Полная версия
Кит в пруду. Книга первая
Кит в пруду
Книга первая
Александр Сергеевич Лаврентьев
© Александр Сергеевич Лаврентьев, 2025
ISBN 978-5-0065-7557-8 (т. 1)
ISBN 978-5-0065-7558-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
История повторялась. Обитатели пруда – лягушки и тритоны – на очередном общем прудовом собрании решили и постановили: кит – это просто большой головастик, очень большой… головастик-урод.
На этом и успокоились.
Кит тоже успокоился, решение общего прудового собрания его вполне устроило: ясность – это всегда ценно. Кит умел беречь ценности.
Он ждал встречу с Океаном – вопреки очевидности.
Я почувствовал себя китом, когда почти сутки пробыл в отделении реанимации (после сложной полостной операции). Операция пять с половиной часов, и реанимация – почти сутки. Шикарный наркоз, такого кайфа я больше не испытывал… Я возвращался в прохладные глубины и выныривал, когда хотел пить, и просил темноту: «Дайте пить, пожалуйста», и темнота тут же давала мне бутылку с минеральной водой (было заранее приготовлено).
Я пил с наслаждением и опять погружался в родную глубину.
Там было хорошо.
Там я понял, что я – кит.
На что это похоже?
Очень просто… сначала – узкая протока, тебя сжимают тесные берега… потом речка, узкая извилистая лесная речка, с быстринами и перекатами… потом – широкая равнинная река, берега всё дальше… и наконец – тебя выносит в океан… и берега вовсе исчезают из виду, они, конечно, остаются, но их уже не видно, о них скоро забываешь… остаётся только вода и небо… и ты и Бог… остаётся только сейчас, вечное сейчас… и ты вдруг понимаешь, что это и есть настоящее, это и есть единственное, что реально существует, и что так было всегда…
Стало быть, не было никакого начала, так было всегда…
ТАК БЫЛО ВСЕГДА!
Не было начала… ты понимаешь?
НЕ БЫЛО НАЧАЛА!
ВСЁ ВСЕГДА БЫЛО!
Это открытие наполняет тебя восторгом, и ты кричишь:
«Слава тебе, Бог мой! Наконец-то я понял!»
Общие соображения
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
(Ин 1:5).«Величайшая польза, которую можно извлечь из жизни, – потратить жизнь на дело, которое переживёт нас».
(Уильям Джеймс)«Музыке надо учить всех, совершенно независимо от того, есть способности или нет… Занятия музыкой – это очень тонкая настройка нейронной сети, которая пригодится вам для чего угодно. Музыка – мощнейший игрок в мозговой деятельности».
(Т. А. Черниговская, из телевизионного интервью)«Я бы огорчился, узнав, что я всего лишь развлекал их. Мне хотелось сделать их лучше».
(Георг Фридрих Гендель)«Что такое „философ“? Это человек, который законам противопоставляет природу, обычаям – разум, общепринятым взглядам – совесть, предрассудкам – собственное мнение».
(Раиса Варга)«Воображение важнее знания».
«Если в первый момент идея не кажется абсурдной, она безнадежна».
(А. Эйнштейн)«Человек есть мера всех вещей».
(Протагор)«Чрезмерное знание порождает заблуждение, умственный хаос и в конечном счёте опустошение. Часто лучше не знать, чем знать. Лучше учиться понимать, чем копить знания. Знать надо необходимый минимум, понимать же надо максимально много. Знание пассивно. Понимание активно. Знание – то, что добыто другими. Понимание – то, что ты добываешь сам. Знание есть обладание, понимание – созидание».
(А. А. Зиновьев)«Пока я спал, овца принялась объедать венок из плюща на моей голове, – и, объедая, она говорила: «Заратустра не учёный больше».
И, сказав это, она чванливо и гордо отошла в сторону. Ребёнок рассказал мне об этом.
Люблю я лежать здесь, где играют дети, вдоль развалившейся стены, среди чертополоха и красного мака.
Я всё ещё учёный для детей, а также для чертополоха и красного мака. Невинны они, даже в своей злобе.
Но для овец я уже перестал быть учёным: так хочет моя судьба – да будет она благословенна!
Ибо истина в том, что ушёл я из дома учёных, и ещё захлопнул дверь за собою.
Слишком долго сидела моя душа голодной за их столом; не научился я, подобно им, познанию, как щёлканью орехов.
Простор люблю я и воздух над свежей землёй; лучше буду спать я на воловьих шкурах, чем на званиях и почестях их…».
(Ф. Ницше «Об учёных», «Так говорил Заратустра»)«Если „…Теория электромагнитных явлений – это рациональный выход за рамки классической механики, пригодный для того, чтобы смягчить контраст между действием на расстоянии и действием при соприкосновении…“ (Нильс Бор), то разработки ШЛМИ (пульсирующая модель физической реальности и принцип КИНО) являются не только рациональным выходом за рамки классической механики, но позволяют создать принципиально новое мировоззрение, в основе своей антропоцентричное, что делает возможным создание цивилизации нового типа – цивилизации совести».
(А. Лаврентьев «Стандарт ШЛМИ»)«Доводы, до которых человек доходит сам, обычно убеждают его больше, чем те, что приходят в голову другим».
«Главное назначение человека – мыслить…».
(Блез Паскаль «Мысли»)«Мы обретаем собственное достоинство и развиваемся психологически, только принимая себя такими, какие мы есть, и проживаем всерьёз вверенную нам жизнь. Наши грехи, ошибки и заблуждения необходимы нам, иначе мы будем лишены наиболее ценных побудительных причин к развитию».
(Карл Густав Юнг)«Человек может верить и не верить… это его дело! Человек – свободен… он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за всё платит сам, и потому он – свободен!.. Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они… нет! – это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном! (Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека.) Понимаешь? Это – огромно! В этом – все начала и концы… Всё – в человеке, всё для человека! Существует только человек, всё же остальное – дело его рук и его мозга! Человек! Это – великолепно! Это звучит… гордо…».
(монолог Сатина из пьесы А. М. Горького «На дне»)Предчувствие (истины)
Уважаемый читатель!
В этой книге собраны результаты моих творческих усилий за последние тридцать лет. Жанр книги необычен. Здесь есть авторские опыты стихотворения, есть опыты прозаические, есть и околофилософские рассуждения, в которых я стараюсь показать основания принципиально нового мировоззрения, как я его сумел понять.
Авторская поэзия и проза, самостоятельного значения не имеющие, должны составить у читателя достаточно отчётливое представление о здравомыслии автора, его совестливости и относительной культурности.
Я сам определяю жанр этой книги (этой и последующих) как музыку моего разума и моей души, выраженную словом.
(Справедливости ради: это не моя находка, это я позаимствовал у Фридриха Ницше. Так он определил своего «Заратустру», мне это понравилось, мне это подошло, я это перенял, позаимствовал.)
Музыка, выраженная словом.
Как всякая музыка, моя музыка может нравиться, а может и не нравиться, это нормально.
В любом случае она не оставит читателя равнодушным и подтолкнёт к самостоятельному размышлению, а это и есть цель создания этой книги.
Поэзия
«Минула…»
Минулаоднообразных дней чреда,Хандра,уныло заполнявшаямой день от пробужденья и до часа,когда, усталый от надоевшей суеты, клонился я ко сну,– ушла.И унесла смятенье чувств и мыслей.Я – спокоен!И вновь готов продолжить славный путь!«Мост и огни…»
Мост и огнии сумасшедший ветер —раскидывает по лицу твои мокрые волосы,они пахнут ветром, дождём и тобой;в тебе, в твоих глазах, в запахе твоих волос – вечность.Я люблю тебя.«Ты не знала, где играла…»
Ты не знала, где играла,мы ж над пропастью во ржи,всё прищуром завлекала,завлекла – теперь держи.«Голос флейты печально тонкий…»
Голос флейты печально тонкийо чьей-то жизни, прошедшей мимо,тепло сухое твоей ладониуносит ветер неудержимо.«Мне бы лес да мне бы речку…»
Мне бы лес да мне бы речку,мне бы дом да мне бы печку,мне бы сад-огород,да девичий хоровод,да беседку у пруда,штоф зелёный иногда,и гостей череда,вот пожил бы я тогда!«Тогда, когда я плыл безвольно…»
Тогда, когда я плыл безвольнов течении дней,жена баюкала невольномечту о Ней.Когда же встретился я с Нею,сойдясь на «ты»,то оказалось, что осталсябез Мечты.«Мы не вольны в своей любви…»
Мы не вольны в своей любви.Мы не вольны в своём рожденьи.Да и в своём предназначенииМы, видно, тоже не вольны.«Нам говорили, что мы…»
Нам говорили, что мы,прекрасно, гармонично развитые,будем жить среди другихпрекрасно, гармонично развитых,и мы верили нашим учителям,забывшим предупредить нас,как обходится жизньс наивной верой юных душ.«Нам говорили, что мы…»
Нам говорили, что мы,прекрасно, гармонично развитые,будем жить среди таких жепрекрасно, гармонично развитых,а мы уж сами догадались,что нетерпеливо ждущая насгармония скотного двора —это и есть наше счастье.«Ах, как я всё хорошо понимаю…»
Ах, как я всё хорошо понимаю,приятно, должно быть, было играть.Приятно, конечно приятно, я знаю,на нечто большее намекать.Приятно заманивать в западню,заставить забыть про огненный круги вдруг испуганно отступить,прикрывшись спасительным словом «друг»,и с состраданием наблюдать,как я мечусь посреди огней.Об этом приятственно вспоминатьбудет тебе на исходе дней.Не жди, не скажу, что корчусь под пыткой,что станет трагическим этот финал.Нет. Я просто стану улиткой.Собственно, можно сказать – уже стал.Надёжно укрыт в скорлупу иронии,поделюсь чем-нибудь из вчерашних снов.И из губ моих выпадут жалкие трупикитобой так недавно убитых слов.«Тебе хорошо, ты паришь свободно…»
Тебе хорошо, ты паришь свободно,А мне на взлёт лишь хватает сил.Ты кружишь и кружишь, смеясь беззаботно,А я уже слышу треск своих крыл.Я всё понимаю… уж я не мальчик,И мне ли гоняться за миражом!Просто, знаешь… причудилось что-то,многодневным изданное тиражом.Ты паришь на заранее заданнойи известной давно высоте,где-то кем-то когда-то угаданной.Ну а мне – по моей простотенедоступно парение свободное,мне иная судьба суждена —падать, падать в болото застойное…Только, знаешь ли… иногда,напитавшись живительной влагой(есть в болоте моём и такое!),наполняются крылья отвагой,и тогда не дают покояи сверкнувшая оперениемвысоко летящая птица —что случается тут со зрением! —вместо птицы мне солнце мнится.И, презрев привычную тяжестьи захлёбываясь ликующим криком,я – лечу! И с причудливо мудрым ликомсолнце шлёт мне навстречусвою жаркую радость!И вот в эти мои мгновения,когда я всесилен и мудр как Бог,твоё аккуратно-красивое оперениея б спалить ненароком мог…Ты права. Огорчён. Не скрою.Извини, что натянут в струну.Хочешь – тебе я волчонком повоюв набежавшую на ночь луну?«Я гляжу из-за окошка…»
Я гляжу из-за окошкана далёкую звезду —грустно мне совсем немножко;и потёртую уздуя давно повесил в сени,и верный конь мой захирелот моей постыдной лени.Видно, это мой удел —всё глядеть из-за окошкана далёкую звезду.Жаль, что я – не упаду,звёздной не хлебну окрошки.«Мы все мечтаем о морях…»
Мы все мечтаем о морях,но далеко не все выносят качку,и лишь немногие не тонут в сильный шторм —великие пловцы!Мы все мечтаем о морях,как будто есть моря иные, чем жизнь,иные волны и иные дали,и там иначе манят миражи,и там, должно быть, веселей тошнит,и там иначе жажда сушит мозги по-иному заставит вздрогнутьхриплый крик: «Земля!»«Вот мы и встретились… и года не прошло…»
Вот мы и встретились… и года не прошло.Сначала я забыть тебя старался,затем своей свободой наслаждался,потом вдруг заскучали стал перебирать неспешновоспоминаний чётки – слов и встреч…И чем усерднее я этим занимался,тем очевидней становилось мне,что вновь азарт слепой меня подвёл,что потерял я больше, чем обрёл…И вот я написал письмо, и получил ответ,И – вот мы встретились.В твоих глазах я прочитал вопрос…единоличный властелин страны,где ты не захотела быть царицей.Тогда страна имела неприглядный вид,был ураган, и рушились постройки,и реки, вспенившись, рвались из берегов,и жители страны, мои друзья,у дамб и насыпей трудились неустанно,стараясь удержать напор стихии…И – победили. Ураган иссяк.Мы вновь отстроились, мы укрепили дамбы,и – вновь теперь цветёт моя страна.В твоих глазах я прочитал вопрос,и, угадав его сокрытый, тайный смысл,я в лицах разыграл толпу наивных малых,к тому же не умеющих читать,перед листком с словами приговора,где каждому из них наутро – смерть…Но ураган прошёл… кругом такая тишь…Моей игры хватило ненадолго.Как бабочка, вспорхнувшая с цветка,уносит часть цветка – пыльцу – с собою,так и твоя неловкая улыбкау моего спокойствия частицу похитила…Но это лишь игра… случайный ветерок.И нет тут мощи прежней урагана.А жаль… неправда ли?А жаль…Проза
Искусство рассказа
У А. Тарковского в фильме «Жертвоприношение» главный герой по имени Александр имеет пристрастие к японской культуре и слушает японскую музыку, она звучит в фильме, эта музыка мне запомнилась… Скупые выразительные звуки – флейта, струнные инструменты, очень скупо и выразительно… Тогда же подумалось: хорошо бы такое у себя завести, да где ж возьмёшь, ты не Тарковский…
А почему понравилось – не знаю.
Может быть, в предыдущей инкарнации японцем был?
Так нет же, голландцем был, если верить контактёру, я об этом рассказывал… двенадцать воплощений на земле, последнее – в Голландии, во время Великого посольства, как раз при Петре Алексеевиче… Впрочем, голландцы народ морской (а был же капитаном флота – военного и торгового, мог и в Японии бывать, кстати… почему нет?)
В общем, счастливый миг, всё совпало: я вдруг понял, что книга готова, всё сошлось, триста с лишним страниц выстроились, больше ничего не надо доделывать, с мелочами возиться можно бесконечно, а я и так устал… Позади не то что шесть месяцев… годы труда позади… В новостной ленте попалась запись именно японской музыки, я её тут же к себе в избранное загрузил.
Да, редкий миг, счастливый миг.
Сижу как самурай, с неподвижным, невозмутимым, загадочным самурайским лицом сфинкса, исполненного чувством полноты и совершенства бытия, и слушаю японскую флейту.
Редкий миг, счастливый миг.
Не думал, что может быть так хорошо жить.
А вот дожил, дал Бог.
Пол-Шаляпина, русская элегия
«Когда я иду по улице, люди смотрят на меня как на жулика… и сторонятся и оглядываются… и часто говорят мне – «Мерзавец! Шарлатан! Работай!» Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? (Хохочет.) Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми… Не в этом дело, Барон!
Не в этом дело! Человек – выше! Человек – выше сытости!..».
(монолог Сатина, А. М. Горький «На дне»)Я приехал к ним без приглашения… вот потянуло на «малую родину» – и приехал.
Дядька был в меру навеселе, с гармонью…
Когда я вошёл, он сказал:
– Вот ты умный, в институте учишься… вот скажи: сколько человек должен работать? Я работаю с детских лет, я все жилы на работе вытянул… сколько я ещё должен работать?
Я знал, что он говорит правду. С детских лет. Ему было одиннадцать лет, когда началась война, и стало не до учёбы. Началась взрослая полубеспризорная жизнь и борьба за эту самую жизнь – свою и своей мамы и сестры (моих будущих бабушки и мамы).
Голодуха была дикая.
Сколько человек должен работать?
Это капитальный вопрос, я знал на него ответ.
Нисколько. Человек не должен работать. Назначение человека – трудиться… «в поте лица своего»…и ни в коем случае не работать. «Мы не рабы – рабы не мы».
Трудиться – с умом, прилежанием и любовью.
Конечно, я ничего такого ему не сказал.
А он, опрокинув очередную стопку (по мутности напитка было понятно, что самогон… все гнали самогон, водку покупали только на праздники), позвал дочку:
– Наташа, иди попляшем, к нам гости приехали, – и завёл плясовую.
Наташа, ученица шестого класса, в родительских валенках, стала бойко отплясывать, демонстрируя с удовольствием и ловкостью всё то, чему её научили в кружке школьной самодеятельности…
Запыхавшись, она сказала, что надо готовить уроки, и ушла, а дядька, очень довольный и как бы забывший свой сакраментальный вопрос (сколько человек должен работать), как будто забыл и обо мне и завёл своё любимое – «По диким степям Забайкалья».
(Я потом пытался понять, что притягательного в этой песне… определённо не понял, понял только, что это и есть русское и потому берёт за душу.)
Пропел два куплета, сдвинул гармонь, посмотрел на меня и сказал определённо-утвердительно:
– Ну, пол-Шаляпина, – явно ожидая моего ответа.
– Да, – согласился я. – Пол-Шаляпина.
Когда Наташа выросла, её достали пьяные выходки отца, и она написала заявление в милицию, и его арестовали и на три года определили в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий).
Я не представляю, как все они встретились, когда закончился срок…
(Это впору снова затянуть про дикие степи Забайкалья.)
Но как-то встретились, стали жить дальше.
Идиллия закончилась, когда его старший сын избил его на каком-то сельском празднике, с избытком самогона, разумеется…
Умер он не от побоев, а от унижения: сын не может, не имеет права поднимать руку на отца, каким бы тот ни был (я это точно знаю, что бы там ни говорили врачи).
На поминки сошлась вся округа… все понимали, что ушёл человек!
Больше того: ушло что-то содержательное… если не сердце края, то какой-то очень чувствительный нерв края. Все ощущали потерю.
Пол-Шаляпина-2
«Се человек»
Вспоминая о нём, я невольно прихожу к мысли об архетипах Юнга, хотя я именно Карла Юнга вовсе не читал (я уже упоминал об этом, просто понятие архетип связано с этим именем). Что-то устойчивое, сохраняющееся в человечестве во все времена.
Отношения племянник – дядя по материнской линии.
Я к нему относился теплее, чем к отцу.
Он ко мне относился теплее, чем к собственным детям.
Это было даже причиной некоторой ревности со стороны его жены, хотя и она ко мне относилась очень хорошо.
Пытаясь его охарактеризовать одним словом, я не нахожу слова более подходящего, чем – яркий.
Во всём – яркий, заметный.
Заканчивал четвёртый класс – началась война.
Начался голод, он занялся коммерцией – в Торжке закупал муку, привозил домой, мать (моя будущая бабушка) пекла лепёшки, он их отвозил в Торжок, там продавал, на вырученные деньги закупал муку и привозил домой… и так всю войну.
Пока шла война – он взрослел.
«У меня вот такой тесак был, – показывал, – если что, я не задумывался, меня побаивались… у меня своё место торговое было».
По призыву в армию он уходил уже как моторист-тракторист, причём уже женатый, уже почти отец (сын родился, когда он на танке утюжил льды в Заполярье и плясал в армейской самодеятельности).
После дембеля устроился мотористом в мехколонну, но надо было решать вопрос с жильём.
Пошёл плотничать и там начал выпивать.
«На первый венец – литр, – объяснял, – так положено, иначе дом стоять не будет».
Лиха беда начало.
И скоро уже весь край слушал его вечернюю песню «По диким степям Забайкалья…»
Но дом себе он построил, я как умел помогал, научился держать топор в руках, пилу и прочее.
О том, каков это был человек, можно судить по одному случаю, почти анекдотичному.
Было так.
Он тогда работал в каком-то цехе на целлюлозно-бумажном комбинате, занимавшем обширную территорию, обнесённую забором из колючей проволоки.
Проходная комбината и край посёлка, где был дядюшкин дом, были разделены всей территорий комбината, то есть чтобы добраться до проходной, нужно было обойти всю, считай, территорию.
Ну, немец какой-нибудь так бы и поступил, но мой дядюшка не был немец, и потому в заборе из колючей проволоки проделал удобный для себя лаз и до работы добирался кратчайшим маршрутом.
А дальше – наложение обстоятельств.
Во-первых, получку задержали, выдавать стали только к концу дня.
Померанцевую к тому времени уже расхватали, пришлось брать кориандровую, что классом пониже. Правда, хлебушек ещё оставался, и тюлька солёненькая ещё была, не всю расхватали.
Одну бутылку выпили сразу и разошлись, чинно-культурно.
С получкой, чинно-культурно, в самом хорошем расположении.
У дядюшки буханка хлеба под мышкой, в руке кулёк с рыбкой тюлькой, в другой – открытая бутылка с кориандровой.
Курс – строго по известному маршруту, к своему лазу.
В сущности, на автопилоте.
И вот тут – сюрприз.
Автопилот пришлось отключить и включить все возможные интеллектуальные ресурсы.
Доступ к лазу преграждает большая собака-овчарка.
Тут сделаем паузу… она и в самом деле возникла, немая сцена.
Но я здесь вот что хочу заметить.
Похоже, что это – общее правило: жизнь регулярно проверяет человека – соответствует ли он представлениям о себе. То ли он, что он о себе думает, что о нём думают другие.
Я тоже проходил такую проверку, будучи школьным учителем, и выдержал с честью, свидетельством чему – шикарный букет роз, большие бордовые цветы, которые мне преподнесли одиннадцатиклассницы после урока. Сбегали на перемене в цветочный магазин.
И я знал, что это – заслужено.
Из школы пришлось потом уйти, но я ничуть не жалею об этом. Честь и мужское достоинство дороже. Да они, быть может, вообще самое главное для мужчины. Сохраняешь честь и достоинство – всё, остаёшься человеком.
Возвращаемся на край территории целлюлозно-бумажного комбината, где человек и собака молча изучают друг друга.
– Хочешь хлебушка? – спрашивает человек.
И замечает, что собака едва заметно шевельнула хвостом.
Человек прячет бутылку с кориандровой в карман, отламывает краюху хлеба и кладёт к ногам собаки.
Смотрит, как собака ест хлеб.
Съела – и опять смотрит на человека.
– А рыбки хочешь? – спрашивает человек.
И снова собачий хвост немножко шевельнулся.
Человек отрывает немного бумаги от кулька и отсыпает рыбки тюльки – и опять к ногам собаки.
Собака и рыбку съедает и опять смотрит на человека.
– Знаешь что, – говорит человек, – пойдём-ка ко мне. Я тебе супу дам, у меня суп дома вкусный, жена вчера сварила.
И – невероятно – отстёгивает от ошейника карабин, и собака не возражает, они вдвоём пролезают сквозь изгородь и дальше по посёлку на виду у всех гордо шествуют домой.
На виду у всех, и из лесопилки их тоже видно.
Дома он наливает собаке целую миску супа (суп действительно вкусный, его жена прекрасно готовит), собака мигом всё съедает, вылизывает миску и залезает под веранду (тут что-то от Булгакова… фарт собачий, свезло).
А дядюшка, прикончив кориандровую, располагается посреди веранды с гармонью и – про дикие степи Забайкалья, от души… праздник!
Но счастье долгим не бывает, это известно. С лесопилки сообщили в ВОХР, те вскинулись: пропала боевая единица. И на газике к дядюшкиному дому: где собака?
Это надо видеть – его глаза в этот момент. Какая собака?
Какие весёлые озорные бесенята прыгают в его глазах.
Это я к тому, чтобы понятно было, почему, когда он умер, у меня слева от сердца образовалась как бы пустота, которую закрыл собой мой кот, я как-то уже об этом рассказывал. Я лёг и никак не мог уснуть, в эту пустоту в меня входил космический холод, и кот вспрыгнул на меня и улёгся мне на грудь, как раз на то место, где была пустота, закрыл её своим телом, и я слышал щекой две струйки его дыхания и его тёплое урчание, и так я уснул. Успокоился и уснул.
Подлость
Лето я проводил у бабушки, на окраине большого села.
Окраина называлась «грязный край», потому что рядом протекала грязная река, отравленная ЦБК (целлюлозно-бумажным комбинатом), снабжавшим работой всё местное население.
Там, в этом нашем маленьком мире на окраине посёлка, нас было трое… То есть детей было больше, но мальчиков было трое – Толька Катин, Колька Оксин и я.
Я был ничей, я был городской.
Надо два-три слова о моих друзьях детства сказать.
Колька Оксин – потому что мать Оксинья – рос без отца, они жили с матерью в покосившейся (стены в подпорках) избушке с земляным полом.
Оксана работала санитаркой в больнице и с дежурства приносила что-нибудь поесть, этим Колька и питался.
У него была роскошь и преимущество: он играл на гармони.
Ну, может быть, не очень профессионально – но играл, и мы частенько усаживались на завалинке их дома, и он играл, а я слушал, а перед нами было пустое пространство, полное воздуха, уходящее в ближний лес. Там мы учились частушкам (разумеется, матерным) и взахлёб, с восторгом их орали – в это пустое пространство, благо нас никто не слышал.