Побег к счастью

А ещё мы играли в войнушку: делились на команды, прятались по двору и расстреливали друг друга из деревянных автоматов, которые мастерил для всей компании всё тот же Леха.

И я не лила слезы, стоя вместе со всеми у стены с оттопыренной задницей в ожидании, когда по этой самой части тела со всей дури прилетит мяч. Таковы правила игры "Выжигало от стены", и я терпела наравне со всеми.

Единственное, что выводило меня из себя, это моя дворовая кличка. Анка – пулемётчица. Безобидное, но раздражающее прозвище придумал мне, кто бы вы думали? Да, Леха. Старшеклассник, авторитет среди нас, на пять лет старше и… с напрочь отсутствующими мозгами.

Хотя, признаться честно, была в моей жизни "до" (доандрюшинский период, я имею в виду) траурная страница, когда мне казалось, что я люблю этого клоуна Лёху. И даже пару раз что-то такое кричала ему вслед, едва поспевая на своем дряхлом велике за мощной и скоростной Камой.

Но всё это было детским увлечением, невинной симпатией в сравнении с тем океаном эмоций, что накрыл меня осенью тринадцатых именин. Тогда я впервые осмелилась сама заговорить с Андреем.

Шел конец сентября. Над городом, прогоняя прочь последние тёплые лучики бабьего лета, сгустились сальные свинцовые тучи. Дождь шёл уже третий день, и настроение папахена становилось всё мрачнее. Я задерживалась в школе допоздна или шла в гости к одноклассницам, лишь бы оттянуть час возвращения домой. И всё равно часами просиживала на своем подоконнике в подъезде, поджидая маму.

Я как раз переставляла диск Линкин парк, намереваясь включить мощную и будоражащую "Оцепенение", когда внизу лязгнула входная дверь и торопливые шаги понесли кого-то наверх. Не маму, это точно. Никогда она не приходила с четырнадцатичасовой смены, взлетая на четвертый этаж с энтузиазмом.

Андрей приближался ко мне бодрой рысью. На нем был вышарканный светло синий джинсовый костюм и сияющая белизной футболка. Волосы потемнели от дождя и слабо мерцали в тусклом электрическом свете. В руке он держал початую стеклянную бутылку кока-колы, и прежде, чем успел молвить своё коронное приветствие, я брякнула:

– Дашь попить?

Секунду его лицо выражало недоумение, затем оно сменилось ноткой весёлости.

Андрей опёрся локтем о подоконник, где уже сидела я, подобрав под себя ступни по-турецки, и протянул мне газировку.

– Ты не в ладах с родителями, малая? – спросил, смотря куда-то поверх моей макушки, пока я прикладываюсь к горлышку и пью маленькими глоточками.

– Скорее с одним из них, – ответила после недолгих раздумий. – А почему вы спросили?

Улыбнулся и посмотрел прямо в глаза, когда вернула напиток. Я уже упоминала, что у него необычный цвет радужки, насыщенный зелёный, но такого очень мягкого и теплого оттенка. Мне нравилось их изучать и подыскивать подходящее сравнение, хотя в большинстве случаев я старалась избегать чужого взгляда.

Поставил бутылку между своим локтем и моим коленом.

– Можешь обращаться на "ты", я не настолько взрослый, – сообщил, словно по секрету, и провёл подушечкой большого пальца по горлышку, будто стирая остатки моей слюны.

– А сколько ва… тебе?

– Двадцать восемь недавно стукнуло.

Мне почему-то послышалась горечь в его тоне.

– Мне казалось, ты старше.

На сей раз ответ дался легко, весь его вид, расслабленность позы и спокойный тон усмиряют волнение.

– Так похож на старого дяденьку?

И не дожидаясь ответа, спросил о моём возрасте. А взгляд вновь поднялся к моему лицу.

– Тринадцать, – будто извиняясь, пробормотала я.

– Вау, – присвистнул, – а мне казалось, ты гораздо старше.

И снова это необъяснимое сожаление в речи. Или это издёвка, ведь он вернул мне мою же реплику.

Интересно, если бы я повторила его же фразу насчёт старой тетеньки, это прозвучало уместно? Пока лихорадочно подыскивала тему для нового витка разговора, потому как совершенно не хотелось упускать такой чудесный шанс поговорить со взрослым и красивым мужчиной, было уже поздно. Андрей без лишних слов ушёл.

***

После того неуклюжего разговора за бутылкой колы, всё шло хуже некуда. Андрей практически не замечал меня, лишь изредка одаривал полуулыбкой и мчался по своим бандитским делам.

Мама, наконец, получила место на кондитерской фабрике, которое ждала несколько лет, устроилась в цех по изготовлению пряников сортировщицей на конвейер и перестала пропадать целыми днями. Теперь она трудилась посменно, день – ночь – сутки дома. У нее появилось много свободного времени, которое иногда мы проводили вместе за разговорами, мечтами, планами на будущее.

Финансовое положение немного выправилось, а потом и вовсе наладилось, когда отца взяли на ту же фабрику охранником. Он вдруг временно потерял интерес к спиртному, посвежел лицом и даже подарил мне шоколадку на окончание первой четверти.

А потом в нашу семью пришло большое горе. Убили моего дядю – мужа маминой сестры. И спустя месяц после похорон к нам переехала моя двоюродная сестра.

– Это всего на неделю, Анюта. Поютитесь пока, – сказала мама.

С этими словами она внесла в мою комнату засаленную раскладушку и предложила мне, как старшей сестре, уступить свою кровать Милке.

Так меня лишили личного пространства и собственной постели. Ни спустя неделю, ни по прошествии месяца, ни по истечении года Мила не вернулась к своей матери.

Оплакав безвременно почившего от рук убийц мужа, моя тетя уже на девятый день от погребения завела себе молодого и совершенно не симпатичного любовника и навсегда вычеркнула из своей жизни родную кровиночку в лице моей кузины.

Отношения у нас с Милой были вполне дружеские, не смотря на разницу в возрасте. Она была веселой, шумной и зажигательной, и, кажется, почти не переживала по поводу смерти отца. На тот момент ей едва исполнилось восемь лет и байка о папочке, который вдруг поселился на облачке, воспринималась ею, как очередная сказочка на ночь. Он там играет с единорожками и катается на поняшках, как же здорово!

Я и сама не слишком глубоко прониклась идеей смерти. Гроб был закрытым, покойника я не видела, поэтому подражала скорби взрослых и пугалась реакции тёти, которая на протяжении всей церемонии надсадно выла, кидалась на крышку гроба с причитаниями, а потом и вовсе чуть не бросилась в могилу, когда её начали закапывать.

В последний день зимних каникул нас с Милой оставили дома одних. Родители, пользуясь столь редко выпадающим совместным выходным, отправились на праздник к друзьям. И хоть на душе у меня кошки скребли от осознания, что они оба будут выпивать (я смертельно боялась пьяных, так как не видела от них ничего хорошего), мы с Милой провели чудесный вечер. Танцевали, наряжали друг друга, делали изысканные прически, орали глупые песни, а к ночи решили погадать на картах и попытались вызвать пиковую даму.

Я всегда тяготела к мрачной театрализации, и та ночь не стала исключением. Погасив свет во всей квартире, мы с Милой устроились на полу по центру кухни. Разложили магический атрибут: суповую тарелку с водой, колоду карт, несколько свечей, коробок спичек, щепотку крахмала и пузырек с йодом. Пока младшая сестра собирала нехитрые ингредиенты, я изловчилась незаметно пронести в кухню маленький магнитофон и спрятала его за занавеской. Он понадобится нам в конце этого уморительного представления.

Для пущего эффекта я закуталась с головой в старую мамину шаль и приступила к колдовству. Зажгла свечи, разложила карты рубашками вверх вокруг тарелки, а картинку с изображением дамы пик опустила в воду. И замогильным голосом прочла заклинание:

– О великая Всевластительница царства мертвых, Пиковая Дама! Взываю к тебе от лица мрака ночи! Яви нам обилие крови из недр глубинных вод тверди твоей.

Потуже затянула под подбородком платок и капнула на карту пиковой масти несколько капель йода, после чего с серьезным видом продолжила нести откровенную чушь:

– Призываю тебя, Вседержительница! Открой нам тайну неведанного и покажись!

Делала замысловатые пасы руками над тарелкой и украдкой бросила в воду щепотку крахмала. Жидкость понемногу начала синеть. Милка охнула и замолкла под моим убийственным взглядом. Мы сцепили руки над тарелкой и по моей указке талдычим главную мантру:

– Пиковая Дама приди! Пиковая Дама приди! Пиковая Дама приди!

Злорадно отметив бледность лица сестрёнки и холодность её ладошек, добавила в чашку ещё несколько капель йода и потянулась к магнитофону. Мила бормотала что-то, тараща глазищи в фиолетовую бурду, а я нажала кнопку воспроизведения, и комнату заполнил жуткий рёв от припева песни группы Раммштайн. Милка заверещала и кинулась прочь из кухни. Я захохотала от наслаждения.

Спустя час мы уже в постели, легли в обнимку и посмеивались над её эмоциональной реакцией. В ту минуту мы ещё не знали, что своими действиями и впрямь призвали полчища исчадий ада под крышу этого дома.

Проснулась я внезапно от жуткого грохота. Вскинулась и попыталась сообразить, что это за звук и где находится его источник. Слепо нашарила руками штаны, пока натягивала их, понимала, что тарабанят в дверь. Агрессивно и очень настойчиво. Руками, ногами и, кажется, даже кувалдой. Сердце провалилось в пятки. На негнущихся ногах пошлёпала в коридор и услышала гневные вопли отца:

– Открывай, я тебе сказал, сучка малолетняя! Три шкуры спущу! Ты у меня узнаешь…

И всё это щедро сдобрено матом. А дверь меж тем ходила ходуном. Бах-бах-бабах.

Заревела в голос, сама того не осознавая, и побежала открывать, попутно зажигая свет в коридоре. Возилась с нехитрой защёлкой, пальцы не слушались. Умирающей птицей в мозгу билась мысль, что отец мертвецки пьян и зол, как тысяча чертей. Он всегда злится, когда выпьет.

Наконец справилась с замком, раскрыла дверь и тут же получила такой сокрушительный удар мужским сапогом в живот, что пролетела весь коридор на заднице и кулем свалилась на пол у стены между ванной и туалетом. Дух вышибло напрочь. Огненный шар боли взорвался где-то под рёбрами и лишил возможности к сопротивлению. Не успела и подумать закрыться руками или отползти, как на меня полетел разъяренный буйвол в виде отца. Его кулак врезался в правую щёку, и в голове внезапно погас свет, но через секунду зажегся снова, и я увидела крошечные огоньки разноцветного фейерверка перед глазами.

А ещё передо мной мельтешили какие-то смутные силуэты. Мама отчего-то обнимала отца, тот орал и метался из стороны в сторону, отрывал от себя мамины руки и отвешивал хлесткую пощечину Милке, которая вопила во весь голос от испуга.

Кажется, я умираю, так клокотало всё внутри от боли, что дышать практически не получалось. И в голове гудело, словно там у меня трансформаторная будка.

Слышались крики и плач мамы, вой Милки, но они будто далеко находились. И вдруг разом всё затихло, как по щелчку. Попробовала собрать себя воедино и приподняться на колени, но чьи-то руки подхватили под спину и зад и рывком подняли вверх. Дёрнулась в смертельном испуге, что это папа принял решение окончательно меня добить, и услышала успокаивающее:

– Спокойно, малая, это всего лишь я. Обними покрепче, я тебя до кровати донесу и посмотрим, что и как.

Это Андрей. На душе потеплело от его появления.

– Там папа, он… А я спала, не слышала, потом как… больно. Пнул в живот и кулаком по лицу ударил, – лепетала что-то бессвязное.

– Тшшш, всё хорошо. Батю твоего я успокоил и уложил баиньки.

Он посадил меня на край постели и прежде чем отодвинуться и разжать руки, поцеловал в лоб.

– Твоя дура-мамаша не хочет вызывать скорую, боится, что козла этого… В общем, давай я осмотрю и промою рану на твоей щеке, а ты будешь сильной и всё вытерпишь, идёт?

Я согласно моргнула и с боооольшущим опозданием начала осознавать происходящее. Андрей заступился за меня, накостылял отцу и сейчас ухаживает за мной, льёт что-то на ватный тампон и проходится им по щеке.

– Тут небольшое рассечение, но кость вроде бы цела. Заживёт и даже шрама не останется, да, малая?

У него абсолютно потрясающий голос, я плавлюсь, как зефирка. И эти нарочито ласковый тон и нежные касания, они снимают боль лучше любого анальгетика. Он меня поцеловал! И нес на руках! А я прижималась к нему всем телом, и мне было так хорошо, так тепло и уютно, что хочется попроситься обратно.

– Ааань, говори со мной, а то у тебя такой вид, будто сейчас грохнешься в обморок.

Я и впрямь готова потерять сознание, но не от побоев. У меня внутри карнавальное шествие гормона счастья, когда осознала, что он знает моё имя. Он его расслышал и запомнил. Божечки.

– Да, – слабо просипела я и прочистила горло. Во рту кислый вкус крови. Безумно хочется пить. – Всё хорошо, Андрей. Я никуда не грохнусь.

Он сидел передо мной на корточках, и мы так близко, как и не мечталось. Я чувствовала тепло его дыхания на своей шее.

Третий ком окровавленной ваты полетел на пол. Андрей налепил мне пластырь на щеку и приподнял уголок губ подушечкой большого пальца.

– Давай веселее, осталось совсем чуть-чуть. Теперь ляг на спину, я посмотрю, что с животом.

Совершенно бесцеремонно парень уложил меня на лопатки, задрал маечку и поместил восхитительно теплую ладонь мне на живот. Это настолько волнительно, что я с силой зажмурилась и старалась потише дышать.

– Я надавливаю, а ты говоришь, если больно. Вот так?

Мне уже нигде не больно, только чудовищно стыдно за саму ситуацию и непередаваемо волнительно. Краем сознания порадовалась, что успела нацепить на себя спросонья пижамные штаны, и не валялась сейчас блаженным мешком картошки в одних трусах. Вот позорище было бы.

– Не больно, и здесь тоже, и здесь не больно.

Хотелось сказать, что мне до одури нравятся касания его рук, но это откровение я оставила при себе.

– Синяк уже начинает проступать, завтра будет гораздо хуже. Утром я привезу мазь, у вас в аптечке ничего подобного не нашлось, попросишь сестру намазать жирным слоем. А сейчас ложись спать, храбрая девочка.

С этими словами он одёрнул края маечки и расправил надо мной одеяло.

– Почему храбрая?

Я вроде не влезла с отцом в драку, всей моей отваги только на то и хватило, чтобы скулить от боли, как побитая собачонка. Впрочем, почему "как". Меня побили именно таким образом.

– Потому что только храбрые сносят боль без слёз. – Гладит мои волосы, заправляет темную прядь за ушко. – Закрывай глаза, малая. Сладких снов.

Я люблю тебя, Андрей, всем сердцем и всей душой. И спасибо за всё. Сегодня ты спас меня от страшного монстра. Я никогда этого не забуду.

Подумала, но не произнесла вслух. Меня баюкало ощущение щемящей нежности, что исходила откуда-то из груди, и через минуту я уже провалилась в глубокий сон.

Глава 4. Настоящее

Не могу вспомнить, когда я в последний раз столько гуляла пешком и уж тем более бродила по улицам бесцельно. Вдыхая знакомый воздух, предаваясь воспоминаниям, без суеты и спешки. Пожалуй, со времен беззаботного студенчества такое не случилось ни разу.

К сожалению, световой день слишком быстро подошёл к концу, и приходится возвращаться в тесную клетку голых стен и пока что нерешённых бытовых проблем. С минуты на минуту могли позвонить из доставки. На тот период, что я здесь, решила купить новую сим-карту, не прятаться же месяцами за насильно приглушённым сигналом сотовой связи. Девушка-консультант, продавшая мне номерок без каких-либо документов, оказалась столь любезна, что заключила договор на услуги связи по вымышленным данным. Так что рассекретить мою спецоперацию из-за звонка курьера будет невозможно. Ай да я, ай да молодец.

Тайком пробираться в подъезд под покровом ночи оказывается куда проще, нежели вечером. То и дело навстречу мне попадаются люди: мамочки с детьми, спешащие на прогулку школьники, мужчины разных возрастов с сигаретой в зубах. И хоть курение в общедомовом пространстве запрещено законом, по-видимому, местные жильцы следуют собственным правилам.

По счастью, за истекшие десять лет генофонд дома существенно изменился. Знакомые лица не попадаются, хоть я и иду с низко опущенной головой и гулко бьющимся сердцем. В любую секунду может появиться он и тогда…

Едва не вскрикиваю, когда некто тычет сзади в спину и, буркнув извинение, проносится вперёд. Нескладный парнишка с длиннющими ногами и руками врывается в квартиру на третьем этаже и с порога вопит:

– Ма, это жесть просто! Санька ща такое порассказал…

Ружейным залпом простреливает спину на злосчастном четвёртом. Я только-только приближаюсь ко входу в своё разгромленное убежище, как распахивается дверь той самой квартиры. Бесшумно, а мне чудится надрывный скрип веками ржавеющих цепей.

– Котик, давай мы оставим поросеночка дома, он устал и хочет немного поспать, воркующий женский голос.

Я прирастаю к полу, упираюсь лбом в свою дверь и склоняюсь над нутром сумочки, делая вид, что разыскиваю ключи, хотя те лежат в кармане пальто. Меня мутит.

На лестничной клетке показываются двое. Шатенка в кремовом жакете и мальчуган, вдвое ниже матери, в белоснежном спортивном костюме.

– Хацу парасюшу, он лубит к папи, – обращается к матери мальчонка.

– Покажешь ему новую машинку, – предлагает молодая женщина, замыкает квартиру и, взяв сына за руку, направляется ко мне.

Я вскидываю голову и во все глаза таращусь на эту парочку. На вид лет двадцати, хорошенькая, как картинка. Небрежные волны волос рассыпаны по плечам. Одета просто, но элегантно, со вкусом. И сынишка у этой ухоженной дамочки тоже очаровательный. Белокурый сорванец лет трех с огромными, чуть навыкате голубыми глазищами.

Это его жена и ребенок. Как гром среди ясного неба. И больно прошивает молнией все внутренности.

– Здравствуйте, – вежливо кивает мне девица, намереваясь пройти мимо.

– И вам доброго вечера, – бог весть что тараторю. – Я тут ключи потеряла и никак не могу попасть внутрь. А вообще переехала недавно и совсем не знаю города, да и знакомых кот наплакал… Не подскажите номерок слесаря?

Быстрота моей речи сбивает девушку с толка, она замирает, очумело хлопает на меня глазами. Сбоку похныкивает мальчонка, тянет мать за руку, предлагая вернуться. А я смотрю в тщательно подкрашенные глаза с аккуратными стрелками, пушистыми ресницами, и улавливаю какой-то проблеск эмоции. Яркой, острой, стирающей с кукольного личика светскую заинтересованность. На миг мне кажется, что девушка впадает в гнев. Она косится на дверь позади меня, потом окидывает взором меня саму.

– Андрюша, подожди, дорогой, сейчас мы поедем к папочке, – всё так же сладкоголосо поёт она и подхватывает мальчика на руки.

Теперь она снова мила и приветлива и заливается соловьем:

– Ой, я сама растяпа, теряю всё подряд. Сейчас, погодите секунду, где-то у меня был контакт хорошего мастера. И приедет моментально, и сделает всё в лучшем виде.

Она вынимает из кармана смартфон в чудовищно розовом чехле со стразами, быстро водит красивым пальчиком по экрану. Диктует цифры, я делаю вид, что записываю и подношу телефон к уху, якобы для звонка. Прощаемся кивком.

***

Коридор оказывается завален сделанными покупками. Складной журнальный столик, обернутый в пупырчатую плёнку. Двуспальный ортопедический матрас в пластиковом чехле. Ворох сумок с продуктами длительного хранения и хозяйственными мелочами первой необходимости. Коробки с электроприборами и напольной вешалкой (не держать же мне вещи в чемодане!). Всё это доставили только что, и мне не терпится приступить к обустройству своего нового "Проклятого старого дома", как в песне группы Король и шут.

Руки заняты делом, а голова предоставлена сама себе, поэтому ещё раз обдумываю случившуюся ранее встречу с молодой (слишком молодой) девушкой и её сыном Андрюшей. Почему с ходу решила, что это жена и сын Смолягина? Так случается порой, что мозг выдает готовое умозаключение, а логическая цепочка, приведшая к этому выводу, остаётся за кадром. Я знала (не почувствовала, ощутила или предложила), что она – его жена, а наличие ребенка с именем Андрей лишь подкрепляло сие знание. И пускай малыш голубоглазый – уверенность моя оставалась непоколебимой.

Итак, у него семья, маленький отпрыск, распрекрасная супруга, дом – полная чаша. Я здесь совершенно ни к месту. Да никогда и не была нужной, если уж задуматься. Может, стоит вернуть в телефон сим-карту со старым номером, позвонить мужу, покаяться и попросить прощение за своё детское поведение? Или вернуться в город, ставший родным за истекшее десятилетие, снять квартиру и попытаться выстроить жизнь по-новому, без оглядки на прошлое и…

Размышления прервал звонкий девичий голосок из прихожей:

– Эй, хозяева, есть кто живой?

Я бросаю матрас, который волоком затаскивала в спальню, и бегу на голос. Надо же, напрочь забыла о необходимости запереть дверь.

В коридоре меня ждёт… агась, госпожа Смолягина собственной персоной. И при виде неё, такой ладненькой, аккуратной, обряженной в фиолетовый брючный костюм, который другие с лёгкостью надели бы на званный ужин, мне вдруг хочется расплакаться. Абсолютно иррациональное желание, однако оно возникает и не намерено ослабевать. У неё идеальная укладка – отливающие медным блеском локоны ниспадают на тонкие плечи, – а у меня наспех собранный без расчески пучок на голове а-ля учительница начальной школы. Мы словно из разных миров: мой скроен из облезлых стен, неразобранных коробок и совдеповской сантехники, тогда как её – сияет гламурным блеском и переливается искрами шампанского. Красивая и удачливая тварь. Вот я добрая, правда?

– Ещё раз привет! – улыбка гостьи, чтоб её черти уволокли, лучится радушием. – Заглянула узнать, как ты, помог ли слесарь, а заодно представиться. Я Оксана, можно просто Ксюша.

Девочка из плюша, рыжая коса.

Переступив через кучу покупок, подхожу к девице, мимоходом отмечаю, что вместо тапочек на ней узенькие открытые босоножки в тон костюму. Вырядилась, мымра.

– Да, слесарь чудесный, справился со всем на раз-два. Так что спасибо за помощь, она просто неоценима.

Наклеиваю на лицо широченную улыбку и чувствую, что вот-вот потяну мышцы челюсти.

Представляюсь мерзкой дамочке, с наигранным энтузиазмом жму её ладошку с ухоженными ноготками и бархатной кожей.

– Знаешь, Анюта, а я подумала, почему бы не выпить чайку с пирожными по случаю знакомства.

Она трясет передо мной пластиковым коробом из кондитерской и выглядит так невинно дружелюбно, что подмывает рявкнуть, не ем, мол, после шести и вытолкать нахалку за порог. Но вместо этого соглашаюсь травиться кипятком в сомнительной компании.

– Здорово! – хлопает Ксюша в ладоши и даже подпрыгивает на месте от щенячьего восторга. – Тогда приглашаю к нам в гости, а то у тебя полный разгром…

Дальше я перестаю слушать, камнем падают на душу её слова "к нам в гости". А что, её муженёк тоже будет лакомиться эклерами вместе с нами? Я обязана принять в этом участие!

Плюясь желчью, которая заполнила все кровеносные сосуды в моем теле, запираю квартиру и иду знакомым с юности маршрутом. Позитив, любезность и хохотушки.

Напоминаю себе, что должна держать марку перед этой подиумной дивой и не опускаться до уровня базарной бабехи, готовой таскать соперницу за волосы, и почти получается.

– Так тоскливо порой вечерами, – слышу соседку урывками.

Звук то включается, то пропадает, пока я переступаю порог злосчастных апартаментов и внутренне корчусь на углях воспоминаний.

– Андрюша, то есть муж, неделями пропадает на стройке.

Бла-бла-бла. Пускай бы его огрело ковшом экскаватора.

Квартира изменилась до неузнаваемости. Светлая, просторная, с отличным ремонтом, наверняка, даже нанимали дизайнера – она словно бы является продолжением держательницы семейного очага. Такая же нарядная, блистающая и изящная. Замысловатые картины в резных рамах. Множество светильников то тут, то там. Паркет из наборных дощечек, по которому так приятно пройтись босиком. Мебель и та навевает мысли о гармонии: вон в том кресле так и хочется утонуть после тяжёлого трудового дня, а этот диван, усыпанный маленькими подушечками, так и манит к себе, обещая успокоение.

– Красиво у вас, – помимо воли срывается с моих губ, пока мы идём через зал. – И очень много простора.

Да тут один сплошной простор, хотя на моей памяти гостевая комната была раза в два поменьше. А когда попадаем на кухню – столовую квадратов эдак на пятнадцать, ко мне приходит осознание, что это уже не одна квартира, это добрая половина этажа. И сейчас мы находимся на территории, которая некогда принадлежала бабе Тосе. Он купил её (квартиру, а не злобную старуху) и объединил со своей.

– Разве ж это простор? – Ксюша презрительно кривится и поджимает пухлые губки, давая мне почувствовать себя неотёсанной деревенщиной. – Вот через полгода Андрюша достроит наш загородный дом с бассейном и зимним садом, тогда…