История римских императоров от Августа до Константина. Том 7. Пролог к кризису III века

Как видно, Север действовал быстро. Его план состоял в том, чтобы перенести войну в Азию одним ударом, и с этой целью, еще до овладения Римом, он отправил одного из своих легатов, Гераклия, занять Вифинию. Однако Нигер не позволил застать себя врасплох: он избавил Севера от половины пути, переправившись сам в Европу.

Весь Восток, как я уже говорил, признал его власть, и в его распоряжении были все римские силы Малой Азии, Сирии и Египта. Проконсул Азии Эмилиан, ранее управлявший Сирией, человек, доказавший свою ценность на высших должностях и самых почетных командных постах, был его главным легатом.

Нигер, первоначально не видевший нужды в иностранной помощи, изменил свое мнение с приближением опасности и отправил просьбы о вспомогательных войсках к царям армян, парфян и Атры – города в Месопотамии, который Траян некогда безуспешно осаждал. Армянин отказал, прямо заявив, что намерен сохранять нейтралитет. Парфянин, не имевший регулярных войск, ответил, что прикажет своим сатрапам провести набор и собрать силы в своих областях. Только Барсемий, царь Атры, предоставил действенную помощь в виде лучников, чье число не указано.

Таким образом, Нигер нашел мало поддержки у царей, которых считал друзьями. Но римские легионы, союзные отряды, обычно их сопровождавшие, и новые наборы молодежи из Антиохии и Сирии, спешившей записаться под его знамена, были достаточны, чтобы вести даже наступательную войну. Отдав распоряжения о защите всех подступов и портов подвластных ему земель, он выступил и прибыл в Византий, где его встретили с радостью.

Он намеревался сделать этот город, уже тогда знаменитый и могущественный, своей базой. И если верить автору его жизнеописания, Фракия, Македония и даже Греция уже подчинялись его законам. На самом же деле он не продвинулся дальше Перинфа [9], которым даже не сумел овладеть. По его движению к этому последнему пункту можно судить, что он хотел захватить все европейское побережье Пропонтиды от Византия до Геллеспонта, чтобы контролировать оба пролива, дававших кратчайший путь из Европы в Азию. Но ему это не удалось. Под Перинфом он столкнулся с войсками Севера, атаковал их, но не смог одолеть, так что вынужден был отступить в Византий. Таким образом, он первым совершил враждебный акт. А поскольку в бою погибли несколько знатных лиц, Север воспользовался этим, чтобы сенат объявил Нигера врагом государства.

Несмотря на столь резкие действия, означавшие открытый разрыв, между двумя соперниками начались переговоры, но с явным неравенством позиций. Нигер предлагал совместное правление империей. Север, сохраняя тон превосходства, соглашался лишь на изгнание [10] и сохранение жизни противнику. Вряд ли кто-то из них действовал искренне. Решить спор могли только оружие.

Север, прибыв во Фракию с основными силами, счел нецелесообразным осаждать врага в Византии – крепости, трудной для взятия и способной надолго задержать его. Он придерживался первоначального плана перенести войну в Азию и отправил туда лучшую часть своих войск, которые благополучно высадились близ Кизика. Там они встретили Эмилиана, ожидавшего их во главе многочисленной армии. Произошло сражение, и полководцы Севера одержали победу. Армия Нигера была уничтожена или рассеяна, а Эмилиан сначала бежал в Кизик, затем в другой город, где был убит по приказу победителей. Те имели право не щадить его, поскольку он, как и его предводитель, был объявлен врагом государства. Его смерть не вызывает сожалений, если верить слухам, о которых сообщает Геродиан: будто он предал Нигера либо из личных интересов, желая спасти своих детей, находившихся в Риме во власти Севера, либо из зависти, не желая подчиняться тому, кого прежде считал равным. Эти подозрения усиливаются словами Диона, что он был надменен из-за своего высокого положения и, кроме того, являлся родственником Альбина, в то время сохранявшего хорошие отношения с Севером.

Похоже, поражение Эмилиана вынудило Нигера покинуть Византий и отступить за пролив. Можно предположить, что Север сразу же осадил оставленную противником крепость, и тогда началась знаменитая трехлетняя осада.

Нигер, возглавив войска, найденные им в Вифинии, попытался взять реванш. Новое сражение произошло в ущельях между Никеей и Кием. Армией Севера командовал Кандид, а Нигер лично вел свои войска. Бой был ожесточеннее, чем первая схватка. Победа колебалась, склоняясь то к одной, то к другой стороне, но в итоге досталась Северу. Разбитый Нигер бежал и отступил за Таврские горы.

Он заранее позаботился укрепить проход через эту гору, ведущий из Каппадокии в Киликию, не жалея ничего, чтобы сделать его неприступным. Сам по себе этот проход был труднодоступен: узкая дорога, с одной стороны зажатая отвесной скалой, а с другой окаймленная страшной пропастью, куда стекали дождевые воды и горные потоки. К естественным трудностям местности Нигер добавил новые, построив поперек дороги укрепления, так что даже небольшой отряд солдат мог легко остановить целую армию.

Уверенный в этой преграде, которую он приказал тщательно охранять, Нигер отправился в Антиохию, чтобы собрать новые войска и подготовиться к новой попытке испытать судьбу.

Это действительно дало ему время. Победоносная армия [Севера], без боя пройдя Вифинию, Галатию и Каппадокию, была внезапно остановлена у подножия Таврских гор. Все попытки прорваться через ущелье оказались тщетными. Численное превосходство ничего не значило на дороге, где невозможно было развернуться в боевой порядок, а горстка защитников, осыпая нападавших сверху стрелами и скатывая на них огромные камни, опрокидывала их по мере приближения.

После нескольких неудачных попыток люди Севера начали отчаиваться, как вдруг ночью разразился страшный шторм, который сделал то, чего не могли добиться их оружием. Дождевые потоки, низвергавшиеся с гор, встретив на пути стену, превратились в бурный поток; чем больше сопротивления он встречал, тем сильнее становился, пока наконец не сокрушил стену и все укрепления. Люди Нигера, деморализованные этой неожиданной катастрофой, потеряли голову. Они решили, что все потеряно, что обрушившаяся земля сделала местность непроходимой и что их сейчас окружат. Поддавшись панике, они бросили пост и бежали.

Напротив, войска Севера, убежденные, что небеса сражаются на их стороне и сами устраняют препятствия, обрели уверенность. Не встретив больше сопротивления, они беспрепятственно прошли ущелье и вступили в Киликию.

Узнав об этом, Нигер поспешил с новыми войсками, которые успел собрать и в которые записалась почти вся молодежь Антиохии. Эти солдаты горели рвением служить ему, но, не имея ни подготовки, ни опыта, они не могли сравниться с иллирийской армией, сражавшейся за Севера. Нигер разбил лагерь близ Исса, на том самом месте, где когда-то произошла битва между Дарием и Александром. И исход был таким же: в обоих случаях западные народы одержали победу над восточными.

Я не стану вдаваться в подробности сражения между Нигером с одной стороны и генералами Севера – Анулином и Валерием – с другой. Дион и Геродиан расходятся в описании событий, и, сравнивая их, трудно не прийти к выводу, что Дион (или его пересказчик) объединил в одном повествовании события перехода через Тавр и битвы при Иссе. Оба автора сходятся в том, что битва была решающей и очень кровопролитной. Нигер потерял в ней двадцать тысяч человек и был вынужден бежать в Антиохию.

Там он застал всеобщий ужас и смятение и, не задерживаясь, двинулся дальше, намереваясь искать убежища у парфян. Однако конные отряды, посланные победителями в погоню, настигли его прежде, чем он переправился через Евфрат, убили и отрубили голову, которую доставили Северу. Тот отправил ее к стенам Византия, все еще державшего сторону Нигера, приказав выставить на пике перед осажденными, чтобы сломить их дух и отвратить от бессмысленного сопротивления. Позже голова была доставлена в Рим как трофей и доказательство победы Севера.

События войны между Севером и Нигером в источниках не имеют точных дат. Они следовали одно за другим и в целом заняли менее двух лет. Север выступил из Рима, как я уже говорил, в июле 193 года от Р. Х., а Нигер, по-видимому, погиб в начале 195 года.

Мнения о достоинствах Нигера сильно разнятся. Север обвинял его в тщеславии, коварстве, порочности и безумной амбиции, побудившей его домогаться империи в возрасте, когда следовало подумать об отставке. Но это свидетельство врага. Дион и Геродиан описывают Нигера как человека заурядного, без особых пороков или добродетелей. Спартиан относится к нему благосклоннее:

«Нигер, пройдя все ступени военной службы, был хорошим солдатом, отличным офицером, великим полководцем и несчастным императором. По мнению этого писателя, республике было бы на пользу, если бы победил Нигер. От него можно было ожидать исправления многих злоупотреблений, которые Север либо не смог, либо не захотел устранить. Он обладал ясным умом и твердостью, не переходящей в жестокость, был способен на милосердие – не слабое и безвольное, но подкрепленное силой духа».

Трудно полностью отвергнуть эту точку зрения, если вспомнить, что Нигер одновременно строго поддерживал воинскую дисциплину и мягко управлял гражданскими делами, так что солдаты его боялись, а народы, находившиеся под его властью, очень любили.

Спартиан также утверждает, что Нигер глубоко уважал память великих и добрых императоров и брал за образец Августа, Веспасиана, Тита, Траяна, Антонина и Марка Аврелия, называя остальных либо изнеженными, либо пагубными правителями. Если верить тому же Спартиану, удача не вскружила ему голову, и он презирал лесть, которую всегда расточают сильным мира сего. Когда его провозгласили императором, один острослов того времени сочинил в его честь панегирик и пожелал прочесть его.

«Восхвалите лучше Мария или Ганнибала, – ответил Нигер, – или какого-нибудь другого великого мужа, которого уже нет в живых, и расскажите, что они совершили, дабы мы могли им подражать. Хвалить живых – насмешка, особенно князей, которых боятся, от которых ждут милостей, которые могут возвышать и казнить, миловать и преследовать. Я хочу, чтобы меня любили при жизни, а хвалили после смерти».

Эти слова прекрасны, и к ним нечего добавить, кроме того, что хорошо бы проверить их на деле. Без этого испытания можно сомневаться, устояли бы они перед соблазнами долгой и безмятежной власти.

Слава, которую нельзя не отдать ему предпочтительно перед его соперником, состоит в том, что он лично участвовал в сражениях, где решалась его судьба, и не перекладывал на своих lieutenant [lieutenants] заботу, которая так близко его касалась. В битвах при Никее и Иссе он сражался сам во главе своих войск. Довольно странно, что Север не присутствовал ни в одном из трех крупных сражений, решивших его судьбу, и мне трудно согласовать такое поведение с похвалами, которые воздавались его храбрости.

Чтобы завершить то, что я хочу сказать о Нигере, приведу здесь два факта, которые не нашли места в других местах. Домициан запретил хранить солдатские сбережения при знаменах, опасаясь, что эти накопления могут послужить фондом для генералов, желающих поднять мятеж. Нигер восстановил старый обычай и даже узаконил его, чтобы мелкие сбережения солдат не пропадали для их семей, если те погибали в бою, и не доставались врагам, которые могли их разграбить. Это была забота как о благополучии отдельных людей, так и о славе и интересах государства.

Но я не вижу возможности оправдать, а тем более похвалить жестокость его ответа жителям Палестины – будь то иудеи или те, кто их заменил. Измученные тяжестью налогов, они просили у него облегчения. «Вы хотите, – ответил он, – чтобы мы уменьшили подати, которыми обложены ваши земли; а я бы хотел обложить даже воздух, которым вы дышите». Самый бессердечный сборщик налогов не выразился бы иначе.

Север, мало проявлявший себя в ходе войны, стал ужасен после победы. Он приговорил к изгнанию жену и детей Нигера, к которым до этого проявлял величайшее уважение; и это суровое обращение было лишь началом мести, которую он замышлял. Что касается сторонников его врага, то те, кто отделался лишь конфискацией имущества и изгнанием, могли считать себя счастливчиками. Север опустошил кошельки и частных лиц, и целых городов, взыскав вчетверо больше с каждого, кто – добровольно или по принуждению – давал деньги побежденной партии. Такие обвинения открывали путь к преследованию всех, кого хотели погубить; и множество людей пострадало под этим предлогом, хотя они никогда не знали Нигера и не интересовались его делами. Север не ограничился денежными наказаниями: согласно Спартиану, он казнил всех сенаторов, служивших офицерами в армиях его соперника.

Однако нашелся один человек, который, осмелившись сказать то, что все думали, пристыдил Севера открытым упреком за столько кровавых расправ и заставил его проявить умеренность. Кассий Клемент, представ перед судом императора как сторонник Нигера, защищался так: «Я не знал ни вас, ни Нигера. Оказавшись в провинциях, которые поддержали его, я был вынужден плыть по течению, в котором оказался, – и все это в то время, когда речь шла не о войне против вас, а о свержении Дидия. Я не виновен перед вами, ибо действовал с теми же намерениями, что и вы. Вы не можете винить меня за то, что я не покинул того, с кем связала меня судьба, чтобы перейти на вашу сторону: ведь вы сами не хотели бы, чтобы те, кто сейчас судит меня, предали вас ради вашего противника. Судите не по именам, а по сути дела. Любой приговор, который вы вынесете нам, вы вынесете и себе, и своим сторонникам. И не говорите, что вам нечего бояться суда. История и потомство – судьи, от которых вам не уйти, если вы осудите в других то, что делали сами».

Ясность этой защиты поразила всех присутствующих, и Север проявил частичную справедливость, конфисковав лишь половину имущества обвиняемого и оставив ему другую.

Соображения выгоды и политики удержали его от того, чтобы объявить врагами всех сторонников Нигера. У него оставался еще один соперник – Альбин, и он не хотел, вызывая всеобщую ненависть, толкать людей в его лагерь. Вероятно, поэтому из всех сенаторов, симпатизировавших Нигеру, но не сражавшихся за него, он казнил лишь одного – того, кто, видимо, выражал свои взгляды громче прочих.

Совершенно не отличаясь великодушием, Север тем не менее сохранил надпись, прославлявшую Нигера, которую его министры советовали уничтожить – из тщеславия, как он сам объяснил: «Оставим этот памятник, чтобы все знали, какого врага мы победили».

Даже простые солдаты, опасаясь жестокости такого победителя, целыми отрядами бежали к парфянам. Север, понимая, какой урон наносит империи это дезертирство, объявил амнистию, чтобы вернуть беглецов. Однако многие остались у парфян, научив их пользоваться римским оружием и даже изготавливать его. Это принесло восточным народам огромное преимущество в последующих войнах с Римом, и именно этим, по словам Геродиана, объясняются их победы над преемниками Севера.

Города, ярко проявившие преданность Нигеру, разделили его участь. Многие из них, движимые древней враждой, веками раздиравшей греческие республики (что сначала отдало их во власть македонян, а затем римлян), не смогли извлечь урок даже из таких суровых событий. После поражения Эмилиана при Кизике Никомедия declared [объявила] себя за Севера, а Никея, из ненависти к никомедийцам, с новой силой поддержала Нигера. Между двумя городами даже произошли стычки из-за распри, в которую им следовало бы не вмешиваться. Когда Нигер потерпел поражение под Никеей, города Лаодикея в Сирии и Тир, соперничавшие соответственно с Антиохией и Беритом, провозгласили Севера императором и уничтожили почести, возданные Нигеру. Вскоре они были наказаны: пока армии врага задерживались у Тавра, Нигер послал в эти города мавританские отряды, которые по его приказу устроили резню и поджоги.

Антиохия, в свою очередь, пострадала от полностью победившего Севера: он лишил ее статуса города, превратив в простую деревню, и подчинил Лаодикее. Хотя историки умалчивают об этом, нет сомнений, что Берит и Никея подверглись такой же участи. Наблус (древний Сихем) в Палестине лишился городских прав за верность Нигеру. Чтобы ослабить управление Сирией, Север, по-видимому, выделил Палестину в отдельную провинцию с собственным наместником. Тир, одним из первых перешедший на его сторону, стал столицей этого нового образования. В целом Север проявил благодарность к городам, пострадавшим за его дело, выделив средства на восстановление их былого величия. Он подражал Сулле и, как и тот, гордился тем, что умел лучше других и мстить врагам, и награждать друзей.

Пример суровых кар, обрушившихся на города, вызвавшие ненависть Севера, не сломил упорства византийцев – даже после смерти Нигера, лишившей их всякой надежды. В их ожесточении, несомненно, была причина, но историки не сохранили ее для нас.

Мы видели, что Византий был осажден Севером [Септимием Севером] или его полководцами сразу после ухода Нигера [Песценния Нигера]. Вероятно, осада не велась с большим напором, пока продолжалась война и армии обеих сторон действовали в поле. Но когда Нигер, побежденный и убитый, избавил Севера от всех тревог, задача взятия Византия стала единственной или, по крайней мере, важнейшей для победителя, и он бросил на это все морские силы империи. Похоже, город был просто блокирован с суши.

Всем известна выгодная позиция Византия, ныне Константинополя, на Босфоре – проливе, через который воды Понта Эвксинского [Черного моря] вливаются в Пропонтиду [Мраморное море]. Течение направлено к берегу, на котором стоит город, образующий здесь углубление, так что часть вод отклоняется, образуя прекрасную гавань, а остальные стремительно следуют в сторону открытого моря. Сила течения такова, что любой, попавший в него, неизбежно приближается к Византию: друг или враг – все должны пройти под стенами города.

Со стороны моря стены не были сильно возвышены. Само море и его скалы служили достаточной преградой. С суши город защищали мощные стены – высокие и толстые, сложенные из крупных каменных блоков, скрепленных железными связями. По всему периметру стояли башни, расположенные так, чтобы взаимно прикрывать друг друга.

Еще до или во время осады византийцы подготовили мощные метательные орудия разной дальности. Одни бросали на короткое расстояние тяжелые камни и балки. Если противник отступал дальше, другие машины метали стрелы и более легкие камни. Железные «руки», прикрепленные к цепям, опускались к подножию стен и захватывали все, что могли зацепить. Большинство этих машин создал Приск, уроженец Вифинии, знаменитый инженер, чье мастерство едва не погубило его, но затем спасло: после взятия Византия полководцы Севера приговорили его к смерти, но император, ценя его талант, даровал ему жизнь. Впоследствии Приск оказал Риму немалые услуги.

Вход в гавань Византия перекрывала цепь. Молы, охватывавшие гавань и выступавшие в море, были укреплены башнями для защиты подходов.

В гавани стояло 500 небольших судов. Большинство имели тараны, а некоторые – двойные рули (на корме и носу) и двойные команды, что позволяло им по сигналу, не разворачиваясь, двигаться вперед или назад в зависимости от обстоятельств.

За три года осады, несомненно, было множество штурмов, вылазок и разнообразных событий. Но Дион [Кассий Дион Коккейан] или его сократитель не вдавались в подробности, упомянув лишь факты, показавшиеся им необычными или достойными внимания благодаря своей «чудесности».

В его рассказе нет описания сухопутных сражений. Лишь сказано, что город был плотно окружен и лишен связи с внешним миром.

На море автор упоминает хитрость византийцев, позволившую им захватывать вражеские корабли прямо на рейде. Они отправляли ныряльщиков, которые под водой перерезали якорные канаты и вбивали в корпус судна гвоздь с прикрепленной к нему веревкой. Другой конец веревки находился на византийском корабле, который, двигаясь, увлекал за собой вражеское судно, словно то плыло само, без весел или ветра.

Осажденные сопротивлялись с крайним упорством. Потеряв множество лодок, они строили новые из дерева разрушенных домов, а женщины отдавали волосы для изготовления канатов. Запасы стрел и камней истощились из-за долгой осады. Византийцы стали использовать камни от разрушенных театров, а затем и бронзовые статуи, украшавшие город, – метали их на врагов.

Сломить их упрямство смогло лишь бедствие, превосходящее человеческие силы. Начался голод. Хотя город иногда снабжали отчаянные купцы, соблазненные прибылью: они грузили корабли припасами, подставлялись под течение и намеренно попадали в руки византийцев, – в конце концов, нехватка пищи стала столь ужасной, что жители вымачивали кожи, пытаясь извлечь из них сок, а затем дошли до каннибализма.

В этой чудовищной крайности осажденные предприняли последнюю попытку. Оставшиеся сильные мужчины, дождавшись шторма, сели на корабли, решив погибнуть или доставить провизию согражданам. Им повезло: они достигли неохраняемых земель, разграбили все, что нашли, и перегрузили добычу на свои суда. Но возвращение оказалось роковым. Воспользовавшись продолжавшейся бурей, они вышли в море. Осаждавшие, увидев перегруженные корабли, едва державшиеся на воде, поняли, что легкая добыча у них в руках. Римские суда, не вступая в бой, сталкивали византийские лодки шестами или пробивали таранами. Даже легкий удар часто отправлял их на дно. Конвой не оказал сопротивления: все пытались бежать, но ветры и враги уничтожили все до единого судна.

Это было мучительное зрелище для византийцев, которые со своих стен видели, как рушится их последняя надежда. На следующий день, когда море утихло, они яснее осознали масштабы катастрофы, увидев всю поверхность вод, покрытую мёртвыми телами, которые волны прибивали к их гавани и выбрасывали на берег. В отчаянии, сломленные поражением, они наконец решили открыть ворота врагу и сдались на милость победителя. Победители воспользовались своим правом без жалости: они перебили всех воинов, магистратов и командиров. Что же до судьбы самого города, они запросили указаний императора, находившегося тогда в Месопотамии.

[Септимий Север принял известие о падении Византия с взрывом радости.] Он немедленно собрал своих солдат и объявил им: «Мы наконец взяли Византий!» Однако безмерное удовлетворение от этого успеха не смягчило его сердца. Он обрушил на несчастный город всю возможную суровость: конфисковал имущество жителей, лишил его статуса свободного города и даже звания города, низведя до положения tributaria (платящего дань) и простого поселения. Византий с округой подчинили юрисдикции перинфян, которые бесчинствовали, злоупотребляя властью. Но и это не всё. Север разрушил стены и укрепления города, что, по мнению Диона, нанесло империи тяжкий удар, лишив её мощнейшего бастиона, сдерживавшего всю Фракию и господствовавшего над Азией и Понтом Эвксинским. «Я видел Византий, – добавляет историк, – в таком руинном состоянии, что можно подумать, будто его захватили не римляне, а варвары».

Север, однако, спустя время смягчился по отношению к византийцам и антиохийцам благодаря мольбам своего сына Каракаллы, тогда ещё ребёнка. Он несколько ослабил первоначальные наказания для этих городов, но не восстановил Византий в прежних правах. Напротив, подтвердил подчинение перинфянам. Действительно, как видно из церковной истории, вплоть до времён, когда Константин отстроил Византий и дал ему своё имя, местный епископ признавал митрополитом епископа Перинфа (Гераклеи). Известно, что Церковь в распределении провинций и митрополий следовала гражданскому административному делению.

[Я упоминал, что Север узнал о конце осады Византия в Месопотамии.] По словам Диона, жажда славы и желание завоеваний привели его в эти земли для войны с арабами, адиабенцами, осроэнами и даже парфянами. Впрочем, у него были веские причины атаковать эти народы: одни поддерживали или симпатизировали Нигеру, другие, воспользовавшись гражданскими войнами римлян, попытались отобрать их владения за Евфратом и осадили Нисибис. Напомним, что Месопотамия, где Нисибис был одним из главных городов, завоёванная Траяном и оставленная Адрианом, вновь перешла к римлянам по договору с парфянами при Марке Аврелии и Луции Вере.

Восточная кампания Севера не была ни долгой, ни отмеченной великими подвигами. После тяжёлого перехода через песчаные равнины Месопотамии, где он и его армия едва не погибли от жажды, он достиг Нисибиса и остановился там. Разделив войска между разными командирами, он отправил их опустошать вражеские земли, захватывать города, но без закрепления завоёванного. Север не мог сейчас заниматься этим – его сердце пылало другой целью: уничтожить Альбина, чтобы править империей единолично. Его задача на Востоке сводилась к возрождению страха перед римским оружием, не появлявшимся здесь тридцать лет, и обеспечению спокойствия границы, пока он будет воевать на другом конце света. Однако он хвастался покорением обширных земель, и лесть осыпала его почестями. Ему предложили триумф, от которого он отказался, дабы не праздновать победу над Нигером, своим земляком. Его также наградили титулами «Аравийский», «Адиабенский», «Парфянский». Спартиан пишет, что Север отверг последний титул, чтобы не злить парфян, однако он встречается в надписях того времени.