История римских императоров от Августа до Константина. Том 7. Пролог к кризису III века

История римских императоров от Августа до Константина

Том 7. Пролог к кризису III века

Жан-Батист Кревье

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Жан-Батист Кревье, 2025

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2025

ISBN 978-5-0065-9131-8 (т. 7)

ISBN 978-5-0065-8411-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пертинакс

Книга первая

Консулы: Кв. Сосий Фалькон и Г. Юлий Эруций Клар.

945 год от основания Рима. 193 год от Р.Х.

После смерти Коммода первой заботой убийц стало обеспечение собственной безопасности путем возведения на престол преемника, обязанного им властью. Их выбор пал на Пертинакса, который из низшего сословия благодаря своим заслугам и покровительству Марка Аврелия поднялся так высоко, что над ним уже не было никого, кроме самого трона. Мудрый император даровал ему консульство, а затем последовательно доверял управление различными провинциями и военное командование.

Долгое время он оставался сенатором и даже консуляром, ни разу не побывав в сенате: должности, которые он занимал, непрерывно удерживали его вдали от Рима, и он стал консулом, даже не ступив в столицу. Впервые он вошел в сенат уже при Коммоде, но вскоре ненависть и зависть Перенниса навлекли на него, как мы видели, опалу и трехлетнее изгнание. После падения этого министра Пертинакс вновь обрел милость. Низкое происхождение могло даже рекомендовать его Коммоду. Достоверно то, что после возвращения он неизменно занимал видные посты: командовал легионами в Британии, затем стал префектом анноны, после – проконсулом Африки и, наконец, во второй раз консулом и префектом Рима. Эту последнюю должность он исполнял, когда Коммод погиб.

Слава Пертинакса соответствовала, если не превосходила, блеск его титулов. Он одинаково успешно проявлял себя как на военном, так и на гражданском поприще. Храбрый и искусный воин, он наводил ужас на варваров, одновременно поддерживая строгую дисциплину среди мятежных и буйных войск. Управляя Римом, он проявлял столько мягкости, приветливости и доброты, что снискал всеобщую любовь. Скромный и непритязательный до того, что даже тогда признавал своим покровителем Лоллиана Авита [1], которому он уже как минимум не уступал, но которого по-прежнему благодарно чтил как первого благодетеля своей карьеры; враг роскоши, приверженец бережливости – история упрекает его лишь в излишней скупости и привычке обещать больше, чем он намеревался выполнить, расплачиваясь красивыми словами с теми, кого не мог удовлетворить делом.

Таким образом, никто не был более достоин империи, чем Пертинакс, и заговорщики оказывали себе величайшую честь, возводя его на трон. Если верить Капитолину и Юлиану Отступнику, он был осведомлен об их заговоре против жизни Коммода. Дион и Геродиан придерживаются противоположного мнения, и их точка зрения более вероятна, учитывая краткий промежуток между замыслом и исполнением.

Как только Коммод испустил дух от руки Нарцисса, Лет и Элект, понимая необходимость поспешить, явились к Пертинаксу, раскрыли ему суть дела и предложили занять опустевший престол. По словам Геродиана, Пертинакс, увидев их входящими в его покои, мгновенно решил, что они пришли убить его по приказу Коммода, и опередил их, заявив, что давно ожидал участи, постигшей других друзей Марка Аврелия, и каждую ночь считал последней в своей жизни; что они могут исполнять приказ. Когда же они изложили свое предложение, он заколебался, соглашаться ли, но лишь до тех пор, пока не удостоверился в смерти Коммода. Он послал доверенного человека осмотреть тело и, получив подтверждение слов префекта претория и камергера, позволил Лету сопроводить себя в лагерь преторианцев.

Однако он не без оснований опасался, что воины, любившие Коммода, не встретят его благосклонно. Чтобы склонить их к решению, он заручился поддержкой народа. Была глубокая ночь, и по его приказу несколько приближенных разошлись по городу, громко возвещая на улицах о смерти Коммода и о том, что Пертинакс направляется в лагерь, чтобы принять власть.

Эта весть вызвала необычайное волнение в Риме. Люди в спешке вставали, выходили из домов, поздравляли друг друга, особенно знатные и богатые, радуясь избавлению от жестокого и невыносимого гнета. Одни бежали в храмы воздать благодарность богам. Большинство же толпилось вокруг лагеря, чтобы оказать давление на солдат, полагая, что суровое правление, какое сулило имя Пертинакса, будет им менее по душе, чем безнаказанность, которой потворствовал Коммод.

Однако Пертинакс и Лет прибывают в лагерь: и последний, пользуясь властью, данной ему должностью префекта претория, созвав солдат, начал с того, что сообщил им о смерти Коммода, но скрыв ужасные обстоятельства этого события, представив его смерть как результат внезапного апоплексического удара; после чего добавил: «Чтобы занять место императора, которого у вас отняла смерть, римский народ и я предлагаем вам человека почтенного возраста (Пертинаксу тогда было шестьдесят шесть лет), безупречных нравов, доказанной храбрости на войне. Ваша удача дарует вам не просто императора, а отца. Вы знаете: его возвышение будет радостью не только для вас; оно принесет ликование легионам на границах, которые все были свидетелями его подвигов. Нам больше не придется покупать мир у варваров за деньги, и опыт того, что они от него претерпели, будет сдерживать их страхом».

Затем Пертинакс взял слово и пообещал преторианцам по двенадцать тысяч сестерциев [2] на человека. Эта щедрость, уважение, которое они не могли не испытывать к говорящему, почтение к Лету как к их командиру – который, при всей своей порочности, тем не менее, видимо, обладал умом и силой – всё это склоняло солдат принять предложение. Однако одно замечание Пертинакса им не понравилось. Он сказал, что при прежнем правлении распространилось много злоупотреблений, но с их помощью он надеется их исправить. Преторианцы восприняли эти слова как прямую угрозу, поскольку знали, что Коммод даровал им множество привилегий, нарушавших установленный порядок. Поэтому они заколебались и хранили молчание. Народ, толпами ворвавшийся в лагерь, задал тон. С самыми горячими выражениями радости он провозгласил Пертинакса Августом, и преторианцы последовали его примеру – скорее из приличия и вынужденно, чем по искреннему расположению.

Из лагеря Пертинакс отправился в сенат, собравшийся ещё затемно. Он явился без каких-либо знаков императорского достоинства, как бы ожидая, что сенат решит его судьбу. Эта скромность была уместна и соответствовала истинным принципам древнего правления. Но, кроме того, за ней скрывалось тайное беспокойство, мучившее Пертинакса. Он боялся, что солдаты сохраняют привязанность к Коммоду; он опасался, что сенат будет презирать его за низкое происхождение. Он даже заявил, что, будучи избранным императором войсками, он охотно отказывается от блеска верховной власти, слишком тяжёлой для человека его положения и слишком трудной в данных обстоятельствах; и предложил сначала Помпеяну, зятю Марка Аврелия, затем Ацилию Глабриону, самому знатному из патрициев, занять место, которое подходило бы им больше, чем ему. Но это заявление и предложение запоздали. Пертинакс уже сделал первый и самый важный шаг, заручившись поддержкой солдат, а сенат был слишком мудр, чтобы вступать в конфликт с военными. Глабрион взял слово и сказал Пертинаксу: «Если вы считаете меня достойным империи, я уступаю её вам; и все мы, сенаторы, единогласно даруем вам все почести и все права верховной власти». Сенат аплодировал. Пертинакс был провозглашён Августом единогласно, а Коммод – врагом народа; и именно к этому моменту относятся те приветственные возгласы, о которых я уже упоминал, направленные против памяти несчастного принца. Его преемнику были дарованы все титулы императорской власти разом, вплоть до звания Отца отечества, которое императоры обычно получали лишь спустя некоторое время; и он сам пожелал добавить к ним титул Принцепса сената, почти забытый и вышедший из употребления, – титул народный, напоминавший об идеалах древней республики. Сенат также хотел почтить супругу Пертинакса, Флавию Тициану, именем Августы, а его сына – именем Цезаря. Пертинакс отказался от почестей для жены; что касается сына, он заявил, что хочет подождать, пока тот достигнет зрелого возраста и докажет достойные добродетели.

Только после этих предварительных действий, в которых можно увидеть все формальности избрания, Пертинакс взошёл на императорский трон, как бы уступая единодушному желанию сената. Он выразил благодарность сенату, хотя и дал понять, насколько страшится трудностей высокого положения, на которое его возвели. Он обещал правление, соответствующее законам, направляемое советами сената и более близкое к аристократии, чем к монархии. Наконец, он выразил признательность Лету, виновнику смерти Коммода – ибо больше не было причин скрывать это – и дружбе которого был обязан императорской властью.

Лет, во многих отношениях, безусловно, не заслуживал публичных похвал в сенате; и Квинт Сосий Фалькон, вступавший в должность консула в тот же день, 1 января, честолюбивый молодой человек с далеко идущими замыслами, увидел в этой похвале возможность настроить умы против Пертинакса. «Можно судить, – смело сказал он, – каким императором вы будете, если прославляете министров, повинных в преступлениях Коммода». Пертинакс сохранил самообладание и лишь ответил: «Консул, вы молоды и не знаете, что значит необходимость повиноваться. Они исполняли приказы против своей воли, но при первом удобном случае показали свои истинные чувства».

Если Пертинакс говорил искренне, то он плохо знал Лета и приписывал ему более благородные и чистые мотивы, чем те, что двигали им на самом деле. Впрочем, видно, что убийство Коммода было всеобщим одобрено. Никто среди язычников не сомневался, что убить тирана дозволено и даже похвально. Лишь кротость Евангелия имеет честь отвергать это учение, ставящее под угрозу жизнь даже лучших правителей.

Так завершилось заседание сената, после которого новый император отправился на Капитолий, вознести молитвы, а затем с торжеством был проведён в императорский дворец. Вечером он пригласил магистратов и первых лиц сената отужинать с ним, возобновив обычай, прерванный Коммодом: и во время трапезы он проявил мягкую весёлость и простоту, которые расположили к нему гостей и делали нового принца особенно приятным в сравнении с надменностью и презрением его предшественника.

Сенат и народ пребывали в радости и строили самые счастливые предзнаменования относительно правления мудрого и умеренного императора. Но не так было с преторианцами, которым нравилась распущенность и которые благодаря тирании Коммода, чьими орудиями они были, возвышались над головами своих сограждан. Они не сомневались, что намерением Пертинакса было восстановить среди них порядок и держать их в повиновении.

В первый же день он дал пароль трибуну: «Несем службу», давая понять, что в прошлом дисциплина в их рядах соблюдалась так плохо, что им требовалось новое обучение. Он запретил им обижать простой народ и бить любого, кто приближался к его особе. Недовольные этими начинаниями и обеспокоенные будущим, преторианцы стали сожалеть о Коммоде и вздыхали, видя, как низвергают его статуи.

Уже 3 января, в день, когда ежегодно приносились публичные обеты за процветание императоров, они попытались изменить положение дел: похитили знатного сенатора по имени Триарий Матерн Ласкивий, чтобы доставить его в лагерь и провозгласить императором. Однако Триарий не был соучастником их замысла: он сопротивлялся, вырвался из их рук почти нагой и, явившись во дворец к Пертинаксу, затем удалился в свое поместье.

Пертинакс понял, что ему крайне необходимо осторожно обращаться с войсками, способными на такие бесчинства, и принялся их ублажать. Он подтвердил все привилегии и дары, которые Коммод им пожаловал, и принял эффективные меры, чтобы быстро выполнить обещанные им щедрые выплаты. В казне он нашел лишь один миллион [3] сестерциев. Его выходом стала распродажа всего безумного роскошества предшественника. Так, он выставил на продажу статуи и картины из дворца, великолепную мебель, золотую и серебряную посуду, украшенную драгоценными камнями, лошадей, рабов, предназначенных для разврата, и всё, что служило Коммоду в его битвах с гладиаторами или в управлении колесницами.

История особо отмечает повозки, изготовленные с необычайной заботой о комфорте: одни – с подвижными сиденьями, которые можно было поворачивать по желанию, чтобы избежать солнца или поймать прохладный ветер; другие – измерявшие пройденный путь и отмечавшие время. Вырученных средств хватило Пертинаксу, чтобы выплатить преторианцам по двенадцать тысяч [4] сестерциев каждому, а простым гражданам – по четыреста [5].

Кроме этой главной выгоды от столь ценного аукциона, он преследовал и другую цель: ему было приятно всё больше дискредитировать память о Коммоде, выставляя на всеобщее обозрение доказательства чудовищного безумия этого принцепса. Лет отлично послужил ему в этом замысле. Он разыскал всех недостойных служителей удовольствий Коммода, приказал выставить их имена, которые сами по себе говорили о позоре, и в приговорах, вынесенных против них, позаботился указать суммы их конфискованного имущества – часто превышавшие состояние самых богатых сенаторов, которых Коммод казнил, чтобы завладеть их богатствами.

Он предпринял еще один эффектный шаг, служивший той же цели, но в ином роде. Послы одного варварского народа прибыли в Рим, чтобы получить дань, которую Коммод платил их вождям за мир, и еще не покинули пределы империи, когда произошел переворот. Лет велел их нагнать и потребовал назад выданное золото. «Несите в вашу землю весть о перемене, свидетелями которой вы стали, – сказал он. – Скажите тем, кто вас послал, что теперь империей правит Пертинакс». Разница между двумя правлениями не могла быть показана яснее, чем этим высокомерием по отношению к народам, которым прежде платили дань. И эффект не заставил себя ждать: варвары сдержались из страха перед одним лишь именем Пертинакса.

Уважение к его добродетели было всеобщим. Когда в провинции пришла весть о смерти Коммода и избрании Пертинакса, люди не сразу поверили. Они боялись, что это ловушка Коммода, чтобы получить повод для новых жестокостей и грабежей. В этой неопределенности многие наместники решили дождаться подтверждения и даже велели заключить гонцов в тюрьму, уверенные, что если весть правдива, Пертинакс легко простит им ошибку, совершенную без злого умысла. Союзные Риму народы также высоко его ценили. Его возвышение наполнило их радостью, и они поспешили отправить послов поздравить сенат и римский народ.

Благодаря мерам, принятым новым императором для успокоения преторианцев, он некоторое время наслаждался спокойствием и за это короткое время проявил все добродетели великого и мудрого правителя.

Я уже упоминал о его скромности в отношении своей семьи. Он ничего не сделал для родных, кроме назначения Флавия Сульпициана, своего тестя, префектом города вместо себя. Но, по мнению Диона, этот сенатор был достоин должности, даже если бы не приходился императору родственником.

Как я говорил, он отказал жене в титуле Августы, а сыну – в титуле Цезаря. У него было более чем достаточно причин не возвеличивать супругу, которая сама не заботилась о своей чести и открыто состояла в связи с музыкантом. Что касается сына, то, похоже, лишь скромность повлияла на его решение. Сын был еще очень молод, и отец боялся, что детская простота слишком легко может быть испорчена ядом величия. Он не поселил его во дворце и, объявив его эмансипированным (как и свою дочь), разделил между ними всё свое личное имущество, поселив их в доме их деда по материнской линии – префекта города. Оттуда сын императора ходил в общественные школы, ничем не выделяясь среди сверстников. Пертинакс виделся с ним редко и всегда просто, как добрый отец семейства.

Он сохранял ту же скромность – насколько позволял его статус – и в личных делах. Далекий от забвения в столь высоком положении, он охотно вспоминал о своем прежнем состоянии и часто приглашал к столу Валериана, своего бывшего коллегу по преподаванию грамматики. Он был доступен для всех, выслушивал каждого и отвечал с добротой. Он жил в дружеском общении с сенаторами и в обычных беседах обращался с ними почти как с равными. Будучи усердным сенатором (никогда не пропускавшим заседаний), он относился к собранию с уважением. Он оказывал большие почести Помпеяну и Глабриону – возможно, менее рассудительный принцепс усмотрел бы в них угрозу. Он запретил ставить свое имя на каких-либо предметах или зданиях, которыми пользовался как император. По его убеждению, всё это принадлежало не ему, а империи.

При Пертинаксе расходы на императорский стол, которые при Коммоде были огромными, были сокращены и приведены в соответствие с принципами разумной умеренности. Он часто приглашал к столу сенаторов, а тем, кто не приходил, посылал блюда со своего стола – не как деликатесы, а как знак внимания. Простота этих подношений вызывала насмешки у богачей и любителей роскоши, но те из нас, говорит Дион, кто ценил добродетель выше излишеств, принимали их с радостью и восхищением.

Капитолин разделял мнение тех поклонников пышности, которых осуждает Дион. Он обвиняет Пертинакса в жадности и среди прочего приводит в пример посылки половины каплуна или куска жаркого. Конечно, такая простота не бросается в глаза, и этот император, сократив вдруг наполовину расходы своего двора, устранил пустую помпезность, которая нравится лишь тщеславным. Но стоит сравнить этот ложный блеск с реальными благами, которые приносит разумная экономия. За правление, длившееся менее трех месяцев, Пертинакс выплатил долги, сделанные при вступлении на престол, обеспечил вознаграждения за военную службу, создал фонды для общественных работ, нашел средства для ремонта дорог, погасил старые государственные долги – словом, наполнил императорскую казну, опустошенную его предшественником, и привел ее в соответствие с необходимыми расходами. Такое управление заслуживает высшей похвалы и свидетельствует о правителе, который знает свой долг и понимает истинное величие.

Среди благ, которые Рим получил благодаря бережливости Пертинакса, следует отметить и сокращение роскоши среди частных лиц, которым стало стыдно не следовать примеру принцепса. Отсюда проистекала общественная польза – снижение цен на продукты, которые, перестав скупаться расточителями, для которых ничто не было слишком дорого, стали доступны обычным гражданам.

Важно отметить, что огромные суммы, которые потребовались Пертинаксу для решения всех перечисленных задач, не были плодом несправедливости или тиранической жадности. Вместо того чтобы поощрять доносчиков, он сурово наказал тех, кто занимался этим гнусным ремеслом при прежних правителях. Он отменил обвинения в оскорблении величества, заявил, что не примет завещательных даров от тех, у кого есть законные наследники, и что, в отличие от своего предшественника, который захватывал наследства под любым предлогом, он не станет претендовать ни на одно из них, если не будет призван к наследованию по всем формальностям закона. Он добавил примечательные слова: «Лучше и справедливее оставить государство бедным, чем обогащать его грабежом и ненавистными методами». Правда, Пертинакс, вопреки своему поспешному обещанию, был вынужден взыскать некоторые подати, от которых Коммод освободил население. Но благое использование этих средств и необходимость служат ему оправданием. Эти подати, вероятно, были старыми и установленными давним обычаем, поскольку что касается новых пошлин, введенных тиранией сборщиков, Геродиан утверждает, что Пертинакс их отменил, не желая стеснять свободу торговли.

Он задумался об увеличении доходов государства не путем увеличения налогов, а путем освоения многих заброшенных земель как в провинциях, так и в самой Италии. Он отдавал все такие земли, даже те, что входили в императорский домен, любому, кто брался их обрабатывать, и чтобы облегчить это дело, предоставлял новым владельцам десятилетнюю налоговую льготу, понимая, что если его замысел удастся, государство впоследствии с лихвой вернет то, что сейчас казалось потерей.

Ревнитель справедливости и законов, он часто лично вершил суд. Он восстановил память тех, кто пострадал от несправедливых приговоров при Коммоде, а если они были еще живы, вернул их из изгнания. Он возвратил им или их наследникам конфискованное имущество, и мне трудно поверить, основываясь лишь на свидетельстве Капитолина, что он заставил их покупать эту справедливость. Как уже сказано, он наказал доносчиков: если это были рабы, их казнили через распятие. Он вернул хозяевам рабов, сбежавших из частных домов на императорскую службу. Он обуздал своеволие дворцовых вольноотпущенников, которые при прежнем правлении распоряжались всем с тиранической властью, и отнял у них огромные богатства, нажитые скупкой имущества осужденных Коммодом за бесценок.

Его старые знакомые, граждане его родного города Альба-Помпея, устремились в Рим, едва узнав о его восшествии на престол, в жадном ожидании щедрот. Их надежды обманулись: Пертинакс не счел нужным тратить государственные доходы на обогащение тех, к кому его привязывали личные связи.

Своим безупречным во всех отношениях правлением он возрождал счастливые времена Марка Аврелия, и, даруя всем блага справедливого и умеренного правления, вдвойне радовал тех, кто видел в нем мудрого государя, память о котором была им бесконечно дорога.

Но среди всеобщего довольства две группы, чьи наглость и жадность процветали при Коммоде за счет народных бедствий, – преторианцы и старая придворная камарилья – были страшно раздражены против Пертинакса и поклялись погубить реформатора, обуздавшего их несправедливые аппетиты. Пертинакс еще не сместил никого из тех, кому его предшественник доверил часть управления, но они знали, что он ждет 21 апреля [6], годовщины основания Рима, как дня обновления, когда он полностью изменит состав двора. Они решили не дать ему этого времени, и несколько вольноотпущенников задумали убить его в бане. Но этот слишком рискованный план был оставлен, и префект претория Лет взял на себя организацию заговора, избрав другие средства.

Этот офицер, возведший Пертинакса на трон, вскоре раскаялся в этом. Он надеялся править под именем государя, обязанного ему верховной властью, но увидел, что Пертинакс не только правит самостоятельно, но и мало с ним советуется, не дает ему влияния и часто упрекает в неблагоразумии и ошибочных суждениях. Будучи тираном по натуре, убившим Коммода лишь из личных интересов и выбравшим добродетельного преемника лишь для придания своему злодеянию видимости заботы об общественном благе, он, обманутый в своих честолюбивых расчетах, решил разрушить свое же творение новым, еще более тяжким преступлением. Он нашел своих солдат вполне готовыми поддержать его ярость и старался разжечь в них этот дух мятежа. Он составил план и решил возвести на престол Сосия Фалькона, о чьей дерзости я уже упоминал и чье знатное происхождение и богатство, казалось, делали достойным первого места.

Лет выждал момент, когда Пертинакс отправился на побережье (вероятно, в Остию), чтобы отдать распоряжения о снабжении города, к которому он относился с большим вниманием. Префект претория рассчитывал воспользоваться этим отсутствием, чтобы привести Фалькона в лагерь преторианцев. Пертинакс был предупрежден и, поспешно вернувшись, сорвал заговор, прежде чем тот созрел. Он пожаловался в сенате на неверность солдат, которым, несмотря на истощение казны, сделал щедрые подарки. Фалькона обвинили, и он был бы осужден сенаторами, если бы Пертинакс не воспротивился этому. «Нет, – воскликнул он, – я не потерплю, чтобы при моем правлении был казнен сенатор, даже виновный». Некоторые утверждали, что Фалькон не знал о заговоре в его пользу, но это маловероятно, и слова Пертинакса явно предполагают обратное. Достоверно то, что впоследствии он жил, пользуясь своим состоянием, и умер спокойно, оставив сына наследником. Еще удивительнее, что Лет сохранил свою должность: видимо, он так хорошо скрывал свою игру, что Пертинакс либо не подозревал его, либо не считал возможным доказать его вину. Безнаказанность не образумила предателя, и он использовал оставленную ему власть, чтобы продвигать свой преступный замысел и все больше разжигать ненависть солдат под ложной маской рвения.

Капитолин вплетает в свой рассказ запутанную историю раба, выдававшего себя за сына Фабии, дочери Марка Аврелия, и претендовавшего на права наследования императорского дома. Его разоблачили, высекли и вернули хозяину. Лет воспользовался этим предлогом, чтобы расправиться с несколькими солдатами, казненными как сообщники безумных замыслов этого негодяя. Его целью было довести возмущение преторианцев до предела, ибо они видели, как из-за показаний раба проливается кровь их товарищей.