История римских императоров от Августа до Константина. Том 5 От Веспасиана до Нервы (69–98 гг. н.э.)

Жители города вышли им навстречу за шестьдесят стадий. Там вновь раздались жалобы и плач: все единодушно требовали избавить страну от бесчинств Флора. Царь и римский офицер, войдя в город, своими глазами увидели следы разрушений, учиненных Флором. Чтобы доказать Неаполитану, что они полностью покорны Риму и недовольны лишь Флором, заслужившим их ненависть, иудеи через посредничество Агриппы уговорили трибуна пройти по городу пешком с одним лишь рабом. Неаполитан остался так доволен спокойствием, порядком и покорностью, которые увидел повсюду, что, поднявшись в храм, собрал народ и похвалил его за верность Риму, обещая донести об этом сирийскому наместнику. Затем, воздав почести Богу, в чьем храме он находился, он удалился и отбыл.

Однако дело не было закончено. Иудеи более не желали признавать власть Флора. Они настаивали на отправке посольства к Нерону, чтобы известить его о произошедшем, и горячо убеждали Агриппу и первосвященников, указывая, что если Флору дать волю, он возложит на весь народ вину за беспорядки, в которых виновен лишь он сам, и представит его мятежным перед императором. Эти доводы были весомы. Но те, кто занимает высокое положение, всегда более робки, чем простой народ, ибо им есть что терять. Агриппа и знатные иудеи боялись скомпрометировать себя обвинениями против Флора. Царь, видя, что толпа готова скорее начать войну, чем покориться тому, кого считала тираном, попытался устрашить ее, напомнив о громадном неравенстве сил между иудеями и римлянами. Примерно к этому сводится пространная речь, которую Иосиф вкладывает в его уста перед собравшимся народом, завершающаяся ясным и точным заявлением, что он не разделит их опасности, если они решатся на верную гибель. Береника присутствовала при этой речи, стоя на возвышении, и слезами поддержала слова брата.

Народ ответил, что воюет не с Римом, а с Флором. «Вы воюете с Римом, – возразил Агриппа, – ибо не платите податей кесарю и разрушили галереи, соединявшие храм с крепостью Антония». Народ признал справедливость упрека: чтобы исправиться, немедленно начали восстанавливать разрушенные галереи, а магистраты и советники разошлись по селениям, чтобы собрать недостающие сорок талантов подати. Но упрямство иудеев в отношении Флора преодолеть не удалось. Когда Агриппа попытался убедить их повиноваться прокуратору до тех пор, пока император не пришлет замену, они пришли в ярость, потребовали, чтобы царь покинул город, а некоторые из мятежников даже забросали его камнями. Так что Агриппа, видя бесполезность усилий и справедливо возмущенный наглостью толпы, удалился в свои владения, расположенные главным образом у истоков и за Иорданом.

Уход Агриппы дал мятежникам полную свободу, и они, наконец сбросив маску, открыто выступили против Рима. Элеазар, сын первосвященника Анании, юноша отчаянной смелости, командовавший храмовой стражей, убедил священников не принимать жертвоприношений от язычников. Между тем существовал обычай ежедневно приносить жертву за римлян, установленный Августом, как упоминалось ранее. Священники, следуя совету Элеазара, отвергли жертвы, предназначенные для этого обряда, тем самым разорвав связь с Римом и нарушив долг подданных.

Великие [мужи] были встревожены этим покушением, предвидя его ужасные последствия. Они попытались словами образумить обезумевших мятежников и, собрав народ, обратились к нему:

– О чем вы думаете? – сказали они. – Ваши предки, далекие от отвержения жертвоприношений любого человека, каким бы он ни был (что было бы нечестием), украсили этот храм дарами чужеземцев и считали, что возвеличивают его славу, освящая в нем памятники, поднесенные царями и князьями всех народов. А вы, движимые столь же безрассудным, сколь и опасным рвением, отвергаете приношения тех, под властью которых живете! Вы лишаете храм того, что составляет немалую часть его известности, и хотите, чтобы иудеи стали единственным народом, запрещающим чужеземцам любые религиозные обряды! Если бы вы ввели этот новый закон против частных лиц, это было бы расколом, противным человечности. Но отрезать Цезаря и римлян от всякого участия в вашем богослужении – разве это не значит отречься от защиты их империи? Отказываясь приносить за них жертвы, берегитесь, как бы они не лишили вас возможности приносить жертвы за себя. Увы! Лучше подумайте о вашей слабости и их могуществе и прекратите оскорбление, пока те, кого вы оскорбляете, не узнают об этом.

Мятежники, жаждавшие войны, ничуть не тронулись этими увещеваниями; они господствовали среди народа, чье легковерие легко обманывалось ложным религиозным рвением. Тогда вельможи, первосвященники и старейшие сенаторы решили лишь отделить свое дело от дела этих безумцев и попытаться применить крайнее средство, призвав внешнюю помощь против своих сограждан. Они отправили посольства к Флору и Агриппе, прося прислать войска для усмирения бунтовщиков.

Смута среди иудеев была для Флора счастливым случаем: видя, что война разгорается по его желанию, он оставался спокоен и не дал послам никакого ответа. Агриппа же думал иначе. Он любил иудеев, но был предан римлянам: он хотел сохранить первым их храм и столицу, а вторым – прекрасную провинцию; кроме того, он не считал, что война в Иудее будет для него выгодна, и справедливо опасался, что зараза мятежа перекинется на подвластные ему земли. Поэтому он внял мольбам и отправил в Иерусалим три тысячи всадников.

Вельможи и наиболее здравомыслящая часть народа, усиленные этой помощью, захватили верхний город, так как Элеазар и его сторонники владели нижним городом и храмом. С этого момента Иерусалим превратился в поле битвы между его жителями, которые не переставали истреблять друг друга. После нескольких дней непрерывных боев мятежники одержали верх: изгнав противников из большей части верхнего города, они сожгли государственный архив и канцелярию, где хранились документы, обязывающие должников перед кредиторами, – и этим привлекли на свою сторону всю подлую чернь, которая оказалась освобожденной от долгов без их уплаты.

Побежденные отступили во дворец Ирода, возле которого стоял лагерь оставленных Флором римлян для охраны города. Там они получили небольшую передышку на два дня, пока мятежники осаждали и штурмовали крепость Антонию. Они сожгли ее и перебили всех находившихся там римских солдат гарнизона, так что Элеазару, чтобы стать полным хозяином города, оставалось лишь захватить последний оплот, который еще удерживали остатки разбитой им партии. Он начал осаду, и подошедшее подкрепление значительно помогло ему.

Крепость Масада [5], тщательно укрепленная Иродом и обильно снабженная всеми видами военного снаряжения и продовольствия, незадолго до этого была захвачена отрядом мятежников, следовавших учениям, проповеданным некогда Иудой Галилеянином. Они перерезали римский гарнизон, и крепость стала их убежищем и опорным пунктом. Менахем, сын того самого Иуды, прибыл туда с большим отрядом, велел открыть арсенал, где хранилось оружие на десять тысяч человек, вооружил своих разбойников и собранных в округе людей, после чего во главе этого войска вернулся в Иерусалим с пышностью и блеском царя и был признан вождем всей партии.

Он возглавил осаду, начатую Элеазаром. Не имея осадных машин для разрушения стен, он прорыл подкоп и обрушил башню с грохотом. Он уже считал себя победителем, но осажденные, заметившие работы врага, возвели внутри новую стену, за которой оказались в безопасности при падении башни. Это укрепление позволило им предложить капитуляцию. Менахем поступил избирательно: он даровал почетные условия войскам Агриппы и иерусалимским иудеям, но римлянам отказал в пощаде. Те не могли удержаться в столь плохой позиции в одиночку, и пока их союзники, воспользовавшись капитуляцией, покидали крепость, римляне отступили в три башни, построенные Иродом, – Гиппик, Фазаэль и Мариамна. Победители перебили отставших, разграбили обоз, подожгли дворец и лагерь. Это случилось в шестой день месяца Горпиэя, который частично соответствует нашему сентябрю.

Успехи мятежников в военных делах породили между ними раздор. Менахем был настолько надменен, что стал невыносим, а Элеазар с завистью смотрел на его роскошь, которая затмевала его самого. Последний убедил своих сторонников сбросить позорное ярмо: и когда Менахем входил в храм в окружении своей стражи, Элеазар, также сопровождаемый вооружёнными людьми, внезапно напал на него. Ему помогал народ, полагавший, что, уничтожив тирана, он уничтожит и тиранию. Отряд Менахема был подавлен численным превосходством. Многие пали на месте, некоторые бежали, в том числе Элеазар, сын Яира, который укрылся в Масаде и удерживал эту крепость до конца войны. Менахем, вынужденный скрываться, вскоре был обнаружен и предан мучительной смерти вместе со многими из своих главных сторонников.

Вскоре народ понял, что его надежды были обмануты. Те, кто убил Менахема, не желали прекращать войну, а лишь хотели единолично командовать. Поэтому, несмотря на мольбы большинства граждан не нападать на римлян, запершихся в трёх башнях, о которых я уже говорил, мятежники лишь с ещё большей яростью бросились на штурм. Вскоре осаждённые сочли бы себя счастливыми, если бы им сохранили жизнь и позволили покинуть Иерусалим. Меттий, командовавший этими войсками, предложил сдаться, и коварные враги с радостью согласились, хотя и не собирались выполнять своих обещаний. Действительно, когда римляне вышли из башен, положившись на клятву, и, согласно договору, сложили щиты и мечи, Элеазар и его люди набросились на них и перебили всех, кроме Меттия, который пообещал принять иудаизм и даже согласился на обрезание.

Такая ужасная вероломность сделала ненависть между сторонами непримиримой – чего, собственно, и добивались мятежники. Но мирное население и знатные люди города возненавидели это злодеяние, оскорблявшее и Бога, и людей, и которое, словно для придания ему ещё большей гнусности, было совершено в день субботний. Они считали месть неизбежной и скорбели о печальной необходимости разделить участь тех, чьи преступления вызывали у них ужас.

В тот же день и час иудеи Кесарии были истреблены язычниками, среди которых жили. Эта кровавая расправа стала следствием прежних распрей, о которых я уже говорил, и можно предположить, что Флор, находившийся там, одобрил и поощрил жестокость, столь соответствовавшую его ненависти к иудеям. Погибло двадцать тысяч; уцелевшие были схвачены и брошены в тюрьму по приказу прокуратора, и в Кесарии не осталось ни одного иудея.

Эта резня ожесточила весь народ, который отомстил сирийским городам и деревням. Повсюду иудеи, разделённые на небольшие отряды, несли огонь и меч. Сирийцы, как можно догадаться, не давали себя убивать без сопротивления. Таким образом, все города Сирии разделились на два лагеря, ведущих беспощадную войну. Жадность, как это обычно бывает в таких случаях, соединилась с жестокостью и ненавистью. Убийцы обогащались за счёт имущества убитых, и эта новая приманка умножила зверства: улицы и площади были усеяны трупами – мужчин, женщин и детей, – что было ужаснее, чем поле боя после кровопролитной битвы. Лишь четыре города во всей Сирии не участвовали в этой резне и остались спокойными: Антиохия, Сидон, Апамея и Гераса.

В то же время мятежники захватили Кипрос – крепость, построенную Иродом над Иерихоном, – и разрушили её укрепления; а жители Махеронта, важной крепости, которую Плиний [6] называет второй цитаделью Иудеи после Иерусалима, уговорили римский гарнизон покинуть город без боя, после чего стали его полными хозяевами.

Эти невыносимые бесчинства в конце концов навлекли на иудеев войну с римлянами. Цестий, видя, что весь народ берется за оружие, вынужден был выступить в поход. Он взял с собой лучшие легионы, к которым присоединились вспомогательные войска, предоставленные соседними царями – Антиохом Коммагенским, Соэмом Эмесским и Агриппой. Последний лично сопровождал его, и они вместе вступили в Иудею. Цестий без труда проложил путь к столице: он взял и разрушил Яффу, осмелившуюся оказать сопротивление, и расположился лагерем в пятидесяти стадиях от Иерусалима, пока иудеи праздновали Кущи.

Они смело атаковали его, и их натиск был так стремителен, что расстроил ряды римлян и поставил всю армию в опасное положение. Однако римляне оправились и отбросили иудеев к городу. Но в первой схватке они потеряли пятьсот пятнадцать человек, тогда как со стороны иудеев пало лишь двадцать два. В этом бою особенно отличился Симон, сын Гиоры, о котором нам ещё не раз придётся говорить.

Цестий оставался на той же позиции три дня, а иудеи держались перед ним, защищая подступы к своему городу. Они даже заняли высоты, господствовавшие над проходами, готовые обрушиться на римскую армию при первом ее движении. Агриппа понял их замысел и отправил к ним послов с мирными предложениями, надеясь либо вывести римлян из положения, которое казалось ему опасным, убедив иудеев сложить оружие, либо хотя бы посеять раздор между мятежниками и жителями Иерусалима, способный ослабить их. Послы Агриппы, выполнив поручение и объявив от имени Цестия амнистию за все прошлое, если те откроют ему ворота города, получили от мятежников в ответ лишь нападение: одного убили, другого ранили, а тех из народа, кто возмущался этим нарушением священных прав, разогнали камнями и палками.

Цестий, видевший раздор среди врагов, счел момент благоприятным для атаки. Он двинулся на них со всеми силами, обратил в бегство и преследовал до самого Иерусалима, где расположился в семи стадиях от города.

Там он снова оставался в бездействии три дня, вероятно, чтобы изучить местность и подготовиться к штурму. На четвертый день, тридцатого числа месяца Гиперберетея (первого месяца осени), он подступил к стенам. Народ был словно в плену у мятежников. Те, несмотря на свою дерзость, устрашились приближения римской армии и, оставив предместье, заперлись в храме. Цестий сжег квартал Безета, и если бы он развил успех и воспользовался паникой, охватившей врагов, то мог бы взять город и сразу закончить войну. Но он бездействовал, обманутый некоторыми офицерами своей армии, которые, если верить Иосифу, подкупленные деньгами Флора, не желали столь скорого окончания войны и хотели сделать иудейский народ еще более виновным из-за длительного сопротивления римскому оружию.

Видно, что этот полководец был недальновиден и малоталантлив. В городе возник заговор, чтобы открыть ему ворота. Он был предупрежден об этом, но вместо того чтобы воспользоваться прекрасной возможностью, своей медлительностью дал мятежникам время раскрыть заговор и казнить его участников.

После пяти дней безуспешных штурмов на шестой день он наконец прорвался к северным воротам храма и уже почти готов был поджечь их. Мятежники, потрясенные, собирались покинуть город, видя его на грани падения, а народ, напротив, начав дышать свободнее и больше не боясь своих жестоких угнетателей, звал римлян и готовился облегчить им вход. Но Цестий, с непостижимой слепотой, приказал трубить отступление и, объявив свое предприятие невозможным как раз в момент, когда оно было близко к завершению, снял осаду и вернулся в лагерь, который занимал несколькими днями ранее в семи стадиях от города.

Такое поведение, противоречащее всем правилам человеческой мудрости, казалось Иосифу неестественным. Он искал более глубокую причину: «Бог, оскорбленный преступлениями наших тиранов, возненавидел Свое святилище и не пожелал, чтобы слишком быстрая победа оставила его существовать».

Трусость Цестия вернула мятежникам смелость. Они преследовали его при отступлении и убили несколько солдат арьергарда. С этого момента римский полководец не избавился от страха, пока не достиг Антипатриды, города, довольно удаленного от Иерусалима. Постоянно теснимый врагами, чьи ряды росли благодаря успехам, он в панике бежал, вынужденный убивать своих мулов и вьючных животных, а затем бросить даже осадные машины, которые иудеи захватили и впоследствии использовали при обороне против Тита. В различных стычках во время этого отступления он потерял около шести тысяч человек, как пехотинцев, так и всадников, и одно из своих знамен.

Одним словом, победа, бывшая у него в руках, полностью досталась иудеям. Иосиф датирует возвращение победителей в Иерусалим восьмым числом месяца Дия (второго месяца осени).

Этот временный успех мог опьянить мятежников безумной гордостью. Но в Иерусалиме не было ни одного разумного человека, который не понимал бы, что гибель города лишь отсрочена, а гнев римлян, усиленный позором, станет еще страшнее и обрушится на иудеев с новой силой. Эти размышления заставили многих бежать из Иерусалима, как с тонущего корабля. Иосиф называет поименно трех знатных особ, отправившихся к Цестию.

У христиан же было предупреждение, куда более важное, чем все соображения человеческой предусмотрительности. Иисус Христос предрек им, что, когда они увидят идолов в святом месте, нельзя терять ни мгновения и нужно покинуть город, над которым вот-вот разразится Божественная кара. Когда идолы появились у стен Иерусалима среди знамен армии Цестия, христиане в городе поняли, что настал срок, указанный их Божественным Учителем. Точное откровение, данное самым святым среди них, устранило все сомнения, и они воспользовались свободой, появившейся после снятия осады, чтобы уйти в Пеллу, город Переи, к востоку от Иордана.

Цестий больше не предпринимал ничего против иудеев. Озабоченный собственной безопасностью и опасаясь, что поражение навлечет на него гнев императора, он охотно разрешил иудеям, находившимся при нем, отправиться к Нерону в Ахайю, чтобы изложить причины войны и свалить вину на Флора. Подставляя его под удар императорского гнева, Цестий надеялся сам избежать опалы, которой боялся.

Затишье, которое Цестий предоставил иудеям, они использовали для подготовки к войне. Совет нации, заседавший в Иерусалиме, назначил командовать в городе Иосифа, сына Гориона, и первосвященника Анана. Элеазар, сын Симона, вождь мятежников, домогался этого поста. Он отличился при преследовании Цестия и захватил богатую добычу. Однако его тиранические наклонности справедливо вызывали опасения, и подозрения лишили его должности. Тем не менее, с помощью хитрых интриг и умелого использования своих богатств, он приобрел в народе влияние, хотя официального титула ему и не дали.

Совет распределил других военачальников по различным областям: в Идумею, Иерихон, Перею. Историк Иосиф был назначен ответственным за Галилею. Он оставил нас в неведении относительно подробностей действий своих коллег, но весьма пространно описал собственные деяния – поведение, выдающее тщеславие, черты которого нередки в его сочинениях. Однако это не причина пренебрегать тем, что может быть интересно и полезно в его описании своего правления и подвигов. Я выделю обстоятельства, которые покажутся мне наиболее способными либо порадовать читателя, либо его просветить.

Его методы выдают человека, мыслящего превосходно в делах управления. Первой его целью было заслужить любовь тех, кто должен был ему повиноваться. Зная, что способ расположить к себе знатных людей края – это делиться с ними властью, а народ, в свою очередь, будет рад управлению со стороны magistrates, избранных из его соплеменников, он учредил совет из семидесяти старейшин для общего надзора над всей Галилеей и решения важных дел. Менее значительные вопросы решались на местах судом из семи судей, которых он назначил в каждом городе; себе же он оставил лишь важнейшие дела и те, что могли повлечь смертную казнь.

Таков был установленный им порядок внутреннего управления. Не менее искусно он принял меры для подготовки к войне, угрожавшей стране. Он укрепил множество мест, набрал всю молодежь Галилеи, составившую сто тысяч солдат; однако не использовал всю эту массу одновременно для военных действий: половина отправлялась в поход, другая оставалась в городах и селениях, обеспечивая пропитание сражающимся.

Убежденный, что одной храбрости недостаточно для создания хороших войск и что дисциплина должна направлять доблесть, Иосиф взял пример с римлян и решил обучить своих галилеян по их образцу. Два главных преимущества римских армий над вражескими заключались в быстроте повиновения и знании военных упражнений. Иосиф заметил, что большое число офицеров чрезвычайно способствует быстрому и легкому повиновению солдат. Поэтому он умножил подразделения своих войск и, следовательно, число командиров. Что касается упражнений, он не надеялся сравняться в этом с долгим опытом римлян, но не упустил ничего из того, что было в его силах, чтобы приучить своих солдат частыми повторениями распознавать сигналы, подаваемые трубой, выполнять все необходимые в бою эволюции – для нападения или защиты. Среди наставлений он примешивал сильные увещевания, постоянно напоминая им, с какими врагами им предстоит сражаться и каких усилий потребуется, чтобы победить победителей вселенной.

Он даже предпринял искоренение пороков, слишком обычных для войск и особенно свирепствовавших тогда среди иудеев. Он часто говорил им, что судит об их будущей службе в боях по тому, насколько они воздерживаются от преступлений, к которым привыкли: воровства, грабежа, разбоя; если они перестанут считать позволенным обманывать своих соотечественников и больше не будут видеть для себя выгоды в разорении тех, кого обязаны защищать своим оружием. «Никогда, – добавлял он, – войны не ведутся лучше, чем когда солдаты, в них участвующие, имеют чистую совесть. Напротив, те, кто несет в себе пороки, навлекают на себя врагов не только среди людей, но и самого Бога».

Иосиф подавал пример умеренности и воздержания, к которым призывал своих подчиненных. Будучи тогда тридцати лет, он не поддавался ни сладострастию, ни жадности к богатству. Он уважал целомудрие женщин, отвергал подношения, которые ему хотели сделать, не принимал даже десятины, причитавшейся ему как священнику. И хотя у него не раз была возможность отомстить врагам, вызванным завистью, он предпочитал смягчать их своей кротостью.

Самым опасным из этих врагов был Иоанн, уроженец Гисхалы, города в Галилее, и потому носящий в истории это прозвище. Этот человек, которого мы вскоре увидим одним из главных виновников бедствий Иерусалима, изображен Иосифом как самый коварный и вероломный из смертных, мастер лжи, умевший придавать своим клеветническим выдумкам видимость правдоподобия. Для него хитрость была добродетелью, и он применял ее даже к самым близким людям. Жестокий и кровожадный, он скрывал свою мрачную натуру под личиной притворной мягкости, пока надежда на выгоду не заставляла его сбросить маску. Сначала он был беден, и долгое время нужда ограничивала масштабы зла, которое он мог совершить. Но уже тогда в нем была безмерная ambition, и он устремлял свои взоры к самым высоким целям. Он начал с разбоя на больших дорогах, и в этом благородном занятии собрал шайку, постепенно выросшую до четырехсот человек – всех крепких, дерзких, давно привычных к убийствам и грабежам; ибо он тщательно отбирал таких и не принимал никого без испытания. Во главе этого отряда он рыскал по Галилее, добавляя ужасы опустошения к беспорядкам, уже вызванным приближением войны.

Когда Иосиф прибыл командовать в этой провинции, он совсем не знал дурного характера Иоанна из Гисхалы и считал его человеком, чья энергия и смелость могли в сложившихся обстоятельствах принести большую пользу. [Примечание: Иоанн из Гисхалы – один из лидеров еврейского восстания против Рима, известный своей жестокостью и коварством.] Тот ловко воспользовался благоприятным отношением к нему командующего. Ему нужны были деньги для осуществления честолюбивых замыслов, которые непрерывные успехи питали в его душе. Он добился от Иосифа поручения укрепить Гисхалу, свою родину, и взимал для этой цели тяжелые поборы, большая часть которых оставалась в его руках. Кроме того, он выхлопотал себе исключительное право на торговлю галилейским маслом для иудеев, рассеянных по Сирии, которые таким образом избавлялись от необходимости пользоваться маслом, приготовленным нечистыми руками идолопоклонников. [Примечание: По иудейскому закону, масло, приготовленное язычниками, считалось нечистым.] Галилея была полна оливковых деревьев, и в тот год урожай был особенно обилен. Таким образом, Иоанн нашел огромный сбыт для своего товара, получая семьсот процентов прибыли.

Скопив благодаря этим разным способам большие богатства, он вскоре использовал их против того, чьему покровительству был обязан. Он задумал погубить Иосифа в надежде занять его место и стать командующим Галилеи. Он приказал подчинявшимся ему разбойникам возобновить свои набеги и грабежи с еще большей яростью, чем прежде, рассчитывая на одно из двух: либо заманить Иосифа в засаду, если тот лично отправится пресекать беспорядки, либо, если он останется бездействовать, обвинить его в пренебрежении безопасностью страны. Он также распустил через своих агентов слух, что Иосиф поддерживает тайные связи с римлянами. В конце концов ему удалось возбудить против Иосифа мятежи, поднять целые города и несколько раз поставить его на край гибели. Иосифу потребовалось все его присутствие духа, все его искусство и вся любовь, которую его справедливое правление снискало ему у народа, чтобы избежать предательства Иоанна из Гисхалы и удержаться у власти. Подробности этих событий можно найти у него самого, но они, по-моему, не относятся к тому, что должно входить в общую историю, подобную этой.