Бенефис Сохатого

Алексей Полилов

Бенефис Сохатого

Двое из Ларца

Нет, не были эти двое одинаковы с лица. Даже совсем наоборот.

Трудно представить себе более разных по комплекции и характерам людей. Их дружба скорее могла вызвать (и вызывала) удивление, чем понимание окружающих. Судите сами: один высок, косая сажень в плечах, кровь с молоком, бровьми союзен, шевелюрой и бородушкой кучеряв, словом былинный молодец. Другой же ростом невелик, круглобок, несколько косолап, обликом скромен, плешив да рылом скоблён, и на фоне первого выглядел этакой сорокапятилетней пузатой мелочью. И внешность была не единственным различием. Возраст, характеры и интеллект тоже сильно разнились. Первый был сангвиником и помладше лет на семь, второй ярко выраженный холерик. У одного доминировало конвергентное мышление, у второго дивергентное. Ну что может быть общего у этаких противоположностей? И тем не менее было-с.

Общее место работы можно не учитывать, хотя ради порядка стоит упомянуть, что трудились оба в частной компании «Ларец», ваявшей для убывшего населения надгробные памятники, да ставившей их на местных погостах за посильную мзду. Оба приятеля приютившую их контору называли «Земля и люди», что некоторым образом характеризовало их как типов циничных и обладающих своеобразным чувством юмора. Но держало их вместе не это. Объединяющее начало называлось иначе – охота. И этой, древней, как мир, страсти оба были преданы фанатично.

В то субботнее утро жена хозяина «Ларца», слегка дебелая, но с переменным успехом сдерживающая непокорные телеса в условно привлекательном для противоположного пола виде Любаня, пардон – Любовь Сергеевна, увидев, как они забирали со стоянки на территории видавшую виды «буханку», не преминула напомнить:

– 

Иван, завезёшь на Строительную? Если нас не будет, оставь в котельной.

Номер два в паре по росту и весу, Иван (в обиходе Вано, а за глаза промеж своих Ванятка), важно кивнул: сделаем, мол, и незаметно скривил рот в сторону напарника, спокойного, как удав Степана. Не вовремя её на дичь потянуло, дуру расфуфыренную, как пить дать сглазит, даром, что без пустых вёдер в руках. Так всё и получилось. Не задалась охота. С самого начала.

Сперва встретилась эта баба, что само по себе примета не очень хорошая. Потом спустило колесо, это уже за городом. Поменяли быстро, однако возиться пришлось в цивильной одежде под палящим солнцем, взопрев сверх обыкновенного. И после лезть в жаркую кабину, в которой кондиционер заменял бешено жужжащий вентилятор, гонявший раскалённый пыльный воздух по салону. Но это бы ничего. Плохо то, что пока торчали на обочине, как три тополя на Плющихе, мимо проехало минимум два десятка авто, пассажиры которых с любопытством глазели на возившихся с колесом. Степан буквально кожей ощущал эти оценивающие взгляды: куда собрались друзья-товарищи? На какие такие покатушки?

Что в этом такого, спросите? Ну, не скажите. Всё дело в наработанных привычках и стереотипах. Одна из них – не мозолить своим выдвижением глаза посторонним. Сейчас это правило было нарушено сразу многократно сверх допустимого.

Странные привычки для охотника, говорите? Верно. Охотнику таиться и стесняться своего ремесла нечего, если только он всё делает по закону. А вот тут и начинались нюансы…

Оба товарища относили себя, и вполне обоснованно, к охотникам. Тут никаких иных вариантов и быть не могло. Однако имелось небольшое уточнение: к неорганизованным или так называемым диким охотникам. Иными словами, они считали в своём праве пойти в лес в любое время и за любой дичью, что, естественно, трактовалось соответствующими статьями Уголовного кодекса как браконьерство. Разделяя общепринятое толкование своих поступков по сути, злостными браконьерами, тем не менее, они себя не считали. Ибо брали ровно столько, сколько было потребно для пропитания своих семей, и почти всегда отказывались от участия в групповых охотах, на которые их не единожды приглашали уважаемые в городе люди. Причин тому было несколько. Во-первых, оба не обладали и десятой долей той безнаказанности, что была у приглашающих. А ещё им претило быть в компании людей бегающим за куском дармового мяса, но имеющим возможность купить его в стократно большем количестве. Во-вторых, делить добычу легче и приятнее на двоих, чем на большую компанию, а значит и выезжать за ней приходилось реже. Чем не забота о животном мире, скажите?

Разнообразные лицензии и путёвки на зверя оба вообще считали неким пережитком – какие ещё нормы добычи, граждане? У нас природные ресурсы принадлежат народу, и мы, народ, сами знаем, кого, когда и сколько брать. Не станем же мы у себя в хозяйстве дойную корову на мясо пускать без большой нужды. В общем, оба посещали местное охотобщество исключительно для того, чтобы заплатить взносы, отметить отработку, да пообщаться с людьми на предмет получения нужной информации. Они знали какие привычные обходы у егерей, примерно представляли, где в данный момент находится каждый егерь и сам председатель охотобщества, кто и когда собирается на охоту или патрулирование угодий.

Эта информация и помогала организовать процесс своей охоты скрупулёзно и тщательно (не хватало ещё попасть под статью, со всеми вытекающими). Посему зарегистрированное оружие всегда находилось в сейфах, как ему и положено. Те «левые» стволы, с помощью которых добывали зверя, хранились в лесу, в оборудованных схронах, сухих и неприметных. Было их два. Если заезжали через один, то там поднимали припас, а после охоты выезжали через другой, где всё оставляли, никогда не возвращаясь той же дорогой. Там же наготове лежала лесная одежда, обувь и ножи. До схрона добирались в обычной городском прикиде, не бросающимся в глаза и даже намёком не выдающего намерений посетить отдалённые от цивилизации места. В лесу переодевались, разбирали оружие и в зависимости от времени суток двигались дальше по трём возможным направлениям: к солонцу, грязевой яме или к водопою. Никаких вышек или особенных засидок не обустравали, стараясь оставлять как можно меньше следов своего пребывания в лесу. Предпочтение отдавали гладкоствольным ружьям, которые и дешевле, и заряды к ним можно снаряжать по своим потребностям и вкусам. Главное, чтобы калибр совпадал с законно стоящими в сейфе. Правда, со временем пришлось освоить и нарезное. Зверя становилось значительно меньше, чем прежде, и бить его приходилось со всё более дальних дистанций. Но приобретать левый нарез не пришлось, обходились парой выточенных вкладышей, под мелкашку и автоматный патрон.

Вывоз добытого тоже был продуман до мелочей, ибо на этом и палится больше всего жадных конкурентов. Приятели тушу зверя целиком вывозили подальше от места добычи. За долгое время совместных вылазок было присмотрено несколько укромных и удобных для разделки мест. Там свежевали, разделывали, мясо отделяли от костей (зачем тащить лишний вес?) и расфасовывали по алюминиевым флягам, которые и грузили в «буханку». Тщательно замывали следы водой, не ленились прикопать поглубже шкуру и всё остальное. По пути клали на место стволы, переодевались и спокойно возвращались домой. Ещё ни одна проверка на дороге не обратила внимание на скромно стоящие фляги в салоне машины (одна из них всегда была с водой на всякий случай – за водой и ездили, ежели что). Короче говоря, в этой теме они ощущали себя как рыба в воде.

Но была одна заноза, которая не давала обоим чувствовать себя полноправными хозяевами леса. Являла она собой худого, как палка, человека, повадками нелюдимого, неразговорчивого, в компаниях появлявшегося редко, прекрасного знающего угодья и охоту, и что самое дрянное – состоявшего егерем в охотобществе. Все охотники звали его Саха, откуда он был родом. Или Сахатый, придумав симбиоз выходца из Якутии и быка-рогача, если нужно было подчеркнуть его упёртость и принципиальность. Со временем звать стали просто как лося – Сохатый он и есть.

С ним у браконьерского сообщества было больше всего хлопот. В своём обходе он никому беспредельничать не позволял, напрочь игнорируя любые авторитеты. Часто появлялся рядом с охотниками вроде бы из ниоткуда, молча проверял путёвки или лицензии, осматривал добытого зверя и так же молча уходил в лес, если всё было в порядке. Бригады на коллективных выездах никогда не сопровождал и в самих охотах крайне редко принимал участие, но обязательно проверял потом все следы и место отстрела. Разумеется, всеобщей любви это ему не приносило, но как профессионал своего дела он был уважаем. Впрочем, к любым проявленным к нему эмоциям оставался равнодушен, как поросший мхом камень. Неприятный тип, короче.

Про него и был разговор у приятелей, пока они ехали до нужного места. Сидевший за рулём Иван подпрыгивал на водительском сиденье, переезжая ухабы и неровности лесной дороги, и озабоченно рассказывал напарнику:

– 

Его председатель должен был отправить к озеру, проверять сети. Кто-то там поставил без спроса на протоке. Но он же упёртый, сам знаешь. Никогда не сделает так, как ему говорят, всё по своему переиначит.

– 

Так где он сейчас неизвестно, получается? – Степан слушал спокойно, поглядывая по сторонам и примечая следы рядом с дорогой, представляющие для них интерес.

– 

То-то и оно, – в сердцах кивнул Иван, – надо аккуратнее сегодня.

– 

Будем, – покладисто согласился напарник.

Озабоченность ситуацией была не праздной, ибо район предстоящей охоты находился в обходе зловредного Сахи, пусть и в самом дальнем его участке. Значит, исключить внезапное появление егеря было нельзя, и приходилось с этим считаться. И с местом уже не переиграешь – по времени успевали только к вечернему водопою. Это привносило нервозность в сам процесс и определённую суету, что не могло нравиться ни одному, ни другому. Оба не любили спешку.

Около схрона осмотрели окрестности и, не обнаружив ничего подозрительного, споро облачились в лесные комбинезоны, рассовали по карманам заряды и привели к бою видавшие виды двустволки. Замотав тряпкой номера уазика проехали ещё немного по заросшей просеке, ведущей к лесному пруду, и последний километр преодолели уже пешком, напоминая две серые тени старого леса. С одной лишь разницей: на один шаг первой вторая делала полтора.

Рассредоточились с двух сторон поросшего тиной водоёма, заняв позиции аккурат перед сумерками, привычно поделив свои сектора во избежании недоразумений. Обычно на водопое старались бить зверя на подходе, до того как он войдёт в воду. С этой целью и перекрывали две тропы, по одной с каждой стороны пруда.

Мерное комариное жужжание и фоновый шум шелестящего от лёгкого ветерка леса не успокаивали, мысли так или иначе постоянно возвращались к неугомонному егерю, который мог испортить охоту в любую минуту. И наверное поэтому Степан проглядел момент появления со своей стороны быка, чья голова была увенчана молодыми рогами. Опомнился когда раздалось знакомое фырканье и увидел, что лось уже зашёл по грудь в воду, спокойно утоляя дневную жажду. Прозевал…

С досадой ругнувшись про себя медленно взял зверя на прицел, ожидая его выхода на сушу (бить его в воде и потом вытаскивать тушу на берег удовольствие для новичков, плавали, знаем). Бык никуда не спешил. В несколько приёмов напился, в промежутках мотая головой и оглядывая окаймляющие водоём кусты, и неожиданно двинулся через пруд к противоположной стороне, погнав перед собой невысокую волну, туда, где сидел Иван. Густеющий вечерний сумрак почти уже скрыл контур фигуры зверя – вот, что значит упустить первый выстрел – и провожавший его взглядом через прицел Степан едва различал мушку на конце ствола. А потом и вовсе смотрел уже поверх оружия: стрелять предстояло Ивану, в чьём секторе теперь находился бык. Выстрел прозвучал гулко и раскатисто, с первым шагом лося по сухому. Эхо демаскирующе прокатилось по притихшему лесу, отразилось пару раз от ближних холмов и стихло в дали лесного урочища.

Время поджимало. Бык упал в прибрежную грязь, так как дальше уже начиналась чапыга, сквозь которую стрелять было неразумно (рисковать промахом или оставлять подранка в их планы не входило). Разглядывая добычу оба понимали, что привычный порядок действий накрывался медным тазом: в таком виде тушу, с раздувшимися от воды боками, в «буханку» запихивать глупо. Извозишь весь салон в грязи, да так, что не сразу потом отмоешь. Значит, придётся тащить волоком или разделывать прямо тут. Волоком – это чёткий след для посторонних, и возиться с этой затеей не имело смысла. Оставался только второй вариант. А это подразумевало ограничение по времени – минимум час на всё про всё, потом кратно возрастёт риск появления раскосых глаз егеря, со всеми сопутствующими сложностями.

Что-ж, работа предстояла хорошо знакомая, пусть и не в таких комфортных условиях, на какие оба рассчитывали. Убрали подальше оружие, засучили рукава и за тридцать минут раскидали тушу на четыре части. Пока Иван подгонял машину, Степан при свете фонарей выкопал небольшую яму, в которой закопал все «отходы производства» и то, что не собирались брать с собой. Теперь нужно покидать всё в салон и убираться подобру поздорову. В этот раз фасовать по флягам добычу не было времени.

Когда заметно потяжелевший от груза уазик заколыхался по колее лесной дороги, оба перевели дух. Полдела сделано, осталось скинуть в выездном схроне стволы и амуницию, отмыть руки и следы крови на бортах, да пробираться околицами в город. Подвесить мясо можно у Ивана в гараже, а делить всё будут уже утром. Напряжение последнего часа спадало, Иван даже отпустил пару шуток про напрасно ждавшую сегодня гостинцев Любаню, мол «не её день, как совой об пень». И тут в яркое световое пятно ближнего света, справа из темноты, шагнула сухопарая фигура человека, требовательно сделавшая отмашку рукой – тормозим, мол. Оба сразу узнали Саху.

– 

Ёкарный бабай… и чё делать? – чуть севшим голосом спросил Иван, сбрасывая скорость.

– 

Дави! – решительно скомандовал Степан и приготовился подработать дверью, если нежданный гость попытается отскочить.

Иван не раздумывая вдавил педаль газа, успев перекинуть рычаг включения переднего моста, и «буханка» неожиданно вильнула влево, рывком выскакивая из колеи и вламываясь в густой куст орешника, сминая его словно траву.

– 

Ты чего? – Степан едва успел ухватиться за ручку перед собой, избежав казалось бы неминуемого удара головой о дверь.

– 

Борона в колее! А справа дерево.

Иван, ощерившись, остервенело крутил баранку и жал педаль газа, выдирая машину из густого орешника, подпиравшего кузов снизу. Уазик, перемолов ребристым протектором колёс вязкие тенета истерзанного куста, вырвался на дорогу, враз набрав скорость и оставив позади настырного егеря.

– Уфф… – Степан подмигнул умело управлявшему машиной напарнику и глянул в боковое зеркало. – А он ведь не отстанет.

Позади уже обозначились фары чужого автомобиля и скоро яркий свет полоснул вдогонку мчавшему по лесной дороге уазу.

Дело было дрянь. Левые стволы при себе да разделанный лось в салоне – голимый криминал. Иван тоже посматривал в зеркала заднего обзора, что-то прикидывая.

– 

У него Нива, – сказал покачав головой, – не уйдём. У нас груз, и скорость не та.

– 

Из леса выезжать нельзя. Рули, я щас…

Степан рысью перемахнул через моторную крышку в салон и подхватил ИЖ-27, переламывая и вставляя в стволы патроны, с трудом удерживая равновесие. Иван понимающее кивнул, не отвлекаясь от своего дела: от Нивы им не оторваться, а выезжать на трассу с таким сопровождением – чистое самоубийство. Враз перехватят, стоит Сахе сделать один звонок. Надо всё решать прямо сейчас, в лесу, пока егерь ещё не понял кого и с чем преследует.

– 

Притормози!

Степан уже перелез через пустые фляги и скользящие по салону части туши, и, натянув на лицо маску, изготовился у задней двери. Иван послушно скинул обороты, давая Ниве возможность сократить дистанцию. Как только свет её фар приблизился на нужное расстояние, Степан ногой распахнул двери и, вскинув ружьё, отдуплетил в радиатор Нивы. Резкий двойной выстрел враз погасил фары преследователя. Окутавшаяся белесым облаком пара Нива ощутимо сбавила скорость, вильнула в сторону и остановилась, скрывшись в темноте ночи уже далеко позади заново набравшего ход уазика. Ушли.

Вот так и покатались.

Железный человек

– 

Спускайся вниз! Тимир!

Мальчишка услышал эти слова сквозь забытье, очень похожее на сон, но которое позволяло контролировать хват рук, удерживающих щуплое тело где-то на середине ствола дерева. Сосна была ровной, как столб, с парой мощных сучьев, горизонтально выстреливших в четырёх метрах над землёй. На одном из сучьев он и сидел. А ещё выше, ближе к синеющему небу с белесыми облаками, начиналась хвойная крона, сыпавшая на него сухими иголками. Он с трудом повернул затекшую от статичного напряжения шею и посмотрел вниз, туда, где лежал бесформенной кучей огромный бурый медведь. Рядом с ним стоял человек одетый по лесному: в меховую парку, кожаные же штаны и мягкие сапоги. В руках у человека было ружьё. Хорошо знакомое ему ружьё с разбитым в щепки прикладом и, наверное, оно переключило сонное сознание на голос человека: прокуренный и хриплый, слегка сварливый и от того не менее родной голос любящей его бабушки. Да, под сосной была бабушка Евдокия, смотревшая то на мёртвого зверя, то на внука. Он непроизвольно всхлипнул и стал сантиметр за сантиметром скользить вниз по шелушившемуся слоёной корой стволу. Не удержался, и примерно с двух метров сорвался вниз, где у самой земли его подхватили сильные руки. Тут только он заметил лежавшие рядом с сосной рогатину и охотничий лук – неизменное оружие, с которым охотились его дед и бабушка. И заплакал. Впервые за двое суток.

Всего три дня назад жизнь была ещё другой, обычной для одиннадцатилетнего школьника, проводящего летние каникулы у родителей на лесном кордоне. Помощь по хозяйству, парное молоко два раза в день, речка, мамины пирожки да отцовы наставления по вполне мужским делам: как сбрую у лошади починить, как патрон снарядить, как следы в лесу читать. Одно печалило – август на дворе, скоро эта благодать закончится и снова ехать в районный центр, в школу-интернат. Но привычное течение каникул закончилось раньше, тем же самым вечером.

Днём, после обеда, они с батей засели за обслуживание оружия. У отца было ИЖ-56-3, «Белка», совсем новенькое лёгкое и прикладистое ружьё с комбинированными стволами: один гладкий, 28 калибра, а второй с нарезами под мелкашку, на 5,6 мм. Латунные жёлтые цилиндрики с тупенькими свинцовыми головками больше всего нравились Тимиру. Ими он ловко сбивал с пятидесяти шагов еловые шишки, но отец шибко этим увлекаться не разрешал, так как за патронами приходилось ездить в район. То ли дело 28 калибр – снаряжай латунные гильзы сколько хочешь, пороха да дроби всегда было в достатке. В тот день отец доверил ему собирать пулевые заряды. Ребристые свинцовые шарики ждали своей очереди в жестяной коробке, а Тимир пока аккуратно ссыпал в гильзы таинственно шуршащие пластинки чёрного пороха.

– 

Сыпь две мерки, – отец исподволь наблюдал за торжественно сосредоточенным сыном, ценившим такое доверие: пулевой патрон это вам не дробовой заряд. С ним ходят на серьёзного зверя, тут осечек быть не должно. – Пыж ставь войлочный. Почему – знаешь?

– 

От него пожара в лесу не случится.

Отец, Фёдор Степанович, работал лесником в Межрайсельхозе. Понятное дело, что большую часть времени проводил в лесу, забота о котором и о его обитателях была у него искренней и бескомпромиссной. Оружие носил с собой скорее по службе, ибо охотничал редко и только по сезону – утки, боровая дичь, да зайцы. Раз в год, зимой, брал лося, по разрешению лесхоза. Этого мяса хватало семье до лета. Не сказать, что они жили охотой, просто она была частью их быта. Как иначе: жить в лесу и без охоты? Настоящим же охотником в родне был дед Модун Ойунов, с маминой стороны (кроме деда и бабушки другой родовы у маленького Тимира и не было). Модун – значит могучий, так говорила мама. Якутская кровь её предков закономерно передала свою часть и Тимиру. Имя ему тоже досталось оттуда. Тимир – означало «железный». Отец был русским, потомок поселенцев ещё царской поры, и на свой лад называл сына Тимуром. А бабушка Дойдуна с его лёгкой руки стала Дуней, Евдокией, стало быть. Только дед Модун умер пять лет тому как. Теперь его промыслом занималась бабушка и ничуть не хуже: сама была из семьи промысловых охотников. Жила она отдельно, в соседней деревне, что в пятнадцати верстах от кордона. Добывала пушнину в доставшихся от мужа угодьях, в основном капканами и луком. Этакая охотничье-династическая примесь в крови во многом и предопределила будущее мальчишки. Сами просудите: в его возрасте оперировать в разговорах со сверстниками вполне взрослыми терминами – в угон, упреждение, навеска, чок или получок – уже означало некий выбор будущей профессии или призвания.

– 

Ты слышал? – отец внезапно замер, подняв указательный палец и довернув голову к открытому окошку.

– 

Что? – Тимур только что закончил пыжевать гильзы и приготовился к ответственной процедуре: укладывать пули да заливать их воском. Это занятие поглощало всё его внимание и отвлекало от посторонних звуков, не имеющих никакого отношения к порученному делу.

– 

Выстрел же. Вот, ещё один!

Теперь и Тимир услышал резкий и раскатистый звук, докатившийся до окон со стороны леса. Судя по всему, не так и далеко стреляли – пара вёрст, не больше.

– 

Заканчивай сам, – отец кивнул сыну, уже накидывая форменную тужурку и одевая фуражку. Сказал матери: – Даяна, я пройду гляну, что за стрелки объявились. Рано ещё для охоты.

И закинув за плечо «Белку» шагнул из двери.

– 

Тобик

!

Скучавший у крыльца пёс весело замахал хвостом и присоединился к широко шагавшему отцу, затрусив следом к лесу. Больше их никто не видел.

Тишина в доме настала сразу после их ухода, непривычно тревожная и звенящая. Тимир давно уже управился с патронами, уложив их в висевший на стене патронташ. Мама закончила стряпню и накрыв к ужину стол поджидала отца, попутными делами отвлекая себя от охватившего её беспокойства. Но минул вечер, прошла ночь а за ними и утро – отца не было.

Со стороны леса не доносилось ни звука. Он враз стал каким-то строгим, суровым и недружелюбным, будто отгораживая свои тайны от людей частоколом высоких елей. Ближе к полудню Тимур тайком от мамы снял со стены второе ружьё, видавшее виды ИЖ-17, сунул в карман два патрона 32 калибра с картечью и выскользнул со двора, быстрыми шагами углубившись в лес по ещё видимому следу отца. Тревожный окрик матери он услышал уже полностью скрывшись за пахучим еловым лапником.

В лесной чаще след стал более заметен, так как травы тут было меньше и на земляном подстиле отпечатки отцовых каблуков читались совсем легко. По ним Тимир через полчаса и добрался до лесного ручейка, где ровная цепочка следа окончилась взрытым участком земли, на котором чётко были видны бурые пятна, обрывки собачьей шерсти и отпечатки огромных медвежьих когтистых лап. И ещё запах. В воздухе явно пахло кровью, шерстью и чем-то тошнотворным и отталкивающим.

Замерев от нехорошего предчувствия он осмотрелся, пытаясь представить себе картину событий, произошедших тут вчера. Вот отпечатки сапог уверено шагавшего отца. Широкий шаг спешащего ходока, каблуки впечатаны глубоко в землю, и на носках заметные углубления – почти полубег. И в стороне тройчатка собачьего следа: Тобик или догонял его, или убегал вперёд. А вот там сломанные ветки боярышника, словно из-за них выламывался крупный зверь. Изучать взрыхлённый и утоптанный участок земли Тимир не стал, боясь придти к неутешительным выводам. Вместо этого он сделал несколько шагов по уплотнённому следу волочения, начинавшемуся от этого участка и идущему в сторону от ручья, в ближайший овражек. Там его внимание привлекла куча наваленных друг на друга веток и свежего дёрна. Не подходя ближе он вытянул шею, пытаясь рассмотреть то, что было скрыто под ветками и землёй. Отцово ружьё, с расщеплённым прикладом и покорёженной спусковой скобой, он увидел одновременно с разорванным голенищем сапога, из которого торчала белая, с розовыми клочьями мышц кость… Вскрикнув, Тимир кинулся к единственному казавшимся ему безопасным месту: большой сосне, стоявшей наособицу от еловых зарослей. Как вскарабкался с ружьём за спиной по ровному стволу до спасительных ветвей он не помнил, и не смог бы повторить, попроси кто это сделать. Но просить было некому. Под кучей веток лежало истерзанное тело отца. Где-то рядом таился зверь, спрятавший остатки своего кровавого пиршества. И высоко над всем этим дрожащий от страха мальчишка.