История римских императоров от Августа до Константина. Том 7. Пролог к кризису III века

Он возвращается на Восток для войны с парфянами.

Ти. Сатурнин. – Г. Галл. От осн. Рима 949. От Р. Х. 198.

Он вторгается в Парфию, захватывает Вавилон, Селевкию и Ктесифон.

Объявляет Каракаллу Августом, а своего второго сына Гету – Цезарем, также даруя ему имя Антонин. Незначительная война против иудеев.

Около этого же времени Луп покупает мир у меатов в Британии.

П. Корнелий Ануллин II. – М. Ауфидий Фронтон. От осн. Рима 950. От Р. Х. 199.

Город Атра дважды осаждается Севером без успеха.

Ти. Клавдий Север II. – Г. Ауфидий Викторин. От осн. Рима 951. От Р. Х. 200.

Новые жестокости Севера, даже против своих. Смерть Криспа и Латтиса.

Л. Анний Фабиан. – М. Ноний Муциан. От осн. Рима 952. От Р. Х. 201.

Север надевает тогу зрелости на своего старшего сына Каракаллу и назначает его консулом вместе с собой.

Л. Септимий Север III. – М. Аврелий Антонин (Августы). От осн. Рима 953. От Р. Х. 202.

Эдикт о гонениях против Церкви.

Север посещает Египет, объезжая всю страну.

Септимий Гета. – Фульвий Плавтиан II. От осн. Рима 954. От Р. Х. 203.

Первый из этих консулов – брат Севера, второй – его министр.

Север возвращается в Рим и празднует свои победы, возвращение и десятилетие правления великолепными играми и зрелищами.

Он надевает тогу зрелости на своего второго сына Гету Цезаря.

Женит старшего сына на Плавтилле, дочери Плавтиана.

Л. Фабий Септимий Цилон II. … Либон. От осн. Рима 955. От Р. Х. 204.

Извержение Везувия.

Опала и смерть Плавтиана. Его сын и дочь сосланы на Липары.

Секулярные игры.

М. Антонин Август II. П. Септимий Гета Цезарь. От осн. Рима 956. От Р. Х. 205.

Консульство двух братьев. Их непримиримая вражда.

Нуммий Альбин. – Фульвий Эмилиан. От осн. Рима 957. От Р. Х. 206.

Осуждение и казнь нескольких сенаторов.

…Апер. – … Максим. От осн. Рима 958. От Р. Х. 207.

Волнения каледонцев и меатов в Британии. Север решает лично отправиться туда.

Булла Феликс, знаменитый разбойник, схвачен.

М. Антонин Август III. – П. Септимий Гета Цезарь II. От осн. Рима 960. От Р. Х. 209.

Север отправляется в Британию с двумя сыновьями.

Гета объявлен Августом.

…Помпеян. – … Авит. От осн. Рима 960. От Р. Х. 209.

Поход Севера в северную Британию. Он заключает мир с варварами.

Ман. Ацилий Фаустин. – Триарий Руфин. От осн. Рима 961. От Р. Х. 210.

Стена Севера между заливами Клайд и Форт.

Каракалла пытается убить отца.

…Гентиан. – … Басс. От осн. Рима 962. От Р. Х. 211.

Болезнь Севера.

Варвары снова берутся за оружие.

Север умирает в Йорке 4 февраля.

Его сыновья совершают погребальные обряды на месте и везут в Рим урну с его прахом.

Мы видели, как три принца были убиты в течение пяти месяцев: здесь открывается новая, еще более трагическая и кровавая сцена. Гражданские войны, утихшие после победы Веспасиана или проявлявшиеся лишь легкими, быстро рассеивавшимися облаками, с новой яростью вспыхнули в описываемые времена, соединив убийства принцев с побоищами сражений.

Эти бедствия были неизбежным следствием своеволия войск, присвоивших себе право распоряжаться империей по своей воле. Преторианцы не имели на это больше прав, чем провинциальные армии; и в последнем выборе они дошли до такой степени наглости, что вожди легионов и сами легионы не могли допустить, чтобы им навязывали господ столь недостойные избиратели.

Я сказал, что в тот самый момент, когда Дидий вступал во владение империей, которую он купил, народ, вне себя от гнева, громкими криками призывал Пескенния Нигра, в то время правителя Сирии, и призывал его смыть позор римского имени, взойдя самому на трон Цезарей, который постыдно захватил низкий торговец.

Нигер во многих отношениях заслуживал того уважения, которое народ так ярко ему выказывал. Он не был обязан своим возвышением происхождению, которое было хоть и почтенным, но скромным. Выходец из семьи римских всадников, вероятно, родившийся в Аквинуме, где его дед служил управляющим у Цезарей, он в юности получил некоторое образование, но, чувствуя в себе больше мужества и честолюбия, чем достатка, посвятил себя военной службе. На всех ступенях военной карьеры, через которые он прошел, он вел себя так, что заслужил похвалу Марка Аврелия. При Коммоде он отличился в войне против варваров, живших близ Дуная. Он также участвовал в подавлении восстания дезертиров, наводнивших Галлию, и преуспел в этом настолько, что Север, тогдашний правитель Лугдунской Галлии, дал о нем императору самый лестный отзыв, назвав его «человеком, необходимым для республики». Консульства он достиг весьма почетным путем – по рекомендации офицеров, служивших под его началом; и хотя Коммода насторожило это проявление уважения и преданности военных своему командиру, он не осмелился отказать. Нигер стал консулом в тот же год, что и Север, и занял более высокое место. Наконец, он получил управление Сирией – одну из важнейших должностей в государстве – благодаря влиянию Нарцисса, того самого атлета, который вскоре после этого задушил Коммода. Именно такие покровители распоряжались тогда всеми милостями.

Среди его военных качеств особенно отмечали твердость в поддержании дисциплины, которую даже Север, его жестокий враг и победитель, ставил в пример тем, кому доверял командование войсками. Ни один солдат Нигра не требовал у подданных империи ни дров, ни масла, ни подвод; а если кто-то нарушал запреты своего командира, то подвергался суровому наказанию. Так, он приказал отрубить головы десяти солдатам, которые съели курицу, украденную одним из них; и когда армия, почти дошедшая до бунта, возмутилась, он все же настоял на том, чтобы виновные вернули по десять кур за каждую украденную. Кроме того, он запретил им разводить огонь во время похода, есть что-либо горячее и приказал довольствоваться холодной пищей и водой, приставив надсмотрщиков, чтобы те следили за исполнением его приказа.

Он был открытым врагом всего, что отдавало роскошью и изнеженностью в армии. Заметив солдат, которые во время марша к врагу пили из серебряных кубков, он запретил использовать в лагере любые серебряные изделия, заявив, что деревянной посуды вполне достаточно и что варвары не должны хвастаться, захватив римское серебро. Во время походов он не допускал пекарей в армии, заставляя и солдат, и офицеров питаться сухарями. Точно так же он запретил вино, требуя, чтобы довольствовались водой с уксусом, как было заведено в старину.

Можно представить, насколько такие меры не нравились войскам, но Нигер стоял на своем. Когда солдаты, охранявшие границы Египта, потребовали у него вина, он ответил: «Что вы говорите? У вас есть Нил, а вам еще нужно вино!» В другой раз войска, разбитые сарацинами, попытались оправдаться истощением сил. «У нас нет вина, – дерзко кричали они, – мы не можем сражаться!» Нигер заставил их замолчать суровым выговором: «Стыдитесь своей изнеженности! Ваши победители пьют только воду!» Сарацины в те времена из-за бедности и простоты воздерживались от вина, и лишь позднее их лжепророк превратил это в религиозный запрет.

Если Нигер был строг к солдатам, то, с другой стороны, он защищал их от несправедливости. Римские солдаты в некотором смысле были данниками своих командиров, и вошло в обычай, что они платили так называемые «добровольные взносы», которые превращались в вымогательство. Он отменил эти поборы в армиях, которыми командовал, запретил офицерам брать что-либо у солдат и даже приказал забить камнями двоих, нарушивших его запрет. В связи с этим он часто повторял прекрасные слова, приведенные в письме Севера: «Офицер [1] должен внушать страх и уважение своим солдатам, а этого нельзя достичь, если он не безупречен в вопросах, касающихся выгоды».

Он подавал пример и никогда не позволял солдатам платить ему те самые незаконные поборы, которые запрещал другим. Вообще, он не требовал от подчиненных ничего, чего не делал бы сам. В походе он приказывал ставить свой скромно сервированный стол у входа в палатку, не укрываясь ни от солнца, ни от дождя. Во время маршей, когда римский солдат, как известно, был обременен не только оружием, но и провизией на несколько дней, Нигер заставлял своих рабов нести еще больше, чтобы облегчить участь войска и лишить их повода жаловаться, что их положение хуже, чем у последних из людей. Во всем он вел себя как простой солдат и даже клялся перед всем собранием, что никогда не отличал себя от низших чинов и что, пока будет командовать армиями, останется верен этому правилу.

Он был настоящим воином: Марий, Камилл, Кориолан, Ганнибал – вот кого он постоянно восхвалял. Сципионы же его не удовлетворяли, потому что, смешав воинские доблести с мягкостью и изяществом, они не могли нравиться человеку, всей душой преданному военному делу.

Качество его нравов представляет проблему. Спартиан противоречит себе в этом вопросе. В одном месте он утверждает, что Нигер предавался всем своим страстям без ограничений; в другом – изображает его как образец целомудрия, которому, по общему согласию, была доверена честь председательствовать на мистериях, по закону и обычаю доступных лишь тем, чья жизнь не знала никакой скверны. Я не придаю значения свидетельству такого врага, как Север, обвинявшего Нигера в распущенности нравов. Он также упрекал его в коварстве и честолюбии – он, сам будучи самым коварным и честолюбивым из людей.

Похоже, Нигер считал себя сведущим в вопросах управления и обладал достаточным авторитетом, чтобы осмеливаться давать советы на этот счет не только Марку Аврелию – государю столь же доброму, сколь и мудрому, – но и жестокому, кровожадному Коммоду.

Его идея относительно командных должностей – как военных, так и гражданских – в провинциях, срок которых он предлагал увеличить до пяти лет, имеет две стороны. В поддержку этого он приводил явный вред, наносимый провинциям частой сменой наместников и магистратов, а также утверждал, что те, кому вверялась власть, вынуждены были слагать ее прежде, чем успевали научиться ею пользоваться. Эти доводы весомы; но в столь шатком государстве, как Римская империя, где высшая должность становилась наградой для самого дерзкого, длительные полномочия могли легко стать опасными для принцепса.

Другие его планы, изложенные Спартианом, несомненно, разумны и продуманны. Он предлагал не доверять важные должности людям совершенно неопытным [2]; чтобы высшие магистраты в каждой провинции назначались из числа тех, кто служил там асессорами; чтобы никто не был асессором в провинции, откуда был родом; а в Риме, ввиду особого статуса столицы, общественная власть вручалась бы только урожденным римлянам. Наконец, он установил жалованье для советников, входивших в судебные коллегии, вместо того чтобы возлагать их содержание на проконсулов или наместников, руководствуясь прекрасным принципом: судья не должен ни давать, ни принимать.

Таков был Нигер; и из этого краткого очерка его характера и поступков видно, что народ и сенат имели основания ценить его и желать видеть императором.

Он уступил этому лестному желанию; и, проверив настроение главных офицеров и даже многих солдат своей армии, которых нашел благосклонно расположенными, а также зная о любви к нему народов Сирии, для которых этот столь строгий к войскам полководец проявлял лишь снисходительность и мягкость, он созвал собрание своих легионов под Антиохией, чтобы предложить им – или, вернее, разом завершить бурными приветствиями – это важное дело. Там, взойдя на трибуну, он описал солдатам плачевное состояние империи, бесстыдно проданной и купленной человеком без заслуг и талантов; горькую скорбь римского народа, взывающего к мстителю и прямо называющего их вождя своей надеждой и опорой. Затем он добавил:

Я предлагаю вам великое предприятие; но если надо признать, что предпринять его без причины и повода было бы дерзостью и безрассудством, то столь же несомненно, что отказать тем, кто нас умоляет, – трусость и предательство. Поэтому я счел необходимым посоветоваться с вами и узнать ваше мнение о том, как надлежит поступить в таких обстоятельствах. Я решусь по вашему совету, и вы разделите мою судьбу; ибо, если успех нам благоприятствует, вы вместе со мной вкусите счастье и славу, которые из этого воспоследуют.

На эту речь Нигера солдаты и множество антиохийских граждан, смешавшихся с ними, ответили тысячами возгласов: все тут же провозгласили его императором и Августом, облачили в пурпур и другие знаки императорского достоинства – насколько это позволяло внезапное избрание, не подготовленное заранее. Новый император торжественно отправился воздать благодарность богам в главные храмы города, а затем с той же процессией был препровожден в свой дом, украшенный лавровыми ветвями, гражданскими венками и всеми внешними атрибутами, возвещающими и освящающими жилище цезарей.

Это счастливое начало сначала имело самые блестящие последствия. Все провинции Малой Азии вплоть до Эгейского моря одобрили выбор сирийских легионов; цари и сатрапы за Евфратом и Тигром поздравили Нигера и предложили ему помощь. С обеих сторон в Антиохию прибывали бесчисленные посольства от царей и народов, являвшихся воздать почести своему защитнику и повелителю. Нигер принимал знаки почтения, считая свое положение прочным и не сомневаясь, что вскоре будет признан всей империей без необходимости обнажать меч.

Эта безопасность стала причиной его гибели. Ему следовало немедленно собрать все свои силы, выступить в поход, отправиться в Рим и предоставить сенату и народу свободу выразить свои чувства по отношению к нему, а также закрепить торжественным и авторитетным решением то, что лишь наметилось в тайных симпатиях одних и в беспорядочных волнениях других. Вместо того чтобы проявить эту стремительность, совершенно необходимую в его положении, Нигер, по непростительной ошибке, недопустимой для вождя партии, которого, впрочем, изображают как человека умного и опытного, погрузился в бездействие и развлекался, устраивая игры и празднества для жителей Антиохии, помешанных на зрелищах и увеселениях. Мы были бы менее удивлены, если бы ограничились суждением Диона, который считает Нигера человеком недалёкого и легкомысленного ума, опьянённого успехом, так что он позволял называть себя новым Александром и хвастался, что носит своё право на острие меча. Но я уже отмечал, что Дион – не тот писатель, на беспристрастность которого можно положиться. Как бы то ни было, этой небрежностью Нигер дал возможность активному и бдительному сопернику опередить его, а затем и уничтожить. Этим соперником был Север, которого мне теперь предстоит представить.

Л. Септимий Север, которого мы вначале будем называть просто Севером, родился в городе Лептис в Африке 11 апреля 897 года от основания Рима (146 г. от Р. Х.). Его отца звали М. Септимий Гета, и он происходил из семьи римских всадников. Два его дяди по отцу, М. Агриппа и Септимий Север, были консулами. Север получил тщательное воспитание и приобрёл глубокие познания в латинской и греческой литературе. В возрасте восемнадцати лет он публично декламировал, демонстрируя свои успехи в науках, но вскоре другие заботы заняли его, и учёность была принесена в жертву честолюбию и любви к удовольствиям. Он прибыл в Рим в правление Марка Аврелия, который сначала сделал его адвокатом фиска, а затем сенатором. Его молодость была распутной и даже полной преступлений. Против него было выдвинуто обвинение в прелюбодеянии, от которого он, несомненно, избавился счастливее, чем заслуживал, и благополучный исход этого дела он обязан председателю суда Дидию Юлиану, которого впоследствии лишил власти и жизни.

Он последовательно получал от того же императора Марка Аврелия должности квестора, народного трибуна и претора и доказал свою достойность большой активностью и тщательным исполнением всех обязанностей. После квестуры он стал легатом проконсула Африки, и в этой должности проявил чрезмерную ревность к своему рангу: когда один из его земляков, простолюдин, встретив его в сопровождении ликторов, попытался обнять его как старого товарища, Север велел высечь его розгами и приказал глашатаю укорить его в дерзости следующими словами: «Помни о скромности, подобающей твоему положению, и не осмеливайся обнимать легата римского народа».

После претуры он был отправлен в Испанию, а затем назначен командиром легиона. Он оставил эту должность, чтобы отправиться в Афины, дабы, как пишет историк, усовершенствоваться в науках, осмотреть древности, которыми был полон этот город, и посвятить себя в мистерии Цереры. Это путешествие могло скрывать немилость, в которую Север, как и все те, кто пользовался уважением Марка Аврелия, попал при Коммоде. Во время пребывания в Афинах он испытал то, что обычно происходит с теми, кто впал в немилость: его игнорировали, и даже нанесли несколько оскорблений. Он сумел отомстить за это, когда стал императором, урезав привилегии афинян – что является характерной чертой его мстительного и опасного нрава.

Будучи весьма хитрым и интриганом, он сумел вернуть себе расположение. Во время войны с дезертирами он был наместником Лугдунской Галлии, и даже говорят, что на этом посту снискал любовь вверенного ему народа. Затем он достиг консульства и благодаря влиянию префекта претория Лота получил одно из самых почётных командований в империи. Ему было поручено возглавить легионы, охранявшие от варваров дунайскую границу в Паннонии. Именно в этом положении он находился, когда произошли смерть Коммода и последовавшие за ней перевороты.

Он признал Пертинакса, но, увидев, что империя опозорена позорной сделкой Дидия Юлиана и что общественное негодование вспыхнуло в ответ, он решил, что настал момент удовлетворить честолюбие, которое всегда таил в сердце: ибо с давних пор он стремился к трону, и сочинения историков полны мнимыми предзнаменованиями его будущего возвышения – то есть доказательствами его желаний и надежд. Я ограничусь одним примером. Овдовев после Марции, на которой был женат первым браком, Север отправился искать жену аж в Сирию и женился на знаменитой Юлии, потому что, как говорили, её гороскоп сулил ей высший ранг.

Итак, Север, увидев, что наконец настал долгожданный момент, решил не упускать его. У него было всё необходимое для осуществления великого замысла: он был одновременно дерзок и хитер, закалён в трудах, легко переносил холод, голод и самые тяжёлые испытания. Добавьте к этому проницательный взгляд и для исполнения задуманного – энергию, которую можно сравнить разве что с энергией Цезаря.

В данном случае он сразу ухватился за самый выгодный образ, под которым мог предстать. Память о Пертинаксе повсюду чтилась и любима, особенно среди легионов Иллирии, где он отличился при Марке Аврелии славными подвигами и всеми видами воинских и нравственных доблестей. Север, командовавший теперь этими же легионами, понял, что лучший способ заручиться их поддержкой – это выразить горячее желание отомстить за смерть Пертинакса, вызвавшую у них негодование и ужас. Следуя этому плану, он обратился к старшим офицерам, никоим образом не показывая, что сам метит в императоры. Те, будучи убеждены, передали те же чувства подчинённым и солдатам. Все с радостью поддержали этот благородный замысел и легко пришли к выводу, что, дабы их вождь мог отомстить за Пертинакса, его нужно сделать императором.

Люди этого климата, – говорит историк, – столь же грубы умом, как и телом: высокие ростом, крепкие, превосходные воины, но неспособные распознавать хитрости и уловки. Север, напротив, был хитррейшим и изворотливейшим из смертных, льстивым, красноречивым, часто произносившим слова, совершенно противоположные тому, что таилось в глубине его души, не скупящимся ни на обещания, ни на клятвы – с тем, чтобы соблюсти или нарушить их, смотря по требованию своей выгоды. Ему не потребовалось всего его искусства, чтобы склонить на свою сторону легионы и народы Иллирии. Их рвение провозгласить императором мстителя за Пертинакса было чрезвычайным; а Север, дабы лучше убедить их в искренности своих намерений, принял имя того, за кого он обещал отомстить. Он знал, что это имя станет для него столь же благоприятной рекомендацией в Риме, как и в армии: в Карнунте [3] или в Сабарии он был объявлен императором в конце апреля или начале мая. Наместники и войска соседних провинций вплоть до Рейна последовали примеру Иллирии. Север отправил к ним гонцов и переговорщиков, чтобы привлечь их на свою сторону; но самой мощной его опорой стала быстрота его марша и стремительность успехов.

Ибо, едва удостоверившись в своем избрании, он решил немедленно выступить во главе армии, чтобы утвердить свою власть в Риме; собрав солдат, он обратился к ним с такими словами:

«Негодование, которое вы питаете к преступлению, совершенному в Риме недостойными солдатами, недостойными даже этого имени, доказывает вашу верность вашим императорам и священное уважение к присяге, которую вы им приносите. Я всегда исповедовал те же чувства. Вы знаете: преданный и покорный правителям империи, я никогда не помышлял о том возвышении, на которое вы поставили меня своими голосами; и теперь у меня нет более жгучего желания, чем поскорее свершить столь же законную, сколь и угодную вам месть.

Честь империи служит нам новым стимулом. Мы не вправе оставить ее под позором, которым она ныне покрыта. Некогда управляемая великими и мудрыми государями, ее величие внушало уважение всему миру. Даже при Коммоде благородство принца и память о его отце смягчали впечатление от ошибок, совершаемых им по молодости: мы питали к нему больше сострадания, чем ненависти, и винили во всем его министров и дурные советы. Из рук Коммода империя перешла к почтенному старцу, чьи добродетели и подвиги глубоко запечатлены в ваших сердцах: и именно такого государя преторианцы не смогли вынести и поспешили устранить убийством, достойным величайшей кары.

Тот, кто был столь безумен, чтобы купить это высшее место, конечно же, не способен вам противостоять – человек, чья единственная заслуга в богатстве, ненавидимый народом и не имеющий иной защиты, кроме солдат, связанных с ним преступлением, изнеженных городскими удовольствиями и уступающих вам как числом, так и доблестью.

Итак, двинемся же уверенно: освободим Рим от позорного ига, его унижающего, и, став хозяевами столицы и святыни империи, мы без труда подчиним себе весь остальной мир».

Эта речь была встречена громкими одобрениями. Солдаты, нарекая своего вождя именами Августа и Пертинакса, объявили готовность следовать за ним. Север не дал остыть их рвению и тут же начал приготовления к походу. Раздав провизию на несколько дней, он двинул армию, лично возглавив ее и окружив себя верной гвардией из шестисот отборных воинов, которые не спускали с него глаз и не снимали лат до самого прибытия в Рим. Его стремительность и энергия не терпели потерянного времени. Он нигде не задерживался, едва давая войскам короткие передышки, необходимые для самого насущного отдыха; и они радостно переносили все тяготы, ибо он подавал им пример. Он ничем не отличался от простых солдат: первым брался за самое трудное, его шатер был скромен и лишен украшений, его стол – прост и непритязателен. Солдат, управляемый так, способен на все. Север вскоре пересек Паннонию, преодолел Альпы и, опередив молву, появился в Италии раньше, чем там узнали о его движении.

Италия в то время была страной, совершенно открытой. С тех пор как Август изменил государственное устройство, все силы империи были распределены по пограничным провинциям; Италия же, находясь в центре, наслаждалась полным покоем и непрерывным миром, разучившись воевать и обращаться с оружием. Север, вступив в нее, не встретил сопротивления. Ужас охватил города и народы; впрочем, окраска, которую он сумел придать своему предприятию, склонила к нему сердца: люди радовались приходу того, кто должен был отомстить за Пертинакса. Так что его повсюду встречали с ликованием, а жители городов выходили к нему в венках из цветов. Равенна в частности открыла ему свои ворота и передала флот, содержавшийся в ее порту.

Дидий, которого восстание Нигера [Spartien] повергло в сильный страх, был еще более встревожен, узнав о провозглашении Севера, от которого он не ожидал угрозы. Он даже сразу предугадал исход событий, если верить Спартиану, заявив, что ни ему, ни Нигеру не суждено долго править; что победителем станет Север, который заслужит куда большую ненависть сената и всех сословий империи, чем оба они. Тем не менее, решив защищаться до конца, он сначала укрепил свою власть через сенат, которым владел, и добился постановления этого собрания, объявлявшего Севера врагом государства. Этим же указом солдатам, следовавшим за Севером, был назначен срок, после которого, если они останутся в его рядах, их будут считать врагами. Чтобы склонить их к отказу от мятежного вождя и признанию императора, поддержанного сенатом, к ним направили торжественное посольство, состоявшее исключительно из лиц консульского ранга. Северу даже назначили преемника, словно лишить его командования было так же просто, как объявить его низложенным. Наконец, помимо этих публичных мер, Дидий попытался прибегнуть к убийству, тайно отправив центуриона по имени Аквилий, уже зарекомендовавшего себя убийством нескольких сенаторов, чтобы устранить соперника.