояры? – глухо спросил он.

Пару секунд помешкав, Светлов кивнул. Он хотел спросить про соцпакет, отпуск чтоб летом, сверхурочные, но владыка будто мысли прочёл.

– Не обижу, вон, спросишь потом у Никиты, что и как, – Дионисий кивнул в сторону чугунного крепыша. Тот даже не моргнул.

– Повторяй за мной, – владыка кхекнул и выпрямил спину. – Клянусь служить верно, слушаться меня и того, на кого укажу.

– А от тех клятв, что раньше были на тебе, я освобождаю, – сказал князь. – Всё. Сейчас ты боярин владыки Дионисия.

– Иди, – владыка махнул рукой. – Ждите меня в монастыре с Никитой.

Крепыш встал, поправил саблю за поясом, кивнул Дионисию, князю, надел меховую шапку и пару раз махнул ладонью Светлову, дескать, пошли.

– На самом деле простоватый какой-то, – ухмыльнулся князь, глядя им вслед. – Но крепкий парень и держит себя гордо. Уходил, так и не поклонился даже.

– Научится, – дёрнул уголком рта Дионисий. – Давай-ка о делах наших говорить. Надо мне в Царьград быстрее попасть, пока Митяй там трётся. Утвердит его патриарх митрополитом всея Руси, ох, и тяжко нам будет от зятя твоего, московского князя Дмитрия. Ты бы отослал сейчас отсюда Микулу. Они же свояки с Дмитрием, на сёстрах женаты, дочках твоих. Всё ему легче будет, когда тот его допрашивать начнёт. А что знает, пусть говорит.

Князь кивнул и повернувшись к Микуле, велел тому выйти.

– А сейчас давай думать, как нам дальше быть, – негромко сказал Дионисий. – Дела-то на Москве печальные, вовсе даже печальные.

Война за Москву

Великий князь литовский Ольгерд хитёр, жесток и силён. Отрезал от Северной Руси Киев и Волынь, Смоленск себе забрал и на Москву зарится. Жена его, дочь великого князя тверского, обиду на Москву забыть не может и мужа науськивает. Ольгерд же возомнил себя воистину непобедимым, когда в клочья разнёс татарское войско на Синих Водах; бежали тогда, теряя шаровары, бесстрашные мурзы и пара десятков уцелевших бойцов. К Чёрному морю вышла Литва, земель и народу у язычника Ольгерда стало не меньше, чем у королей христианской Европы.

Но Москва не давалась покорителю степных народов. Трижды ходил яростными походами Ольгерд на упрямый город князя Дмитрия, пока, наконец, не разгромило московское войско в страшном бою и отчаянных литвинов и гордых тверичей.

Тогда Ольгерд решил покорить Дмитрия не силой, но умом. Москвой правил митрополит Алексий, а князь делал то, что владыка велит. И хотя был Алексий митрополит всея Руси, но из-за московских дел ни в Смоленске, ни в Киеве, ни в литовских городах, где христиане, не бывал.

Написал Ольгерд письмо патриарху в Царьград, дескать, ветшает и рушится вера православная без окормления владыки. Да и стар, дескать, уже Алексий, надо ему замену подыскать, молодого да церковным делам приверженного. Чтобы не как московский владыка, не только о княжеских заботах думал, но и о пастве не забывал. Приложил и переписку свою с Алексием, где просил того вернуться в Киев, мать городов русских и оттуда русскими христианами править. Алексий же отказался.

Послал Ольгерд в Царьград епископа Киприана, денег дал ему немало: патриархи с давних пор русское золото принимают с большой охотой. В Царьграде долго думали. При живом митрополите всея Руси ещё одного ставить? Неслыханное дело, да и на будущее опасное – смуту так посеять можно на долгие годы.

Опять же Москва деньги исправно шлёт на всякие патриаршьи нужды. Прямо закручинились в Царьграде. И Ольгерду отказывать не стоит, воистину великий князь, может и обидеться, и к папистам переметнуться, хотя и сам язычник, но в Литве уж крепко вера православная стоит.

Но византийская хитрость всё превозмогла. Патриарх рукоположил Киприана митрополитом Киевским, Литовским и Русским. И так решили на соборе, что как Алексий умрёт, Киприан вместо него на Москве станет. В Киеве, где сотня домов осталась, делать то нечего.

Скончался Алексий и Киприан тут же в Москву ринулся. Но князь Дмитрий уже знал, кого митрополитом хочет и это был не Киприан. Оскорбившись, что тот без его ведома в Москву приехал, приказал ограбить всех, кто с ним приехал и вышвырнуть за пределы московские. Скандал был громкий. Киприан обиделся, но Дмитрию его слёзы, как вода. Да и Ольгерда уже нет, а его щенка – Ягайлы, никто особо ещё не боялся.

Направил князь московский в Царьград своего друга Митяя, дал свиту, денег немало – митрополитом чтоб его назначили. Но попы против того были. Привыкли они на Москве при Алексии править, и надоели своими советами князю Дмитрию Ивановичу хуже комаров занудных. Вот епископ Суздальский и Нижегородский Дионисий и сговорился с игуменом Радонежским Сергием и епископом коломенским Герасимом, чтоб отпор дать князю с его хотелками. А когда те не рискнули противиться, сам повинился для вида. А через месяц после отправки Митяя сам, ночью, сбежал из Москвы, где его князь Дмитрий под домашним арестом держал, и через Ярославль добрался в Нижний Новгород.

– Митяя из Царьграда выпускать не надо, – сказал Дионисий князю нижегородскому Дмитрию, когда они остались одни. – Если он митрополитом вернётся на Москву, вовсе на зятя твоего влиять никак не сможем. Оперится он, силу почует.

– Осторожно надо всё делать, – хмыкнул князь. – Больно много на Москве нынче завязано. И торговля вся из Чёрного моря с Немецким морем через неё да Новгород идёт. Тут и Генуя, и Венеция, и греки, и Мамай, и Токтамыш, и Арапша-царевич, что возле Сарая кочует – опасный он боец, ох опасный. Да и Литву забывать не стоит. Ты-то что надумал? Зачем с Москвы сбежал?

– Я сам решил митрополитом быть, – Дионисий побарабанил пальцами по столу. – И тебе интерес от того будет.

Князь прищурился, но промолчал.

– Я с татарами в Царьград пойду, с посольством Токтамыша, – владыка глубоко вздохнул. – Тем самым дам понять, что русская епархия против Мамая и Генуи. Император с патриархом только рады тому будут. От генуэзцев уже стонут они. Те под их окнами плавают, да голые зады им кажут, никого уже не боятся.

Резко выдохнув, князь поднялся и заложив руки за спину, принялся прохаживаться по горнице. Он много лет оставался в стороне от всех свар, что кипели меж Москвой, Тверью, Литвой, Ордой, Царьградом и купеческими союзами. Судьба Византии его не интересовала, далеко греки. А вот чью сторону взять – Токтамыша или Мамая с Арапшей-царевичем, надо уже решать. И промахнуться нельзя, спалят суровые татары Нижний Новгород, если поставит не на того. И купцы, купцы, что по Волге сотнями ходят с товаром – нельзя их отпугивать отсюда. Генуэзцы это будут, новгородцы или с Ганзы кто, он всем рад, деньга от них немалая идёт.

– Ну, станешь ты митрополитом на Руси, мне какая радость от того? – князь уселся на скамью. – Говори, что надумал.